Ветер с реки был тёплым и влажным, пахнущим илом. Он был таким же, как и двадцать три года назад, когда я в этом месте сделал ей предложение. Я опёрся бионическими пальцами о парапет и смотрел, как солнце садится за противоположный берег, окрашивая воду в густой свинцово-золотой цвет.
Я услышал её шаги за спиной — быстрые, нервные, знакомые до боли. Я не обернулся, давая ей возможность сделать паузу, передышку, дать себе последний шанс развернуться и уйти.
— Вадим, — её голос прозвучал тихо и сдавленно.
Я медленно повернулся. Она стояла в двух метрах от меня, заложив руки за спину, как провинившаяся школьница. На ней было простое серое платье, а волосы, как и тогда, были убраны в небрежный пучок. Она казалась старше, чем я помнил. И выглядела очень уставшей.
— Здравствуй, Алина.
— Ты выглядишь… хорошо, — она сделала шаг вперёд, её взгляд бегал по моему лицу, по моей руке, лежавшей на парапете. Она пыталась найти зацепку, что-то знакомое в том, что стало другим.
— Спасибо. И ты тоже.
Наступила тягостная пауза, которую заполнял только плеск воды о гранит набережной.
— Вадим, я… — она замолчала, сглотнула комок в горле и посмотрела мне прямо в глаза. — Мне нечего сказать в своё оправдание. Совсем нечего. Я струсила. Мне было так страшно, что я… предала тебя… Прости меня, пожалуйста!
Она выдохнула это на одном дыхании, как будто боялась, что если остановится, то никогда не решится договорить.
Я молчал, глядя на неё. Я не видел в ней ту женщину, что кричала про кредит на квартиру. Я видел испуганного человека, сломленного системой, которой оказалось не по зубам противостоять.
— Меня подставили, Аля, — тихо сказал я. — Я никогда не брал этих денег.
— Я знаю, — она прошептала, и по её щеке скатилась слеза. — Мне прислали материалы дела после твоего оправдания. Я всё прочитала. Я… я тогда просто не смогла в это поверить. Мне казалось, система не может так ошибаться.
— Может, — я коротко улыбнулся. — Ещё как может!
Её взгляд снова упал на мою руку.
— А… пальцы? — она робко указала взглядом. — Они… как?
Я поднял правую кисть и медленно сжал её в кулак. Плавно, без единого звука. Потом разжал.
— Бионические. Работают лучше старых. Чувствительность, конечно, другая. Непривычно. Иногда я просыпаюсь от того, что они ещё болят. Фантомные боли, — я сказал это ровным, почти клиническим тоном, каким когда-то говорил о недостатках в проектах.
Алина взглянула на мою руку, теперь со смесью ужаса и любопытства.
— А… как ты? Как ты это пережил? — всхлипнула она.
Я отвёл взгляд на реку. Как описать то, что не имеет описания? Как передать вкус «Антишока», взрывающего сознание, хруст кости, рычание палача за спиной и тишину комнаты в общежитии, где ты медленно умираешь в одиночестве?
— Я не пережил, Алина, — сказал я тихо. — Того человека, которого ты бросила… того человека убили. По частям. Медленно и очень болезненно. А я другой. Просто во мне остались его воспоминания.
Она заплакала молча и даже не пытаясь вытирать слёзы.
— Я не прошу тебя вернуть всё как было. Это невозможно, — я сделал паузу, подбирая слова. — Но не хочу жить один! И я прощаю тебя. Давай попробуем заново. Не вернуть, а построить что-то новое. На развалинах.
Она ничего не сказала. Просто подошла ко мне, обняла и прижалась лицом к моей груди. Она плакала, а я стоял и смотрел на закат, чувствуя лёгкую вибрацию своих новых пальцев на её спине. Они не чувствовали тепло её тела, но датчики давления чётко показывали, что она здесь. Со мной.
И впервые за долгое время в этой вибрации не было боли.

Учебный класс напоминал десятки других, в которых я бывал: зелёные стены, потёртый линолеум на полу, строгие ряды парт, портрет главы государства над доской. Я сидел у окна, стараясь быть как можно менее заметным, и слушал преподавателя — подтянутого полковника юстиции в идеально сидящем мундире.
— …и таким образом, при выборе меры наказания вы должны руководствоваться не только тяжестью преступления, но и принципом соразмерности, — его голос был ровным, натренированным на долгие лекции. — Мы не караем, мы исправляем. Наказание — это инструмент…
Из последнего ряда поднялась рука. Молодой курсант с наивным и нахальным лицом.
— Иван Сергеевич, а что означает эта формулировка — «максимально болезненный способ», которая указана в регламенте? Это что за медицинская процедура такая?
Воздух в классе застыл. Преподаватель поморщился, будто от внезапной резкой боли.
— Это, господин курсант, юридический термин, — ответил он, тщательно подбирая слова. — Он означает, что процедура должна проводиться… с соблюдением всех предписанных норм, чтобы… э-э-э… оказать необходимое воздействие на осуждённого. Чтобы он прочувствовал всю тяжесть содеянного.
