Английский вор (джен)

Беса пробиралась через лесную чащу, спотыкаясь о корни вековых деревьев. Глаза застилала пелена слез, в голове набатом гудело: «Не хочу, не хочу, не хочу». Ветки били девушку по раскрасневшемуся лицу, но она не замечала боли, а только все больше ускоряла шаг.

В конце концов, почувствовав усталость, она остановилась у старого развесистого бука и обессиленно опустилась на землю. Укрывшись длинными черными волосами, растрепавшимися от быстрой ходьбы, Беса спрятала лицо в коленях и разрыдалась. Истерика накрыла ее быстрой бурной волной, но так же легко и неожиданно отступила — словно кто-то мановением руки иссушил источник слез. Выплакавшись, Беса вытерла рукавом мокрое лицо, несколько раз шмыгнула носом и громко, судорожно втянула пропахший хвоей и прелыми листьями воздух, затем тряхнула головой и с немалым трудом заставила себя подняться на ноги. Тело не слушалось, в ушах звенело.

Когда Беса была маленькой, то и представить себе не могла, что наступит такой день, когда отец ее и старший брат — Джезим, веселый и добрый ее Джезим — уйдут на войну и не вернутся. Враги отобрали у ее семьи самое дорогое. И хоть Беса искренне надеялась, что эти твари получат по заслугам, ни одна кара небесная не вернет ей, матери, сестре и малышу-братцу главу и кормильца.

И поэтому…

Нет, Беса даже думать об этом не могла — потому что сама мысль о том, чего ожидала от нее семья, была невыносима! Когда она представляла себе то будущее, какое ей придется принять, чтобы спасти семью, горло ее сжималось в болезненном спазме, а в груди словно разверзался колодец, полный ледяной воды. Дико, невозможно больно! Беса взвыла и вцепилась в свои длинные волосы, прижалась лбом к шершавой древесной коре — до боли — и пнула старый бук носками изношенных башмаков, сначала правой ногой, потом левой. А потом снова: правой, левой, правой, левой...

Она убьет себя, Господь свидетель, она убьет себя.

Беса подумала об Илире и снова задохнулась в рыданиях, хотя ей казалось, что ее глаза уже не способны пролить ни слезинки. Илир, славный добрый Илир, которого она любила так сильно, что если бы поддалась этой любви, то имела бы наивесомейшее основание для отказа — женщины, познавшие плотские утехи, клятву принести не могут. Ах, почему она не отдалась ему тем майским вечером! Была бы уже женой ему, и никто не посмел бы требовать от нее невозможного.

Если бы Илир был сейчас в деревне, а не караулил в лесах немцев, Беса позвала бы его сюда, задрала юбку перед ним — и дело с концом. Но он далеко, и как знать, жив ли? Вдруг и его пристрелили насмерть? Может, он лежит где-то на земле прямо сейчас, в эту самую минуту, и медленно умирает, зовя ее по имени?

— Тогда я пойду к тебе, Илир, любимый мой, родной, — зашептала Беса, зарываясь руками в котомку в поисках старого отцовского кинжала.

Она думала сначала повеситься, но не нашла дома крепкой веревки, а даже если бы и нашла — хватило бы ей сил надежно повязать ее вокруг ветки? Да и ветку крепкую, такую, чтобы выдержала и не надломилась, еще найти надо. Проще вспороть себе горло. Или вены на руке. Или живот. Или и то, и другое, и третье — для верности. Беса не знала, сколько крови из нее вышло бы, отдайся она Илиру, но в том, что кинжал вскроет в ней целый кровавый ручей, не сомневалась.

Руки не слушались Бесу, поэтому, едва вытащив кинжал из сумки, она тут же выронила его — прямо в ковер из палых листьев, меж извилистых буковых корней, змеящихся по земле.

— Ну уж нет, — пробормотала Беса, наклоняясь и шаря по листве руками. — Я задуманное до конца доведу…

Как странно — кинжал упал ей прямо под ноги и теперь пропал бесследно, точно листва поглотила его. Дрожа от страха и неясного предчувствия, Беса опустилась на колени и принялась ощупывать ладонями землю и древесные корни, но все было напрасно — кинжала словно и не было.

Беса в отчаянии закусила губу. Клинок этот ей давным-давно подарил отец, и в минуты блаженного безделья она любила доставать его из закромов и любоваться солнечным светом, скользящим по лезвию, а иногда уходила в лес и вырезала им узоры на коре старых деревьев. Добряк Эрвин, даря дочери оружие, не знал, что спустя несколько лет она решит оборвать жизнь с его помощью.

Тонкие, не успевшие загрубеть от работы пальцы наткнулись на что-то холодное, металлическое. Беса выдохнула было с облегчением, но тут же ее осенило: это не кинжал. Ухватившись за находку, она извлекла ее из вороха листьев и подняла ее к свету. Солнечные лучи, тонкими нитями пробивающиеся сквозь развесистую буковую крону, пробежались по узорчатому серебру и заискрились в ярко-синем камне, прозрачном, словно вода в горном ручье.

Беса обомлела, не в силах оторвать взгляда от невиданной красоты украшения.