Мусочка (джен)

Все началось с объявления, набранного самым мелким шрифтом на самой последней странице газеты. Оно гласило: «Продается дамская мусочка (редикюль)». Я уже проскользнул взглядом дальше, но вернулся и перечитал. Будь там только одна ошибка, я бы, может, не обратил внимания. Но их было сразу две кряду. Куда смотрел наборщик? Впрочем, грошовое объявление в дешевой местной газете… Только такой зануда, как я, вообще это заметит.

Снисходительно усмехнувшись, я еще раз перечитал две короткие строчки — и будто электрический разряд заставил меня вздрогнуть и выпрямиться на стуле. Там был указан адрес, и я знал, где это. Небольшой двухэтажный домик под крышей из синей черепицы, застенчиво спрятавшийся в тени старых яблонь. Один из множества подобных домов на противоположном берегу реки, неподалеку от рыночной площади. Он был ничем не примечателен, но в последнее время я то и дело невольно устремлялся к нему мыслями, взглядом, а иногда и всем своим существом, когда ноги будто бы сами собой несли меня на эту улицу. Днем я был занят в конторе, куда меня только что приняли на работу, вечера проводил за своими книгами, и когда выбирался на прогулку, в домике под синей черепицей уже горел свет, из окон доносились голоса. Там бывало весело, туда приходили гости, и я стеснялся даже издали наблюдать за чужим весельем. Но по утрам, шагая в контору, я делал крюк и непременно проходил мимо домика, и если мне везло, то видел, как распахиваются ставни в облупившейся краске, и еще видел мелькание белых рук, а потом заспанное милое лицо. В этом доме жила та девушка в яблочно-зеленом платье и соломенной шляпке... Я однажды увидел ее на рынке, и потом увидел еще и, удивляясь самому себе, тайком, на почтительном расстоянии проследовал за ней до самого дома. Я поражался собственному нахальству (и весьма гордился им), но дальше этого дело пока что не зашло.

И вот в этом самом доме, если верить газете, продавалась по сходной цене «дамская мусочка (редикюль)».

Я схватил шляпу и оказался на улице прежде, чем понял, что делаю. Объявление с парой глупых ошибок уже представлялось мне знаком судьбы — моя яблоневая красавица как будто сама давала мне повод для знакомства!

На крыльце дома под яблонями я немного помедлил, чтобы перевести дыхание, и услышал там, внутри, оживленные голоса и — несомненно — ее веселый смех.

Открыл мне молодой мужчина, тоже еще смеющийся, еще разгоряченный каким-то недавним разговором. Открыл — и уставился на меня с любопытством.

— Я насчет объявления.

— Что? Ах да! Вы хотите посмотреть дом? Проходите. Только у нас тут вещи, не споткнитесь… Понимаете, мы уезжаем… Вчера свадьба, гости, прямо голова кругом… Дорогая, тут пришли посмотреть дом!

— Нет-нет, я, собственно… вот, — я зачем-то протянул ему газету.

Улыбка сползла с его лица, он озадаченно посмотрел на газету, затем на меня.

— Объявление, — глупо повторил я. — Насчет дамской му… сумочки.

— О, понятно, — он снова заулыбался, кивнул мне ободряюще и крикнул через плечо в коридор: — Милая, тут насчет сумочки!

Он еще что-то говорил, но я не слышал. Значит, свадьба. Значит, моя незнакомка в зеленом для вот этого вот отвратительно жизнерадостного фата «милая» и «дорогая». Вот и все, вот и конец.

Мне следовало извиниться и сразу уйти, но выходило как-то неловко. Ладно уж, если ввязался, надо ради приличия доиграть свою роль до конца.

