После того, как Гвен ушла, Танька опять погрузилась в полудрему. Однако заснуть по-настоящему так и не удалось. Во-первых, перед ее глазами как наяву стояла и никак не хотела исчезать таинственная пустошь Гоэн-Брен. В воображении она рисовалась бескрайней, уходящей за горизонт, лилово-розовой от цветущего вереска, и над нею одиноко возвышалась мрачная громада Бронн-Веннели с каменными пирамидами гробниц на вершине и с пустыми темными анфиладами залов в глубине. Образ этот одновременно и пугал, и притягивал, заставляя сердце трепетать, а фантазию – дорисовывать всё новые и новые детали.
А во-вторых, ее то и дело навещали друзья. Несколько раз приходила Орли: осторожно заглядывала поверх ширмы, долго смотрела на Таньку, но каждый раз принимала ее, лежавшую с полуприкрытыми глазами, за спящую и тихонько уходила. Появлялась и Санни: та тоже боялась ее потревожить, но один раз все-таки подошла к самой постели и поправила одеяло. Разуверять подруг в своем крепком сне не хотелось: их заботливая предупредительность была так приятна!
Но потом до Таньки добрался неугомонный принц Кердик. Сначала он долго сидел возле ширмы и добросовестно старался не шуметь – только это не особо помогало: Танька слышала и его частое дыхание, и тихое бормотание, различала даже отдельные слова, но не понимала их. Получалось, что принц, хотя и владел в совершенстве камбрийским языком, хотя и просил называть себя камбрийским именем, сам с собой разговаривал все же по-англски. Впрочем, сейчас Танька была даже рада этому: как ни посмотри, а подслушивать – это неправильно... Но стоило ей шевельнуться, как принц осторожно кашлянул.
– Вы не спите, великолепная? – спросил он, чуть выждав.
В ответ Танька лишь вздохнула. Потом вежливо подтвердила:
– Я не сплю, принц Кэррадок.
Принц помолчал, снова кашлянул. Потом осторожно спросил:
– Великолепная, а можно с вами поговорить?
На этот раз вздох удалось сдержать. Впрочем, это было уже нетрудно: проснулось любопытство. Однако ответила Танька, как подобает благовоспитанной леди: спокойно, почтительно, даже чуть холодно:
– Да, я слушаю вас, принц.
И вдруг, к ужасу своему, чуть не рассмеялась: вспомнила ни с того ни с сего, как они стояли друг перед другом на четвереньках! Смех этот сдержать оказалось куда труднее, чем вздох. Но помогла головная боль: милосердно напомнила о себе, спасла от позора.
Принц, однако же, по-видимому, ничего не заметил. Погруженный в себя и при этом явно взволнованный, он подошел к кровати и остановился, теребя рукав туники и никак не осмеливаясь заговорить. Конечно же, Танька подумала, что принц спросит что-нибудь о Санни, даже приготовилась утешать незадачливого влюбленного. Однако разговор пошел совсем о другом. Поколебавшись, принц наконец решился:
– Вы читали «Энеиду» Публия Вергилия Марона, великолепная?
«Энеиду» Танька, конечно же, читала: как-никак, дочь римской императрицы! И не только читала: даже помнила наизусть несколько отрывков. Оттого, не задумываясь, и продекламировала в ответ на латыни:

Битвы и мужа пою, что первый с прибрежия Трои
Прибыл к Лавинским брегам в Италию, роком гонимый.
Много скитаться ему по земле и по морю судила
Сила всевышних и гнев незабывчивый злобной Юноны...

Забывшись, сида чуть приподнялась на постели. И сразу же замолчала: боль снова сдавила виски.
А принц, опять ничего не заметив, восторженно подхватил текст:

Много и в бранях терпел, пока, состроивши город,
В Лаций не внес он богов, откуда и племя латинов,
И Албане отцы, и стены высокого Рима.

Блеснув глазами, он радостно посмотрел на Таньку и увлеченно продолжил:
– Я и не сомневался, великолепная, что вы тоже любите Вергилия и его «Энеиду»! Вот и я давно порываюсь написать историю своих предков – подобно тому как Вергилий написал поэму об Энее, предке императора Октавиана Августа. Благочестивый Эней когда-то покинул разрушенную греками Трою и нашел своему народу новый дом в Италии. Точно так же и король Икел приплыл на наш остров с континента...
«И разорил цветущий Кер-Лерион, и предал смерти несметное количество бриттов», – мысленно продолжила Танька – однако опять справилась с собой, не произнесла вслух. Но принц словно услышал ее: заговорил об этом сам.
– Я догадываюсь, великолепная, о чем вы сейчас подумали, – с досадой произнес он. – Но Икел со своими воинами пришел сюда не как завоеватель, а как союзник, как защитник британских городов от диких пиктов и гаэлов, и не его вина, что англов вероломно обманули, нарушили договор!
«„Дикие пикты и гаэлы“ – надо же было такое выболванить! Господи, как же хорошо, что принца сейчас не слышат ни Морлео, ни Кайл! А Орли? Если она где-то поблизости...» – Танька представила себе ссору между друзьями и ужаснулась. А еще почувствовала, как ее саму захлестывает жгучая обида.
А принц, должно быть, и сам почувствовал, что сказал что-то не то. Покраснев, он вдруг опустил голову.
– Простите, великолепная... Это были другие времена, дикие нравы... И, вы ведь знаете, я сын королевы Сэнэн, в моих жилах тоже течет гаэльская кровь!
– Но я не сержусь на вас, принц, – улыбнулась сида. «Цензор» не возмутился: рассердиться по-настоящему на этого странного мальчишку, чем-то неуловимо напоминавшего мэтра Рори Мак-Артура, она и правда не могла. А обиду она, конечно же, задавит, не позволит ей разрастись!
Танькиной улыбке принц обрадовался, приободрился. И вновь удивил. Пряча глаза, он робко, но в то же время настойчиво произнес:
– Должно быть, вы уже устали от меня, великолепная. И все-таки, как бы то ни было... Вы ведь знакомы с древними преданиями сидов! И, я же помню, что-то знаете про короля Эомера. Помогите мне, пожалуйста! Это так важно для моей поэмы: ведь Икел и Ви́нта, первые короли англов на Придайне, приходились ему сыновьями. Расскажите мне про Рохан, пожалуйста!