Творчество-8

15. Целевая аудитория

У большинства моих текстов проблемы с целевой аудиторией. Мне интересно писать ПРО детей, но я не умею писать ДЛЯ детей.

Главные герои у меня чаще всего дети или сказочные существа. Реже — столь же сказочные взрослые, порой карикатурные. И уж совсем редко — реалистичный взрослый герой.

Однако по стилю, жанру, затронутым темам — мои тексты вряд ли подойдут читателям-детям. Где-то получается слишком мрачно, где-то слишком сложно, где-то непедагогично. Да и аллюзии в текстах рассчитаны явно не на ребёнка.

Кроме того, я вообще очень смутно представляю современных детей: что они читают (если вообще читают), чем интересуются, над чем смеются, каким языком говорят. Для меня это терра инкогнита.

Взрослому же читателю мои сказки и истории обычно уже не по возрасту.

16. Запреты и авторитеты

Две вещи меня огорчают в литературе:

1) Когда о чём-то писать «нельзя»: например, о любви несовершеннолетних, о наркотиках, о политике и т.д. Либо «нельзя» писать так-то: шесть глаголов подряд, рваная рифма, заместительные синонимы, тавтология, просторечие и т.п.

2) Когда поверх запретов возводят авторитеты — Пушкина, Достоевского, Гоголя, Хармса, Стругацких...

Последнее явление имеет две разновидности: глупую и гадкую.

Глупая:
«Вообще-то пять раз подряд писать слово "он" нехорошо, но ведь это Толстоевский, у него всё всегда гениально, в том числе и этот полный местоимений абзац!»

Гадкая:
«Вообще-то глагольные рифмы считаются низкопробными, но раз уж это сам Крушкин, так и быть, простим гению эту оплошность».

На мой взгляд:

1) Никаких универсальных запретов быть не должно. Приём, неудачный в 99-ти случаях, может оказаться блистателен в сотом.

2) Читатель читателю рознь. Книга, нудная для академика всех наук, может осчастливить второклассника, подарив ему больше радости, чем все энциклопедии мира, и наоборот.

3) Глупо оценивать текст, исходя из имени автора.

4) Глупо считать, что гений не может ошибаться. Или что даже ошибки его всегда гениальны.

5) Меньше всего гений нуждается в нашем пренебрежительном снисхождении. Он писал то, что считал нужным, и видел красоту со своего особого ракурса, там, где мы её можем не замечать. Но мог и промахнуться. И если тут промашка — совершенно неважно, гений он или нет. Она не перестанет быть промашкой оттого, что он гений, и он не перестанет быть гением, оттого что здесь допустил промашку.