Она вышла на зов, я впервые увидел ее так близко от себя и с удивлением почувствовал, что ничем не обоснованная, но вполне объяснимая ревность выпустила меня из своих острых когтей. Нет, вблизи она была даже еще красивее, чем на отдалении, но… как бы это объяснить… просто хорошенькая женщина, чужая жена, и яблочно-зеленое платье ее пахло обычно — духами и кухней, а не яблоками, как мне это почему-то представлялось. Я даже нашел в себе силы приветливо поздороваться и изобразить интерес к сумочке, которую она вынесла, держа перед собой чуть на отлете.

Сумочка, как и ожидалось, не представляла собой ничего особенного. Что-то вроде большого кошелька на длинном шнурке. Потертый черный бархат, тусклая застежка и, надо признать, довольно милая бисерная вышивка. Две блестящие бусины покрупнее — будто глаза, и третья, которую при небольшом усилии воображения можно было принять за нос, так что вся сумочка делалась похожей на забавного зверька.

— Откуда она у вас? — спросил я, не зная, что сказать.

— Да вот сама ума не приложу! Как собрались уезжать, стали вещи укладывать, и столько всякого старья повылезло, откуда только взялось? Вот такого барахла полные шкафы, все раздали, а это никто не берет.

Я отвернулся, пряча улыбку. Не часто увидишь продавца, который так рекомендует собственный же товар. Да еще держит его двумя пальчиками, чуть ли не брезгливо — оно и понятно, молодая женщина в платье по последней моде и такое старье… Ее новоиспеченный супруг попытался исправить ситуацию:

— Да будет тебе, хорошая еще вещь, добротная, теперь таких не делают. Редкая работа.

— Да-да, — подтвердила она, — это еще небось моя бабушка с ней ходила! — Муж многозначительно сверкнул на нее глазами, страшно зашевелил бровями, явственно пытаясь не прыснуть со смеху, и она поспешила добавить: — Но теперь такое снова носят. Вот, видите, какая вышивка? Редкая вещь.

Видимо, потому и «редикюль», что редкая, догадался я, но оставил эту мысль при себе.

Эти легкомысленные молодожены были так милы и так явно лишены коммерческих талантов, что я против воли был тронут и полез в карман за деньгами, даже не торгуясь. Цену они, впрочем, и сразу выставили скромную.

Приятное оживление, которым я словно заразился в домике под синей черепицей, покинуло меня уже на обратном пути. Но зато и горечь разочарования была мимолетной и больше не вернулась, так что сожалел я лишь о впустую потраченных деньгах. Глупо было так ими разбрасываться, учитывая мое шаткое финансовое положение.

Дома я положил свое неожиданное приобретение на кресло и, пока обедал, поглядывал на него, размышляя, куда бы его пристроить. Когда я добрался до пирога с вишней, меня осенила идея, показавшаяся мне поначалу очень удачной. Ну конечно же! Тетушка, моя славная престарелая родственница! Я ведь как раз на днях прикидывал, какой подарок сделать ей на приближающийся праздник — этого настоятельно требовали приличия, но денег было в обрез, а теперь и вовсе не осталось. Я уже начал зарабатывать и обеспечивал себя сам, но ни на что другое жалованья мне не хватало.

Тетушка — так запросто (а в письмах — с большой буквы) ее называли в глаза и за глаза все мы, ее многочисленные племянники: родные, двоюродные (как я), троюродные, внучатые и те, чьи претензии на родство с ней были вовсе ничем не подкреплены. Достойная пожилая дама, похоже, не имела охоты разбираться в тонкостях собственных родственных связей, и всякий, кто назывался ее племянником, мог рассчитывать на покровительство и умеренную, почти скудную, но постоянную поддержку.

Сама Тетушка располагала немалыми средствами. Она никогда не была замужем и не была даже замечена в увлечениях, хотя я слышал, что в юности ее находили привлекательной. Не могу судить, я ее узнал уже зрелой и солидной (даже пожилой, как мне казалось в мои юные годы), слегка обрюзгшей женщиной. Молодой я ее не видел никогда, даже на портретах, если не считать одного случая… но об этом дальше.

