Слепой сон (джен)

«Мы в тысячу раз более слепы, чем этот старый человек в коляске. Нам шепчут, но мы затыкаем уши, нам показывают, но мы отворачиваемся. У нас нет веры: мы боимся поверить, потому что боимся, что нас обманут. Мы уверены, что мы — в гробнице. Мы точно знаем, что во тьме ничего нет. Во тьме ничего быть не может».

© Татьяна Толстая «Смотри на обороте»

Я будто падала в бездонную пропасть и внезапно, вздрогнув, проснулась. Неприятное ощущение, мало того, что чувствовала себя разбитой и невыспавшейся, так еще и закружилась голова. Я перевернулась, уткнувшись в подушку, пережидая тошноту. Более-менее придя в себя, протянула руку к тумбочке, нащупала стакан с водой и залпом выпила. После этого почувствовала себя гораздо лучше.

Рядом кто-то жалобно заскулил и лизнул мне руку. Я вскрикнула, прижав руку к себе и замотав головой, но темнота не отступала. Все еще ночь, поэтому я ничего не вижу? Это собака? Надеюсь, она меня не покусает. И где я вообще нахожусь?

Я поднесла руки к лицу и постаралась его ощупать — повязки на глазах не было, зато кто-то замотал мне бинтами голову. Я ударилась головой? Сотрясение мозга, скорее всего. Интересно. Почему же я ничего не помню?

Прикоснувшись к затылку, зашипела от боли. Похоже, именно там находилась рана. Я вдруг осознала, что не только не знаю, где нахожусь, но и не знаю, кто я такая. Я закусила губу и попыталась хоть что-нибудь вспомнить, но единственный результат, которого я достигла — это головная боль. Память сияла чистой пустотой, и вот теперь мне стало по-настоящему страшно. Что со мной произошло? Кто я такая? Почему я ничего не вижу?

Я прикусила кулак, чтобы не начать паниковать вслух и отрезвить себя болью. В комнате кто-то заскулил и запрыгнул ко мне, кровать прогнулась. Я оцепенела, боясь пошевелиться. Вдруг собака агрессивная и меня загрызет? Если собака сторожевая и к человеку не приучена, вполне может.

Но мои опасения оказались ошибочными. Собака, радостно скуля, терлась об меня телом и всячески выражала радость от моего пробуждения. Я осторожно протянула руку и почесала пса за ухом, он радостно гавкнул и улегся рядом со мной, наслаждаясь моими прикосновениями.

От умиротворяющих поглаживаний и ощупывания собаки я немного успокоилась и уже готова была не паниковать. Собака, кстати, была длинношерстной. «Колли», — всплыло в моем сознании название породы, и я решила, что на этот счет пока заморачиваться не буду. Потом разберусь с вывертами собственного сознания.

— И как же мне тебя называть? — голос у меня был по-девичьи приятный, что-то среднее между контральто и меццо-сопрано. Пес в ответ гавкнул. — Боюсь, я тебя не понимаю.

За пределами комнаты послышались приближающиеся шаги. Я прислушалась, пытаясь вспомнить или хотя бы определить, где я нахожусь, и кто направляется в эту комнату. Почесывая собаку, вслушивалась в звонкое цоканье туфлей и понимала, что совсем не боюсь. Похоже, я жила в этом доме и знала человека, направляющегося сюда, иначе как объяснить отсутствие страха?

За окном громко трещали цикады, и шелестели кроны деревьев, поскрипывая корой. Здесь было так тихо, не было ничего, кроме стука этих шагов, естественных природных звуков и шебуршания где-то… этажом ниже, возможно? Значит, я находилась в доме, где было минимум два этажа. Особняк или загородная усадьба? Здесь не было типичных звуков большого города, где ездили машины и постоянно что-то скрипело, скрежетало, грохотало и гудело, кто-то орал или слишком громко разговаривал. Я вздохнула и уткнулась в собачью «гриву», стараясь не прислушиваться к чужим шагам.

В дверь аккуратно постучали.

— Войдите, — крикнула я, обмирая от неизвестности. Пришло запоздалое волнение, но я не обращала на него внимание, обратившись в слух.

