Когда смерть чуть менее ожидаема, чем победа (гет)

Сначала это было развлечение субботнего дня, не больше.

Мы — родители, мой брат Деррен и я — просто занимались тем, чем благопристойная английская семья может заниматься в выходной день, — проводили время вместе.

Я был слишком мал, чтобы это помнить, но изначально мы приезжали в Роутон-парк, чтобы просто посидеть на пледе на газоне, как десятки таких семей (или пока еще парочек) вокруг. Чем этот досуг отличался от точно такой же возможности расположиться на лужайке возле собственного дома? Пожалуй, особенно ничем. Но считалось, что семья, которая совсем не выезжает в город, — слегка странноватая, а мой отец никогда в жизни не позволил бы кому-то так подумать о себе. Так что выбираться таким образом в город родители начали еще задолго до моего появления на свет.

Если я и спрашивал отца об этом раньше, то теперь уже совсем не вспомню, в какой момент и почему вообще его заинтересовало развлечение, которому тогда массово поддавалась молодежь и люди чуть постарше, — гонки на четырехколесных «газонокосилках», — но это занятие ему действительно понравилось, хотя на момент моего рождения отцу уже было за сорок. Так что вслед за отцом мы с братом совершенно органично влились в тот мир, где подобное развлечение считалось частью отдыха, и нет ничего удивительного в том, что я, например, только и ждал, когда же мне будет позволено самому сесть в это подобие машины и рулить, потому что в свои пять-шесть я отчаянно завидовал Деррену, которому это уже было можно.

Отец дал свое добро, когда я пошел в школу, и мы с Дерреном, соревнуясь уже друг с другом, открыли для себя новую грань в этих покатушках: гоняться с кем-то опытным, с кем ты уже встречался на дорожке (и назначать какие-то элементарные правила этим гонкам), оказалось в разы интереснее, чем с разношерстной толпой неуправляемых незнакомцев, возможно, впервые коснувшихся руля. Постепенно наши родители начали договариваться с постоянными любителями погонять на встречи в конкретное время — так жители города впервые собрали свой маленький чемпионат имени Роутон-парка. Отец к тому времени уже больше предпочитал смотреть, как гоняются другие, нежели втискиваться в «газонокосилку» сам, к тому же все чаще по мере моего взросления вместо общих суббот он уезжал по рабочим делам.

У моего деда с тридцатых годов было свое небольшое дело — автомобильный салон. Сейчас это звучит достаточно солидно, но в пятидесятых это словосочетание означало скорее, что у тебя в сарае стоит несколько свободных машин и на руках еще с полдюжины заказов на ту или иную марку: от мистера Джонсона, мистера Смита и члена городской администрации мистера Ричмонда, и ты должен сделать что угодно, чтобы достать им нужные автомобили до конца недели. Особенно, конечно же, какой-нибудь «Астон» для мистера Ричмонда. Вот чем занимался тогда мой отец, несмотря на то, что главой компании все еще был дед, — он носился по Англии в поисках этих особенных машин.

В моих первых воспоминаниях дед был уже в весьма почтенном возрасте, поэтому неудивительно, что с каждым годом он все больше отходил от дел, а отец все больше становился занят. Деда я видел крайне редко — он не приветствовал появление детей у себя дома чаще, чем того требовали священные для англичанина праздники, но и тогда, приезжая в его дом в Шерингеме, мы могли до самого ужина ни разу его не увидеть. Там же и столь же редко мы видели младшего брата отца — он вообще жил во Франции, был тогда женат на какой-то актрисе и мало вникал в дела остальных членов семьи, всем своим видом показывая, что отбывает в Шерингеме очередную повинность, — и каких-то еще членов семьи, лиц и связей с которыми я уже не помню. Тем не менее, если бы не эти обязательные собрания, я бы и вовсе не знал про половину имеющихся родственников.

При том, что мой отец много лет был связан с автомобилями, он не особенно разбирался в механике, и первый свой карт он выкупил у какого-то безымянного умельца прямо в Роутон-парке, так что отцу сильно повезло, что тот не сломался с первого же старта.

