Счастливое воспоминание (джен)

— Ну что же ты, Робер?.. Какое у тебя самое счастливое воспоминание?

— Там… там были дементоры, сэр.

* * *

«Хогвартс-экспресс» мчал Робера к пятому курсу, который, казалось, не предвещал никаких неожиданностей, кроме СОВ — экзамены всегда наступают внезапно, особенно для гриффиндорцев. Но неожиданности на то и неожиданности, чтобы случаться без всякого предупреждения. И они случились. Если бы он пошел в туалет на полчаса раньше или позже — он не столкнулся бы с ними лбом, но Робер всегда отличался талантом оказываться не вовремя в ненужном месте — оттого уже на первом курсе «прогулялся» на отработку в Запретный лес (на его памяти такой чести удостоился только Мальчик-Который-Выжил), а в прошлом году провалялся два месяца в больничном крыле, напоровшись на василиска. «Вечно с вами что-нибудь случается, мистер Эпинэ», — качала головой МакГонагалл и добавляла в зависимости от обстоятельств: «идите в больничное крыло». Или: «Я вынуждена назначить вам отработку, хотя, признаюсь, в ваши годы я поступила бы так же». Что ни говори, Гриффиндору здорово повезло с деканом: Робер был уверен, что больше всех.

Когда он шёл обратно, в глазах потемнело, как от удара, но удара не было. Просто мир вдруг стал каким-то выцветшим, блёклым, как на старой фотографии. Исчезли звуки, будто он оказался в немом кино, — а потом навалилась тоска. Нахлынула, как волна холодной стоячей воды, и накрыла с головой. Захотелось опуститься на пол и не двигаться, потому что смысла куда-то идти не было, смысла вообще ни в чём никакого не было, были только холод и серость, и незачем возвращаться в купе, можно просто остаться здесь, и его точно никто не найдёт и не вспомнит, и когда поезд куда-то там доедет и остановится, он останется сидеть на полу и будет сидеть, пока не состарится…

— Экспекто Патронум!

Яростный окрик, резкая вспышка, серебристым сполохом метнулась мимо какая-то птица… И тоска схлынула. Робер обнаружил, что еще стоит, и ложиться и умирать ему больше не хочется. Птица взвилась под потолок, заливая их серебристым сиянием, и теперь Робер посмотрел на своего спасителя — в этом слове он ни капли не сомневался.

Старшекурсник. Уверенный. Смуглый. Темноволосый. Темно-синий воротник мантии — почти такого же цвета, как глаза. Когтевранец, вроде бы выпускного года, как же его фамилия — Алва?..

— Что это было? — спросил Робер.

— Дементоры, — бросил семикурсник. Жёсткий взгляд казался почти колючим, но смягчился, когда он протянул руку: — Рокэ. Не доводилось встречаться? Я имею в виду этих тварей.

— Робер, — хоть он и гриффиндорец, но после непонятной мерзости мысли и руки потяжелели и подчинялись с трудом, — нет, с ними не доводилось. А тебя я пару раз видел.

— Повезло, — хмыкнул Рокэ, непонятно что имея в виду.

— Чем ты их?

— Патронус. Вы в этом году будете изучать, если программу, конечно, опять не поменяют к чертям.

Патронус, значит. И дементоры. Они, само собой, их проходили, но одно дело — слушать на уроке, а другое — столкнуться в жизни.

— Спасибо, — запоздало поблагодарил Робер.

— Не за что, — когтевранец снова усмехнулся. Усмешка у него была странная: резкая, будто ломаная, а глаза — тёплые. Будто вода в море на юге Франции, где они каждое лето гостили у родственников… И руки — тёплые и надёжные — если держаться за такую руку, никакого Патронуса не понадобится.

— Проводить тебя? — кажется, Рокэ спрашивал уже во второй раз.

Робер помотал головой:

— Нет, всё нормально. — И всё-таки добавил: — Спасибо ещё раз.

— Увидимся, — долетело уже ему в спину.

* * *

Брови у Люпина были обычные и вдобавок светлые, не то что собольи хвосты у Снейпа, от которых почему-то тащились все девчонки. И поднимать одну бровь он не умел, поэтому, как все нормальные люди, поднял обе. Люпин вообще классный, держится просто и даже зовет их по именам, вот только с него станется расспрашивать, а он брякнул сдуру и теперь не знает, что соврать.

Но Люпин — мировой мужик! — ничего не спросил, только заметил:

— Удивительный случай. Что ж, Робер, сосредоточься и попробуй — вот так. — Он взмахнул палочкой, демонстрируя нужное движение.

Робер прикрыл глаза, вспоминая вспыхнувшую радость спасения и отступившей беды. Серебряный сполох и синий взгляд, крепкую ладонь и улыбку в глазах. Улыбку, которой как будто и не было, и всё же она была. И чувство тепла, сначала едва ощутимого, которое с каждым воспоминанием, казалось, росло и становилось заметнее. И неясный трепет, из-за которого и замешкался, — но теперь он не сбивал, а вплетался одной из нитей в общий узор.