Скрипнув, открылась дверь, человек вошел в комнату.

— Молодая госпожа, вы, наконец, очнулись.

Голос был мужской низкий с хрипотцой. Мужчине, который стоял в дверях, по голосу было около сорока лет, но я могла ошибаться.

— Молодая госпожа? — задумчиво протянула я, не спеша задавать вопросы. Значит, я права, здесь я живу. Исходя из того, что у меня была травма головы, скорее всего, у меня не только сотрясение, но еще и амнезия. Но почему же так темно? Я же отчетливо слышала, как мужчина щелкнул выключателем? Это же свет был? Или нет? Почему же я совсем ничего не вижу, только темноту?

— Леди Зои, вы хорошо себя чувствуете? — в голосе говорившего послышалось нешуточное волнение, и я решилась.

— Я не в порядке. Я ничего не помню. До этого момента я не знала даже своего имени. Меня зовут Зои? Кто вы? Что со мной случилось? И почему я ничего не вижу?

В комнате повисло напряжение, настолько тягучее, что мне показалось, еще чуть-чуть, и я смогу его потрогать рукой. Мужчина прерывисто вздохнул и больше не двигался, почти не дышал. Я заволновалась, внезапно обнаружив, что в комнате открыто окно и мне даже холодно, хотя я находилась под одеялом. Я передернулась. Мужчина отмер, прошел к окну и закрыл его, сразу стало намного легче.

С минуту постояв у окна, мужчина подошел к кровати и уселся на стул, придвинув его поближе. Я только удивлялась своему острому слуху, который улавливал даже самые тихие звуки и помогал мне ориентироваться в пространстве. Или это было дело привычки?

— Меня зовут Гленн Гилмор, госпожа. Я ваш опекун и по совместительству дворецкий. Вас зовут Зои Лоуман, вы молодая хозяйка усадьбы на Песчаных холмах. Сейчас вы находитесь в своей комнате.

— Опекун? Я сирота?

— Нет, это временное опекунство, — неохотно пояснил Гленн, не желая, похоже, развивать эту тему.

— Значит, у меня есть родители? — надавила на него я.

— Есть, ваш отец Конрад Лоуман и мать Маргарет Лоуман сейчас живут в Лондоне. Они управляют большой и известной на весь мир корпорацией «Louman Industries». Вы же живете в Японии, в небольшом городке под названием «Намимори». То есть не совсем в городе, — поправился Гленн. — Усадьба находится на северо-западе в километре от города глубоко в лесу. Здесь очень тихо и спокойно, сюда ведет всего одна асфальтированная дорога.

Я задумалась. Разве не странно, что родители живут так далеко от своего ребенка? Судя по имени, и я, и родители англичане, тогда почему же я живу в японской глуши? Меня отослали? Родители меня не любят? Я вздохнула, вцепившись в собачью шерсть.

— Ее зовут Бетси, — внезапно произнес Гленн виновато. Задумываться над интонацией совсем не хотелось, и я решила отложить это в дальний угол сознания.

— Кого?

— Вашу собаку зовут Бетси. Ее порода колли, она живет с вами примерно с трех лет, родители подарили ее вам на Рождество.

Я улыбнулась, потрепав Бетси за уши. Она в ответ гавкнула и лизнула меня куда-то в ухо, от чего я почувствовала разливающееся по телу тепло. Хоть кто-то меня любит, уже хорошо.

Вот только была во всей этой истории какая-то деталь, которая не давала мне покоя. Что-то коробило меня, но я не могла поймать навязчивую мысль, она постоянно ускользала.

— Продолжай, — потребовала я.

— Вы упали с лестницы, — выдохнул Гленн. — Поскользнулись на игрушечной машинке. В этом особняке живете не только вы, но и кое-кто из прислуги. Те, у кого есть возможность каждый день добираться до особняка на машине, живут в городе. Остальные живут в комнатах на первом этаже. Некоторые даже с детьми. Одна горничная не уследила за своим ребенком, и он в процессе игры разбросал свои игрушки по лестнице. Не волнуйтесь, она поплатилась за это, я уже ее уволил. Эта непростительная ошибка дорого ей обошлась, — гневно прорычал мистер Гленн, похоже, до сих пор не отойдя от происшествия. Мне стало приятно, что за меня так волнуются, все-таки этот человек был моим хоть и временным, но опекуном. — Вы скатились с лестницы и сильно ударились головой. Заработали сотрясение и, похоже, временную амнезию. Доктор Милтон предупреждал, что такое возможно, но я даже подумать не мог… — Гленн запнулся, скорее всего, он не мог подобрать слов.

