Ничего ты не знаешь, Ивашка, или Тут вам не Вестерос! (джен)

За окном пели птицы, в ранце своего часа ждали новенький паяльник на сорок ватт, выменянная на вкладыши от жвачки, поломанная приставка и даже книжка модного зарубежного автора, которая совсем недавно появилась в библиотеке; вот только сказочная реальность диктовала свои условия.

— И пока двойку по истории не исправишь, на кружок я тебя не пущу! — строго сказала Ивашке Иванову, ученику 6ё класса Лукоморской средней школы, директор Дворца Пионеров Елена Петровна Премудрая. — Садись и учи, приду — проверю! — и, усадив Ивашку в своём кабинете рядом с большим зеркалом, вышла за дверь — старая Щука в живом уголке с утра маялась зубами, и от того весь Дворец пионеров стоял, как Ивашкина бабушка говорила, «на ушах».

— История — буржуазная лженаука! — сердито буркнул Ивашка, захлопнув учебник. — Чего её учить, через десять лет всё равно по-новому перепишут!

Вместо этого он с интересом уставился на покрытое пылью зеркало и нарисовал пальцем смешную рожицу на стекле. Все знали, что было это зеркало не простым, а, по мнению самого Ивашки, так вовсе антинаучным: стоило лишь в него заглянуть да заветное слово молвить, так вся Вселенная и откроется; разом узнать можно, где и что в белом свете творится...

«А уж если приставку попробовать подключить...» — подал в Ивашкиной голове голос живущий в нём изобретатель, и Ивашка, протерев краешком пионерского галстука круглые стекла очков, потянулся к паяльнику.

Жахнула с неба молния, коротнуло старенькую розетку, и взвилась над дремучим лесом перелётная стая птиц.

* * *

Когда над её избушкой пронеслась исполинская тень, Яга с кряхтеньем разогнулась от грядки. На бреющем и каком-то трагичном полёте на посадку заходил Змей Горыныч, сжимая в когтистых лапах обморочную и какую-то потрёпанную белобрысую царевну.

— Да ты, я погляжу, снова девиц воровать повадился, охальник, — заявила ему ворчливо Яга, — ну вот мало тебе было проблем с Добрыней?

— Какое там, — тяжело вздохнул Змей и, нервно дернув хвостом, начал рассказ. Яга охала, вздыхала, и сочувственно притоптывала костяной ногой. — А главное, главное-то, — Змей Горыныч жалобно взглянул на свою собеседницу и смущённо опустил все три головы, — она же совсем юродивая! У меня от неё это... растроение личности чуть не началось! Она мою левую голову назвала Дрогоном, правую — окрестила Визерионом, а меня — каким-то вообще Рейгалем! Имена-то ведь какие выдумала, типун ей на язык! Нет бы назвать по-человечески: Иванушка, Елисеюшка или там Дормидонтушка!

— Сам ты Дормидонтушка, — дымно фыркнула молчавшая до того левая голова, — а мне вот имя Дрогон понравилось!

— Тьфу на тебя, — возмутилась правая, — что там хорошего? Я вот Смаугом быть желаю!

— Вот видишь, Яга, — горестно простонала центральная голова, — до чего дошло? Налей мне бражки бочонок, может, полегчает? И чего я сразу эту дурищу не сожрал, а слушать начал?

— Так ты сейчас и сожри, — сочувственно проговорила Яга, подавая ему бочонок. — Оно и позабудется.

— Не-не-не, — Горыныч замотал центральной головой, пока левая и правая азартно переругивались насчет имён, — ты видишь, чего творится? А вдруг она заразная? А я после того себя ещё каким Ермунгандом воображу да в море полезу?

— И то верно, — согласилась с ним Яга. — Ты вот что. Давай-ка её сюда! Я её в печке-то запеку — весь яд и выйдет. Или вот Кощею её можно сбагрить: он же бессмертный, так и хай мучается.

— Думаешь? — повеселел было Горыныч — и тут на дубу зловеще каркнул ворон.

— Идёт Король Ночи, Великий Иной, Повелитель Мёртвых! — вдруг немелодично заорала Левая голова. — Дракарис! — и выпустила струю огня прямо по бабкиной грядке с цветущими предсмертниками.

— Я вот сейчас метлу-то возьму! — возмутилась Яга. — Ах ты ирод!

* * *

А тем временем упомянутый выше Кощей Бессмертный битый час не мог донести до какого-то неправильного, с печальным выражением на длинном бородатом лице братца-Иванушки и его агрессивной сестрицы Алёнушки, которая на заморский манер назвалась Арьей, что, даже если они продолжат тыкать его этим своим булатным ножиком, ничем это не кончится, окромя дырок в парче. И его, Кощея, дело над златом чахнуть, а не верхом на Змее Горыныче богатырские заставы в тайге крушить...

