По ту сторону галеры (гет)

Почему, ну почему она не послушалась совета Говорящего сверчка? Он ведь говорил ей, что их новый театр — волшебный, живой, здесь могут происходить странные вещи, и не всегда — хорошие. Он даже сказал, почему-то понизив при этом свой скрипучий голос до шепота, что за той дверью, что открыл Буратино золотым ключиком, находится… Что же там находится-то, а? Мальвина забыла это слово, такое странное. Не то «шлейф», не то «бурнус». А может, «груз». Или вообще «мусс». Но ей все равно было непонятно, почему этого нужно бояться.

И вообще, Мальвину совершенно не интересовало, что здесь находилось раньше. Она бесстрашно пришла в театр ночью, потому что была полна решимости пойти до конца и выследить этого изменника, этого негодяя Пьеро, разбившего ее кукольное сердце. С некоторых пор она заметила, что он поет свои романсы Коломбине, а та и рада — кокетничает с ним напропалую. Окончательно разбили сердце Мальвине простодушные слова тупого Арлекина: «А давай ты будешь со мной, ты же теперь свободная!»

Она терпеть не могла рыжих — ей нравились изысканные брюнеты вроде Пьеро. Гадалка на ярмарке как-то предсказала ей, что ее судьбой станет «пиковый король», то есть, как объяснила она Мальвине, солидный брюнет, имеющий вес в обществе. А у Пьеро волосы как раз были черные — роскошного оттенка воронова крыла!

Мальвина абсолютно не верила в те гадкие слухи, которые распускал Арлекин — о том, что на самом деле Пьеро банальный шатен, а волосы красит. Для чего? А для того же, для чего и пудрится безбожно — чтобы выглядеть романтичным и несчастным. Дамам, мол, такое очень нравится. Сама Мальвина определяла внешность Пьеро гораздо более возвышенно — «байронический герой», но Арлекина тошнило от умных терминов, так что спорить с ним не имело смысла. Да и вообще говорить с ним было бессмысленно — он все разговоры с представительницами противоположного пола всегда сводил к одному и тому же, за что не раз получал по морде. Впрочем, иногда он получал совсем другое — как раз то, чего, собственно, и хотел. Но не от Мальвины, о нет… Она не из таких.

И все же насчет солидности Пьеро Мальвина сомневалась. Эта часть предсказания проявлялась пока не очень наглядно. Тощую и высокую фигуру Пьеро меньше всего можно было назвать солидной — Буратино и то выглядел крепче, не говоря уже об Арлекине с его плебейской широкой костью. Разве что если понимать не в смысле внешности… Но изысканная, утонченная и артистичная натура Пьеро тоже как-то не вязалась с понятием солидности.

Да и с его весом в обществе пока было не все ясно. Буратино постоянно внушал им, что в труппе все равны, и категорически отказывался признавать Пьеро звездой их театра, хотя все актеры прекрасно знали, что целая орава молодых (и не очень молодых) зрительниц регулярно ходит сюда именно «на Пьеро» — и вынуждены были мириться с этим. Конечно, от этой местечковой популярности было еще далеко до всемирной славы, но Мальвина была готова ждать сколько угодно, пока ее возлюбленный широко прославится как актер. Ну, или как автор стихов и исполнитель романсов. Ах, какой же она была дурой! Безмозглой фарфоровой дурой… Стыдно вспомнить.

Между тем Арлекин, который не понимал отказов ни с первого раза, ни с десятого, по-прежнему приставал к ней, не обращая внимания даже на Артемона, который, как мог, защищал ее. Однажды этот жалкий фигляр в клетчатом чуть было не разорвал корсаж ее любимого муслинового платья — белого, в мелкий голубой цветочек, которое так шло к ее волосам. В тот момент Мальвина впервые в жизни с тоской вспомнила о Карабасе, который прекрасно усмирял этого рыжего наглеца своей плеткой-семихвосткой.

