Когда мне было десять лет, я прочитал книгу "Необыкновенный консилиум". В ней рассказывалось о работе врача, об истории медицины и о том, как автор этой книги в первый раз столкнулся с хирургией из-за приступа аппендицита. Эта книга совершенно захватила мое воображение. Мне даже захотелось быть врачом, хотя даже тогда я понимал, что _истории_ о медиках мне интереснее, чем сама медицина. И тем более - чем биология и анатомия. Уроки биологии я находил ужасно скучными, и как-то раз, не зная, как досидеть до звонка, поступил, как любой нормальный пятиклассник - заявил, что у меня болит живот, и отправился развеяться в медпункт.

В медпункте медсестра начала задавать вопросы, живо напомнившие мне историю автора "Необыкновенного консилиума" и его аппендицита. И тут я подумал - а что, если?!... - и сказал медсестре то, что должен был сказать больной с аппендицитом. И за мной прислали скорую. И повезли меня сначала в поликлинику на консультацию, а после этого, на другой скорой помощи - в Москву, в больницу. А я ехал в скорой помощи, и ощущал ни на что не похожее волнение. Я чувствовал, что это было Настоящим Приключением, и впереди меня ждало нечто совершенно новое и необычное - белая операционная палата и маска с наркозом, о которых я читал, и возможность на собственном опыте узнать, что ощущает человек, который засыпает так глубоко, что не чувствует, как его режут.

Надо отдать хирургам из больницы должное - они засомневались в том, что у меня действительно аппендицит. Может быть, подумали, что для измученного болью человека я уж слишком оживлен и жизнерадостен. И собирались положить меня в палату и понаблюдать за моим состоянием. Но я почувствовал, что на длительную и правдоподобную симуляцию меня точно не хватит, и поэтому - или я попаду в операционную прямо сейчас, или я вообще туда не попаду. И я чуть не заплакал, уверяя, что мне очень больно, и вот это уже выглядело так правдоподобно, что они начали опасаться, что аппендикс лопнет. Меня уложили на каталку, накрыли простыней и покатили куда-то по мрачным темным коридорам - и когда я, наконец, увидел над собой хирургическую лампу, я почувствовал себя победителем. Я это сделал! Я на самом деле причастился к тому удивительному опыту, который представлял себе, читая книжку. И на этот раз все происходит не в воображении, а наяву.

Добрая медсестра, которая везла меня на операцию, пыталась меня ободрять, явно считая, что ребенок в моем положении должен чувствовать себя несчастным и напуганным, а я радостно отвечал, что я и так ничего не боюсь. Я был бесстрашен, как может быть только десятилетий, никогда не лежавший в больницах и общавшийся с хирургом всего один раз - когда я был на даче у друзей и наступил на ржавый гвоздь. Я не боялся, что с наркозом что-нибудь пойдет не так или что во время операции или после неё мне будет больно, потому что в книжке тому мальчику не было больно - он просто заснул, а после этого пришел в себя уже в палате, и я верил в это, как в Священное писание.

И все действительно прошло прекрасно. Я старательно дышал душным и кислым газом в маске, потом провалился в темноту - и совершенно ничего не ощутил. А после этого очнулся уже у себя в палате. Я был голым и лежал под простыней, и мне совсем не было больно. Хотя на животе у меня был большой надрез, прикрытый кровавой марлей, я не чувствовал своего тела. Я встал, дошел до туалета, вернулся назад, лег на ортопедический матрас и заснул снова. А когда проснулся - то мне показалось, что в мой разрезанный живот набили горящих углей. Теперь мне в самом деле было больно, так что я не мог не только встать, но даже повернуться набок. Так я пролежал много часов подряд. И прошло ещё несколько суток, прежде чем я перестал страдать от постоянной боли. Но, как ни странно, я ни разу ни о чём не пожалел. Я хотел побывать на месте того мальчика из книжки и на деле познакомиться с тем миром, который так сильно поразил мое воображение - и все дальнейшие страдания и неудобства не казались мне слишком высокой платой за этот невероятный опыт.

Разумеется, не стоило мне отнимать время у уставших взрослых людей и вынуждать врачей, вместо того, чтобы лечить больных, лечить несуществующий аппендицит. Сейчас это кажется совершенно ясным и бесспорным, и не то что много лет спустя, но даже год спустя я бы, скорее всего, ни за что не поступил подобным образом. Но в десять лет такие очевидные и здравые соображения меня не беспокоили. Поэтому, наверное, детей, даже если они знают не так уж мало для своего возраста, считают недееспособными - они не замечают очевидного и не способны правильно оценивать свои поступки.

Но всё-таки эта история на меня сильно повлияла. Я навсегда остался с убеждением, что книги и реальность связаны совсем не так, как это принято считать. Книги не существуют где-то на обочине реальности и не просто "отражают" реальность, они _создают_ реальность. Слова, написанные на бумаге, более реальны по своим последствиям, чем многие вполне материальные законы. И отнюдь не только для детей.

Много лет спустя у меня был друг, который сетовал, что современная культура не способна найти выход из постмодернизма. Вечная игра отсылок предоставлялась ему неизбежной. По логике - даже если ты пытаешься уйти от постмодернизма, ты играешь в ту же самую игру. Постмодернизм - это константа, от которой не уйти. Ты можешь говорить ему "да" или пытаться сказать ему "нет", но ты не можешь отказаться вести этот диалог, как невозможно создавать культуру, отказавшись от культуры.

Мне, напротив, возможность быть свободным от постмодернизма представлялась чем-то самоочевидным. Скажем, вся средневековая культура оперировала отсылками и переделывала старые сюжеты, точно так же, как постмодернисты, просто она не _играла_ с ними. Она относилась ко всему очень серьезно. Чтобы быть свободным от постмодернизма, не нужно отказываться от отсылок и цитат, достаточно отказаться от _игры_, вернуться к тому состоянию ума, которое воспринимает образы, идеи, символы и вообще _слова_ всерьез. Ощутить себя частью мира, где поэзия, религия, литература - это смертельно серьезно.