Слепой сон (джен)

«...слепота, помимо прочего, это ещё и пребывание в мире, где исчезла надежда».

© Жозе Сарамаго «Слепота»

Кричать, плакать и просить отвезти к маме и папе было бесполезно, это девочка уже уяснила. От криков и рыданий похитители только сильнее нервничали и отрывались на ней: на правой щеке остался уродливый опухший фиолетовый синяк с потеками крови: это один из похитителей не рассчитал силу, дал ей оплеуху и глубоко рассек губу. После этого она старалась душить в себе рыдания, с силой закусила длинное ухо прижатого к груди грязно-розового зайца, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания. Она была уверена, что родители непременно найдут ее и заберут отсюда, вот только прежде надо было их дождаться. Что будет, если они не найдут ее, девочка не думала.

Маленькая заложница пыталась вслушиваться в разговоры банды и запоминать все, что они говорили, но это было еще труднее, чем держать себя в руках — в ушах грохотало и звенело, удар был слишком сильный, и единственное, что слух мог выхватить, это мерный стук капель о крышу. Она едва ли не падала в обморок.

Склад на окраине Дуврского порта был давно заброшен и наполовину разрушен. Похитители рассчитали очень верно, ведь родители ребенка и подумать не могли, что девочку захотят переправить через пролив Па-де-Кале, вместо того, чтобы получить за нее выкуп. Поначалу банда так и хотела сделать, они даже успели договориться с родителями девчонки о встрече и передаче денег, но планы их босса резко поменялись.

Это вызвало недовольство, легкие деньги обернулись совсем нелегкими усилиями. Многие недовольные хотели отыграться на девочке, но присутствие босса в непосредственной близости от потенциального «развлечения» не вдохновляло никого.

— Когда босс свалит уже? — недовольно проворчал один из соглядатаев, неторопливо потягивая косяк и вертя в руках черный нож-бабочку.

— Уж лучше пусть сидит там до посинения, но договаривается о нормальной плате, — покосившись в сторону мелкой девчонки, скалясь, заметил второй. — В прошлый раз даже на здоровую проститутку денег едва хватило, что уж говорить о других радостях жизни.

— Это не потому, что нам мало заплатили, просто я слышал, — приглушил голос первый, — что босс все спустил в казино. А те крохи, что мы получили, это все, что осталось от денег. Он все подчистую в покер проиграл.

— Похоже, нам пора менять босса, — ухмыльнулся второй, вертя в руках острую заточку и вырисовывая на столе одному ему ведомые узоры.

— Пусть сначала о деньгах договорится, а уж потом… — зажмурившись, довольно прищурился первый. Второй ткнул задумавшегося собеседника и кивнул в сторону запуганной до смерти малолетки, которую они собирались продать на опыты в подпольную лабораторию.

— Эй, деточка, ты уши не грей и забудь об этом разговоре, иначе не досчитаешься своего маленького язычка, — один из мужчин подошел к маленькой заложнице, присел перед ней на корточки и медленно и нежно погладил ее по щеке. Девочка сжалась и зажмурила глаза, липкий ледяной страх завладел всем ее телом.

— Эй, Тито, ты никак педофилом заделался? — загоготал вошедший в помещение еще один мужчина, громила в два метра ростом. — Лучше не тронь ее, она нужна нам целой и невредимой, иначе денежки нам никто не выплатит.

— Босс договорился? — обрадовался второй, вскакивая с места и пряча заточку в рукав.

— Еще как! Десять миллионов фунтов, можешь себе представить? И девчонку к лягушатникам они сами переправят! Осталось только дождаться их приезда. Но встреча состоится не здесь, мало ли что. Получим денежки, тогда уже смогут забрать девчонку. Мы все поедем с боссом, а останутся с девчонкой Томми и Толстяк.

— Может, я с девчонкой посижу? — заискивающе прохрипел Тито, сально облизываясь в сторону сжавшейся в комочек девочки. Громила нахмурился и, схватив Тито за шиворот, отволок его подальше от заложницы.

— Еще одно слово и то, что у тебя встало, больше не встанет никогда. Отрублю под корень, — прорычал громила, нависая над съежившимся подельником.

— Да ладно тебе, Рекс, Тито пошутил. Мы уже уходим, надо взять боеприпасы на всякий случай. Присмотри пока за девчонкой, мы пришлем Томми и Толстяка.

После их ухода девочка только сильнее сжалась в комочек, скрывая лицо в мягкой игрушке. Убеждать себя, что все это только страшный сон, становилось с каждым проведенным здесь часом все труднее.

Девочка помнила, как она боялась темноты и просила маму оставлять включенным ночник, стоящий на тумбочке у кровати. Она боялась, что живые тени смогут до нее дотянуться и утащить под кровать, где ее никто никогда не найдет. Теперь девочка была уверена, темнота совсем не страшная, люди гораздо страшнее.

