ПРИЗМА МЁБИУСА (2/2)

— Берите билет.
Неохотно вытягиваю руку. Кости в организме как будто еле слышно поскрипывают в такт этому мышечному усилию. Интересно, чего ради я вчера употребил столько C2H5OH?
Впрочем, это было необходимой частью намечаемого мною знакомства с Ириной. Которая, к слову заметим, на Той Стороне Бытия существенно симпатичней, чем на этой.
Эльфийка. Буквально причём.
— Вы спите, что ли?
Сконфуженно извиняюсь и разворачиваю билет.
Что ж, примерно так я и думал. Дифференциалы. Не то чтобы я совсем их не изучал, но моя симпатия к ним прямо пропорциональна наглядности их воплощения и практичности применения в быту, — ныне же, когда голова моя напоминает мне банку из-под варенья с сонно жужжащими мухами, едва ли я сумею извлечь из неё хоть крупицу знаний по предмету.
По этому предмету.
Проскальзываю рукой в карман, пытаясь дотянуться кончиками пальцев до холодноватой поверхности. Преподаватель хмурится:
— Что там у вас?
— Так, — скучным голосом отвечаю я, дотрагиваясь до призмы. — Телефон выключаю.
Тысячи щекочущих игл во мгновение ока пронзают кончики моих пальцев, неведомым образом дотягиваясь как будто даже до самых отдалённых участков моего тела.
В первый миг у меня даже создаётся впечатление, как будто ничего не изменилось, разве что пергамент в руке слегка пожелтел.
Пергамент?
— Что ж, — голос преподавателя так же сух и безжизнен. Стоит ли, впрочем, ожидать иного от лича, оживлённого магией скелета тысячелетней древности? — Укажите нам верную последовательность рун для именной идентификации и последующей локализации в гексаграмме песчаного элементаля.
Сложный вопрос.
В действительности ответ на него требует не меньшего количества усилий и вычислений, чем дифференциальные уравнения. Призма Мёбиуса не меняет принципиально размер проблемы, но позволяет повлиять на иное.
Что интереснее изучать?
Сокращение неизвестных величин в алгебраических уравнениях или формулу подчинения водяных големов? Историю Брестского мира или летопись о сложившемся шестьдесят пять лет назад противонекромантском конклаве? Реакцию воды и калия или чары для создания фаэрбола?
Пытаясь не смотреть в пустые глазницы преподавателя, я облизываю пересохшие губы и начинаю медленно отвечать.

— То-то все так удивлялись тогда твоим баллам, — припомнил Виталик.
— Я и сам удивился им. На Той Стороне я специально пытался использовать взгляд себя здешнего, чтобы не так скучно было изучать магические ритуалы, но и не подозревал, что это мне так пригодится.
Мой собеседник нахмурился.
— Но что ты будешь делать, если вдруг реально столкнёшься с проблемой, требующей примененья диффуров?
Я приподнял брови:
— Ясно же. Вновь коснусь призмы.
— Если она не выйдет из строя, — уточнил он.
— Если она не выйдет из строя, — кивнул я. Внеся новое уточнение: — На Этой Стороне.
Виталик приоткрыл было рот, но тут же закрыл его, явно не представляя, что сказать. Глаза его блуждали из стороны в сторону.
— Ты не пробовал применять здесь магию? — помедлив, всё же рискнул поинтересоваться он. — Магию как она есть?
— Магию как её нет?
Я усмехнулся.
— Пробовал. Бесполезно. Технология, в то же время, превосходно функционирует на Той Стороне — насколько я смог проверить — только вот по большому счёту она там совершенно никому не нужна.
— Никому? — Виталик, кажется, не поверил.
— Ну, из заправил тамошнего мироздания, во всяком случае. Крестьян не спрашивали — хотя есть подозрение, что многие из них также были бы не в восторге от технологических инноваций ввиду причин макроэкономического образца.
