Минерве, как кошке, предоставили вместительную корзину, что она приняла скрепя сердце, напомнив себе, что пока она кошка — ей лучше не возникать. Кошку ведь могут и пнуть…

Свернулась она в корзинке, обняв себя лапками, и снился ей муж, приходский священник Джон МакГонагалл. Упертый и строгий со своей паствой, он и жену держал в ежовых рукавицах. Как-то так вышло, что Минерву родители рано выдали замуж, преследуя свои интересы. Обычная практика для конца девятнадцатого века среди семей влиятельных господ, где дочери зачастую служили гарантией благополучия при заключении выгодных браков. То же случилось и с юной Минервой, когда её поставили перед фактом — к ней сосватались и отец дал благословение.

Окончившая институт благородных девиц, а затем и Хогвартс, Минерва покорно приняла и этот пинок судьбы, узнав, что её выдали за священника. Худшего положения для ведьмы и не придумаешь… Но папенька действительно знал, что делает: в руках святого человека бес будет укрощен, да и дочь он воспитывал правильно.

И села Минерва в золотую клетку, привыкшая к тому, что все решают за неё. Престарелый муж детей ей не дал, чему она только порадовалась, насмотревшись на располневших сестер с кучей спиногрызов. Похоронив же мужа, счастливая вдова укатила в закат, навсегда исчезнув из мира магглов. В Хогвартсе она быстренько нашла себе нового покровителя — Альбуса Дамблдора — и так же начала слепо подчиняться ему. И вскоре получила награду — теплое местечко заместителя директора.

Спит старая кошка и дрожит во сне, ибо снится ей разбитая чашка, а в уши льется незнакомая мелодия… Слов песни она не понимает, но видит, как маленькая девочка плачет над чашкой. Девочке страшно — она боится, что её накажут… Чашка непростая, она из дорогого белого китайского фарфора. Тогда в ней впервые пробуждается магия, которая склеивает чашку и та становится целой. Но Минерве от этого совсем не радостно, отныне у неё есть тайна — она солгала и продолжает врать. И врет она всю жизнь. Врет себе, Дамблдору, детям, всему миру. Ложь стала её второй натурой. Удобной ширмой для совести.

Спит старая кошка и тихо стонет. Во сне пала ширма, и совесть вылезла на свет и грызла, грызла, грызла старую кошку, выцарапывая на поверхность все её проступки, совершенные ради лжи. Особенно ярко вспоминается курс Гарри Поттера. Вот дети собрались в зальчике, промокшие, дрожащие от холода, некоторые чихают и хлюпают носами, но Минерве даже в голову не приходит их высушить, зачем? Скоро все соберутся в зале и согреются. И невдомек ей, что этим она отталкивает детей от себя, отторгает их своим равнодушием. Дети устали с дороги, они далеко от дома и родных, они надеются на теплые прием и участие, но натыкаются на стену холодного равнодушия и понимают — с этой женщиной лучше не связываться. Дальнейшие годы обучения это только подтверждают: декану на всё глубоко фиолетово, ей абсолютно наплевать на то, что творится в стенах её факультета. Кошка теперь это понимает, и она глухо стонет. Её сон тревожен и тяжел…

Сириус умирал. Лежал пластом на пузе, раскинув безвольные лапы, и помирал. Многотонная плита вины практически раздавила его. Гарри… Маленький Гарри, драгоценный Сохатик ждал его, звал, плакал в подушку, а он давил нары и чесал блох. Двенадцать лет просидел за решеткой, хотя мог в любой момент просочиться на волю и сбежать к малышу, который так нуждался в нем. Так нет же! Просидел спокойно, уверенный в том, что прибил крысака тогда на той улице вместе с двенадцатью магглами. А Пит все эти годы был жив и прятался в семье Уизли! Так почему же? Почему он не сделал того, что должен, не позаботился о крестнике?

«Потому что был не готов взять на себя эту обузу, — ответил честный голосок. — Потому что ребёнок — это очень большая ответственность». Потому что он был молод и не хотел возиться с липким, вечно орущим младенцем…

И вот во что это вылилось. Они с Гарри совершенно чужие люди. Если Гарри поначалу обрадовался наличию крестного, то через минуту эта радость стухла, потому что короткий разговор после выхода из-под ивы расставил между ними все акценты. Они не понимают друг друга…

Вот он спрашивает Гарри:

— Я, разумеется, пойму, если ты захочешь остаться с дядей и тетей… Но ты все–таки подумай. Мое доброе имя восстановлено… может, если бы ты захотел… э–э… другой дом…

Вот Гарри воскликнул в ответ:

— Ты хочешь, чтобы я жил с тобой? Уехал от Дурслей?

А вот он, дурак, не так его понял, замямлил:

— Я так и знал, что ты будешь против. Я просто подумал…

А Гарри-то, оказывается, обрадовался, он хотел уехать от Дурслей, хотел, чтобы Сириус забрал его к себе. А теперь поздно. Первые восторги прошли, Гарри более отстраненно смотрит на него. Не как на родственника, а так, как и положено, с недоумением: он чего-то хотел от постороннего мужика? Одумался Гарри, остыл от первых радостей, за девочкой маленькой присматривает, за ручку её водит, к Хагриду и Северусу приглядывается, окружающим миром любуется да Оленя серебряного ждет.

Всё поздно… всё-всё уже поздно. Черный пёс жалобно скулит и плачет во сне — его гложет вина, смешанная с раскаянием. Он везде опоздал, он не нужен больше Гарри…