ПРИЗМА МЁБИУСА (1/2)

Стоило нам свернуть в тот тёмный проулок, как звёзды предупреждающе замерцали. Я потянул Виталика за руку, но он уже и сам успел заметить угрозу.
Три сухощавых субъекта, тенью следовавшие за нами с самой вечеринки, цепью расположились вдоль арки, перекрывая нам выход. Ещё двое проявились, подобно пятнам на фотобумаге, в противоположном углу.
— Как быть?
Понятия не имею, откуда у Виталика склонность задавать риторические вопросы в ситуациях подобного рода. Быть может, так он пытается выказать спокойствие и сарказм, нервно остря как персонаж ироничного фэнтези?
— Бабки рыть, вот как, — выдвинул предложение один из обитателей не в добрый час встреченной нами подворотни. — Причём попрошу вас не медлить чрезмерно с перераспределением финансовых средств в нашу пользу.
Ну ладно, если быть строгим, я немного присочинил насчёт заключительной фразы, она в оригинале звучала чуть-чуть иначе. Так уж сложилось, что ввиду некоторых обстоятельств моё восприятие мира стало в последние месяцы значительно изменённым.
Виталик растерянно заводил ладонями по одежде, будто припоминая, где у него кошелёк. Я огляделся по сторонам.
На расстоянии диаметром около сотни метров, насколько можно было видеть из подворотни, никого вокруг не было.
Кроме нас.
И их.
— Че рыпаетесь, шевелитесь живей, — рявкнул, сам себе прекословя, тёмный силуэт.
Всё-таки они ещё не были, вероятно, по-настоящему опытными в гоп-стопе. Иначе бы нас, профилактики и почтения ради, давным-давно уже начали бить?
Невзирая на весь драматизм и травмоопасные риски, я стал с каким-то болезненным любопытством изучать проступившие в полутьме черты. Лик главаря был заострённым и постным, всем видом своим выражая сосредоточенность и серьёзность. В его интонациях, стоило тому приоткрыть ненадолго рот, звучала некая отстранённая апатичность.
Не вялая безжизненность автомата, нет?
Скорее — деловитая сухость голоса продавщицы, которой не особенно интересен покупатель как обособленный индивидуум. Продавщицы, стремящейся максимально ускоренно его обслужить, чтобы перейти к следующему.
Профессиональная безэмоциональность дельца.
Нет, всё-таки между злодеями литературного образца и их двойниками в реальности существует определённая разница. Хотя и в художественных текстах часто встречаются моральные уроды самого разного облика с самыми разными отклонениями — но именно потому трудно поверить порой в их реальное существование.
Как вести себя при встрече со злодеем, которого нельзя уболтать анекдотом или поймать парадоксом, которого ты ни на гран не интересуешь как личность? Как вести себя при встрече с подобным Закрытым Ящиком, если за годы чтения разных весёлых книг ты привык к мысли, что Примитивного Зла не бывает и что любой человек носит в себе моральное оправдание всех своих действий? Хотя, вероятно, этот субъект тоже нёс в себе оправдание своих действий, но мне не хотелось в это вникать, не хотелось вообще постигать изнутри в его внутренний мир.
Каким он был?
Быть может, он родился в детдоме, ни разу в жизни не услышав ни единой сказки о победе добра над злом и подвергаясь с рождения неустанным издевательствам старших по группе или детдомовских воспитателей?
Или, к примеру, в семье алкоголиков, не позаботившихся внушить ему представления о сочувствии и элементарной порядочности?
Кто знает.
Напротив меня стояла воплощённая часть неконтролируемого внешнего мира, дикой неукрощённой реальности, противоречащей гиковским стереотипам весёлого раздолбая-студента. Мне было проще закрыть на неё глаза — внушив себе её недействительность? — чем вдаваться в детальное её изучение.
— Живо, — хрипло повторил собеседник. Присовокупив к сказанному пару не особо цензурных и не особо литературных слов.
Несколько мгновений назад мне было страшновато и несколько интересно. Сейчас мне стало противно — и почему-то чуть грустно.
