Хроника (джен)

1342 год Царства. В день св. Иресена поссорились блаженный Хельрик, король Павонии, и благородный Перрик, король Гранпейи. Был же достойный Хельрик ростом высок, телом сух, волосом светел и носом обилен...

Хронист прикрыл глаза и отложил перо.

Тихо шкворчал огонь в камине. В лад ему потрескивал огонь в лампаде. Где-то за окном не смолкли ещё ночные цикады и лягушки в монастырском пруду всё выводили свои серенады. Брякали цепи: библиотекарь убирал книги на место после вечерней работы.

Следовало бы и ему поблагодарить Господа за ещё один прожитый день и отправляться ко сну, но госпожа из Исенского Замка вчера присылала своего слугу поторопить с заказом, а значит, ещё несколько часов придётся отдать труду — любимому, спору нет, но нелёгкому.

* * *

Святого Иресена в Гранпейе почитали особо. Когда-то он явился будущему королю-основателю и сказал: "В тот день, когда взойдёшь на престол, заложишь для меня храм в городе между Исеной и Руной". А не явился бы, может быть, так и остался бы тот король скромным кузнецом в своей тихой деревне.

И тогда его правнук Перрик — благородный Перрик, только что присоединивший к своим владениям ещё три моста и Верхние Мхи — не созвал бы на праздник всех своих соседей.

Почти всех соседей.

Оксар помнил, как держался за руку няньки и отчаянно боялся, что дунет ветер — и унесёт всё это великолепие вихрем сухой листвы под пустые холмы, где место подобным чудесным виденьям. Но ветер дул, а чудо всё не прекращалось, а герольд, изрядно уже охрипший, продолжал объявлять: король такой-то, со свитой и дочерью... королева такая-то, с супругом и свитой... принц-епископ вольного города, собственной персоной... имя за именем, и все их нянька повторяла шёпотом, заставляя заучить наизусть, потому что всего через год Оксару предстояло занять место среди пажей — белокурых мальчиков, что поклоном встречали каждого гостя и провожали вверх по лестнице.

Четыре дня прибывали в столичный город роскошные возки и паланкины, четыре дня пели звонкие трубы, звонили колокола, а по улицам текли процессии разряженных в невиданно пёстрые одежды людей. Красный, синий, белый как снег — такие цвета юный Оксар видел только на фресках в церкви и на миниатюрах в материном часослове. И золото, множества золота — сетки в волосах у прекрасных дам, пояса на талиях у прекрасных кавалеров...

С золотого пояса всё и началось, когда прошло четыре дня и наступил пятый.

* * *

...тогда с места встала достойная Атрада, супруга блаженного Хельрика, и вот каковы были её слова: "Если не король мой муж, то кто король? Чей дед ковал косы и подковывал волов для крестьян моего деда?". И у всех на глазах сорвала золотой пояс с благородного Перрика, и, бросив на пол, наступила на него ногой...

* * *

Этого хронист не видел, конечно.

В час, когда в большой дворцовой зале начался спор, он — мальчик Оксар девяти лет — прочитав все положенные молитвы, мирно спал в своей постели под боком у толстой, добродушной своей няньки. Он только слышал, как поздно вечером простучали по мостовой копыта, и видел, как в лучах заката провезли в сторону замка ещё один паланкин.

— Верно, и короли, бывает, опаздывают, — усмехнулась тогда нянька.

— А это разве король? Все короли ведь уже собрались, — спросил он.

Нянька упёрла руки в боки и посмотрела на него очень сурово.

— Конечно, король, — живо поправился он. — Ведь я же видел герб на паланкине! Прости меня, нянюшка! — Но та, разумеется, не простила.

Пажам нельзя так ошибаться, даже будущим. Можно кого-нибудь обидеть, и тогда кто-то скажет не те слова, на слова ответят делом, прольётся кровь или слёзы, и войны уже не избежать.

Чья была вина, что королю Павонии не прислали письма с приглашением?

Кто подсказал благородному Перрику отговориться, что он не станет звать королём хозяина двух деревень и городишки?

Что они думали, несчастные, когда горящие стрелы посыпались на крыши домов и женщины заплакали, слыша страшное слово — "осада"?

Мальчик Оксар спал в своей кроватке и не знал, что его отец выхватил меч и пригрозил отрубить королеве ногу и кровью смыть позор с золотого пояса.

Не знал, что проснётся сыном военачальника.

Не знал, что проснётся навстречу войне.

* * *

1344 год Царства. В бою у Верхних Мхов погибло семь рыцарей благородного Перрика, короля Гранпейи, и блаженный Хельрик, король Павонии.

* * *

Тогда Оксар впервые увидел, как умирают люди.

Оруженосец своего отца, он впервые оставил королевский шатёр, чтобы следовать за отцом в битву. Ему подвели смирного мерина и велели не забывать подавать отцу стрелы и при случае — запасной меч, притороченный у седла, но главное — не соваться под удар и ничего не бояться.

Он и не боялся — пока отец не махнул тяжёлым топором и под копыта его коня не упал человек с чёрной бородой, в простом тканевом доспехе, рядовой копьеносец павонцев. Тренированный конь равнодушно переступил ногами, и если бы не страшный шум вокруг, Оксар непременно услышал бы, как противно хрустнуло внизу. Он услышал, как закричал — зарычал почти — бородач.

