У меня сегодня важный личный праздник. Четыре года назад я закончил свою "Мессианскую трилогию" - фэнтези-роман о человеке, который поставил перед собой цель избавить мир от зла, страданий и смерти. Я был уверен, что после того, как я закончу "Сталь и золото", я больше не стану заниматься литературным творчеством - те бесконечные сомнения, мучения и творческие кризисы, с которыми все время сталкивается любой писатель, можно по доброй воле согласиться выносить только ради какой-то крайне важной для себя идеи, а я полагал, что в этом своем главном цикле уже высказался до конца.

Но я ошибся.

За прошедшие с тех пор четыре года я, напротив, написал гораздо больше, чем за первые тридцать лет жизни - как если бы то познание себя, которым было написание "Стали и золота", обогатило меня не только как человека, но и как писателя, и я внезапно обнаружил, что после "Стали и золота" у меня появилось множество важных идей и новых замыслов.

Сперва я неожиданно для самого себя - и очень быстро, в одном счастливом порыве вдохновения - написал две светлых, добрых сказки, так или иначе посвященных Братству странствующих рыцарей и волшебному миру Алларии. Если "Драконоборец" обладал самостоятельным сюжетом, то "Старая сказка" напрямую обращается к сюжету "Золушки". И тут для меня было самым важным и самым интересным отойти от ставшего уже привычным способа новеллизации таких общеизвестных сказочных сюжетов, с добавлением "серой морали" и перестановкой местами правых и неправых. Я хотел обогатить этот сюжет реальной человеческой психологией и сложными проблемами, и я добавил к основным героям старой сказки уже появлявшихся в "Драконоборце" фей и эльфов из Полуночной страны и Гильома Орси - но "Золушка", ставшая более человечной и более сложной, остаётся той же самой Золушкой, не вывернутой наизнанку и не подменяющей идею изначальной сказки ее антиподом.

А теперь я работаю одновременно над тремя текстами:

Во-первых, это эпик "Жанна", самое феминистическое из моих произведений, что по-своему забавно, потому что его основной герой - мужчина. Это, некоторым образом, антипод обычного любовного романа - если в романтической литературе в центре внимания находится женщина и ее чувства к необыкновенному мужчине, то в "Жанне" в центре повествования - мужчина, влюбившийся в необыкновенную женщину, и его борьба с могущественной темной магией, которая угрожает его любимой.

Во-вторых, это "Королева". Точно так же, как в "Оруженосце" и "Дозорном", автор снова возвращается в мир "Стали и Золота", чтобы уделить время тем героям и идеям, которым в основном цикле просто не хватило места. После финала Стали и Золота мои читатели активно обсуждали Мир Былого и Грядущего, местное Царствие небесное, и их вопросы побудили меня попытаться отразить свое вИдение проблемы смерти, утраты и бессмертия души в отдельной книге, посвященной судьбе Элики, первой жены Валларикса, о гибели которой он так долго и так глубоко скорбит.

В-третьих, это "Потерянный Рай", который - как видно уже по названию - является своего рода ответом (и возражением) поэме Мильтона и авторским, дуалистическим прочтением библейского мифа о грехопадении. Это, в некотором смысле, ещё одно программное произведение, такое же, как "Мессианская трилогия" - с той разницей, что "Сталь и золото" посвящены финалу вселенского противостояния Добра и Зла, а "Потерянный Рай" - его началу.

Ну и ещё, помимо всего прочего, за это время, в перерывах между серьезной работой над другими текстами, я написал несколько чисто фансервисных работ, юмористических и откровенно эротических - это, во-первых, фанфик "Правильный подход", своего рода автофанфик о психологических проблемах лорда Ирема, а во-вторых, маленькая историческая повесть, посвященная легенде о Робине Гуде - "О том, как Гай Гисборн исповедовался шерифу Ноттингемскому" (...и что из этого вышло).

Я всегда корю себя за то, что недостаточно пишу, и совершенно не могу работать в усталом, печальном или подавленном настроении - самое главное, что мне необходимо для писательской работы, это силы и радость, и если я не могу вдохнуть их в текст, то я теряю всякую способность складывать слова. Буквально никакой способности и навыка писать у меня нет - либо сила и радость пишут через меня, либо я не способен вымучить из себя даже одного абзаца. И поэтому любые мои книги движутся вперёд, словно улитки - меееедленно и буквально незаметно для глаза. Но сейчас, подумав о написанном на протяжении этих последних лет, я с облегчением подумал, что на самом деле я писал не так уж мало - а значит, был счастлив и глубоко чем-то вдохновлён не так уж редко. Как будто сгустившаяся в мире тьма и кровавые ужасы последних лет каким-то образом не только отравляли душу и вытягивали из меня все силы, так что справиться с этим упадком неспособны были даже антидепрессанты, но и вызывали у меня императивное желание писать о добрых людях и о победе над злом посреди этого безумия и преступлений.