Ну, нравится мне дразнить Виталика многоэтажными мантрами. Что я могу с этим сделать?
— То есть?
— Почитай об огораживании овец в Англии позапрошлого века, — посоветовал я. — О движении Лудда. О том, как на жизни простого ткача отразился ткацкий станок — и как простой ткач был за это признателен.
Он помолчал.
— Если верить тебе, то как будто и нет особо смысла в применении призмы. Ну, кроме как — для оживления интереса к скучной занудной учёбе.
— Почему же, — усмехнулся невесело я. — Мир магии обостряет и переиначивает чарующим образом многое. Я порой в шоке был даже, насколько.
Нос Виталика дёрнулся.
— В какой же это сфере, к примеру?
Я почесал собственный нос, маскируя румянец, подумал несколько секунд, стоит ли отвечать. Да ладно, мы же ведь, в конце концов, лишённая комплексов молодёжь.
— К примеру, в интимной.

— Именем Девяти Стихий и властью Тридцати Пяти Направлений, третьим пунктом устава Пятнадцати Сфер Преблагого Эфира и волей Жёлтого Монолита я призываю тебя, сэр Андрэ. Я применяю дарованное тобой право единократного вызова и озвученное тобой соглашение сумеречного вассала. Да будет душа твоя моей собственностью в случае нарушения соглашения.
Договорив до конца ритуальную формулу, леди Иррейн улыбнулась — сдержанно, уголками лишь губ, как подобает воспитанной даме эльфийских кровей из высшего общества. Зелёные миндалевидные глаза её полыхнули хищными искрами.
Линии пентаграммы налились лиловым пламенем, пространство в центре обставленной свечами фигуры слегка помутнело. Больше не произошло ничего.
Это бывает.
Демоны тоже далеко не сразу всегда отвечают на вызов, разрывающий измерения. Что уж там говорить об отягощённых телесными нуждами ничтожнейших смертных?
— Сэр Андрэ, сын Николиуза, внук Леопольда, — проговорила вновь девушка, облизнув пересохшие от искушающих предчувствий губы. — Правом единократного вызова, клятвою сумеречного вассала, принесённой тобою некогда, я вызываю тебя.
Пентаграмма засветилась ярче, на миг линии её стали видны чётче свечей, глазу стало больно на них смотреть. Сгусток чего-то неизъяснимого в центре фигуры, чегото искривлённо-прозрачного, подобного клубам тёплого воздуха над бездымным огнём или неровности в криво выдутой стекловаром бутылке, сжался и уплотнился.
Задрожал, приобретая краски и вид, вводя в мир наш сквозь иномерные грани и формы вполне материального индивидуума.
— Леди Иррейн.
Рыжеволосая девушка улыбнулась, улыбнулась шире, созерцая смущённо переминающегося с ноги на ногу внутри колдовской фигуры юношу из королевского рода. Юношу, находящегося теперь более чем целиком в её власти.
— Сэр Андрэ.
Улыбка её была уже откровенно ведьмовской.
С неуверенным, даже робким видом, он сделал шаг вперёд, сделал ещё один шаг, нога его замерла в воздухе, не будучи способна переступить магических линий. Оценки леди Иррейн по высшей ритуалистике всегда были лучшими в Академии.
Юноша кашлянул неуверенно, как бы боясь поднять взгляд. Эта часть игры всегда заставляла дыхание эльфийки замедлиться.
— Что я... должен для вас совершить, прекрасная леди?
Подобное профанное применение Ритуала Призыва не было разрешено правилами Академии, не декларировалось уставом и даже противоречило девятнадцати пунктам подписываемых абитуриентами соглашений, не говоря уже о неписаных пожеланиях их высокородных родителей. Выведай ректор Ортазиус о происходящем здесь и сейчас, выведай он об этом официально, исключение двух студиозусов из учебного заведения стало бы делом мгновения, — хотя леди Иррейн полагала, что неофициально он и так в общих чертах давно уже обо всём знает.