* * *

Пробуждение было резким, настолько резким, что у меня даже потемнело в глазах. Я вскочила с постели, пот стекал по лицу ручьем, а в виски ввинчивалась дрель головной боли, но я не обращала на это внимание. Дрожащими руками я потерла лицо, избавляясь от ярких картинок чудовищно реалистичного кошмара, и поняла, что мое лицо мокрое скорее не от пота (хотя мне было очень жарко и душно, почти нечем было дышать), а от слез.

С кряхтением встав с кровати, на негнущихся ногах я подошла к трельяжу, села на пуфик и сполоснула лицо водой из графина, прогоняя остатки наваждения. Вот только от липкого страха было избавиться не так легко, события кошмара отпечатались и въелись в мою память, даже если приложишь усилия — не отодрать.

Это был всего лишь сон? Или что-то большее? Разве бывают такие настолько реалистичные сны? Похоже, мне нужен не только личный лечащий врач, но и психиатр, у меня точно что-то не в порядке с головой, если мое воображение рисует такие пугающие картинки. Кто-то из известных психологов говорил, что сны — это отражение наших мыслей и желаний. Если это так, мне страшно за свои желания и мысли.

Щека горела огнем, я до сих пор словно наяву чувствовала чужое касание, и мне захотелось вымыться, с кожей содрать это грязное липкое прикосновение. Я терла щеку, чтобы прогнать ощущение чужой руки со своей кожи.

В коридоре залаяла Бетси, и я от неожиданности дернулась и опрокинула на себя тот самый графин с водой — на шортах расползалось мокрое пятно. День начинался чудесно.

Дверь открылась, и в мою комнату бесшумно зашел Гленн. Если бы не мой острый слух, я бы ни за что его не услышала.

— Молодая госпожа? — позвал меня Гилмор и подошел ближе, его взгляд был ощутимым, он осмотрел меня с ног до головы, я чувствовала, как в воздухе нарастает недоумение. Видок у меня, наверное, был тот еще. — Что произошло? Вы будто привидение увидели.

— Возможно, так и было, — голос у меня дрожал, и мне это совсем не понравилось. Я хлопнула себя по щекам, стараясь прийти в себя — как мог простой сон настолько выбить меня из колеи? — Мне приснился очень гадкий кошмар…

Я запнулась, не зная, как объяснить свои ощущения. Пересказывать сон и вспоминать заново все то, что в нем происходило, мне не хотелось категорически. Уж лучше забыть о нем поскорее.

— Неважно. Это было страшно, но он закончился. Помоги мне добраться до ванной комнаты, мне нужно прийти в себя.

— Конечно.

Это было удивительно, но горячая ванна мне помогла. Я думала, что остатки сна будут преследовать меня целый день, и я буду дергаться от каждого постороннего шума, но нет. Горячая вода помогла мне расслабиться, хотя я не отказала себе в желании до красноты оттереть чужие прикосновения — мне это было чертовски необходимо. Кожа после этого покраснела и горела огнем, но мне стало гораздо легче, липкий страх растворился в наполненной паром ванной комнате.

Когда я уже сидела в столовой на первом этаже и чинно доедала свой омлет, в комнату ворвался Хибари Кёя собственной персоной и бесцеремонно присоединился ко мне. Горничные споро накрыли на стол перед ним, даже бровью не повели. Похоже, они к этому уже были привычны.

— Что опять у тебя случилось? — недовольно проворчал он, утолив голод и поглядывая на меня, невозмутимо пьющую черный чай с круассаном.

— С чего ты решил, что что-то случилось?

— Гилмор нервничает, если бы я его давно не знал, подумал бы, что он чего-то испугался.

— Тебе показалось, — легкомысленно отозвалась я, чувствуя себя безмятежно и расслабленно — горячая ванна и присутствие Хибари успокоили меня получше валерианы. Он на это только фыркнул, очевидно, не поверил ни единому моему слову, но оставил право решать — рассказывать или нет — за мной.

Подперев щеку рукой, я тоскливо подумала о том, что вчерашний ленивый день закончился слишком быстро, пролетел настолько мгновенно, что я не успела прочувствовать всю прелесть ничегонеделанья. И сегодня Гленн наверняка заставит меня засесть за книги и каллиграфию — предстояло сделать многое, выяснить также степень знания мной английского языка. Книги на английском, написанные азбукой Брайля, я читала с легкостью, но стоило перепроверить мои знания. Правда пока японский был все же в приоритете.

— А почему ты со мной не занимаешься? — запоздала возмутилась я, ощущая всю несправедливость вселенной на своей шкуре. — Тебе же тоже учиться надо! Ты в этом году переходишь в старшую школу?

— В этом, вот только в отличие от тебя, я дисциплинирован и способен учиться сам.

Я задохнулась от возмущения и едва не закашлялась от необоснованного обвинения. У меня особые обстоятельства! Я люблю учиться, просто ненавижу делать это второпях.