Оставшись старой девой, Тетушка сохранила деньги, которые получила по наследству, жила в достатке, ни в чем себе не отказывала, но и не транжирила, вела финансы крепкой рукой и нас, молодое и вечно голодное племя, не баловала. Иные роптали — неужели не понимает, что молодому человеку нужны деньги, ну, на разные его потребности? А ей много ли надо, в ее-то годы? Но она, оказывая нам финансовую поддержку, ограничивалась лишь необходимым, а иногда и вовсе чепухой. Зато в ее доме кормили сытно, вкусно, разнообразно, хотя, пожалуй, тяжеловато. Впрочем, Тетушка на пищеварение не жаловалась и поесть любила, а обо мне тогдашнем и говорить нечего. Только редко мне перепадало такое счастье — жил я в другом городе, где впитывал премудрость в местном университете, и в гостях у нее бывал от случая к случаю. Она присылала деньги — понемногу, но зато никогда не забывала. Иногда — подарки, большей частью полезные и практичные, но подчас необъяснимые. Вещи все добротные, основательные, тяжелые. Помню ботинки — старомодные, странного рыжего цвета, но в точности по размеру — как только угадала? Я их долго потом носил.

Однажды Тетушка учудила — прислала внушительных размеров расписную фарфоровую супницу. Куда она мне в моем убогом холостяцком хозяйстве? Друзья, разделяя мое недоумение, предложили использовать ее как ночной горшок, но я, посмеявшись, отверг это предложение. Тетушку я все же уважал и потому не осмелился ни продать ее странный подарок, ни обменять его. Я хранил в супнице пуговицы и разную мелочь, но для этого она была слишком велика. Тогда я поставил ее под прохудившейся крышей на чердаке, чтобы туда капала вода во время дождя, но капли падали с таким оглушительным звоном, что это мешало мне спать и заниматься. Я уже подумывал посадить в нее герань и выставить на окно, но тут произошел один случай.

Вернувшись домой в неурочный час, я застал у себя незваную гостью — соседскую девчонку, тощую и долговязую, как черенок метлы. Она тайком обирала вишни с дерева на заднем дворе. Вишни я сам любил, и у меня был уговор с хозяином дома, что я могу их есть сколько захочу. А с девчонкой этой я не договаривался! Я был в скверном расположении духа и крикнул что-то гневное. Она, растерявшись, выпустила из рук край фартука, в который собирала ягоды, и застыла, встопорщившись, как мокрый воробей, а вишни так и разлетелись по пыльной траве. Мне тут же стало стыдно: на кого напустился и чего пожалел? Я велел ей обождать, а сам пошел в дом и принес супницу. Девчонка стояла на месте, глядя на меня исподлобья. Я велел ей собирать ягоды с земли и складывать в супницу, и сам подал пример. Супница наполнилась едва ли на треть, и тогда мы стали снимать вишни с веток. Всякий, кому доводилось собирать ягоды, знает, какое это азартное занятие, мы увлеклись, и неловкость как-то забылась. Я проводил девчонку до дома и сказал соседям, что супницу они могут не возвращать. В тот день я подумал, что отделался от нее навсегда… Как бы не так!

Спустя несколько лет я вернулся в этот город и снова встретился с соседями, а еще через год женился на их единственной дочери, и супница снова перешла ко мне. Она служила нам верой и правдой много лет, теперь уже по прямому назначению, пока младший сын не разбил ее, дернув за край скатерти и обрушив на пол все, что стояло на столе.

Но я забегаю вперед, да и не о супнице мой рассказ, хотя судьба ее тоже удивительна. Сколько интересного могли бы нам рассказать некоторые вещи, если бы умели говорить!