Тогда во всей этой системе царил форменный хаос: люди повально строили нечто четырехколесное у себя на заднем дворе, а потом выводили это нечто на дорожку. Сам построил — сам и поехал, в крайнем случае можно было перекупить «тележку» у соседа или даже незнакомца, как это сделал мой отец, но никаких других способов заполучить машину не было, так что мечтать о настоящих соревнованиях пятилеток, как это происходит сейчас, детям не доводилось. Но постепенно самопальные конструкции стали вытесняться заводскими — более мощными, более удобными, — и к тому времени, когда мы с братом вовсю гоняли в Роутон-парке, почти у всех ребят уже были одинаковые модели, собранные на заводе. Отец купил нам с Дерреном такие, и я очень хорошо помню, как красил белым раму своего карта в гараже, чтобы отличаться от брата и от остальных юных гонщиков, которых, к слову, стало уже так много, что даже осчастливленный долгожданным «Астоном» сэр Ричмонд не смог отстоять наш негласный чемпионат — гонять в парке власти города через некоторое время запретили.

Мне повезло уже по факту рождения: я оказался ровесником британских соревнований и рос вместе с ними, поэтому к моим семи-восьми годам даже в соседнем маленьком Кромере уже действовала целая школа картинга, где могли заниматься мои сверстники, и мать стала возить нас с Дерреном туда каждые выходные уже вместо Роутон-парка. Так окончательно развалился наш семейный отдых, потому что отец никогда не приезжал на тренировки и даже соревнования.

Когда в 1964 в Риме состоялся первый Чемпионат мира по картингу, эта новость целиком захватила наши с братом юные головы, и внезапно мы поняли, что хотим и можем больше, нежели наши учебные катания по субботам. Конечно, к тому времени в Великобритании уже проходили свои локальные соревнования, но о них не писали в газетах и к ним не применяли словосочетание «Чемпионат мира» — а это было то, к чему звало нас честолюбие юности.

К концу шестидесятых, когда тренеры уже смело допускали меня к железу и чему-то хоть отдаленно напоминающему двигательную установку, неизбежный прогресс и востребованность «тележек» привели к тому, что они значительно усложнились и подорожали, и тогда в нашем спорте остались только энтузиасты и те, кто мог себе позволить покупать машины, и — тут снова повезло — мои родители как раз имели финансовую возможность поощрять подобные увлечения сыновей, а уж энтузиазма у нас точно было с избытком.

Забегая вперед, все же отмечу, что максимум, которого я достиг в картинге, — это мелкие локальные победы; я не мог сравниться с братом, ставшим двукратным чемпионом Великобритании в «юниорах», или Эдом Кроссом, который выигрывал на континенте, появляясь дома едва ли на двух из пяти гонок, но тренер все же что-то во мне видел. Я был упорным пацаном, мог педантично прокатывать каждую новую мелочь, каждую идею, но, боюсь, его больше подкупали мои технарские склонности, нежели скорость реакции или некий природный дар вождения, которых у меня не наблюдалось. Обладая изначально одинаковыми машинами, мы могли по-разному их настраивать — вот что я довольно быстро понял, когда впервые смог опередить брата. Конечно, он тут же просек это дело — и с того момента мы вдвоем уже начали интересоваться не только скоростями и обгонами, но и тем, что на них влияет.

Это были лучшие годы моего детства: погружение в новый, стремительно развивающийся мир, общие с братом взгляды, занятия и цели. Вечерами после школы, если от нас не требовалась помощь по дому, мы с Дерреном могли засесть в гараже и до самой темноты вместе разбирать настоящую газонокосилку. А однажды даже залезли под капот стоявшего там же отцовского «Ягуара», правда, отцу это совсем не понравилось, и мы тогда месяц просидели под домашним арестом.

Деррен был старше на полтора года — конечно, он опережал меня во всем, как и должно быть у старших братьев, и какое-то время это задавало отличный тон тому, что я стремился делать, догоняя его. Он был прирожденным гонщиком и несомненно обладал всеми возможными талантами к этому делу, и то, что его интересовала и техническая часть работы, только помогало его успехам на трассе. А поскольку в соревнованиях выше уровня нашей школы мы участвовали в разных возрастных группах, очень часто я исполнял роль его механика, а он — моего тестера для собственных заездов.