Обиженно фыркнув, я встала из-за стола и направилась в кабинет, не обращая внимания на Хибари. О, я уверена, этот гад еще и ухмылялся! Ни стыда, ни совести, такой большой и сильный, а издевается над маленькими больными беззащитными девочками.

В особняке было три комнаты, которые я знала, как свои пять пальцев — спальня, ванная и кабинет. В этих помещениях я знала каждый закуток и каждую трещинку в полу. Я знала, что в кабинете, несмотря на старания горничных, на столе у окна отпечаталось дно кружки — я не могла работать без чая, я могла его литрами пить в течение дня, наверное, что-то типично английское во мне все же было. Я знала, что в ванной на двери с внешней стороны были царапины — это изнывающая от скуки Бетси в один прекрасный день таким образом решила вытащить меня, нежащуюся в горячей воде. В спальне же было очень много моих «отпечатков». И это лишний раз доказывало, что усадьба на Песчаных холмах была моим домом.

Эти знания не были озарением, они не вспыхнули у меня в голове внезапно, ничего подобного, эта память была со мной с самого начала. Когда я обнаружила, что некоторые вещи все же помню, я пыталась отыскать причину внутри себя: почему я помню именно это? Почему не родителей, не Гленна, не доктора Милтона и не Хибари Кёю? Ответа на этот вопрос я так и не нашла, и решила никому не рассказывать об этом. Это только вызовет лишние волнения.

Когда мы устроились за своими рабочими столами (Кёя присоединился ко мне, зорко следя за моим самочувствием. Ну или за учебой, тут как посмотреть), постучавшись, в помещение вошел Гленн.

— Занимайтесь пока сами, госпожа, я присоединюсь к вам вечером. И еще… — он подошел ко мне и положил что-то на стол. Я наклонила голову, не понимая, в чем дело, и взяла в руки предмет — это был злополучный мобильный телефон. — Вам стоит поговорить с ними.

Я нахмурилась, не желая развивать эту тему, но Гленн уходить не собирался и настойчиво ждал моего ответа.

— Я не хочу с ней разговаривать. С ними, — поправилась я.

— Вам все равно придется это сделать, рано или поздно. Они приезжают к вам ежегодно на новогодние праздники.

— Это так необходимо делать прямо сейчас? До Нового года целых четыре месяца, до этого времени все как-нибудь само собой разрешится.

Гленн вздохнул и по шуршанию ткани я поняла, что он сел передо мной на корточки. Я почувствовала аккуратное касание его грубых от мозолей рук на своих запястьях, и от этого мягкого прикосновения мне захотелось разрыдаться, но я сдержалась, прикусив лишь губу.

— Поговорите хотя бы со своим отцом. Позвоните ему. У вас всегда с ним были хорошие отношения, гораздо лучше, чем с Маргарет. И не обижайтесь на них, они вас очень любят, просто для них это тоже тяжело.

— Что именно тяжело? Что я слепая? Или что потеряла память? Или все вместе? — звонким голосом от едва сдерживаемых рыданий поинтересовалась я, с силой ногтями впиваясь в ладонь. Так было легче думать.

Гленн тяжело вздохнул, встал и привлек меня к себе. Я схватилась за него, как утопающий за спасательный круг и горько разрыдалась от едкой черной обиды, которая все это время, оказывается, разъедала меня изнутри. Конечно, она никуда не делась, но с каждой слезой дышать становилось гораздо легче — удивительно, насколько легко было держать себя в руках и насколько трудно было отпустить себя и поплакать вволю. Самоконтроль прирос к моему лицу и был, похоже, давней привычкой.

Когда я успокоилась и отцепилась от Гленна, запоздало поняла, что в кабинете мы были не одни. Мне стало чудовищно стыдно, и я порадовалась, что сегодня мы с Гленном не делали никакой прически — я смогла опустить голову и скрыть покрасневшее лицо за завесой из волос.

Гленн хмыкнул и взъерошил мои волосы, я зажмурилась от приятного ощущения теплой руки у себя на голове.

— Он вышел еще в начале разговора, вы даже не заметили.

Я улыбнулась. Возможно, Хибари Кёя и казался бесцеремонным порой и наглым, местами жестоким, слишком настойчивым и строгим по отношению не только к себе, но и к окружающим, но он умел быть также чутким и тактичным — с ним всегда было комфортно. Но таким понимающим он был только по отношению к своим близким людям, и чувство принадлежности к этой немногочисленной группе людей делало меня счастливой. Пожалуй, стоило его поблагодарить за понимание. Только не словесно, он не примет благодарности, а как-нибудь по-другому, очень завуалированно.

— Я позвоню ему, — сдалась я, возвращаясь к предыдущей теме разговора. — Только не сегодня. Завтра.

— Я рад, что вы прислушались к моему совету, — в голосе Гленна отчетливо слышалась улыбка, и я улыбнулась в ответ, радуясь, что в моей жизни есть два таких настолько близких замечательных человека, которые подарили мне смысл жизни.