Я проскользнул ладонью в левый карман синих джинсовых брюк, нащупывая призму Мёбиуса. Два силуэта впереди слегка напряглись.
— Не рыпаться, — честно предупредил главарь о последствиях.
Вторая ошибка начинающего гоп-стопщика.
Надо было просто ударить?
Кончики моих пальцев коснулись ледяной оболочки чёрного хрустального шара. В первое мгновение между пальцами и поверхностью проскочила искра электрического разряда, а в следующее мгновение мир вокруг меня и внутри меня изменился.

Чёрное копье упиралось прямо мне в горло.
Двое Рыцарей Смерти держали меня под прицелами своих арбалетов, ещё двое бдительно не спускали глаз с моего друга и вассала, известного в высшем свете как граф Виттар фон Оренгласт. Видя танцующее алое пламя в прорезях их чёрных шлемов, я нисколько не сомневался: пощады не будет.
Рыцари Смерти печально прославлены тем, что в плен не берут.
Зря мы с графом выбрали именно этот лесок для нашей увеселительной поездки по случаю окончания учёбы в Академии.
Или всё-таки нет?
— Ты сделал выбор? — прошелестел безжизненный голос.
В нём не было зла. В нём не было страха. В нём не было презрения. В нём нельзя было различить даже упоенья властью над жизнями двух честных рыцарей.
В нём не было ничего.
— Какой?
— Между жизнью и смертью. Меж прекословием и подчинением.
— Ах, этот. — Я усмехнулся. Мне более или менее удалось взять себя в руки. — Да, господа, вы никогда не меняетесь. Что за удручающе убогий у вас репертуар?
Один из Рыцарей чуть не спустил тетиву. Но их предводитель удержал его от выстрела.
Я уже почти в открытую издевался над ними:
— Вам что-нибудь говорит имя и титул мессира Крейзенхольда, Пятого Лорда Тьмы? Не получали ли вы от него распоряжений и наставлений касательно сэра Андрэ, доблестного рыцаря, однажды без своего умысла оказавшего Пятому Лорду Тьмы весьма немаловажную для последнего услугу?
Арбалеты в руках Чёрных Рыцарей на миг дрогнули. Их предводитель отступил было на шаг назад, но тут же пришёл в себя:
— Этого не может быть. Ты — не он.
— Желаешь — проверь, — уступил я. — Мессир Крейзенхольд будет весьма огорчён, узнав, чья рука пресекла путь его кредитора. Вам известно, сколь щепетильно Тьма относится к понятию долга.
Над заброшенной опушкой в глухом лесу повисла вязкая тишина. Длилась она ровно столько времени, сколько мне бы понадобилось, чтобы на скорую руку запрячь коня.
Затем алое пламя в прорезях чёрных шлемов чуть приугасло.
Арбалеты опустились.

— Что у тебя общего с этой криминальной шушерой? — доставал меня Виталик уже пятнадцатую минуту. Каждая из этих минут все надёжнее и надёжнее отделяла нас от злополучного переулка.
— Ничего, — сплюнул я на землю, невольно заставив сработать сигнализацию стоявшего рядом красного автомобиля. — Практически.
Вой сирены вспугнул одного чёрного кота и двух сорок. Или ворон? — я так и не научился за жизнь толком различать эти виды.
Хрестоматийная разница в длине хвоста меня не выручала, поскольку у всех виденных мною в последние годы ворон — или сорок? — были одинаковые хвосты.
— Послушай, сколько можно тебе объяснять? — взмолился наконец я. — Подумай сам, где я, а где криминал?
— Кто же тогда такой этот Тёртый Вован, местью которого ты угрожал этим типам? — задал следующий вопрос Виталик. От пережитого он почти протрезвел. — Ты говорил, что он за тебя пасть порвёт и моргала выколет. Кто он тебе — дядя, отец, младший брат?
Я вздохнул.
— Понятия не имею. Впервые слышу это имя. Хотя, кажется, начинаю догадываться, кем он является на той стороне...
— На той стороне? — спросил Виталик.