Итак, во время обеда я решил судьбу сумочки… точнее, мусочки — мне понравилось это слово, и я мысленно продолжил ее так называть, и на следующий день с утра отправился на почту. Пока я возился, заворачивая посылку в бумагу и обвязывая бесформенный кулек шпагатом, приходилось гнать от себя мысли о нелепости этой затеи. Зачем состоятельной, всегда хорошо и строго одетой Тетушке потертая подержанная сумочка? Да и вообще, такие вещи, ну, всякие кошельки, шитые бисером, обычно дарят юные девушки своим женихам (тут мне ни с того ни с сего вспомнилась соседская девчонка, как она смотрит на меня из-под растрепанных волос своими глазками-буравчиками, я удивился неуместности этого воспоминания и поскорее отмахнулся от него). Чтобы как-то сгладить нелепость ситуации, я вложил в свою посылку сопроводительную записку, где в комических красках, сильно преувеличивая и добавляя то, чего не было, изложил историю своего подарка и пояснил, что правильно называть эту штуку «мусочкой» и «редикюлем». Тетушка, несмотря на всю свою основательность и солидность, хорошую шутку любила. Она как будто не замечала острот, подчас язвительных, в свой собственный адрес, но, по-моему, это простодушие было напускным и она гораздо чаще сама втайне посмеивалась над окружающими, чем они над ней. Так или иначе, мой подарок Тетушка получила, сдержанно поблагодарила и прислала обычную небольшую сумму денег, каковая была принята с радостью, хотя я уже не зависел от родственной благотворительности так сильно, как прежде. Я полагал, что неплохо устроил дело с этой дурацкой мусочкой, и больше не возвращался к ней мыслями.

Однако, как и в случае с супницей, история имела продолжение, и куда более удивительное. Прямо сказать, необъяснимое. Возможно, я разгадал бы эту тайну, если бы она имела отношение непосредственно ко мне, но она задела меня лишь краешком, случайно, мимоходом, да так и оставила навсегда в недоумении.

Дальше я вынужден рассказать пару эпизодов с чужих слов. Я бы предпочел этого не делать, все и так выглядит довольно странно и сомнительно, а свидетели случившегося склонны забывать и путать детали, а главное — присочинять то, чего они не видели и видеть не могли. Но ничего не поделаешь, придется принять все на веру.

Первый загадочный эпизод я знаю в пересказе Тетушкиной служанки, женщины тоже степенной и строгой, даже суровой, наводившей на меня в годы моей бесшабашной юности некоторый трепет. Припоминаю, что раз или два ей случалось спускать с крыльца тех из нас, кто был понахальнее и проявлял недостаточно почтительности к порядкам, установленным в Тетушкином доме. Тем удивительнее была ее растерянность, когда она после некоторых колебаний поделилась со мной случившимся, и тем больше доверия у меня к ее словам.

Произошло это все спустя два или три года после того, как Тетушка получила от меня неожиданный и вроде бы никчемный подарок. Забавная мусочка ей полюбилась, как это иногда бывает, и она часто брала ее с собой, ничуть не смущаясь тем, что эта игривая безделка явно не вязалась с ее величественным монументальным обликом.

Ясным и немного морозным осенним вечером Тетушка возвращалась из гостей в компании своей верной служанки. Путь был неблизкий, и Тетушке предлагали поехать в экипаже, но она любила ходить пешком, ее знакомые знали об этом и не стали настаивать. Однако на полдороге служанка подвернула ногу и захромала. Она была в состоянии идти дальше, но теперь они двигались намного медленнее, так что ранние ноябрьские сумерки застали их далеко от дома. С наступлением темноты улицы опустели, и когда перед путницами посреди моста будто из ниоткуда вдруг выросли две крепкие мужские фигуры, обе мгновенно поняли, какой оборот приняло дело. Тетушка читала в газетах за завтраком, что в этом районе объявилась шайка грабителей, и сдержанно возмущалась бездействием городских властей, но, конечно, и подумать не могла, что ей доведется увидеть этих разбойников воочию.