Вообще же после каждой своей гонки и без каких-либо объяснений и подталкиваний со стороны тренера я сам стремился по винтикам разобрать свой карт — чтобы понять, что и почему сработало так, а не иначе. Если б мне разрешали, я бы разбирал и карт Эда, и Джима, и всех тех, кто обошел меня, — лишь бы увидеть, что в их машинах было сделано иначе и почему они оказались впереди. Надо сказать, что технический регламент тех лет был настолько свободен, насколько это вообще можно представить, и каждая машина на старте уже была уникальной, так что мои изыскания имели вполне конкретный смысл.

Тренеры поддерживали мои стремления, и я думаю, они видели наши с Дерреном пути в гонках совсем разными, поэтому никто и никогда не выгонял меня из мастерской, когда я там задерживался, на трассу, хотя прочие мальчишки (вместе с моим братом) уже могли не первый час наворачивать круги в общей тренировке.

Что ж, мне было десять, и я честно верил в то, что смогу все то же, что и другие мальчишки, стоит только еще чуть лучше разобраться.

В шестьдесят девятом в Великобритании состоялся первый юношеский чемпионат по картингу, и Деррен его выиграл, в один момент став звездой нашего графства. На следующий год он защитил титул, став чемпионом во второй раз, и после этого о нем стала говорить уже вся Англия. Не могу сказать, что статус звездного мальчика испортил моего брата как таковой, — это было бы несправедливо, потому что Деррен никогда не кичился достижениями, пусть и обладал каким-то врожденным осознанием собственной исключительности, и мне трудно представить, каким его видели соперники, потому что все свое детство я восхищался им и тянулся вслед, а не пытался противостоять по-настоящему, но что-то с ним стало тогда происходить иное, и посреди своего второго победного сезона Деррен решил, что одного его таланта гонщика вполне достаточно для успешных выступлений. В итоге в мастерской я остался в одиночестве, а он — все равно выиграл.

Тогда я впервые серьезно задумался о той разнице в способностях, что была между нами. Я по-прежнему не показывал заметных результатов в своей группе, а брат продолжал побеждать, хотя мы все меньше теперь общались, даже находясь на одной трассе. Дома тоже нарастало напряжение, потому что отец не радовался известности Деррена, считая, что развлечение должно оставаться развлечением, а слава — это и вовсе глупости для бездельников. Конечно, толпы фанатов не осаждали наш дом и не обрывали телефон, как это можно было бы представить сейчас, но по работе отец общался со многими людьми, и когда в деловом разговоре вдруг всплывала тема популярности его сына, он очень раздражался, считая, что эти пустые разговоры отнимают его время.

Неудивительно, что в дальнейшем брат стал все больше и больше отдаляться от семьи и от меня в том числе, и я, например, мог не видеть его по нескольку дней подряд, потому что нормальным для Деррена стало задержаться у друзей на ночь или просидеть выходные в своей комнате. Для меня же в гонках именно тогда наступили сложности, связанные с физиологией, — природа брала свое, и я стал стремительно расти, догоняя высокого отца, в то время как Деррен сложением вышел в мать, что несомненно больше подходило для маленьких картов. Мне приходилось еще больше времени проводить в боксах, менять настройки и искать новый баланс с учетом постоянно меняющихся собственных параметров, и результаты вообще упали.

В начале семьдесят первого, когда Деррен должен был уже перейти во взрослые соревнования, брат внезапно бросил спорт и переехал жить к родственникам в Ньюпорт.

Помню, как в тот день, в воскресенье, приехал из Кромера уже поздно вечером и застал брата на крыльце с вещами. Он даже толком ничего мне не объяснил, сказав лишь, что «это ненадолго», а потом за ним приехала машина, и мы распрощались. Я зашел в дом: отец смотрел телевизор как ни в чем не бывало и молчал, а мать закрылась у себя — все выглядело как типичный для нашей семьи вечер, один из многих таких же, и я оказался слишком уставшим и слишком злым на них всех, чтобы всерьез обратить внимание на произошедшее. Я и правда думал, что через пару недель Деррен вернется.

