— А когда началась война, что было с семьей?

— Нас собрали, удалось оставить себе кое-какое имущество — два сундука было и две табуретки. И ещё — целое ведро надаренного мяса. И повезли нас в скотском вагоне до Сосьвы. От Тагила до неё ехать часа три. Мы ехали две недели. Было очень холодно. В вагоне стояла одна буржуйка, но стены промерзали всё равно. Не знаю, сколько нас ехало в таком вагоне, но сделаны были трое полатей. В Сосьве нам разрешили навестить мамину знакомую, стали к ней пробираться по снегу, и оказалось, что забыли ведро с мясом. Когда вернулись за ним — оказалось, что собаки его съели. В общем, после Сосьвы и началось наше путешествие по Уралу, по Гаринскому району. Шел 1941 год.

— И куда вас привезли?

— Мне кажется, кто-то никак не мог придумать, куда нас отправить. Из Сосьвы повезли трактором в Зыково. Поначалу жили в помещёнии то ли клуба, то ли школы. Среди нас мужиков не было, так что все сундуки таскали бабы. После Зыково возили нас по зонам. Все это происходило зимой, поэтому нас загружали на огромные сани. Цепляли их к трактору, грузили сундуки, а сверху и нас везли. Привезли на 48-й, это такой лагерный пункт. В зоне были пленные чехи. Они все ходили в чёрном. Думаю, их прямо с фронта такими взяли, в тюрьме так не одевались. Чехи эти валили лес. Кормили их так же, как и нас. Стояли бочки с мороженной картошкой, а мы от туда её воровали. Нас привезли в огромный барак. В нём не было пола. Но наши бабы сделали пол. Нас было сорок две семьи в этом бараке. Помню две огромные печи, на которых варили. Утром все взрослые уходили на лесоповал, детей оставляли одних. Кстати, барак был разделён на три части, в одной из них двое вольнонаемных мужиков делали гробы для чехов. Почему-то их нельзя было в землю похоронить, умерших чехов складывали в гробы и они стояли возле зоны.

— Долго жили на этой зоне?

— В 1941 году мы туда приехали, и в том же году нас повезли дальше. Снова сани, прицепленные к трактору, и мы едем... Привезли в лес и выгрузили прямо в снег. У кого-то из баб нашёлся топор, разожгли костёр. Дети сидели вокруг костра, а бабы таскали лес и жгли хворост. Не помню, сколько времени мы провели там в лесу, наверное, ночь. Потом за нами приехали и повезли в Малое Кедрово. Поместили нас в домик, у которого опять не было пола. Бабы опять сделали пол, разобрав лавки. Да и русская печка оказалась не сломанной. В общем, обосновались хорошо в этой избушке. Жили ещё в этой деревне три семьи, все русские. Помню Пластининых, у которых была большая собака, она однажды сорвалась с цепи, и её подрали волки. Были ещё старики Волынины, которые и пахали на корове, и ездили на ней же, запряжённой в двуколку, в центр. Они угощали нас брусникой и репкой — я никогда такую больше не видела, ярко-жёлтая с хвостиком в ямочке. И ещё жили Райковы, отец их был художник. Мама говорила, Райков был вместо коменданта. А затем очень многих забрали в Трудармию. Вплоть до мальчишек, кому исполнилось 15-16 лет. Но потом женщин вернули обратно.

— Где мама работала?

— Ей было поручено две лошади. Она на двуколке ездила за четыре километра от нас. Там была так называемая «Тихая долина». Там выращивали овощи для заключённых. Но это было страшно — вокруг водились медведи и волки, и как говорили, даже шакалы.

— Тяжелое было время…

— Знаете, вот я почему-то этот период никогда не вспоминаю, как тяжёлое время. Хотя на мне, совсем ещё крохе, было много забот: на моих руках была младшая сестра Люда, огород был на мне... Я ходила в лес, рубила колья, делала тын, забивая колья. Встану на табуретку и луплю-луплю топором. Потом сама сажала всё... Но, по-моему, именно в Кедрово стали какие-то маленькие пайки давать. Но вот соли не было. Грибов было очень много. Я надевала пайву, которая была выше меня ростом и в которую входило несколько вёдер, и шла с ней в лес. Мы грибы мыли и сдавали. И нам давали за них соль. В спичечном коробке обычно. Когда пошла в школу, то пришлось жить на квартире. Мама давала мне на неделю пять картофелин и ещё что-то. Есть нечего было. Там у меня вши завелись. Мама меня остригла наголо. С Малого Кедрово нас почему-то потом перевезли в Большое Кедрово. А другие семьи оставили. Помню, там пилили дрова, а я их колола. Я ещё и болела, ноги были в коростах. Поселили в дом, за стеной жила русская семья. И их сынишка там стал меня называть «коростенная жопа». Уж простите… Я тогда взяла полено и разбила ему башку до крови. И забралась на печку. Потом мама меня тем же поленом отлупила. В общем, мама уходила на работу в «Тихую долину», я шла в школу, а Людку, которой шёл второй год, оставляли дома. Я ставила табуретку у дверей, велела Людке закрываться на крючок и уходила. Приду, а сестрёнка спит, стучусь, а она не открывает. Выставляла окно, брала вицу и хлесть по Людке. Тогда только она и просыпалась. Мама приносила с работы картофельные очистки. Мы их мыли, варили, толкли и ели. Потом нас всех перевезли в «Тихую долину». Очень красивая была природа. Долина лежала между огромными холмами. Земля – чернозём. Откуда в тайге чернозём? Но овощи росли неимоверных размеров. Огромные вилки капусты складывали в скирды, зимой ей кормили заключённых. А мы, вырастившие эту капусту, и морковь, и картошку, воровали её по ночам и солили в огромной бочке на зиму. Но съесть эту капусту нам не дали. Снова посадили на сани и увезли на 18-й...

— Что за 18-й?

— Это очередной лагерь Гаринского района. В одной части зоны была мужская колония. Каждый день заключённых строем водили на лесоповал, а в другой части зоны за воротами жили мы. Тоже в бараках для заключённых. В 18-м мама работала в пекарне, по сорок булок два раза в день выпекала в огромной русской печке. Месила тесто не мешалкой, а руками. Запомнилось, что в пекарне была стерильная чистота, которую проверяли чуть не каждый день.
Там, на этой зоне, мы и встретили окончание войны. Помню, был солнечный день, все бежали в ворота из зоны и кричали: «Ура!»