Обе дамы были не робкого десятка, и я, слушая этот рассказ, успел уже вообразить, как они дали отпор вооруженным грабителям. Но нет, голос благоразумия в Тетушке был сильнее, и как ни была она возмущена требованием отдать кошелек, часы и сережки, но подчинилась мгновенно, едва увидев в руках наглеца нож, да еще сама же послушно сунула украшения в мусочку, прежде чем протянуть ее негодяям. Эта Тетушкина безропотность поразила служанку едва ли не больше, чем само нападение, но что они могли сделать? Только стоять и смотреть, как грабители уносят так легко доставшуюся им добычу… Однако не тут-то было: один из них, тот, который сунул Тетушкину мусочку за пазуху, вдруг завопил не своим голосом, подскочил и завертелся на месте, будто укушенный за какое-нибудь чувствительное место. И изумленная служанка поняла, что его действительно укусила… нет, что за вздор, как это возможно?.. но сомнений не было, она смотрела во все глаза и ясно видела в свете фонаря, как что-то маленькое и черное, сверкнув глазами, вонзило острые зубы в его тело… Да какие у мусочки зубы? Не зубами, а застежкой — слабенькой, разболтанной застежкой, которая не может причинить вреда, даже если нечаянно защемить ею палец! Грабителю наконец удалось оторвать мусочку от себя, и он бросил ее на землю, но не успел даже отскочить, как она вцепилась в его ногу. Второй пришел к нему на помощь, и они орали уже вдвоем, отчаянно размахивая руками и ногами, пытаясь освободиться от неведомого существа, и шелковый шнурок мелькал в воздухе, будто хвостик, а обе женщины стояли неподвижно, как фонарные столбы, не в силах сдвинуться с места. Впрочем, это продолжалось лишь несколько мгновений, мусочка разжала зубы… Конечно же, не было у нее никаких зубов, какие еще зубы у потертого дамского ридикюля?.. Но так или иначе, а грабители убежали, мусочка же осталась лежать в лужице света — еще более потрепанная, чем раньше, торжествующе поблескивающая бисером. Тетушка наклонилась, чтобы поднять ее, служанка слабо попыталась возразить, но ничего не произошло. Это была все та же совершенно обычная, совершенно невинная мусочка, на которую старая служанка подчас ворчала — что за финтифлюшка, к лицу ли она респектабельной женщине?

Тетушка решила никому про этот случай не рассказывать. Ведь все обошлось, к чему напрасно тревожить людей? И даже часы с сережками никуда не делись, не выпали из мусочки, когда она моталась в воздухе, вцепившись в ногу негодяя, посмевшего обидеть Тетушку.

Чудной рассказ, хотя у страха, как известно, глаза велики, и мало ли что могло привидеться перепуганной пожилой женщине в ночной темноте, под неверным светом тусклого фонаря?

А вот вторая история. Она еще более странна и сумбурна и меньше заслуживает доверия, но я не могу обойти ее молчанием.

Как-то раз Тетушка отправилась в театр с одним из моих кузенов. Она ходила туда исправно, и я сам с ней там появлялся регулярно, отбывая родственный долг согласно строго установленной очередности. По-моему, Тетушка не так уж и любила театр, больше дремала да зевала, и очень редко я замечал в ее глазах огонек подлинного интереса. Впрочем, может, это потому, что мне самому было там невыносимо скучно.

Скучал там и мой легкомысленный кузен. Скучал и зевал до слез, но деваться было некуда: он, несмотря на зрелые годы, в Тетушкиной денежной помощи нуждался больше прежнего. А Тетушка на этот раз вроде бы с любопытством следила за происходящим на сцене из ложи, в антракте раскланивалась со знакомыми, шикала на кузена, когда тому случалось всхрапнуть очень уж громко. И вновь ее как будто не смущало, что в руках у нее смешная старомодная мусочка, совершенно не идущая к ее вечернему наряду. Я специально уточнил, точно ли мусочка была при ней в этот вечер. Мне казалось, это важно.