Но, так или иначе, едва ли не каждый третий студент на пятом или четвёртом курсе демонологического факультета участвовал в этой игре.
Мерзкой и восхитительной.
Вручить другому Право Единократного Вызова, вручить, по сути, временную власть над собой. Рискуя в случае ослушания расстаться с бессмертной частью себя.
Не то чтобы это было реально опасно, человек, в отличие от демона, вряд ли сумеет сделать что-то особенно страшное с твоею душой. Да и вряд ли восхочет?
В случае чрезмернейших издевательств есть шанс воззвать к Высшим Сферам, архимандриты и метамаги вполне могут расторгнуть заключённое соглашение, хотя, разумеется, огласка в этом случае неизбежна и о продолжении учёбы можно будет уже не мечтать.
Но главное — то, ради чего многие студиозусы вопреки риску играли украдкою снова и снова в эту игру? — заключалось как раз в ощущении утраты свободы. Утраты ответственности. Чувстве, так редко испытываемом юными выходцами из высшего света, где регламентирован каждый шаг, каждый жест, каждый взгляд и положение вилки за завтраком.
Саму Иррейн призывали внутрь пентаграммы трижды.
В первый раз сделавший это студент, обаятельный прощелыга Альбертус, поведавший ей об этой игре с двусмысленной лукавой усмешкой — по сути взяв её «на слабо»? — был сравнительно мягок и не злоупотреблял особенно своей властью. По-видимому, он не хотел, чтобы у леди Иррейн остались плохие воспоминания об игре, он хотел пристрастить понемногу эльфийку к запретному?
Огласки он мог не бояться, за участие в таких ритуалах саму Иррейн исключили бы из Академии, да и особенность ритуала позволяла призвавшему в конце вызова замкнуть уста вызванного своеобразным обетом молчания — вынудив вести себя так, словно никакой игры не было. Это вносило дополнительную прелесть в игру — всё, что происходило между высокородными джентльменами и прекрасными леди, считалось ненастоящим, было как бы вырезано из действительности.
Но всё равно, невзирая на деликатность партнёра по первому ритуалу, девушка впоследствии целый вечер не выходила никуда из своей комнаты — переживая случившееся и пытаясь срастить с привычным представлением о себе воспоминания о ею проделанном.
Во второй раз она это сделала на волне зарождающихся робких романтических чувств — ей так казалось — и была подготовлена лучше к ей предстоящему — опять же, ей так казалось.
Леди Иррейн была шокирована, возникнув внутри пентаграммы нагая — этого рода детали обрамляются чарами — причём не перед одним человеком, а перед группой приятелей по учёбе.
Приятелей, чьи пожелания ей пришлось выполнять.
Высокородная эльфийская леди даже не представляла, что она способна будет делать подобное. Высокородная эльфийская леди даже не представляла, что она способна будет желать подобного. Что она будет способна молить — именно молить, стоя обнажённая на коленях, со слезинками на кончиках ресниц? — чтобы ей разрешили собственными же пальцами прямо при всех довести себя до пика падения.
После этого она уже сутки не выходила из комнаты, то плача, то ощущая со стыдом пальцы свои снова на жарком месте. Выйдя же на учёбу, она поймала на себе ироничные взгляды пары местных красоток — леди Элизиэль, вроде бы, ещё леди Монтаны? — и осознала, что произошедшее было, по-видимому, ритуалом местного посвящения, через который проходят здесь едва ли не все красивые девушки.
Как ни странно, ей стало чуть легче.
В третий раз она отдала Право Вызова девушке — ехидной странной мутноглазой блондинке с алхимического факультета. Они переписывались несколько дней по учебным вопросам, обмениваясь шпаргалками, меж ними возникла своеобразная дружба.
Девушка эта — её звали Альдина — сумела заинтриговать Иррейн, создав впечатление таинственности и глубокомысленности. По сути, она ещё раз — вслед за полузабытым Альбертусом? — взяла её «на слабо», посулив коварным шепотком непередаваемый опыт.