Вниз и вверх, очерчивая разомкнутый круг.

— Экспекто Патронум!

Серебристый тонконогий силуэт вырвался из палочки и ринулся к потолку. Лошадь! Робер с детства обожал лошадей. И даже умел ездить верхом, что в двадцатом веке было, пожалуй, равной редкостью что у маглов, что у магов. Он восхищенно следил за тем, как призрачный скакун сделал круг под потолком и замер, приподняв левую ногу, а затем рысью направился к своим волшебным собратьям — уже вызванным Патронусам.

— Отлично! — кивнул Люпин. — Теперь ты, Анджелина.

— В поезде ты сказал, что уже встречался с дементорами, — вспомнил Робер. И тут же напоролся на взгляд-клинок и плотно сжатые губы. Но Рокэ заговорил, и стало ясно, что взгляд предназначался не бестактному собеседнику.

— Мой отец два года провел в Азкабане за убийство Гектора Октопуса. Знаешь, кто это?

— Нет, — Робер качнул головой. Они шли в сторону Хогсмида, под ногами шуршали опавшие листья. Стоял тихий пасмурный день, воскресенье, они шли в Хогсмид и говорили об убийстве.

— Он был агентом Волдеморта, — Рокэ произнес это имя ровно, бестрепетно, — очень хорошим агентом, его долго не мог вычислить даже отец, а остальные верили безоговорочно. Тогда… сложилось так, что у отца не было другого выхода. Доказать причастность Октопуса к Пожирателям так и не смогли, и отца осудили.

Робер молчал, не решаясь перебивать.

— Мы навещали его так часто, как было можно. Я, Карлос, Инес, мать… Все по очереди. Азкабан не разрешают посещать слишком часто — считается, что это опасно для посетителей. — Пальцы Рокэ, сжатые на ремне сумки, побелели. — Тогда я и научился вызывать Патронуса. Мать научила. Мне было тринадцать.

Рокэ умолчал о многом. О том, как трудно вызвать Патронуса, когда тебе кажется, что ничего хорошего больше не будет и быть не может. Когда подняла змеиную голову война, которая, казалось бы, завершилась в твоём раннем детстве — война, которую ты помнишь обрывками, похожими на плащ дементора, которая забрала Рамона — Инес и Карлос помнят его, а ты ни разу не видел. Когда отец оказывается в самом страшном месте на земле, а мать становится воплощением своего имени — Долорес значит «скорбь»… Когда старшие брат и сестра вслед за матерью превращаются в статуи с суровыми лицами. Когда в тринадцать лет раз и навсегда заканчивается детство.

Он не сказал и о тёмных сырых коридорах, о каменных сводах камер, о том, с каким трудом мать добилась для подростка разрешения навещать отца, о том, как старшие упорно искали возможность его оправдать…

— Это… жутко, — наконец тихо сказал Робер. — Я очень сочувствую, правда. Просто… не знаю, что сказать.

— Могло быть и хуже, — Рокэ пожал плечами, движение вышло неестественным, как у живых доспехов. — Его осудили на двадцать лет. Через два года мы добились амнистии.

Робер представлял мистера Алву, ожидающего приёмных часов, борясь с беспросветной глухой тоской. Каково проводить так целые сутки — а потом месяцы и годы? Он хорошо помнил те несколько минут в поезде. Посетителям вредно находиться в Азкабане? Возможно, но посетитель может вызывать Патронуса — за тем, очевидно, туда и приходят, чтобы дать узнику возможность перевести дух… Почему тех, кто попал в Азкабан, не считают за людей?! Туда ведь отправляют не только за убийства — могут заключить, например, за сокрытие анимагических способностей… Робер никогда не задумывался о том, какой кошмар существует в мире, в родной для него стране. Кошмар, творимый не приспешниками Тёмного Лорда, а учрежденный добропорядочными министрами и молчаливо одобряемый всеми жителями Магической Британии… Неужели никто из них не понимал этого, как не понимал и он?

— Я с детства хотел стать мракоборцем, как отец, — нарушил молчание Рокэ. — С тех пор не хочу. Я пойду в законодатели. И добьюсь, что Азкабана не станет.

Робер молча кивнул, не зная, что сказать. Посмотрел на Рокэ, встретил его взгляд и понял, что можно ничего не говорить.

Он бы, наверно, взял Рокэ за руку, но все-таки не решился.

Часть этого разговора нечаянно слышал Гарри Поттер, пробирающийся в Хогсмид, укрывшись мантией-невидимкой. Сегодня он сильно отстал от друзей, задержавшись на разговор с Невиллом, и увидев впереди две фигуры, вначале принял их за Рона и Гермиону, а когда догнал и понял свою ошибку, когтевранец как раз заговорил о Волдеморте, называя его по имени. Позже, узнав историю своего крёстного, Гарри, быть может, вспомнит этот рассказ и удивится их сходству.