Живёт-бывёт зайка. В этой сказке нет лисы или какого-нибудь волка, да и зайка живёт не в лесу. Обычный белый зайка — один из сотен миллионов таких же белых.

И живёт зайка обычно — дом-учёба-работа-дом; зайку устраивает такая обычность бытия — зайка не хочет ни путешествий, ни прекрасных принцесс, ни подвигов.

И есть у этого зайки красивая-красивая белоснежная шкурка — такую поискать! Зайка гладит её мягкими лапками, укладывая шерстинки плавными волнами. Каждое утро, выходя из дома, чтобы сесть в специальный заячий автобус или пойти пешком, зайка неизменно подмигивает себе в зеркало и поправляет снежно-белую шёрстку. Другие зайки восхищённо касаются её лапками и немного завидуют — не у всякого зайца есть такой идеальный оттенок белого.

Зайка этой шкуркой даже немного гордится.

Приходя домой, зайка вешает шёрстку на крючок в прихожей, умывается лапками, глядится в зеркало — и оказывается, что его кожа под шёрсткой угольно-чёрная, с кровавыми прожилками. Зайка смотрит в глаза своему отражению и ничего не говорит. Зайка привык.

Зайка вообще ничего не говорит, когда его не спрашивают — а он себя не спрашивает никогда, только молча думает о том, что под такой красивой шёрсткой столько лет скрывается такой уродец.

С каждым днём ему всё тяжелее смотреть на себя, и, в конце концов, он разбивает зеркало дрожащими лапками — акт бессилия. Зайке кажется, что он — насмешка над всеми зайками. Зайке кажется, что он только и умеет, что казаться зайкой-с-белой-шёрсткой.

Из осколков на него глядит многократно повторенный уродец, разлетевшийся по комнате. Лапки зайки болят, они изранены, но зайка аккуратно собирает осколки своего бессилия, зайка перебинтовывает царапинки своей усталости —

и глубоко-глубоко в груди,

не видимая никем больше,

рождается чёрная

маслянистая

с кровавыми прожилками

ненависть.

Каждое утро зайка гладит свою белоснежную шёрстку, чтобы, придя домой, снова и снова смотреть на тусклую стену в зеркальной раме — напоминание об уродце ещё более сильное, чем зеркало. Зайка помнит его взгляд — взгляд самого зайки, вцепившийся в самое сердце и сжавший его чёрной правдой существования.

Но зайка борется. Зайка делает вид, что всё в порядке, просто старается не смотреть на свои лапки, когда они без шёрстки. Зайка барахтается в густой нефти своего пустого внутреннего мира, не заполненного ничем больше, и пытается удержаться на поверхности. Перед тем, как принимать нефтяные ванны своей души, зайка предусмотрительно запирает все двери в доме и снимает свою шёрстку, чтобы не запачкать.

Зайке кажется, что эту нефть можно как-то выплеснуть, но с каждым разом он всё больше и больше в ней увязает, и однажды, когда её жирные маслянистые волны захлёстывают зайку с головой и не дают выплыть, зайка смиряется. Зайка застёгивает молнию шкурки поплотнее, зайка не снимает её даже дома, зайка запихивает в себя свою ненависть к себе, но предел прочности любых заек ограничен — жестокий закон природы. Зайке кажется, что если перенести эту боль вовне, нефтяное озеро внутри рассосётся

— и на белоснежную, пушистую, мягкую шкурку зайки ложатся

багровые

уродливые

ровные полосы.

Зайка думает, что он это заслужил, и ненавидит себя за то, что попортил такую красивую выставочную шкурку. Нефть порождает нефть, озеро внутри растёт и множится, иногда переливаясь через край, зайка захлёбывается и уже не пытается выплыть — только судорожно сглатывает затекающую в нос и горло нефть отвратительного вкуса и надеется, что однажды он умрёт от отравления.

Каждый вечер он тщательно отмывает свою шкурку от кровавых полос, штопает её, понимая, что с каждым разом она становится лишь уродливее, и каждый день выходит из дома.

Белоснежная шкурка зайки пахнет маслянистым, жирным мазутом и железной кровью, и зайке интересно, что случится раньше — мазутное озеро хлынет из него и сметёт грязным чёрным потоком и домик зайки, и его друзей, или он всё-таки захлебнётся, а никто и не заметит?

Жил-был и перестал.

Хоронить тогда зайку будут на специальном кладбище опасных отходов, — не дышать, не ходить, не смотреть рядом, — а другие зайки со смесью жалости и брезгливости вспомнят его за ленивой работой, погладят лапками свои шёрстки и вернутся к обсуждению цен на морковку и платы отрубями за один зайцечас.

Живёт-бывёт зайка. В этой сказке нет ни лисы, ни волка, но, право слово, лучше б были.