Она не солгала.
Леди Иррейн в тот день с ужасом осознала, что чисто словесные пытки могут быть не менее стыдными и мучительными, чем понуждение к прямому разврату на уровне действий.
Она просто сидела на корточках перед неторопливо разглядывающей её мучительницей — чуть улыбающейся — и отвечала на вопросы. Вопросы шли один за другим. Она не могла лгать.
Ну, если не хотела потерять душу?
Это было самым мучительным — понимание, что вроде бы ты можешь не отвечать, вроде бы можешь проигнорировать или ответить ложью на вопрос слишком личного содержания. Но интимность вопросов росла очень медленно, идти же на риск утраты души из-за девичьей глупой стыдливости — пусть даже имеется шанс расторгнуть впоследствии сделку? — казалось невыносимо позорным.
Она рассказала Альдине об опыте предыдущих призывов. Она рассказала Альдине об испытанных от этого чувствах — и даже о некоторых вызванных этим впоследствии действиях. Она рассказала Альдине о своих тайных фантазиях — и прямо на месте по её указанию придумала несколько новых.
Альдина несколько раз вынудила её повторять многословно особенно постыдные фразы. Эльфийка же, вся багровая, выдавливала из себя: «Да, я, высокородная леди Иррейн, очень хотела, чтобы мной овладели в единый миг сэр Виктуар и сэр Витольд, сразу сзади и спереди. Я, пресветлая леди Иррейн, желала взять в рот срамной уд досточтимого господина Азариуса, учителя фехтования, скользнуть по нему своим язычком, ощутить его вкус. Мне, благородной леди, нравится ласкать своё прекрасное тело перед парнями, стоя нагой, я мечтаю, чтобы все знали, чтобы все видели, какими шалавами могут быть аристократки эльфийского рода».
Она просто текла.
Конечно, это не укрылось от зоркого взгляда Альдины, после чего блондинка с отстранённо-раскосыми глазами вынудила её вслух сознаться и в этом. Естественно, самым наивульгарнейшим и наибесстыднейшим образом.
«Я, прекрасная леди Иррейн, теку сейчас позорно как последняя шлюха, теку от животной похоти и нечистого вожделения к девушке, к самой обычной девушке, задающей мне самые обыкновеннейшие вопросы. Чуть ли не превыше всего я хочу сейчас, чтобы она приказала мне просунуть пальцы меж ног и удовлетворить себя грязно прямо при ней».
Альдина уже почти было приказала ей это. Ладонь Иррейн уже оказалась там по её повелению, достаточно было лишь дополнительного приказа, чтобы пальцы шмыгающей носом эльфийки отправились в танец.
Приказа, который так и не был ей отдан?
Хихикая, эта стерва, эта мучительница, эта убийца попросту обратила вспять ритуал. Открыто смеясь над плачущей рыжеволосой девчонкой, отличнейше зная, превосходно себе представляя, чем «пресветлая леди Иррейн» займётся впоследствии у себя в комнате — причём у неё не будет уже смягчающего вину оправдания «Я была во власти купирующих волю чар».
Больше они не общались.
Иррейн была сильно напугана произошедшим. Воспоминания будили жар меж её ног, но в то же время она опасалась, что иные из тайн, поведанных ею Альдине, могут стать позже достоянием всей округи даже за пределами Академии.
Кто знает, что будет тогда?
Тем не менее это оставило след в сознании девушки. Альдина ей показала сладость и стыд психологических пыток, Альдина в ней растравила многие запретные грёзы. В том числе — показала, как сладко может быть фантазировать о свершении над кем-либо действий, что успели свершить уже когда-то с тобой.
Благо что миловидной и обаятельной леди...
...вовсе не трудно вытянуть из уст благородного рыцаря Право Призыва?
Иррейн вновь облизнула губы.