Что же произошло? В антракте кузен слегка поддержал слабеющие силы в буфете и в начале второго действия собрался с мыслями настолько, что пожелал уяснить, о чем, собственно, речь в пьесе. Это ему не удалось, и он осмелился было обратиться с вопросом к Тетушке, хотя знал, что она не одобряет разговоров во время спектакля, и тут… Тут обнаружилось, что Тетушки в ложе нет. Это было бы не удивительно, если бы она сидела возле выхода. С легкостью могу представить, как кузен, отведавший в буфете игристого вина, окончательно заснул и больше не реагировал на сердитые тычки локтем в бок, после чего разгневанная Тетушка оставила его одного и отправилась досматривать пьесу из ложи каких-нибудь знакомых. Но, по словам кузена, это было решительно невозможно, потому что Тетушка сидела впереди, а он сразу за ней, возле выхода, и она никак не могла проскользнуть мимо, не потревожив его, даже если бы он спал. А он, по его уверениям, все-таки не спал.

Пока он ошарашенно крутил головой, не понимая, что произошло, до его ушей вдруг донесся смутно знакомый голос… да не смутно, просто знакомый — Тетушкин! А доносился он со сцены, где своим чередом шла все та же бесконечная пьеса. Кузен передвинулся вперед, а затем и вовсе высунулся из ложи с риском свалиться вниз. Он готов был поклясться — да что там, он и клялся мне потом, что Тетушка неведомым образом оказалась там, прямо на сцене, в гуще событий... Пьеса, как он понял, была в героическом духе. Лихо закрученный сюжет грозил неминуемой гибелью какому-то недотепе, и героиня должна была спасти своего возлюбленного. Так вот этой героиней и была Тетушка! Совершенно точно она, и голос ее — как можно обознаться? И ее рост, и вообще… ну как есть она, ну вот разве что помоложе, конечно, и в другом костюме, как того требует пьеса, но она, несомненно она! Никогда еще кузен не смотрел спектакль в театре с таким неослабевающим интересом. Никогда еще он так не жалел о том, что не имеет привычки носить с собой маленький театральный бинокль. Сюжет развивался как ему полагалось, гнусный злодей был посрамлен и повержен, героиня с героем счастливо преодолели еще какие-то опасности, и наконец опустился занавес, а кузен, с непривычки совершенно обессиленный всем происходящим, тоже опустился на свое кресло…

И услышал недовольный голос Тетушки, которая выговаривала ему за то, что слишком высовывается из ложи, нарушая приличия и загораживая ей вид сцены. Как она опять оказалась на своем месте — он не мог взять в толк, а на его ошарашенные расспросы Тетушка заявила, что она все это время не вставала со своего кресла, это, совсем напротив, он вертелся волчком и вообще вел себя как молодой непоседливый пудель. Совершенно растерявшийся кузен все-таки сумел сообразить, что актеры сейчас выйдут раскланиваться с публикой. Стало быть, Тетушка должна… что должна? Снова оказаться там, среди них? И, значит, исчезнуть из ложи? Не может же она быть одновременно и тут, и там?

Но ничего такого не произошло. Тетушка вместе со всеми похлопала актерам, особенно тому, который играл вечно влипающего в неприятности героя. А героиня на поклоны так и не вышла, и никто этого словно бы не заметил. Кузен заикнулся было об этом, но Тетушка смерила его ледяным взглядом и отчеканила, что никакой героини тут и не было, и без нее на сцене страшная толчея, а если он проспал весь спектакль и видел во сне каких-то сомнительных женщин, то пусть оставит эти откровения при себе. И лишь слегка хлопнула его по руке мусочкой, решительно пресекая сумбурные возражения.

Близко зная своего кузена, я бы не усомнился, что он и вправду проспал весь этот утомительный спектакль. Ему это все запросто могло почудиться — как почудилось что-то невероятное старой Тетушкиной служанке. Пожалуй, два этих нелепых рассказа не задержались бы в моей памяти, если бы…

Если бы я и сам не мог кое-что рассказать вдобавок к ним.

Эти два загадочных случая произошли уже лично со мной. Первый — примерно в то же время, что странное приключение в театре.