Я вздохнула и откинула голову на спинку кровати. Словно сюжет какой-нибудь дурной мелодрамы, может, у меня завалящий жених имеется, которому меня обещали родители? Было бы забавно.

— Вот как, — выдохнула я и повернула голову в сторону предполагаемого местонахождения Гленна. — Остался последний вопрос.

Я задавила в себе малодушное желание сбежать или оставить последний вопрос на потом. Голова была чугунной, а в висках набатом стучала кровь. Подсознательно я понимала, что ответ мне совсем не понравится, но мне нужно было знать. Я чувствовала себя растерянной и потерянной, потому мне нужно было узнать о себе как можно больше фактов, чтобы заполнить ту пугающую пустоту на месте памяти.

— Вы слепы.

Голова была удивительно пустой, разум воспринял эту новость слишком хладнокровно и легко, будто был подсознательно готов к чему-то подобному. Хотя наверняка так и было. Гленн не сказал «вы ослепли» — он сказал «вы слепы». Значит, это не последствия травмы головы, возможно, я слепа с самого рождения.

— Вот как. Сколько мне лет?

— Тринадцать.

Ну да, за тринадцать лет вполне можно было смириться с этим. Паззл сложился.

Стало ли мне легче от знания, которым меня оглушил Гленн? Ничего подобного. Правда комком застряла у меня в глотке, а внутренности сжимались от горькой несправедливости. Та я, воспоминания которой были на месте, вполне могла бы смириться с этим знанием за столько-то лет, но я не была той девочкой. Или была, но не до конца. Свалившиеся на меня скверные вести опустошили, внутри царила пустота и жутчайший холод. Я словно отгородилась от эмоций, воспринимая их сквозь толстый слой стекла. Смотрела на все, будто наблюдая со стороны. Мне не хотелось в этом разбираться, я просто восприняла это так, будто все это относится не ко мне, а к кому-то другому. Проявляя сдержанное внимание, но и только.

Отчуждение родителей, ссылка теми же родителями в другую страну, сотрясение, амнезия и слепота — не слишком ли много для одной маленькой меня?

Потому, стараясь отгородиться от настойчивых мыслей, на утро я начала исследовать особняк. Он был небольшим, но очень уютным. И здесь действительно было очень тихо и спокойно, усадьба находилась вдали от города, вокруг нее распростерся густой горный лес. Я не видела его, но чувствовала всем своим существом — четырьмя доступными мне чувствами. Свежий горный воздух кружил голову и заставлял вдыхать глубже каждый раз, насыщая легкие кислородом: здесь не было мерзкого стылого запаха мегаполиса, дышалось в этих местах легко и свободно, и даже противный комок в горле с каждым новом вдохом, кажется, становился все меньше. Слух улавливал умиротворяющий скрип крон деревьев, крики чаек, щебетание птиц и осторожный шелест листвы и травы. В этом месте я чувствовала душевное единение с природой, и это немного успокоило меня. Совсем чуть-чуть.

По словам Гленна, усадьба на Песчаных холмах была построена в венецианском стиле из массивного, серого, аккуратно обработанного камня и состояла из двух этажей: семь хозяйских комнат занимали правую часть особняка, с другой же стороны расположилось крыло для слуг. Вот только деление на две части было условным, просто потому что я была одна, а слуг было гораздо больше. Доктор (Милтон, кажется?), повар и Гленн жили в особняке на постоянной основе, садовник же, учителя и горничные каждый день добирались сюда самостоятельно, живя в городе. Раньше слуг в доме жило гораздо больше, но в связи со случившимся происшествием Гленн уволил всех, кто жил в усадьбе с семьями.