— Не смущайтесь, сэр рыцарь, — насмешливо качнула она головой. — Я ведь вам нравлюсь? Едва ли, не нравься я вам и не доверяйте вы мне, вы осмелились бы вверить мне на денёк свою возможную участь.
— Вы... обворожительны, леди Иррейн, — выдохнул сэр Андрэ. Осмелившись наконец поднять взгляд на неё, но тут же вновь уронив.
Она смежила на миг веки.
— Надо полагать, это значит «да». А как именно я вам нравлюсь, если не секрет, о благородный рыцарь? Известно ведь, что нравиться можно по-разному.
Вытянув руку к узорчатому бокалу с вином, эльфийская дева погладила зачем-то его хрустальную ножку.
— Вы бы могли, — она пригубила чуть, — показать это мне. Показать, как именно и насколько сильно я вам в данную минуту нравлюсь.
Что-то в выражении лика Андрэ едва заметно сменилось. Недоумение? Стыд?
— Л-леди Иррейн...
— Все мы знаем, — она смерила взглядом бокал, — что слова без действий мертвы. Чувства вынуждают нас к действиям, если же нет действий — то, как правило, нет и чувств. Страсть может побудить к подвигам, бессонным ночам, сочинению сонетов — или чему-то ещё.
Иррейн стрельнула глазами в еле дышащего рыцаря.
— Я вас прошу, чтобы вы показали мне, к каким действиям вас склонял факт, что я вам нравлюсь. Показали мне сейчас самые тайные, самые скрытые из вызванных этим действий. Скрытое ведь — обычно самое важное?
Она безжалостно улыбнулась, глядя на залившегося багрянцем невинного юношу, чья рука, подрагивая слабо на брюках, начинала совершать понемногу вовсе не невинные действия. Он был практически в панике, похоже, выбор ею этого парня для нового опыта был безошибочен.
Впрочем, как знать, быть может, это лишь только талантливая игра? Установившийся этикет при Призывах так или иначе склонял к отыгрыванию растерянности и беспомощности.
Но и в этом вполне можно при желании найти толику сладости. Приятно же ведь унизить вальяжного кавалера, вынудив его отыграть в пентаграмме застенчивую размазанную медузу?
— Вот, значит, как. — Леди Иррейн закинула ногу на ногу, серебристая юбочка её в этот раз была чуть короче предписанного статутами Академии. — Не знала, что я настолько вам нравлюсь, рыцарь Андрэ.
Приоткрыв слегка губы, она сглотнула слюну. Снова смежила веки.
— Скажите, — сменила вдруг она тему, — а о чём вы подумали только что? Я заметила взгляд, который, — Иррейн помедлила, — вы кинули на мои ноги.
Сэр Андрэ густо запунцовел, эльфийка внутренне улыбнулась, чувствуя, как в низу её живота растекается струйками жар и щекотная сладость.
Разговор будет долгим, очень долгим.
Она подумает ещё, поступить ли ей в итоге с сэром Андрэ, как с нею самою когда-то коварно поступила Альдина, — отпустив его домой на пике неудовлетворённой похоти, вынудив его сразу же повести себя как животное, заставив потом терзаться все годы пребывания в Академии жгучим страхом огласки всех его тайных грёз? — или всё-таки даровать неумелому юноше ложечку мёда в награду.
Она подумает.

— Круто, — проговорил Виталик. Он как-то ссутулился, засунув руки в карманы и отвернувшись к фонарному столбу. — Мне, пожалуй, душ надо будет принять. Только не решил ещё, холодный или горячий.
Я усмехнулся.
— Только не принимай близко к сердцу пленительные рассказы Иррейн. Они, знаешь ли, мало имеют отношения к нашей реальности. Всё-таки миры различаются.
— Иррейн — это Ирина с филологического? — прямо и резко спросил Виталик.
Я пожал плечами.
— Можно сказать, что да. Если намёки того старика на принцип действия призмы правдивы.
