Впервые вышел из дома после полутора недель в кровати с гриппом. Недалеко - всего лишь в магазин за молоком. Но это было совершенно восхитительно. Одеваясь, чтобы идти на улицу, я громко распевал:
"Comin' round to a new kind of view of it,
Never did it before we we're doin' it
Now!.."
И, действительно, удивительно яркие впечатления буквально от всего. Люди такие симпатичные, улицы такие красивые, деревья такие необыкновенные... Я то и дело вытаскивал телефон и делал фотографии. Хотя, справедливости ради, деревья в Лионе действительно настраивают на что-то волшебное и средневековое не меньше, чем готические церкви.

И вообще, несмотря на то, что на другом конце земного шара рыжий орангутанг со своим зигующим шимпанзе вышли на тропу войны, жизнь все же продолжается... Я чувствовал особенную нежность к французам за то, что они не американцы и не русские (а также не китайцы, не корейцы, не арабы etc), что есть ещё на этой несчастной планете маленькая, но упрямая Европа, которая стоит скалой посреди океана фанатизма, мракобесия и человеконенавистнических предрассудков, и настаивает, что все люди рождены свободными и равными в своих достоинствах и правах, и что никто не может и не должен говорить тебе, как тебе жить, с кем спать, что тебе делать с твоей бессмертной душой и смертным телом - твоя жизнь принадлежит тебе, а не другим, аминь!

В общем, я начал выздоравливать и пережил прилив физиологического оптимизма. Ведь я с самого детства - может быть, с начальной школы - не болел так сильно, чтобы лежать с температурой больше недели кряду. Впрочем, времени как такового я не ощущал - я спал, потом сколько хватало сил вычитывал перевод "Истинного имени" и донимал МС своими комментариями, а потом снова засыпал - по шесть или даже по семь раз в сутки, так что в общей сложности я бодрствовал меньше, чем спал. В расстройство пришло абсолютно все - даже глаза воспалились и гноились, так что, чтобы читать перевод, приходилось то и дело зажмуриваться и ждать, пока пройдет жжение и резь.

В общем, мне было мерзко - и тогда я стал воображать, что я будто бы помираю и пишу Ирему прощальное письмо - "не волнуйся, я не посвящу тебе больше ни строчки...". Ирем в моем воображении закатывал глаза и говорил - после всего, что ты изволил написать до этого, мне волноваться уже поздно!
В результате я развеселился и почувствовал себя гораздо лучше. Нет, пожалуй, такой мерзкой ситуации, которую нельзя было бы сделать лучше за счёт юмора. Вот только для того, чтобы шутить, нужен богатый внутренний ресурс - поэтому, я думаю, людям бессмысленно советовать такое средство - панацеи из него не выйдет. Не будь со мной Сони, не будь у меня в жизни все так хорошо - навряд ли я сумел бы веселиться, когда мне плохо.