Мы стояли на самом краю автомагистрали. Светофоров здесь никогда не было, поэтому для благополучного перехода улицы требовался правильный выбор времени — и удача.
— Ради всего святого, отстаньте от меня, граф, — отмахнулся я.
— Как... ты... назвал меня?..
Виталик даже чуть привстал на цыпочки, с подозрением заглядывая мне в глаза. Мне показалось, что его озабоченный взгляд проникает в самые глубины моего заблудшего фрейдистского ID.
В плотном движении на автотрассе возник небольшой зазор. Спутник мой не обратил на это ни малейшего внимания.
— Что с тобой?
Я взглянул на шоссе.
Потом перевёл взор на Виталика. И вновь, испугавшись молчаливого требовательного вопроса его глаз, глянул на шоссе.
Меж делом у меня мелькнула посторонняя и совершенно безумная на взгляд внешнего наблюдателя мысль: интересно, а как это шоссе выглядит на Той Стороне? Как средневековая брусчатка, запруженная каретами и лошадьми? Как аллея парка Академии с бегающими по ней големами и плывущими элементалями? Хотя не все вещи имеют аналог на обеих сторонах бытия.
— Я... скажу тебе, — медленно произнёс я.
Мне показалось, что мой голос охрип. Поэтому пришлось немного прокашляться и лишь после продолжить:
— Я всё равно должен был... кому-то это рассказать. Понимаешь... иначе с каждым днём я бы все больше напоминал себе тех глупышек из сериала — скрывающих от всего мира умение превращаться в русалок. Меня невероятно раздражает это клише, я тебе говорил?
— Было дело, — медленно кивнул Виталик. Его голос понизился на целую октаву. — Ты вспоминал Супермена, Спайдермена и прочих подобных шкетов, рассуждая о том, как далеко мог бы продвинуться мировой прогресс с их помощью.
— Тогда я ещё не подозревал, что нечто подобное может произойти со мной. Правда, я как-то сомневаюсь в том, что это способно продвинуть научный прогресс Земли.
Мимо прошла женщина в сероватой куртке с откинутым капюшоном. Я смущённо замолчал.
Вдруг мне стало смешно: я представил себе, как эта ситуация может выглядеть для случайных прохожих. Два молодых парня у обочины, относительно трезвые, беседующие между собой без мата, причём даже не о телках, не о драках и не о бухле, а — о чём бы вы думали? — о научном прогрессе Земли.
Умереть не встать.
— Ты хотел что-то мне рассказать, — ненавязчиво напомнил Виталик. Он ссутулился, засунув руки в карманы.
— Верно. Извини, я задумался.
Мимо прошёл ещё один индивидуус — дедок с двумя большими сумками. Вероятно, грибник или рыбак. Но я не стал из-за него прерывать намеченный монолог.
Действительно, к чему стыдиться рыбьих хвостов? Эта информация и без того не зайдёт чересчур далеко, поскольку любого её осветителя мгновенно упекут в психушку.
— Все началось около полугода назад, после моей особенно крупной ссоры с предками...

Я со скрежетом захлопнул за собою ржавую подъездную дверь.
Самое ужасное заключалось не в этом. Самое ужасное заключалось в том, что рано или поздно мне предстоит вернуться.
Случись это несколько лет назад, я бы дал себе потешиться мыслями о самоубийстве или о невозвращении. К сожалению своему, я уже давно утратил способность всерьёз верить в подобные мечты. И это лишь усугубляло мои ощущения рыбы, дёргающейся на крючке.
На ржавом остром крючке.
«Через двадцать лет ты полностью позабудешь об этом эпизоде, — шептал тихо внутренний голос. — Стоит ли трепать себе из-за этого нервы сейчас?»
«А ещё лет через шестьдесят я буду мёртв. И забуду совершенно обо всём. Быть может, следуя этой логике, мне и жить не стоит?»
Соглашательская половина моего «я» утихла.
