А ведь именно об этом я постоянно тебе твержу: не нужно изматывать себя работой и доводить до полного опустошения и отсутствия желаний. Всё должно быть ритмично и размеренно! А ты всю неделю сгораешь на службе, в выходные у тебя нет сил, но ты всё равно планируешь «мероприятия», на которых вы опять обсуждаете работу и трудности. Конечно, я понимаю, что нужно выговориться, да и друзья могут помочь или что-нибудь посоветовать, но самого важного — освободиться, хотя бы на время, от мыслей о проблемах — ты не можешь. И этот бег по кругу не даёт тебе полностью расслабиться и отдохнуть. А я отвлеку тебя и не позволю прокручивать раз за разом тягостные мысли. Ну и мне тоже не хватает общения с тобой: по сути, я на голодной диете, и у меня тоже бешеный аппетит! Хотя мне хочется вовсе не слона!

Он нес девушку, аккуратно прижимая к себе, опасаясь сделать больно. На самом деле ему хотелось обнять ее крепко-крепко, уткнуться в копну густых каштановых кудрей и никогда не отпускать, чтоб все страхи за ее жизнь, ужас от того, что он мог ее потерять, улетучились, испарились, исчезли. Но все, что он мог себе позволить, это держать Гермиону на руках, вдыхать аромат ее волос и незаметно касаться губами непослушных локонов. В голове роились мысли: «Живая! Живая! Хвала Мерлину, живая! С ней все будет хорошо! Я не переживу, если с ней что-нибудь случится!»

Не сутулься. Не смейся так громко. Не носи брюки. Не бегай. Не отвлекай отца. Не хмурься при гостях. Не расстраивай сестру. Не…

Сотни разных «не», десятки скучных правил, постоянные упрёки — всего этого в детстве Дафны было с лихвой. Она и вправду стала смеяться тише, научилась различать столовые приборы, вызубрила правила поведения на пышных застольях. До смерти хотелось, чтобы мать ею гордилась. Но для родительской гордости в их семье всегда была Астория.

— Я готов терпеть твоё равнодушие или ненависть. И даже в борьбе с Волдемортом быть по разные стороны! Но чтобы ты вообще не помнил меня, не знал…

Так и повелось: Гарри делал для дяди кукол, его стали лучше кормить и меньше загружать домашней работой. И даже всё чаще называли его "Гарри", а не ненормальным. Жизнь теперь казалась вполне сносной, но однажды...

Стоя у полок с плитками шоколада, Сириус слышит сзади, за стеллажами с пирожными, болтовню двух девиц и узнает по голосам бывших однокурсниц. Они заметили у двери его мотоцикл и теперь судачат о том, что в школьные годы Сириус Блэк пускал на свой байк только двух девушек — Лили Вайтхорн и Лили Эванс. Вот интересно, говорят они, хоть сейчас-то, во взрослой жизни, он делает исключение для девушек с другими именами?

Это не отступление. Ей просто надо выдохнуть. В конце концов, вряд ли эта Авелин уведёт Рона прямо во время ужина.

Гермиона в жизни не слышала ничего подобного. Это не было пением птицы. Это был плач, рассказ о длинном жизненном пути, о его поворотах, ошибках, ухабах. Радостные трели побед и траурные рулады разлук и потерь, переливы ожиданий и веры в мечту.

Болтрушайка рассказывала обо всём, что видела в своей жизни; от устья этого летнего вечера до истока первого дня; в обратном порядке, словно пытаясь развернуть мироздание, предостеречь от ненастья, вознести гимн истине.

Теперь же я, весьма потрепанный жизнью: полукровка, Пожиратель Смерти, мастер Зелий, декан змеиного факультета, Директор Хогвартса, Двойной Шпион и Мерлин знает кто еще в одном лице, совершенно бесславно теряю ощущение реальности и, возможно, рассудок от того, что мне снится. И самое обидное в этой ситуации — моя уверенность в том, что эти сны — не магического происхождения. Я бы почувствовал вмешательство кого-либо или чего-либо извне. Все это — игры моего воспаленного разума. Похоже, что чарующая перспектива добить себя принадлежит мне, раз уж Волдеморт не смог (хотя пытался не единожды), и Нагайна не справилась.

На это я не знал, что сказать. Я испытывал ужасный страх за своего друга. Мог ли его разум стать жертвой какого-то слабоумия, болезни, которая была способна привести к отказу его памяти и интеллекта? Среди молодых такое случается крайне редко, но все-таки. Но нет же. Я ведь тоже стал жертвой необъяснимой уловки моей памяти с адресом на карточке. Здесь действовало было нечто иное, что-то, что начинало казаться совершенно зловещим, даже если не было связано с убийством молодой женщины.