Хозяйское крыло состояло из спальни, небольшой библиотеки, крошечных гардеробной, кабинета, ванной, гостиной и холла с лестницей. Меня привело в чистейший восторг то, что спальня и ванная находились в своеобразной башенке и были соединены отдельной спиралевидной лестницей.

Я сразу же вообразила себя томящейся в плену колдуньи Рапунцель, терпеливо дожидающейся своего прекрасного принца. Осталось только косы отрастить. Но я была не против считать себя любой другой прекрасной принцессой, которую стерегут драконы-горничные, злая мачеха-повариха и свирепый колдун-дворецкий. Моя башня… Звучало интересно.

То есть это была полностью моя территория, куда допускался только Гленн и изредка горничные, чтобы привести комнаты в порядок. Крыло для слуг же состояло из парочки небольших спален, ванной, кухни и кладовой в подвале здания, которая, кстати, тянулась по всей длине усадьбы.

И все-таки, что делал особняк в венецианском стиле посреди Японии? Трудно было сказать, но я вполне допускала, что этот загородный дом был построен незадолго до того, как сюда переехала я. Возможно, я ошибалась, но сейчас меня это волновало меньше всего.

Помимо собственной башни, было еще одно приятное открытие. Оказалось, что усадьбу я знаю, как свои пять пальцев, не всю, конечно, но в хозяйском крыле я ориентировалась отлично. Я не натыкалась на углы, когда исследовала дом, я не ударялась о мебель и не врезалась в шкафы, хорошо представляла себе, где располагаются окна, двери и комнаты, даже в саду я ни во что не врезалась, обходила стороной аккуратно подстриженные кусты и высаженные цветы. Конечно, здесь не было раскинувшегося на мили садового лабиринта. Кустов и цветов тут было немного, по большей части вокруг усадьбы был газон, но я все равно с точностью до сантиметра знала, где находится высаженный и заботливо взлелеянный садовником куст камелии.

Это успокоило меня, теперь я не так остро чувствовала собственную беспомощность. Затворничество обернулось надежной крепостью, где я могла с легкостью и без осознания ущербности собственного существования взаимодействовать с окружающим миром. Исследовав «усадьбу на Песчаных холмах», я поняла, что могу назвать это место своим домом.

Я даже почувствовала некоторую признательность к родителям, которых не помнила. Да, они решили избавиться от слепого нелюбимого ребенка, но все-таки они создали для меня этот уголок покоя, дали мне опекуна, который, похоже, искренне за меня беспокоился, наняли горничных и других слуг, позаботились обо мне в меру своих сил. Может, все эти люди, что жили здесь и работали, были мне семьей? Кто знает. Мне остается только попытаться вспомнить это.

Когда меня, сидящую на веранде, почесывающую Бетси за ухом и попивающую чай, нашел Гленн, я уже была в гармонии с собой и окружающей природой. Конечно, отсутствие памяти меня немного напрягало, но всяко лучше, чем то состояние душевного раздрая, в котором я находилась ночью.

По шороху ткани костюма и звуку шагов я определила, что Гленн пришел не один.

— Леди Зои, рядом со мной стоит доктор Говард Милтон, он ваш личный терапевт.

— Гленн уже рассказал мне о том, что у вас амнезия, госпожа. Не откажетесь ответить на парочку вопросов о самочувствии?

— Конечно, — улыбнулась я, краем уха уловив удаляющиеся шаги дворецкого. Доктор присел напротив меня и, кажется, достал свою записную книжку.

— Кажется, настроение у вас отличное, несмотря на случившееся. Так держать! Позитивный настрой является залогом быстрого восстановления, — голос доктора был очень довольным, и я почувствовала, что он улыбается. Не знаю, откуда появилась уверенность в этом, возможно, все дело в интонации или в атмосфере, что царила на веранде, а возможно, что и в шестом чувстве? Трудно было сказать наверняка, но я словно предвидела все происходящее. — Вы чувствуете тошноту, слабость, головокружение? Голова не болит?

— Ночью меня чуть-чуть тошнило и кружилась голова, но к утру мое самочувствие стало гораздо лучше.