После истории с золотым ключиком, когда жизнь театра наконец-то наладилась, Мальвина быстро забыла о своем мучителе. Другие куклы гораздо чаще, чем она, вспоминали о бывшем хозяине. Все в городе знали, что потерпев неудачу на театральном поприще, Карабас открыл собственную газету, и это дело пошло у него значительно успешнее. Говорили также, что он стал публиковаться как поэт — со стихами о Прекрасной Даме. Многие верили: а почему бы и нет? В конце концов, стихи мог писать за него и Дуремар — человек образованный, хотя и совершенно пропащий… А Карабас вполне способен платить за стишата. Ему — слава, а Дуремару — гроши на выпивку.

Еще болтали, что Карабас сбрил бороду. Но в такую ерунду, конечно, никто из них не верил. Только Арлекин всех подначивал: а вдруг, мол, правда? Вот хохма, поглядеть бы! Но проверить этот дикий слух не было никакой возможности. Днем куклы были по горло заняты репетициями, так что выбираться на улицу им было некогда, а вечером они играли в спектаклях. А Карабаса и самого нечасто видели на людях: он так увлекся своей газетой, что дневал и ночевал в редакции. В их театр он, ясное дело, не заглядывал. Так что знали о нем куклы только по слухам, которые приносил Буратино после каждого похода к Папе Карло.

Однако Папа Карло тоже говорил с чужих слов — сам-то уже давно не встречал Карабаса. Да и где бы он мог его повстречать? На улицу Папа Карло выходил все реже, проводя дни за работой, а вечера — на скамейке под платаном в собственном дворике, где они с приятелем коротали время за выпивкой. «Буратино пристроен, могу теперь и для себя пожить», — так отвечал он всем, кто пытался намекнуть ему, что не стоит столь часто заглядывать на дно винного кувшина.

Но в целом слухи о бывшем хозяине всплывали в кукольном театре все реже, ведь он уже был их прошлым, которое сейчас стремительно забывалось. Как водится, всех гораздо больше интересовали сплетни о том, что происходило в театре сейчас. В «кукольном ящике», как называли между собой общежитие актеров, поговаривали, что Пьеро и Коломбина бегают по ночам на свидания за кулисами, несмотря на то, что входить в помещение театра ночью категорически запрещено. И Мальвина решилась. Она выследит этого подлеца и… и… и бросит ему в лицо свое венчальное кольцо! Хотя откуда у нее кольцо, да еще венчальное? Ну да ладно, что-нибудь да бросит. Что под руку подвернется.

Мимо спящих товарок по общежитию Мальвина прошла босиком, на цыпочках. Это днем она могла сколько угодно красоваться в туфельках на каблучках, на зависть всем актеркам, особенно этой дуре Коломбине в ее старомодных балетках, а сейчас надо было соблюдать осторожность. Каблучки были тонкими и сильно цокали, так что пришлось пожертвовать этой красотой. Но туфельки Мальвина не оставила у кровати, а сунула под мышку. Разгуливать по театру босиком, даже в отсутствие зрителей, казалось ей святотатством, а кроме того, надо же иметь под рукой что-нибудь, что можно будет бросить в лицо этому подлому певуну Пьеро.

Ключ она потихоньку вытащила из кармана у спящего Буратино: директор не имел привычки запирать дверь в свой кабинет, где обычно и ночевал на диванчике — когда не гостил у Папы Карло. Когда она потянула за цепочку, на которой висел ключ, Буратино всхрапнул и перевернулся на другой бок. Мальвина чуть не взвизгнула от страха, но обошлось…

Единственный, кому она рассказала о своем намерении пойти ночью в театр, был Говорящий сверчок. Сообщила просто на всякий случай — мало ли что. Но тот не понял ее и даже изо всех сил старался остановить — спасибо хоть, не выдал остальным. Но зато все мозги ей запудрил этим своим муссом-бурнусом…