Терпеть не могу искателей компромисса, призывающих глотать обиды, поступаться своим достоинством и прогибаться пред начальством. Благодаря им мир уже несколько тысячелетий успешно вращается в одной и той же колее. Да, естественный отбор способствует их выживанию и даже преуспеванию, но к чему это ведёт? К превращению человечества в расу светлокрылых ангелов? Или в расу рабов?
Я с тоской посмотрел на тускло светящиеся вечерние окна.
В такие моменты меня охватывает непереносимая ностальгия по несбывшемуся, и я вновь и вновь с упорством идиота задаю себе главнейший вопрос всех неудачников всех времён и народов: «Почему я именно я?» Почему я не некто иной? Почему я не могу быть одним из этих успешных обывателей за светящимися окнами, что совершенно определённо не терзают себя чёрной меланхолией по вечерам?
Или, если определение «я» всегда подразумевает конкретно меня с моим именем, генами и номером паспорта — если желание быть кем-то другим является просто ошибкой мышления по своей сути — почему тогда я вообще существую? В мире же было бы куда меньше страданий, не будь в нём меня.
Глупых страданий?
Возможно.
Тем более: если я такой дурак, что не понимаю величественного и прекрасного Замысла Высших Сил во всей его полноте, зачем мне позволили быть частью этого Замысла и искажать его неправедным гневом?
Я даже горько улыбнулся, представив себе свою беседу с каким-нибудь христианским теологом или иным апологетом идей Порядка. Но тут же скривился, вновь вспомнив последние произнесённые и услышанные мною дома слова.
Уйти от воспоминаний в философию не удалось.
Я глянул на пластиковый пакет в левой руке. Мусорный мешок, предназначенный для выноса на свалку. Чего ради я прихватил его с собой, покидая квартиру, словно транслируя этим унизительный примиряющий месседж: «Хей, люди, я всё равно хороший и я всё равно действую на благо дома»?
Что за глупость.
Бессильно сплюнув, скорее символически, чем реально расставаясь с частицей своей слюны, я направился к ближайшей свалке, располагающейся практически напротив подъезда.
Расстояние в несколько десятков метров было преодолено мною за считанные минуты — можно даже сказать, за одну. Подойдя вплотную к одному из громоздких жестяных баков, я приподнял пакет и опустил внутрь. Чуть похлопал по нему, чтоб он не вывалился наружу с верха мусорной горки.
Постоял рядом в задумчивости.
— С вами что-то случилось, молодой человек?..
Я вздрогнул, вдруг осознав, что на моём плече лежит чья-то чужая ладонь. И лежит, судя по всему, уже не первое мгновенье.
Поднял взгляд.
Встретившись при этом с ответным взглядом глаз, к которым как нельзя лучше подходило определение «лучистые», «смеющиеся» или даже «добрые». Глаза эти идеально подошли бы Санта-Клаусу — или хотя бы играющему его актёру на детском утреннике.
Глаза эти были карими и принадлежали неказистому с виду низкорослому старичку, чья истрёпанная одежда нераспознаваемой формы позволяла в равной степени заподозрить в нём как местного бомжика, так и нищеватого пенсионера.
— Нет, ничего, — я покосился на ладонь, думая, не стряхнуть ли. — Ничего страшного.
— Может, я могу чем-то помочь?
Пожалуй, если б в голосе его звучало натужное утробное сочувствие, как у подъездных старушек на лавочке — «Ой, Маруся, ой, ушиблась» — я стряхнул бы его руку с плеча и пошёл себе своим путём. Но голос дедка словно взрывался изнутри от еле сдерживаемого смеха, будто вибрируя неким вызовом.
Глянув снова ему в глаза, я увидел в них то же самое — лучистость, добрую насмешку и морщинки по углам. Правда, за этим мне на миг померещилось нечто иное — еле заметные искорки холодного исследовательского интереса. Мелькнув, чувство это тут же исчезло — а я одёрнул себя, напомнив, что физиогномист и эмпат из меня ни к черту.
— Если бы мне кто-то был в силах помочь, ситуация не была бы непоправимой, — вздохнул я, шутовски разведя руками. — То ли мир этот не подходит мне, то ли я — миру.