— Ничего-то ты, Ванюша, не понимаешь... — вздыхала из окна светлицы Елена Кощеевна.

— Потому что нечем! — по-новому посмотрев на молодца, буркнул возмущённый Кощей. — Шёл бы ты, Иван, лучше отсюда… к Яге: она таких дураков любит!

«И жареных, и вареных, и даже запечённых в пирог», — не стал договаривать он, уж больно сестрица Аленушка кровожадно на него посмотрела.

Выдал он им на двоих волшебный клубок и послал в путь-дорожку, в дремучий лес, напутствуя добрым словом. Недоброе что-то творилось вокруг, решил Кощей — и припёр дверь поленом.

* * *

Неладное творилось везде — и в небесах, и на земле, и в море.

Купец Садко, выбравшись из морских пучин, баял, что едва отбился своими гуслями от какого-то утонувшего бога. А Лихо-то, Лихо Одноглазое, мало того что собрало в лесу разбойный люд, так прибился к ним какой-то заморский жрец, напились они и стали каким-то братством!

Вот и у Серого Волка внезапно, нежданно-негаданно объявились гости непрошенные, и ведь не выгонишь их на мороз: Волки Лютые, хоть и дальняя, но родня! Вон и мальчонку рыжего с собой привели: мол, ты и я — одной крови... и чувствовал Серый Волк, что была, была у них в семье уже такая история. И вроде даже толк из пацана вышел, разве что пожар там потом приключился ещё, но мало ли чего в тех Индиях не бывает...

— Беда, однако, — произнёс Кот Баюн, катавший лапой наливное яблочко по серебряному блюдечку, — опять в реальности прорехи появились.

А тем временем по Тридевятому царству слух прошёл про колдуна Черномора, который, хоть и карлик, всегда был не дурак выпить и по бабам пойти, а тут и вовсе с какого-то перепугу нацепил на себя герб со львом и спёр воеводину дочку. А дом свой у Поганой речки начал именовать Бобровым утесом, хотя откель там бобры, или вовсе как-то непотребно, что и не выговоришь, не сломав языка!

Калики перехожие повадились по дворам ходить, один другого чуднее.

— А ты сам-то кто, мил человек, будешь? — недоверчиво спрашивала с верхней ветки своего дуба русалка.

— У человека нет имени, — вздыхал подозрительный рыжий тип. — Так как именно мне пройти в Тридевятое царство, Тридесятое государство?

— Налево иди, — подумав, указала ему русалка. — Вот так всегда, стоит коту по своим делам отлучиться — шастают всякие, а потом цепи пропадают... Надо будем весточку Черномору отправить, или ещё кому, пусть богатырей пришлют в охранение.

Знала бы она, что те самые богатыри, числом тридцать три, в золотой чешуе, горящей как жар, и их дядька убеждали внезапных таинственных незнакомцев, что нет у них никаких слонов и по найму они не работают! И вообще их дело царя да моря беречь, а не безобразия нарушать!

В лесу, аккурат в полёте стрелы от Избушки на Курьих Ножках вылезло из земли чудо-дерево... то есть Чардрево, а на северных рубежах сама собой взялась воздвигаться небывалых размеров Стена из камня, дерева, льда и снега, а возле беззащитных людских поселений закружили Белые Ходоки во главе с Морозко.

А где-то в дремучих лесах на печи разъезжал другой дурачок — Емеля, считавший себя (к ужасу Щуки в ведре) Трёхглазым Вороном.

— Ходор, ходор! — ревела под ним топкой самоходная печь и выпускала из трубы клубы густого сизого дыма.

— Мать моя Бастет! — взвыл дурным голосом Кот и сиганул прямо в крутящееся перед ним изображение, которое вдруг пошло рябью, а затем и вовсе пропало.

Вынырнув из клубящейся серой мглы, Кот рванул лапой рубильник, отрубая электричество, прыгнул на окаянную бесовскую приставку, роняя её со стола на удачно подвернувшийся старый железный сейф, а затем от души дал подзатыльник герою-экспериментатору.

— Вот что ни Иван, то Дурак, — сердито сказал он, — Ишь чего удумал, Кулибин малолетний! И тот ведь тоже Иван был, тьфу ты пропасть…

И пропал, будто его и не было, только непочиненный примус остался.

— Ох, это я что же, плюс с минусом перепутал? — очнувшись, пробормотал Ивашка, нащупывая очки. В комнате противно воняло горелой изоляцией, приставка восстановлению уже явно не подлежала, а зеркало... Зеркало было самым обычным, старым и немного пыльным.

Ивашка подошел поближе, заглянул в него — и увидел себя самого. Вихрастого, в круглых очках, перемотанных синей изолентой, с копотью на носу и... с глубокой царапиной прямо посреди лба, формой напоминавшей не то предупреждение с трансформаторного щитка, не то знаменитый знак Зорро.