А отец продолжал ехать вперёд, и новые люди — бородатые и босолицые, молодые и старые — падали на землю, чтобы никогда не подняться, но никто словно и не замечал их смертей. Не играл в чужом стане печальный рожок, не спешил на своём чёрном муле вражеский священник.

И Оксару стало страшно.

Он повернул коня и хлопнул его по шее, заставив бежать скорее — куда-нибудь, неважно куда, главное подальше от места, где отец косит жизни, как жнец — колосья. Он не слушал, как заиграл печальный рожок, он не смотрел и не видел, как между шлемом и кольчугой впилась в отца острая стрела. Когда мерин стал как вкопанный, Оксар спрыгнул с седла и побрёл пешком среди притоптанной травы и мёртвых тел.

Тогда он и увидел высокого человека в синем сюркоте с красным фазаном, светловолосого и носатого, а человек увидел его. Человек нахмурился, глядя на него, и спросил:

— Куда ты спешишь, дитя?

— Не знаю, — ответил он, потому что в самом деле не знал.

— Тогда сядь со мной рядом и съешь кусок хлеба, — сказал человек. — Еда помогает мыслить ясно, как вино помогает не думать.

И Оксар подумал, что этот человек очень умён.

— Мне стало страшно, — объяснил он. — Здесь только смерть. Мои стрелы убивали, мой отец убивал, даже моя лошадь. Я не могу так.

Человек кивнул, разламывая кусок хлеба пополам.

— Тяжело видеть смерть. Но такова жизнь воина, дитя. Он убивает, чтобы не убили его.

— Тогда я не хочу быть воином, — упрямо ответил Оксар.

— А короли, быть может, не хотят быть королями, но Господь судил иначе. Всем нам положен путь, назначенный рождением, и ты — сын воина.

Оксар прожевал свои пол-куска, подумал ещё и ответил:

— Тогда я пойду к Господу и попрошу его сделать меня чьим-то ещё сыном.

— И обидишь своих родителей, которые тебя воспитали и вырастили? — удивился человек.

Они спорили бы, может, ещё долго, но раздался голос:

— Это же сын военачальника! — и молодой воин подъехал к ним на своём чёрном коне. Сюркот его был тоже чёрен, и на нём был белый леопард. — Твой отец умер, а ты делишь с его врагом хлеб и беседу, сбежав из боя! — крикнул он гневно и достал стрелу из колчана.

— Постой! — поднял руку человек. — Постой, не надо. Не тронь дитя. Лучше вы двое отвезите меня в стан благородного Перрика, и вам достанется богатый выкуп и дорогая награда. Разве ты не узнал мой герб?

Но воин только нахмурился и наложил стрелу на тетиву.

— Только глупцы не знают этого герба, Хельрик из Павонии, — сказал он. — Поэтому вторая моя стрела будет для тебя. Но первая достанется мелкому изменнику... если только он сам не успеет убить тебя.

— Нет, — только и ответил Оксар. — Я не стану бить безоружного. Бегите, король, и пусть Господь сохранит вас.

— Тебя, — только и успел ответить король, отбросив Оксара прочь и приняв на себя предназначенную ему стрелу, — да хранит Господь...

И Оксар побежал быстро-быстро, петляя то влево, то вправо, пока не скрылся между деревьев.

* * *

Атрада, королева Павонии, бросилась со стены своего замка навстречу приближающимся войскам, не желая быть их добычей, и с ней две её дочери, Исна и Хелия. Благородный Перрик, король Гранпейи, горько заплакал, увидев их тела, и сказал: "Она была благороднейшей из женщин и достойнейшей из королев. Страшен мир, потерявший такую красоту". Младшую же дочь, Элигу, что лежала ещё в колыбели, он в тот же день просватал за своего сына...

* * *

Этого Оксар тоже не видел: пятый день он блуждал в лесу.

Между делом он побросал и лук, и стрелы, и нож, и яркий сюркот с отцовским гербом, оставшись в одной рубашке да испачканных в траве и грязи штанах, и на шестой день, изморенный и усталый, выбрался на большую дорогу, где пристал к бедным братьям — странствующим монахам, что просят подаяния взамен на молитвы.

Братья не спрашивали, кто он таков и откуда взялся.

Среди них — он потом узнал — многие так же бежали от бессмысленных войн и от вездесущих смертей, побросав имена вместе с оружием. Иные, подобно Оксару, бросали и титулы, но несказанно больше было тех, кому нечего было бросать, тех самых бородачей, которых топтали копытами боевые кони и никто не оплакивал их.

Старший из братьев заметил вскоре, что Оксар грамотен и смышлён, и оставил его в одном из монастырей, где настоятель был его другом. Семь лет провёл там молодой монах, а на восьмой год ему оказали невиданное доверие: послали собирать налог с окрестных деревень.

Он шёл в сторону Верхних Мхов, недавно перешедших вместе с тремя мостами в монастырские земли, когда его нагнал возок, чёрный, с белым леопардом на дверце. Из возка высунулся старик в ливрее и спросил:

— Ты священник, отче? Наш господин умирает, ему нужен священник!

И бывший Оксар посмотрел на белого леопарда, посмотрел на чёрный возок и солгал:

— Да.

* * *

1363 год Царства. Блаженный Хельрик, король Павонский, причислен к лику святых папой Николаем IV. Боже, прости мне моё прегрешение! Боже, прости Харкона, графа Исенского!