Почему меня потянуло на откровения перед незнакомым дедком? Быть может, именно потому, что дедок этот был незнакомым?
Нечто в нём к тому же было неуловимо комично. Разговор с ним не выглядел размазыванием сопель по тарелке.
— Что же так?.. — с той же непередаваемой ноткой еле сдерживаемого смеха в словах вновь спросил старичок.
Только что не подмигнув.
— Что же так? — Я призадумался, хоть вопрос этот и нельзя было назвать особо тонким. — Знаете, я не отрицаю, что в любом мире у любого человека будут те или иные проблемы. Естественное свойство мира — мира и человека. Меня бесит не столько даже само бытие проблем, а их сплошь и рядом встречающаяся глупость, унизительность, бытовщина...
Я примолк, как никогда чётко ощущая себя Философом Мусорной Свалки.
Но действительно. Взять хоть нелепейшую первопричину сегодняшней ссоры с предками — столь низменную и столь бытовую, что я не буду её здесь пересказывать.
— Проблема масштаба, значит. — Старичок усмехнулся. — Чем выше задача, тем больше чести в её решении? Размер задачи реален лишь в человеческой голове.
Он чуть покачивался, глядя на меня.
— Что с того? — поинтересовался я уже не без лёгкой агрессии. — Или вы предлагаете применять позитивные аффирмации, рассматривая тот же вынос мусора в качестве грандиозного эпичного подвига?
Каюсь, словцо «аффирмации» — как редко входящее в лексикон старших поколений — я употребил специально, ибо меня начала раздражать беседа.
Я оглянулся через плечо. Бак с отходами, как это ни странно, стоял на том же самом месте, не отрастив крылья и даже не улетев на Юг.
— Вынос мусора... — Старичок пожевал губами. Мне показалось, что искра исследовательского интереса в его взгляде стала ещё ярче. — Вынос мусора, ссора с родственниками, учёба в университете, встреча с девушкой, обзаведение рабочим местом. Что это по сути своей, как не условные вехи жизненного пути, комбинации чисто абстрактных символов, смысл которым придаёт всего лишь наше сознание?
— Вы тогда, интересно, кто? — с ещё скрываемым, но растущим раздражением осведомился я. — Тоже комбинация абстрактных символов?
— Возможно...
Старичок едва заметно улыбнулся. Глаза его меж тем утратили какое бы то ни было выражение, в то время как рука его нырнула в один из карманов истрёпанного одеяния.
— Возможно.
Рука его вынырнула обратно, сжимая диковинный шар размерами приблизительно с яблоко, показавшийся мне выделанным из цельного чёрного стекла — или даже из хрусталя.
Из-за прозрачности верхнего слоя и словно бы чуть подрагивающих в глубине шара ярко-зеленоватых искр на миг мне подумалось, что передо мной шар из обычного стекла — заполненный чёрной жидкостью.
Но жидкость едва ли может быть так спокойна.
— Что это? — Я не мог отвести взгляд от шара.
Чудилось, будто он странным образом затягивает в себя.
— Призма Мёбиуса. — Голос собеседника показался мне прозвучавшим глухо, будто бы приходящим откуда-то издалека.
Зажмурившись, я переспросил:
— Призма?
— Призма, — тихо и словно бы даже с некоторой скорбью подтвердил старичок.
Открыв глаза и стараясь больше не смотреть на шар, я заставил себя встряхнуться.
— Что значит — призма? Мне думалось, что призмы должны быть чуть более угловатыми, и при чём тут давно опочивший тополог Мёбиус?
Тонкая улыбка скользнула по губам старика.
— Имени этого прославленного профессора принадлежит известнейшая фигура, обладающая на вид двумя сторонами, но реально имеющая лишь одну сторону и только лишь один край. Имени Мёбиуса я позволил себе посвятить сей объект, поскольку при его применении возможно становится различить у единого мира существующие лишь во мнении миллиарды сторон и краёв. Что было бы, если б сам наш взор исказился, пройдя односторонним маршрутом пред падением на вещи этого мира?..