— То есть как? — не унимался курсант. — Это невыносимо больно? Или как?
Преподаватель посмотрел на потолок, будто ища ответа в трещинах на штукатурке.
— Всякая медицинская процедура сопряжена с определённым… дискомфортом. Но она проводится квалифицированными специалистами с использованием… современных методик. Следующий вопрос?
Я сидел, сжавшись, но меня начинало трясти от бессильной ярости. Это ложь. Такая страшная, но упакованная в канцеляризмы ложь.
«Современные методики», «квалифицированные специалисты», «дискомфорт». Я вспомнил вселенскую, абсолютную боль, в которой тонуло сознание. Каждое слово преподавателя было плевком в моё прошлое, в мою боль, в моё изуродованное тело. Он превращал пытку в бюрократическую процедуру, в «инструмент исправления».
Мне захотелось встать и закричать. Рассказать им всем, «дипломированным специалистам», о «дискомфорте». Описать «современные методики» в самых отвратительных подробностях.
Но я не двинулся с места. Я лишь глубже засунул руку в карман, чувствуя, как холодный пластик и металл впиваются в ладонь. Я молчал, потому что правда была здесь никому не нужна. Здесь ценился только порядок и красивые, правильные слова.
Преподаватель, довольный, что отделался, уже вовсю рассказывал о важности процессуальных норм. Курсант из последнего ряда, не получив внятного ответа, разочарованно уткнулся в телефон.
Всё-таки я медленно поднял здоровую руку. Движение было тягучим, будто под водой. В классе воцарилась тишина. Все взгляды устремились на меня. Преподаватель, удивлённый, прервал свою речь.
— Да, господин Тюльпанов? Вопрос?
— Иван Сергеевич, — мой голос прозвучал глухо, но чётко. — Вы упомянули современные методики. Речь идёт о препарате «Антишок»? Для чего он применяется?
Лицо преподавателя снова стало напряжённым. Он явно не ожидал такого вопроса.
— Препарат действительно применяется в некоторых случаях, — он снова начал юлить, — для стабилизации состояния пациента… осуждённого, во время процедуры. Чтобы избежать непредвиденных реакций организма.
— Каких именно реакций? — не отступал я, чувствуя, как ладонь в кармане сжимается в тугой, механический кулак. — И каковы последствия его применения? Для организма. После.
В классе стало так тихо, что было слышно, как за окном шумит ветер. Преподаватель смотрел на меня, и в его глазах читалась лёгкая паника. Он искал выход.
— Последствия? — он фальшиво улыбнулся. — Да самые обычные! Как после стоматологической анестезии. Ну, знаете, онемение, небольшая слабость. Ничего серьёзного. Всё полностью обратимо.
Преподаватель несколько секунд молчал, оценивая, какую линию занять, и продолжил ответ на мой вопрос.
— Его функция — защита организма осуждённого от болевого шока, — ответил он жёстко. — Предотвращение остановки сердца. Да, побочным эффектом является некоторое обострение чувствительности. Но это разумный компромисс для сохранения жизни.
Я задал ещё один вопрос, который меня так волновал:
— Тогда какой из эффектов является основным, а какой — побочным? Защита сердца? Или усиление боли? В инструкции к препарату что указано первоочередным?
Преподаватель замер. Он явно не ожидал таких вопросов. Он судорожно подыскивал слова, лицо его покраснело.
— Это… это сложный комплексный эффект! — выпалил он. — Их нельзя разделить! Препарат выполняет обе функции одновременно!
— Но одна из них — цель, — не отступал я, — а вторая — неизбежное последствие. Которая из них цель? Сохранение жизни осуждённого? Или обеспечение «максимальной болезненности» процедуры, как того требует закон? Во сколько раз вообще он усиливает боль? Есть данные?
Преподаватель явно не ожидал таких познаний от простого курсанта.
— Точно… точно неизвестно, — он сдался, его уверенность дрогнула. — Исследования не проводились. Эмпирически… в два-три раза. Может, чуть больше. Но, повторяю, это необходимая мера для…
— В ТРИ РАЗА?! — раздался возглас с последней парты. — Вы… вы сейчас серьёзно?! Что значит «может, чуть больше»? Вы говорите об усилении боли от… от ЭТОГО в три раза, как о «побочном эффекте»? Как о «компромиссе»? Да это же пытка!
Преподаватель побледнел. Он потерял контроль над аудиторией.
— Господин курсант, успокойтесь! Это сугубо медицинский вопрос, не входящий в…
— Это не медицинский вопрос! — парировал курсант, его голос дрогнул. — Это вопрос совести! Как можно вообще такое…
— Дисциплина! — рявкнул преподаватель. — Вопрос исчерпан! Господин Тюльпанов, ваша осведомлённость… впечатляет. Однако мы не на медицинских курсах, и медицинские тонкости процедур обсуждать не будем. Следующий пункт — оформление протокола…