Артуро Перес-Реверте
Капитан Алатристе

– Вот что… – сказал Малатеста.

И не договорил, потому что я сделал выпад. Острие моего клинка, пройдя буквально на волосок от итальянца, угодило ему в плащ. Я успел нанести еще один рубящий удар, прежде чем отпрянувший итальянец потащил шпагу из ножен. Но вот раздался зловещий посвист, и сверкнуло лезвие, а Малатеста сделал второй шаг назад, чтобы избавиться от плаща и стать в позицию. Чувствуя, что упускаю последнюю возможность, я встал потверже и предпринял новую атаку: со всем неистовством, однако не теряя головы, обманул противника ложным выпадом в голову, переложился и вернулся к тому, с чего начал, рубанув сплеча, да так удачно, что, если бы не шляпа, душа Гвальтерио Малатесты тотчас унеслась бы в ад.

Итальянец отшатнулся, споткнувшись и звучно выбранившись сквозь зубы на родном языке. Тогда, смекнув, что исчерпал все те преимущества, которые дарует внезапность, я развернулся на месте, описав кончиком шпаги полную окружность, и оказался лицом к лицу с прочими действующими лицами, – оправившись от первоначального замешательства, они теперь уже сбрасывали с плеч плащи и подступали поближе весьма бесцеремонно. Было ясно как божий день – которого, кстати, больше мне увидеть не доведется, – что песенка моя спета. Но уроженца Оньяте так просто не прикончишь, лихорадочно думал я, выхватывая левой рукой кинжал. Итак, семеро на одного.

– Я сам, – одернул своих приспешников итальянец.

Выставив клинок, он неуклонно надвигался на меня, и я знал, что доживаю последние мгновения. И вместо того чтобы, приняв оборонительную позицию, встретить его атаку – как поступил бы человек, по-настоящему поднаторелый в обращении с холодным оружием, – я сделал вид, будто отступаю, а потом, сложившись пополам, вдруг прыгнул к нему на манер ополоумевшего зайца, тщась пропороть Малатесте живот. Шпага моя рассекла только воздух, итальянец непостижимым образом оказался у меня за спиной, а из прорехи, проделанной его клинком на плече моего колета, лезло рядно поддетой под него куртки.

– Это по-мужски, мальчуган, – одобрил меня Малатеста.

В голосе его слышались разом и восхищение, и ярость, но я уже безвозвратно миновал точку, в которой слова хоть что-нибудь да значат, и теперь мне было уже плевать и на ярость, и на восхищение, и на пренебрежение. А потому промолчал и развернулся к нему для последней схватки, как, бывало, капитан Алатристе: ноги чуть согнуты в коленях, шпага в правой руке, кинжал – в левой, дыхание глубокое и ровное. Вспомнились и его слова: «Когда знаешь, что сделал все, чтобы избежать смерти, можешь помирать спокойно».

Однако грохнул пистолетный выстрел, и вспышка его вдруг осветила темные силуэты, взявшие меня в кольцо. Не успел еще осесть наземь один из них, как грянуло и сверкнуло вторично, и я увидел капитана Алатристе, Копонса и дона Франсиско де Кеведо, которые, будто из-под земли выросши, приближались со шпагами в руках к месту происшествия.

Господь свидетель, все было именно так, как было. Ночная тьма наполнилась криками, звоном и лязгом. Двое уже валялись на земле, а вокруг меня восемь человек, взмахивая плащами, оступаясь и спотыкаясь во тьме, так что узнать своих я мог только по изредка вырывавшемуся возгласу, сцепились в смертельной схватке. Покрепче перехватив шпагу, я двинулся напрямик к тому, кто оказался поближе, и весьма решительно, сам удивляясь, до чего же легко это вышло, всадил добрый кусок отточенной стали ему в спину. Всадил, извлек; раненый, вскрикнув, обернулся – тут я и понял, что это не Малатеста, – и наотмашь сверху вниз рубанул меня шпагой. Кинжалом я парировал удар, но он был так хорош, что рассек защитные кольца на рукояти и больно задел мне пальцы. Спрятав поврежденную руку за спину и выставив шпагу, я повел атаку, почувствовал, как по моему колету скользнул вражеский клинок, локтем прижал его к боку – и сделал выпад. На этот раз острие моей шпаги вошло так глубоко, что, не устояв на ногах, я повалился на поверженного противника. Занес кинжал, чтобы добить его, но он уже не шевелился, а из горла его рвался хрип, как бывает, когда человек захлебывается собственной кровью. Придавив коленями его грудь, я высвободил шпагу и вновь бросился в схватку.

Теперь силы были примерно равны. Копонс – я узнал его по росту – теснил своего противника, который отмахивался шпагой, изрыгая страшнейшую брань, вдруг сменившуюся болезненным стоном. Дон Франсиско, с удивительным проворством ковыляя на своих кривых ногах, дрался сразу с двумя наседавшими на него. А чуть поодаль, у каменной чаши фонтана, отыскавший итальянца Алатристе скрестил клинки с ним. Их фигуры и шпаги четко выделялись на залитой лунным сиянием воде. Бой покуда шел с переменным успехом: финты следовали за ложными выпадами, сменяясь разящими ударами. Малатеста, как я заметил, отставил до лучших времен прибаутки и не высвистывал свою руладу: ночь выдалась такая, что тратить силы на подобные роскошества не приходилось.

…Рука у меня с непривычки ныла и немела. Удары сыпались градом, я отступал и отбивался как мог, а мог, как видно, недурно, если все еще был жив. Однако я боялся, что мой противник загонит меня в один из прудиков – я знал, что они где-то близко у меня за спиной, – хотя, спору нет, лучше вымокнуть в воде, чем в крови. Покуда я решал для себя этот трудный выбор, Себастьян Копонс, уложивший своего противника, обернулся к моему и заставил его драться на два фронта, уделяя, впрочем, больше внимания арагонцу, действовавшему как машина, нежели мне. Я решил воспользоваться этим и, проскользнув за спину врага, подколоть его. Однако в намерении своем не преуспел: со стороны госпиталя Господней Любви, из-за каменных колонн, замелькали фонари, раздались голоса, выкрикивающие: «Именем короля!»

– Стража… – между двумя выпадами процедил Кеведо.

Первым бросился бежать тот, кого атаковали мы с Себастьяном; за ним в мгновение ока скрылся противник дона Франсиско. Трое остались лежать на земле, четвертый, жалобно стеная, уползал в чащу деревьев. Подойдя к фонтану, мы обнаружили, что капитан, еще со шпагой в руке, стоит неподвижно и смотрит вслед скрывшемуся во тьме итальянцу.

– Нам тоже засиживаться резона нет, – молвил дон Франсиско.

Свет и голоса меж тем приближались; альгвасилы продолжали выкликать свое «Ни с места, именем короля!», однако не слишком торопились, опасаясь нелюбезного приема.

– Как Иньиго? – спросил капитан, все еще глядя туда, где исчез Малатеста.

– Жив-здоров.

Только тогда Алатристе обернулся ко мне. По крайней мере, мне показалось, что в слабом лунном свечении блеснули его устремленные на меня глаза.

– Никогда больше так не делай, – сказал он.

И я пообещал, что больше так делать не буду. Потом мы подобрали валявшиеся на земле шляпы и плащи и бегом покинули Аламеду.