Борис отлично умеет эксплуатировать свою простоватую внешность. Это тебе не премьер, у которого происхождение на лице написано. Люди не воспринимают Дэвида, как «своего»: он может им улыбаться, может здороваться за руку с фермерами и шахтерами, но все равно останется для всех «парнем, что родился с золотой ложкой во рту», выпускником Оксфорда, обладателем солидного состояния, полутора десятков поколений благородных предков, родичем Ее Величества, и прочее, прочее, прочее. А внешность Бориса, кстати сказать, в некотором роде нонсенс. С виду, вроде, типичный англосакс, но английской крови в нем хорошо, если четверть. Турки и кавказцы по отцовской линии, американцы по материнской. Можно сказать, что он — человек без национальности, без привязки к своей земле и своему народу. Сейчас он активно воюет против Брюсселя, где, между прочим, провел все детство, и осыпает ехидными эпиграммами турецкое правительство, которое, к слову сказать, делает то же, за что когда-то казнили его прадеда. Ненавидит и не перестает оскорблять Россию, откуда была родом его прабабка. А от американского гражданства отказался, чтобы не платить налогов на свою британскую недвижимость.
— И его так же мало волнует, что будет с нашей страной, — утвердительно проговорил Грег. — Потому что, как ты и сказал, он не привязан ни к одной земле. Ни кровью, ни памятью, ни традициями.
— Ты совершенно прав, — Майкрофт вдруг сделался задумчивым. — А я недооценил Бориса… непростительная ошибка с моей стороны. Меня насторожило, конечно, что он так легко отдал пост мэра, но я не подумал, что он уже тогда метил на куда более высокое место. А ведь он отлично знает Дэвида, мог предвидеть, как тот себя поведет в случае победы евроскептиков на референдуме.
— Хочешь сказать, он стремится в премьер-министры?
Холмс только кивнул, его мысли были уже довольно далеко от этого разговора.