Счастливое воспоминание (джен)

— Ну что же ты, Робер?.. Какое у тебя самое счастливое воспоминание?

— Там… там были дементоры, сэр.

* * *

«Хогвартс-экспресс» мчал Робера к пятому курсу, который, казалось, не предвещал никаких неожиданностей, кроме СОВ — экзамены всегда наступают внезапно, особенно для гриффиндорцев. Но неожиданности на то и неожиданности, чтобы случаться без всякого предупреждения. И они случились. Если бы он пошел в туалет на полчаса раньше или позже — он не столкнулся бы с ними лбом, но Робер всегда отличался талантом оказываться не вовремя в ненужном месте — оттого уже на первом курсе «прогулялся» на отработку в Запретный лес (на его памяти такой чести удостоился только Мальчик-Который-Выжил), а в прошлом году провалялся два месяца в больничном крыле, напоровшись на василиска. «Вечно с вами что-нибудь случается, мистер Эпинэ», — качала головой МакГонагалл и добавляла в зависимости от обстоятельств: «идите в больничное крыло». Или: «Я вынуждена назначить вам отработку, хотя, признаюсь, в ваши годы я поступила бы так же». Что ни говори, Гриффиндору здорово повезло с деканом: Робер был уверен, что больше всех.

Когда он шёл обратно, в глазах потемнело, как от удара, но удара не было. Просто мир вдруг стал каким-то выцветшим, блёклым, как на старой фотографии. Исчезли звуки, будто он оказался в немом кино, — а потом навалилась тоска. Нахлынула, как волна холодной стоячей воды, и накрыла с головой. Захотелось опуститься на пол и не двигаться, потому что смысла куда-то идти не было, смысла вообще ни в чём никакого не было, были только холод и серость, и незачем возвращаться в купе, можно просто остаться здесь, и его точно никто не найдёт и не вспомнит, и когда поезд куда-то там доедет и остановится, он останется сидеть на полу и будет сидеть, пока не состарится…

— Экспекто Патронум!

Яростный окрик, резкая вспышка, серебристым сполохом метнулась мимо какая-то птица… И тоска схлынула. Робер обнаружил, что еще стоит, и ложиться и умирать ему больше не хочется. Птица взвилась под потолок, заливая их серебристым сиянием, и теперь Робер посмотрел на своего спасителя — в этом слове он ни капли не сомневался.

Старшекурсник. Уверенный. Смуглый. Темноволосый. Темно-синий воротник мантии — почти такого же цвета, как глаза. Когтевранец, вроде бы выпускного года, как же его фамилия — Алва?..

— Что это было? — спросил Робер.

— Дементоры, — бросил семикурсник. Жёсткий взгляд казался почти колючим, но смягчился, когда он протянул руку: — Рокэ. Не доводилось встречаться? Я имею в виду этих тварей.

— Робер, — хоть он и гриффиндорец, но после непонятной мерзости мысли и руки потяжелели и подчинялись с трудом, — нет, с ними не доводилось. А тебя я пару раз видел.

— Повезло, — хмыкнул Рокэ, непонятно что имея в виду.

— Чем ты их?

— Патронус. Вы в этом году будете изучать, если программу, конечно, опять не поменяют к чертям.

Патронус, значит. И дементоры. Они, само собой, их проходили, но одно дело — слушать на уроке, а другое — столкнуться в жизни.

— Спасибо, — запоздало поблагодарил Робер.

— Не за что, — когтевранец снова усмехнулся. Усмешка у него была странная: резкая, будто ломаная, а глаза — тёплые. Будто вода в море на юге Франции, где они каждое лето гостили у родственников… И руки — тёплые и надёжные — если держаться за такую руку, никакого Патронуса не понадобится.

— Проводить тебя? — кажется, Рокэ спрашивал уже во второй раз.

Робер помотал головой:

— Нет, всё нормально. — И всё-таки добавил: — Спасибо ещё раз.

— Увидимся, — долетело уже ему в спину.

* * *

Брови у Люпина были обычные и вдобавок светлые, не то что собольи хвосты у Снейпа, от которых почему-то тащились все девчонки. И поднимать одну бровь он не умел, поэтому, как все нормальные люди, поднял обе. Люпин вообще классный, держится просто и даже зовет их по именам, вот только с него станется расспрашивать, а он брякнул сдуру и теперь не знает, что соврать.

Но Люпин — мировой мужик! — ничего не спросил, только заметил:

— Удивительный случай. Что ж, Робер, сосредоточься и попробуй — вот так. — Он взмахнул палочкой, демонстрируя нужное движение.

Робер прикрыл глаза, вспоминая вспыхнувшую радость спасения и отступившей беды. Серебряный сполох и синий взгляд, крепкую ладонь и улыбку в глазах. Улыбку, которой как будто и не было, и всё же она была. И чувство тепла, сначала едва ощутимого, которое с каждым воспоминанием, казалось, росло и становилось заметнее. И неясный трепет, из-за которого и замешкался, — но теперь он не сбивал, а вплетался одной из нитей в общий узор.

Вниз и вверх, очерчивая разомкнутый круг.

— Экспекто Патронум!

Серебристый тонконогий силуэт вырвался из палочки и ринулся к потолку. Лошадь! Робер с детства обожал лошадей. И даже умел ездить верхом, что в двадцатом веке было, пожалуй, равной редкостью что у маглов, что у магов. Он восхищенно следил за тем, как призрачный скакун сделал круг под потолком и замер, приподняв левую ногу, а затем рысью направился к своим волшебным собратьям — уже вызванным Патронусам.

— Отлично! — кивнул Люпин. — Теперь ты, Анджелина.