— Вы действительно идете на поправку, отлично, — сделав заметку в записной книжке, доктор продолжил: — Если что-то вас беспокоит или болит, говорите мне сразу, Зои. Я все-таки ваш личный доктор и должен знать обо всех ваших недугах.

— Единственное, что меня сейчас действительно беспокоит, это моя память, доктор. Когда она вернется? — заметно волнуясь, поинтересовалась я, стискивая чашку чая в своих руках.

— Трудно сказать, — тяжело выдохнув, признался доктор Милтон. — Но я подозреваю, что ваша потеря памяти кратковременна, скорее всего воспоминания будут возвращаться постепенно. Не могу дать вам точных сроков, но удар головой был не настолько силен. Потому волноваться не о чем, всему свое время, молодая госпожа. Главное, ни в коем случае не перенапрягаться и побольше отдыхать — это рецепт, которому я советую следовать неукоснительно.

— Спасибо, вы меня успокоили. Не хотите присоединиться к моему чаепитию, доктор Милтон?

— С удовольствием!

Мне совсем не хотелось разговаривать или задавать накопившиеся в моей голове многочисленные вопросы, потому мы сидели в тишине и слушали шелест травы и завывание ветра. Из общей картины выбивались только тявканье периодически подающей признаки жизни Бетси, которая устроилась сбоку от меня, звяканье фарфора и доносившиеся из дома разговоры прислуги. Но это совсем не раздражало, а наоборот, вносило еще больше уюта в этот день.

— Доктор, — нерешительно начала я, для меня подобные просьбы были пока непривычными. — Вы не против, если я увижу ваше лицо?

— Конечно, не против! Вы могли бы и не спрашивать! Просто раньше вы это уже делали, и я как-то не подумал… Впрочем, неважно.

Я кивнула, встала с удобного кресла, почувствовала, что доктор мягко схватил меня за запястье и подвел к себе.

Гленна, кстати, я уже подвергла этой экзекуции. Впрочем, я могла этого не делать, потому что он выглядел в точности так, как я его себе представляла — короткие до ключиц вьющиеся волосы были убраны в маленький хвостик, высокие скулы и нос с горбинкой совсем не соответствовали английскому происхождению, морщинки у глаз, что говорило о том, что он умел и любил улыбаться, изломанные линии бровей и тонкие нити губ. Я, конечно, не щупала все тело Гленна, должно же быть хоть какое-то представление о приличиях, но когда пыталась понять, во что он одет, заметила, что комплекции он был… как бы это сказать? Он был очень жилистый и словно создан для какого-нибудь боевого искусства или рукопашного боя. Бывший военный, возможно? Это бы объяснило отсутствие охраны в особняке. И одет он был в брюки и простую хлопковую рубашку, все-таки на улице было слишком жарко и даже в штанах, боюсь, Гленну было некомфортно, но он не жаловался.

Доктор, похоже, не собирался следовать английской чопорности и душить себя жаркими костюмами в тридцатиградусную жару, потому одет он был в легкую майку. Не удивлюсь, если он даже не в брюках пришел, а в шортах или бриджах, но проверять я постеснялась, все-таки выглядело бы это не очень прилично.

Говард Милтон, примерно пятидесяти лет от роду, по комплекции был далек от состоящего из одних сухожилий Гленна Гилмора — они были совсем разными. У доктора Милтона была комплекция упитанного толстяка, да и роста он был совсем невысокого, что добавляло ему схожести с колобком. Единственная общая черта у них с Гленном — морщинки у глаз. У доктора было полное лицо, широкий нос и кустистые брови, а также живущие своей отдельной жизнью, лихо закрученные усы. Такие усы вполне могли бы быть у Эркюля Пуаро, если бы он являлся реально существующей личностью.

Я улыбнулась, наконец, отойдя от доктора и присев в кресло.

— Это так странно, я совсем не помню ваших лиц, но все равно как будто вспоминаю их. Это ощущение двойственности сводит меня с ума, — с горечью призналась я, задумчиво уставившись куда-то вдаль. Кресло напротив скрипнуло.

— Все пройдет, девочка моя. И это тоже пройдет, — добродушно заверил меня Говард, и я ему поверила. Кому, как не собственному доктору, мне верить?