Анна Комнина, замечательный византийский историк 12 века, написала историю царствования своего отца-императора Алексея Комнина, а заодно описала историю Первого крестового похода глазами византийцев. Я вчера и сегодня читал ее "Алексиаду", и до сих пор под впечатлением - и от живости слога, и от обстоятельности, и от масштабности этого труда.

Вот так, например, Анна Комнина описывает встречу крестоносцев с византийцами. Участники крестового похода прибыли к берегам Византии на нанятом ими пиратском трехмачтовом корабле с тремя лодками на буксире. Навстречу им из гавани вышли византийские суда, которыми командовал молодой воин по имени Мариан...

"Мариан стал уговаривать латинян на их языке ничего не опасаться и не сражаться с единоверцами. Кто-то из латинян прострелил ему шлем из цангры (далее в тексте описание арбалета и принципа его действия, так как в Византии арбалетов не знали)
И вот стрела, пущенная из цангры, попала в верхушку шлема и пробила его на лету, не задев даже волоска Мариана; провидение не допустило этого.

Мариан быстро метнул в графа другую стрелу и ранил его в руку; стрела пробила щит, прошла сквозь чешуйчатый панцирь и задела бок графа. Это увидел один латинский священник, тринадцатый по счету из тех, кто сражался вместе с графом. Стоя на корме, он стал метать в Мариана стрелы. Но Мариан не пал духом и продолжал яростно сражаться, побуждая к тому же и своих воинов, так что раненным и изнуренным соратникам латинского священника пришлось трижды сменяться. Но сам священник, хотя и получил много ран и был весь залит кровью, бестрепетно продолжал битву.

Представление о священнослужителях у нас совсем иное, чем у латинян. Мы руководствуемся канонами, законами и евангельской догмой: «не прикасайся, не кричи, не дотрагивайся, ибо ты священнослужитель». Но варвар-латинянин совершает службу, держа щит в левой руке и потрясая копьем в правой, он причащает телу и крови господней, взирая на убийство, и сам становится «мужем крови», как в псалме Давида. Таковы эти варвары, одинаково преданные и богу и войне. Так и этот, скорее воин, чем священнослужитель, надел священное облачение и, взяв в руки весло, устремился в морской бой, начав битву сразу и с морем и с людьми.

Бой продолжался с вечера до середины следующего дня и становился все ожесточенней. Латиняне, хотя и против воли, сдались Мариану, прежде получив от него обещание сохранить им жизнь. Но этот воинственный священник не прекратил боя и тогда, когда уже был заключен мир. Опустошив колчан, он схватил булыжник и швырнул его в Мариана, который успел прикрыть голову щитом; камень ударился о щит, разбил его на четыре части и пробил шлем.

Мариан, оглушенный ударом, сразу потерял сознание и долго лежал, не издавая ни звука, подобно Гектору, пораженному камнем Аякса. С трудом придя в себя и собравшись с силами, Мариан стал метать стрелы в своего врага и трижды его ранил. Но этот, скорей воитель, чем священник, все еще не насытился битвой. Перекидав руками все камни, оставшись без камней и без стрел и не зная, что ему делать дальше, чем защищаться от врага, он стал метаться и буйствовать, как зверь, терзающий от ярости самого себя. Все, что попадалось под руку, он тотчас же пускал в ход. Найдя мешок с хлебами, он стал их швырять как булыжники, будто свершая службу и превращая битву в богослужение. И вот, схватив один из хлебов, он изо всех сил бросил его в лицо Мариану и расшиб ему щеку.

Граф Брабанта, сдавшись вместе с кораблем и со своими людьми, с готовностью последовал за Марианом. Когда же они достигли берега и сошли с корабля, этот самый священник стал повсюду разыскивать Мариана; не зная его имени, он искал его по цвету одежды. Найдя, он подошел к нему, обнял, поцеловал и тут же хвастливо сказал: «Если бы вы встретились мне на суше, много вас погибло бы от моих рук». Выпустив Мариана из объятий, он дал ему серебряный кубок ценой в сто тридцать статиров. Сказав это и сделав такой подарок, священник испустил дух" (с)

Вообще, "Алексиаду" отличает то, что подробное описание военных кампаний и дипломатических переговоров сопровождается большим количеством живых и человеческих деталей, которые были доступны Комниной из первых рук благодаря знакомству с участниками событий - семьёй императора и его полководцами. Например, после сражения со скифами полководцы Алексея Комнина были обеспокоены количеством попавших в плен врагов.

"В это время перед ним (императором) предстал разгневанный Синесий и сказал: «Что происходит? Что это за новые порядки? У каждого воина по тридцати и более пленных скифов, а рядом с нами толпа куманов. Если усталые воины, как это и должно быть, уснут, скифы освободят друг друга и, выхватив акинаки, убьют своих стражей. Что тогда будет? Прикажи скорей умертвить пленных». Император сурово взглянул на Синесия и сказал: «Скифы – те же люди; враги тоже достойны сострадания. Я не знаю, о чем ты только думаешь, болтая это!». Затем Алексей с гневом прогнал продолжавшего упорствовать Синесия. Одновременно он велел довести до сведения всех воинов приказ сложить в одно место скифское оружие и хорошо стеречь пленных.
Сделав такие распоряжения, император спокойно провел остаток ночи. Однако в среднюю стражу ночи воины, повинуясь божественному гласу, или по другой неизвестной мне причине убили почти всех пленных. Император узнал об этом утром, сразу же заподозрил Синесия и немедленно призвал его к себе. Разразившись угрозами, Алексей сказал в обвинение Синесию: «Это дело твоих рук». И хотя Синесий поклялся, что ни о чем не знает, Алексей приказал заключить его в оковы. «Пусть узнает, – сказал император, – каким злом являются одни только оковы, и он никогда не будет выносить людям столь суровые приговоры»." (с)

В Анне поражает ее образованность - она, знакома не только с гуманитарными науками, риторикой и философией, но также с геометрией и оптикой, и говорит о применении оптических приборов при осаде крепостей, пишет о тактике, о составе огненной смеси, которой византийцы "сожгли лицо" своим врагам, и тд и тп. Но ещё интереснее широкой образованности Анны Комниной - ее особенный литературный стиль, очень необычный для 12 века - а именно, свободное присутствие авторской личности и авторского "Я" в повествовании, причем не только в тех местах, где речь идёт о ее собственных воспоминаниях, но и в тех случаях, когда автор врывается в повествование очень внезапно - говорит, что ее веселят описанные ей события, или замечает, что она пишет какие-то строки глубокой ночью, и ей трудно сосредоточиться от усталости.

Распространенное и утвердившееся мнение по поводу средневековой литературы состоит в том, что она, дескать, обезличена, и личность автора в ней почти не присутствует. Это не вполне справедливая идея, требующая серьезных оговорок (например, она не принимает во внимание средневековую арабскую литературу), но рациональное зерно в ней есть. И в этом смысле книга Анны Комниной чудесна своей человечностью, способностью автора сблизиться с читателем и сделать близким для него своего главного героя - Алексея Комнина. От того, что императора видишь глазами его дочери, он выглядит гораздо более объемным и живым, чем просто исторический герой, живший тысячу лет тому назад. К нему привязываешься по ходу чтения - если не как к знакомому живому человеку, то по крайней мере как к герою талантливой художественной литературы.