Голос собеседника опустился здесь почти до шёпота, приобретя при этом какие-то змеиные нотки.
— Это сумасшедшая логика, — произнёс я.
Не сумев всё-таки выстоять перед искушением кинуть ещё один взгляд на чёрный шар.
— Это сумасшедшая вещь, — прозвучало в ответ.
Неведомым образом сухая скрюченная ладонь, сжимающая непроницаемый шар, оказалась прямо передо мной.
— Возьмите.
— Зачем? — вздрогнул я, вновь придя в себя от транса. — В смысле, она симпатично выглядит, но у меня дома в серванте уже и без того есть хрустальная черепаха.
Старичок улыбнулся опять.
— К чему спрашивать, если можно увидеть?
Отстанет ли он от меня, если я не возьму у него эту штуковину?
Вытянув руку вперёд, я коснулся ладонью холодноватой поверхности странного чёрного шара. Помедлив, сжал пальцы.
Меж ними и чёрным хрусталём как будто проскочили в этот миг миллиарды миниатюрных молний, уколовших каждый мой палец, пронзивших каждую мою клетку, прошедших через весь мой организм и дошедших до самого мозга.
Я вздрогнул.
Что-то изменилось вокруг. Хотя вроде бы я по-прежнему стоял у исполинского драконьего трупа, голову которого на моих глазах неторопливо срезали мужики из местной деревни, по ходу дела матерясь и препираясь между собой. Лучше бы уж благословляли доброту сеньора, милостью коего добыча целиком предоставлена им — включая и голову.
Правда, надо признать, показаться с добычей подобного вида в своём родовом замке я бы не посмел всё равно.
Жёлтый дракон?
Даже не зелёный, не малиновый и не лиловый? Промыслом жёлтых драконов подчас забавляются и простецы, я ж предпочёл бы швырнуть к ногам своего неуважаемого благородного предка — особенно после изречённых им слов — нечто серьёзней.
Не все потеряно, впрочем.
— Как вы себя ощущаете, лорд? — негромко прозвучало рядом.
Я перевёл взгляд на Мерлина. Этот безумный старик — неужто предо мной и вправду легендарный великий маг, нигде не возникавший надолго вот уже который век? — по-прежнему стоял рядом, сжимая в руке чёрную сферу с подозрительно поблёскивающими в её глубине ярко-зелёными искрами.
При взгляде на сферу я вдруг ощутил смятенную неуверенность. Как если бы должен был вспомнить нечто, что начисто позабыл.
— Зачем вы подошли ко мне? — нахмурился я. — Вроде бы у нас должен был произойти важный разговор, который...
Я запутался в словах.
— Здесь — по большому счёту, быть может, и незачем, — тонко улыбнулся маг. Я заставил себя вспомнить, что говорю с могущественным колдуном, за спиной у которого века, при чьём участии низвергались престолы и разрастались династии. — Ну а вот там...
Он чуть встряхнул чёрный шар. Мне показалось, или искры в его глубине зашевелились?
— Где — там?.. — спросил я.
Приобретя, скорее всего, несколько глупый вид и даже позабыв начисто о своём достоинстве аристократа.
— О, вы вспомните, милорд. — Он ещё раз встряхнул шар. — Вы обязательно вспомните.
При взгляде на тускло мерцающие в чернильной тьме зеленоватые точки я как будто бы и вправду стал припоминать что-то.
Что-то, похожее на неуловимый и зыбкий предутренний сон.
Что-то ускользающее.
Неправдоподобное.
— Это невозможно. — Я оторвал в очередной раз взгляд от чёрного шара и глянул на стоящего перед мной старика-оборванца. В смысле, на стоящего передо мной великого Мерлина. — То есть, я хочу сказать, каким образом это может быть?
— Вы спрашиваете меня, милорд, что есть истина? — губы мудреца вновь изогнулись, на этот раз сардонически.
— Нет, — опомнился я. — Не спрашиваю.
— Что ж, позвольте мне в этом случае откланяться. — Великий маг действительно поклонился, причём движение его было преисполнено глубочайшего достоинства и степенности. — Призма же пусть остаётся с вами, чтобы напоминать вам, что всегда возможны разметки хуже уже существующих и что масштаб всему мы носим в своём рассудке.