Гоночный сезон и тренировки уже начались, а он так и не появился — ни дома, ни на трассах. Я спрашивал родителей, но не получал вразумительных ответов, и уже собрался поехать в Ньюпорт сам, но отец мне запретил. Это был самый жесткий с ним разговор за всю нашу жизнь, и в какой-то момент я даже подумал, что он меня ударит — настолько разозленным и бескомпромиссным я его никогда не видел. Я понимал, что брат сделал что-то очень плохое, неимоверно ужасное, и хотел просто знать что. Наш отец не был безумным тираном, и у всех его решений была своя четкая логика, но я никак не мог понять, почему мне хотя бы не могут сказать правду.

Периодически я звонил родственникам в Ньюпорт и даже иногда попадал на Деррена — и тогда мы немного разговаривали, но он словно боялся мне что-то выдать, никогда не говорил о причине своего переезда и старался убедить, что у него все хорошо. Я не верил ему.

Теперь и я пошел по пути Деррена — стал все чаще отсутствовать дома, проводя время по большей части в Кромере и даже иногда ночуя в боксах, лишь бы только не ехать домой — и без того напряженная атмосфера там совсем испортилась, мы словно играли в семью в очень дурной постановке и были на самом-то деле совершенно чужими друг другу людьми, просто исправно следующими сценарию.

Но окончательно все рухнуло, когда в феврале семьдесят третьего мой брат внезапно покончил с собой.

О том, что Деррен умер, мне сообщила мать, и в ее рыданиях на моей груди я едва разобрал, о чем она вообще говорит. Отец старался делать вид, будто ничего не произошло, игнорировал любые попытки начать разговор, хотя по его лицу было понятно, что он едва сдерживается. Родители не собирались обсудить со мной произошедшее, хотя очевидно знали подробности. Я несколько дней пытался узнать у них хоть что-то, но отец неизменно уходил от разговора, прячась за газетой и разговорами о погоде, а мать сразу начинала плакать, и я просто не мог смотреть на эти ее мучения.

Друзей в Норфолке у брата не осталось, по крайней мере, таких, о ком бы слышал я, — только наши общие знакомые по спорту, знавшие еще меньше меня и не видевшие и не слышавшие его с тех пор, как он перестал приезжать в Кромер. Уэльские родственники, к которым я рванул, как только наступили каникулы, почти ничего не знали о Деррене, хотя он прожил в их доме полтора года. Но если честно, я не был удивлен, памятуя о том, насколько скрытным стал мой брат, пока еще жил в Роутоне. Лишь спустя несколько лет я все же нашел в Ньюпорте тех, кто знал его в последние годы — знал лучше, чем семья, и они на многое открыли мне глаза.

События первой половины семидесятых, вероятно, полностью перенаправили мою жизнь. Не знаю, кем бы я стал, если бы не история моего брата. Думаю, что в итоге выбрал бы совсем другое занятие, оставив гонки более успешному Деррену и прекратив попытки с ним соперничать, потому что тогда я уже думал об этом и сравнивал не в свою пользу, но на тот момент, в пятнадцать, потеряв брата и веру в свою семью, я не имел ничего кроме спорта и оказался не в силах искать что-то еще.

Я по инерции продолжал заявляться на соревнования, по инерции садился в карт, но не мог ездить: либо вылетал через пару кругов, либо оказывался не в состоянии унять дрожь и вообще не принимал старт. Боксы команды и гараж в родительском доме стали для меня зонами комфорта — я заработал порядочную компульсию и был готов сутками ковыряться в железе и масле в полном одиночестве.

Разумеется, ни о каком будущем в гонках тогда я уже не помышлял и даже поступил в университет в Норидже, из принципа отвергнув инженерный факультет, будто отталкивая свои прежние интересы, так болезненно связанные с Дерреном. Впрочем, глядя на мою нынешнюю жизнь, я должен признать, что выбрать экономику было не таким уж дурным решением.

Примечания:

https://clck.ru/HKBBK

https://clck.ru/J7LYu