— Теперь понятно, как ты прыгнул к ней в койку, — проговорил он. Облизнул губы, покачав головой: — А мы-то удивлялись всем потоком.
— Не думаю, чтобы это было для меня в принципе невозможно без призмы, — несколько обиженно возразил я. — Призма не меняет масштаб трудностей. Если бы я не мог сделать этого с Ириной — то не смог бы сделать и с Иррейн. А так, формально, в койку к Ире прыгнул не я, а сэр Андрэ в моём теле — если придерживаться твоей теории о мирах-дубликатах.
Виталик кинул голодный взгляд в сторону моего кармана.
— Я уже не знаю, в какую версию верить. Один мир, видимый тысячами способов в зависимости от призмы? Тысячи миров, чудом синхронизированные? Бред получается. Что так, что эдак.
— Может быть, это чем-то похоже на квантовую механику, — вновь пожал я плечами. — Разные с виду интерпретации, отображающие одно. То ли есть единая волновая функция, где нет энтропии и времени, где все возможные события уже произошли. То ли есть тысячи разных миров, где есть время и где оно течёт от прошлого к будущему. Ты можешь выбрать.
Он моргнул, взгляд его вдруг стал осмысленным. Я запоздало сообразил, что последнюю мою фразу можно понять неоднозначно.
— Ты мне позволишь?
— Э. — Не то чтобы я хотел быть монополистом в использовании чёрной сферы. — Ты уверен? Тебя ведь может закинуть и не в фэнтезийное Междуземье. Я понятия не имею, как эта штука работает.
Виталик сглотнул слюну.
— Наверное, опора на подсознательные желания. Как Линия Грёз у Лукьяненко, как тот магический камень в Колдовском Мире у Андрэ Нортон. Важно лишь только понять, чего ты желаешь. Настроить себя. Я бы хотел увидеть мир без масок. Увидеть истинный мир. Увидеть декомпозит реальности. Выйти из корабля «Земля», лол.
Я помолчал немного.
— Это серьёзная заявка. Я даже не уверен, что призму не заглючит от подобного или что она не подсунет тебе какой-нибудь фальшивый мираж с ложным глубоким смыслом. Это в том случае, если она вообще работает именно так, как ты заподозрил.
Он смотрел на меня почти умоляюще. Просто смотрел, без единого слова, даже без особого укора во взгляде.
У меня вдруг оформилось чувство, что наша дружба подвергается чуть ли не главному за все эти годы испытанию — и неизвестно толком, кто именно из нас двоих проходит его.
Я смежил на пару мгновений глаза.
— Хорошо.
Натянув привычно сопровождающую меня перчатку, следом я извлёк из кармана шарик чёрного хрусталя и протянул Виталику.
Виталик вновь облизнул губы.
Вытянул руку вперёд, кинул на меня быстрый осторожный воровской взгляд. И — словно на прощание — чуть улыбнулся:
— Спасибо.
Пальцы его коснулись призмы.
Мгновением позже ладонь его дёрнулась как от тока, тока, захлестнувшего ещё секунду спустя и остальное тело. Беззвучно вздохнув, словно мгновенно обмякнув, будто лишившись костей, Виталик кубарем упал на асфальт.
— Эй, — потряс я его за плечо. Сферу пока спрятав обратно в карман. — Ты чего?
А что он мне может сказать? Он сейчас в другом мире. Если его гипотеза о мирах-дублях верна — а в практическом смысле, пожалуй, имеет смысл руководствоваться именно ею? — то сейчас в его теле должен располагаться аналог из мира, куда толкнуло Виталика.
Я поднял его за голову, потряс. Ноль реакции, бессознательное тело, глаза вроде и открыты, но никакой фокусировки, никакой искры.
Пассажира-вселенца нет?
Или пассажиром оказалось Ничто?
Мне стало не по себе.
— Эй! — ударил я его несколько раз по щекам. — Очнись!