Следуя точным движениям его пальцев, шар отправился в один из мешочков на моём поясе. Сам я так и не рискнул коснуться его снова руками.
Конец его светлой бамбуковой трости выписал в песке овал вокруг мага. Затем — новый овал, прямо поверх старой фигуры её пересёкший.
— Эпсе! Шпах, мокколь, алоффим!..
По линиям изображённых овалов пронеслось пламя, по линии одного овала — голубовато-бледное, по линии другого овала — янтарно-жёлтое. В точках стыка и внутри овалов почему-то полыхнуло мутным переливчато-лиловым пламенем.
Забравшим с собою Мерлина.
Я и моргнуть не успел, столь мгновенно этот клок фиолетовых сумерек — на мгновение вторгнувшийся в наш бренный мир язык Нереальности? — слизнул стоявшего предо мной старика. Теперь все вопросы, что я не успел обратить к нему, остались навеки при мне.
Я кинул взгляд на дно мешка с чёрно-маслянистым шаром.
«Всегда возможны разметки хуже уже существующих»?
И впрямь, не об этом ли думал я ныне утром, сравнивая свою судьбу с судьбами беззаботных селян, которым не надо заботиться о завтрашнем дне, которым не надо умножать благосостояние их поместья и думать о предотвращении войн, над которыми не довлеют тысячи и тысячи правил и традиций высокого круга?
Кто ты?
Либо ты лорд, человек высоких сословий, разумный и могущественный, но закованный сотнями незримых цепей и не смеющий сделать ни шагу за пределы очарованного круга.
Либо ты простой селянин или дворцовый пеон, не отягощённый сверх меры обязанностями или излишним образованием, чья жизнь бездумна и сравнительно легка.
Так, по крайней мере, мне казалось недавно.
Но, похоже, представить в принципе можно ещё одну грань. Что, если ты обитаешь в мире, жизнь где вполне позволяет совмещать для себя духовные проблемы аристократии и плотские проблемы черни?
Я вновь посмотрел на чёрный шар.
Мерлин, выходит, нагляднейшим из возможных путей решил показать мне это. Но в тот же миг показал мне — другому мне? — иное.
Что же реально?
На миг мне стало страшно. В следующее мгновение я стремительно выбросил вперёд руку и коснулся поверхности шара.

— Что было дальше? — поинтересовался приятель, когда шаги ещё одного потенциального любителя совать нос не в своё дело стихли.
Я с некоторым недоумением уставился на него.
Взяв на себя задачу отслеживать приближающихся прохожих, предупреждая покашливанием об их появлении, внешне Виталик не выказал отношения к моему рассказу.
Ну, по крайней мере, вроде бы не спешил с вызовом «Скорой помощи», что уже хорошо.
— Что было дальше? — повторил я, вскинув брови. — Скорейшая модернизация и инновация с внедрением нанотехнологий в быт в соответствии с Планом Путина, разумеется.
Он смотрел на меня с недопониманием.
— То есть, — вздохнул я, — говоря языком не столь меметическим, освоение безделушки.
— Переносящей тебя в другой мир?
Я вновь вздохнул.
— Не переносящей. По крайней мере, я не уверен, что речь идёт именно о переносе.
— О чём же ещё?
— Не знаю. — Я пожевал губами. — Видишь ли, оба мира представляют собою как бы разные грани одного и того же. Что происходит здесь, происходит там. Каждое значимое явление так или иначе представлено на обеих сторонах.
— Это нормально для Отражений, — упрямился Виталик. Что ни говори, а увлечение творчеством Желязны не всегда протекает бесследно для мозга.
Угол моей губы невольно дёрнулся.
— Было бы нормально, будь моё отсутствие здесь равнозначно присутствию там — или существуй я сразу в двух независимых экземплярах. Но, совершая те или иные действия здесь, чуть позже я узнаю об их последствиях там, — как и наоборот. Моего отсутствия в той или иной реальности не замечает никто. Кто, однако, совершает все те действия, которые по причине отсутствия не совершаю я?
