Танька вдруг срывается с места — и устремляется дальше по коридору, прямо к влюбленной парочке.

— Ой! — вскрикивает вдруг Кати. — Снелли!.. Там кто-то белый, с глазами!

«Господин Снелла!» — пытается на бегу крикнуть Танька, но от волнения язык плохо ей повинуется, и получается что-то совсем нечленораздельное, словно бы рот у нее набит горячей кашей.

Громкий топот навстречу, тяжелое дыхание — а потом Танька взлетает в воздух...


* * *

Противно звенит в ушах, кружится голова, солоноватый привкус во рту. И очень, очень больно — челюсти, правой руке... И шум дождя, и ослепительно-яркое пламя свечи...

И испуганный девичий шепот:

— Снелли, Снелли, что же мы с тобой наделали?!

— Да вроде жива она, — в ответ юношеский тенорок, — просто без памяти. Ну кто же знал, что это та ирландка...

— Та ирландка? — повторяет девушка. — Ты что, правда, ничего не понял? Ты на уши-то ее посмотри!.. Да тише ты, всех перебудишь!

— Ух ты!.. Так она из эльфов каких-то, что ли? То-то батяня и просил меня с ней попочтительнее... И что теперь будет? М-да, дела-а...

— Сам ты эльф, Снелли! Как раз такие уши, сказывают, у самой Немайн-Хранительницы. Соображаешь, что к чему?

— О-ой!.. Да забери меня Хелис!

— Вот и заберут тебя теперь, горюшко ты мое!.. Только не ваши демоны, а наши добрые соседи!

И тихий всхлип.

«Где я? Почему мне так больно? Кто эти люди?» — мысли тяжелыми жерновами ворочаются в распухшей, гудящей и звенящей голове. Потом оживает память и, словно бы извиняясь за свою нерасторопность, принимается быстро рисовать Таньке картины недавних событий — одну за другой. Бежала по коридору, ударили, упала... А зачем бежала-то?.. Ах да, конечно же: узнать, где сейчас Санни! Так и не узнала...

Танька шевелится, пытается приподняться, опираясь на левую, здоровую, руку. Рука беспомощно скользит по гладкому каменному полу... Нет, самой встать не получается — нужно, чтобы кто-нибудь помог...

— М-м-м! — вместо просьбы о помощи получается лишь жалобный стон. А слова́ — их никак не выговорить. Раздутая, громадная, совсем чужая нижняя губа не просто не повинуется — вообще ничего не чувствует. Зато по языку больно скребет острый край сколотого клычка. А в голове крутится лишь одна мысль: «За что меня так? Что я им сделала?»

Танька с трудом отрывает голову от пола — пламя тут же раздваивается, огоньки медленно плывут вправо и вверх... Нет, это не только головокружение: свеча, и правда, движется. Вот она приближается к Танькиному лицу, потом уплывает куда-то вбок. А потом, загораживая потолок, перед глазами сиды появляется встревоженное лицо Кати.

— Кажется, очнулась... — тихий шепот, сразу и радостный, и испуганный.

— Это... Мне сейчас прощения просить, что ли? — задумчиво откликается Снелла. — Или все равно уже бесполезно?

— Да подожди ты со своими прощениями! Помоги лучше ее поднять! У меня ведь тоже рука ушиблена, помнишь?

Сильные руки грубо обхватывают Таньку, дергают вверх. Кажется, хрустят ребра. Больно! Но все-таки ей удается сесть — и сразу становится легче.

— Ты поосторожнее все-таки, Снелли! Это же тебе не колода какая-нибудь!.. — торопливо, сбивчиво шепчет Кати. — Госпожа славная соседка, вы его простите, он на самом деле добрый, только суматошный очень... Не держите на нас зла, пожалуйста!