Если вместо Виталика в наш мир явилось Ничто, значит, возможно, сам Виталик сейчас пребывает... в Небытии?
Как он вернётся тогда к нам обратно? Не факт, что, оказавшись в Нигде, он вообще сможет дотянуться до сферы.
Я вытащил её вновь из кармана.
И, закусив щеку изнутри, склонившись над Виталиком, осторожно коснулся гладью чёрного хрусталя его скрюченных пальцев.
Те дрогнули и распрямились. Тело Виталика заходило ходуном, будто в корчах. Мгновением позже он словно бы успокоился, часто и тяжело дыша, чуть повернувшись, глядя несколько секунд в небо, — после чего взгляд его пересёкся с моим, он сардонически рассмеялся.
Я попытался сглотнуть комок в горле.
— Что там было? — поинтересовался я как можно тактичней. По спине моей прокатывались зябкие волны. — Там — вечность?
Сарказмом я пытался замаскировать страх.
Виталик, вставая, захохотал ещё громче. Затряс головой, смех его потерял всякие нотки разумности.
— Вечность. — Первое сказанное им слово. Поначалу оно обрадовало меня, значит, Виталик не совсем свихнулся, но последующие слова заставили в этом усомниться. — Вечность нереализовавшихся промптов. Ахахахаха. Этот мир не первый и не последний — ага! ChatGPT как вершина развития всех космических сверхцивилизаций! Нейронки как базис. Все и всегда приходят к одному и тому же. Вселенная на фундаментальном уровне состоит из флейма. Всё, как я доказал в двенадцать лет своему хомяку! Неопределённость Гейзенберга обуславливается всего-навсего невозможностью распознать скрытые свойства токенов!
— Ты... ты... ну ты это... куртку застегни... — проговорил я растерянно, отступив сразу на несколько шагов от него.
Виталик механически поправил молнию куртки, которая и правда немного сползла во время падения.
— Ты не понимаешь. — Он снова рассмеялся. Мелко, подтреснуто. — Ты думаешь, это ты задаёшь вопрос нейронке. Ты не понимаешь, что через тебя она задаёт его самой себе!
— Так, кажется, с тобой ясно. Гейзенбергу больше не наливать.
Я всё ещё пытался шутить, переминаясь с ноги на ногу, но внутри у меня давно уже не было спокойно. Я не мог ни оставить Виталика в таком состоянии, ни придумать, что с ним ещё делать.
Вызвать «Скорую»?
Многое врачи поймут.
Можно, конечно, коснуться призмой какого-нибудь психиатра — хочется верить, того перекинет в стандартное сказочное Средиземье или хотя бы в киберпанк Гибсона, а не в философскую заумь, — а потом после повторного касания призмой объяснить ему всё. Но не факт, что и это поможет.
Отсмеявшись, Виталик махнул рукой. Устало, как будто вспышка смеха исчерпала все его энергетические ресурсы.
— Я поехал домой.
— Ладно, — проговорил я на автомате. Эта фраза Виталика прозвучала до того обыденно, так по-нормальному, что у меня сами собою включились рефлексы привычной мне жизни. Лишь мигом позже я понял, что вообще-то бросать его в таком состоянии будет не комильфо. — Тебя проводить?
Это могло мне предоставить возможность расспросить его позже о им пережитом инсайте. Меня всегда раздражали в мистических и фантастических телесериалах те персонажи, которые пафосно принимают решение оставить Зловещую Тайну никем не раскрытой.
Но не спровоцирует ли это рецидив у Виталика?
Он бросил хмурый взгляд на меня. Мне показалось, что в глазах его та же белёсая пустота, что и минуту назад, когда я бил его по щекам и орал на него.
Чем дольше он смотрел на меня, тем холодней у меня становилось внутри и тем меньше у меня возникало желания расспрашивать о чём-то его.
— Как хочешь. Всё равно тебя нет в действительности. — Помолчав пару секунд, он тускло добавил: — И меня нет.