— Твой двойник-дублёр, зеркально отражающий наоборот все твои собственные скачки? — предположил Виталик.
— Возможно, — поморщился я. — Возможно. Или призма, как и намекал старец, попросту искажает восприятие мира, попутно переписывая воспоминания.
— Но как?
— Хотел бы я знать.
Я помолчал немного, в задумчивости созерцая проносящиеся по магистрали автомобили.
— Нелепые конструкции.
— Что? — не совсем понял Виталик.
— Нелепые смертоубийственные конструкции. Тебе никогда не приходило в голову, что существование автомобиля как столь распространённого частного транспорта является абсурдом по своей природе? Автомобиль — холодное оружие. Едва не тонна стального веса, способного разогнаться до сотни километров в час. Если люди, панически боящиеся собак в силу усвоенной некогда фобии, часто разводят риторику на тему «Собака равносильна оружию», то в отношении автомобиля эта риторика била бы точно и безошибочно.
Переведя дух, я продолжил, наслаждаясь выражением полной растерянности на лице друга:
— Разве не абсурд, что эту разновидность оружия выдают едва ли не каждому, вынудив выучить лишь чисто формальный перечень правил? При том, что автомобили представляют собой постоянную угрозу для жизней людей и животных, загрязняют воздух и звуковую среду, наконец, попросту расчленяют общество дискриминационным образом — если на достаточно широкой дороге вдруг встретятся пешеход и автомобиль, как ты думаешь, кто из них скорее отойдёт в сторону? Это вполне соответствует нашему средневековому отступанию в сторону при появлении лорда.
Виталик моргнул. До него, кажется, постепенно начало доходить.
— Н-нашему?..
— Именно. — Я улыбнулся. — Только что я продемонстрировал тебе образчик мышления Той Стороны. Мысли, проскользнувшие у меня в голове, когда я попытался с помощью призмы взглянуть на этот мир глазами иного меня.
— Как?
— По методе, продемонстрированной Мерлином, — пожал плечами я. — Сжав через перчатку чёрный шар, слегка встряхнув его и всмотревшись в танец зеленоватых искр. Это не перемещает точку восприятия в иной мир, но словно бы чуть размывает границу. Здесь, впрочем, я пользуюсь сей возможностью нечасто.
— Почему?
— Миры как будто симметричны, но смотреть на Тот Мир глазами Этого Меня почему-то интересней, чем наоборот. Этот Мир воспринимается Тем Мною как что-то навороченное и вместе с тем безжизненно-мрачное — так мы здесь воспринимаем киберпанковские антиутопии.
— Там в целом лучше?
Виталик недоверчиво вглядывался прямо в мои глаза. Кажется, дай ему положительный ответ — сейчас же отберёт чёрную призму и эмигрирует в Иномирье сам.
— Моему альтер эго — несомненно, — усмехнулся я. — Ещё бы, он же ведь аристократ. Вполне возможно, что кому-нибудь из его крестьян наш мир понравился бы больше.
Мы некоторое время помолчали.
Виталик изучал взглядом округу, без сомнения, пытаясь оценить её с позиций фэнтезийного феодала, меня же в очередной раз с головой переполонило ощущение ирреальности происходящего. Чувство неверия во всё вокруг, начиная от вездесущего асфальта под ногами и заканчивая гротескными многоэтажными зданиями, первый этаж которых в любом нормальном мире едва ли бы в силах был выдержать вес вышележащих восьми этажей.
Плёнка между мирами успела уже истончиться до почти неосязаемой толщины?
— Ты так и не рассказал мне, для чего ты использовал призму, — нахмурившись, произнёс собеседник.
Выдернув меня из раздумий.
— О, это вещь многоцелевая и полезная, — смущённо кашлянул я. — Она не устраняет проблемы — любая проблема присутствует как здесь, так и там. Но позволяет слегка преобразовать их наружность.
— Как, например?
— Например, на экзамене.

Продолжение следует...