В их квартире не было часов и телевизора, но были поцарапанная металлическая турка и старенькая кофемолка.

Кофе пах просто одурительно.

Дэниэл пил его любым — растворимым, молотым, покупным, самодельным, безо всего, со сливками и сахаром — кофе составлял такую неотъемлемую часть жизни её мужа, что вскоре Мерседес начала воспринимать этот запах как домашний. Кофе пахла их кухня, кофе пах деревянный столик на балконе, давно уже из-за многократно пролитых капель ставший коричневым, кофе пахли губы Дэниэла вне зависимости от времени суток. Поначалу этот запах казался Мерседес горьким и неприятным, но потом она начала узнавать в нём глубину шоколада.

Нежность ванили.

Мягкость сливок.

Дэниэл варил кофе, возможно, хуже профессиональных бариста, — Мерседес в этом не разбиралась, — но зато этот кофе был сварен только для неё. Ни в одной самой приятной ньюйоркской кофейне никто не варил кофе с мыслями о ней и мягкой улыбкой на губах, и Мерче, видя статную фигуру Дэниэла на их маленькой кухне-столовой, занятого приготовлением кофе для них, закрывала глаза, пытаясь научиться заново дышать.

Её поражал тяжёлый приступ нежности.