Я уже перевелся в главное подразделение своей конторы и жил с Тетушкой в одном городе. Мы с ней даже подружились — если, конечно, можно это так назвать. Несмотря на мой более солидный возраст и уже вполне прочное положение в обществе, рядом с ней я по-прежнему чувствовал себя шалопаем-студентом. Впрочем, теперь мне это было даже приятно, и я, навещая Тетушку, чувствовал себя так, будто возвращаюсь под родительский кров, хотя родителей моих давно нет в живых и само это чувство отчего дома я уже позабыл. Позабыл, да вот вдруг и вспомнил.

Как-то раз безмятежным летним вечером я явился в гости без предупреждения — по-свойски, как это у нас уже было заведено. Тетушку я не застал, но она должна была вернуться к ужину, и служанка — та самая, от которой я узнал историю про грабителей на мосту, — предложила мне дождаться хозяйки. Я прошел в библиотеку, намереваясь порыться в Тетушкиных книгах — мне и это уже дозволялось, и попросил служанку принести мне туда что-нибудь выпить.

В библиотеке я взял с полки пару книжек, которые меня давно интересовали, и очень уютно устроился в огромном старом кресле, в котором даже Тетушка должна была ощущать себя хрупкой былинкой, а я так и вовсе утонул. Я уже намеревался приступить к чтению, когда обратил внимание на увесистый фолиант, развернувший свои пожелтелые страницы на краю стола, прямо у меня под носом. Медицинская энциклопедия. Знаю это издание, старинное, в свою пору революционное, но до сих пор не утратившее значения. Ага, вот и знакомые картинки, схема кровообращения… Заглянув в содержание, я ненароком упустил из пальцев страницу, на которой была открыта книга, и потерял то место, которое, по-видимому, заинтересовало тетушку. Кажется, там было что-то про пищеварительную систему… Странно, она никогда на это не жаловалась. Надо будет порасспросить, что ее беспокоит, я как раз знаю хорошего доктора.

Я осторожно закрыл энциклопедию, взялся за собственные книги и погрузился в чтение. Прошло не более нескольких минут, когда я вдруг услышал стремительные шаги в соседней комнате. Этот невинный звук заставил меня замереть и вжаться в кресло — увы, я не унаследовал от Тетушки ни ее решимости, ни мужества. Почему эти шаги так меня напугали? Да потому что я хорошо знал, что в соседнюю комнату можно попасть только из библиотеки. Дверь находилась прямо перед моими глазами, и никто не мог бы прошмыгнуть незамеченным, я ведь не мой легкомысленный пьяный кузен в тот вечер в театре… Значит, в соседней комнате все это время кто-то был, но ничем не выдавал своего присутствия? И кто же это такой, если Тетушка еще с утра ушла по делам, а в доме больше не души, не считая служанки внизу, на кухне? Воры, грабители?..

Все же испугаться по-настоящему я не успел и пребывал в недоумении лишь пару секунд. Шаги, тяжелые и решительные, на мгновение замерли, дверь соседней комнаты распахнулась… И перед моими глазами возникла Тетушка собственной персоной! Она быстро пересекла библиотеку, не заметив меня, и остановилась возле секретера. Возглас изумления и облегчения замер на моих губах, и я по примеру кузена задался вопросом — что со мной? Я пьян или я сплю и все это сон? За окном летняя жара едва уступила место легчайшей освежающей прохладе, напоенной запахами трав и цветов, а Тетушка — которой вообще не должно быть дома! — одета в теплый плащ на меху, и капюшон сполз на плечи, когда она досадливо дернула головой, звеня ключами от секретера, и я заметил, что в ее седеющих волосах блестят капли влаги, словно от растаявшего в тепле снега или инея. Нос и щеки порозовели, будто с мороза, и непослушные пальцы едва управляются с ключами. И до чего нелепо смотрится на этом наряде свисающая с ее локтя игривая мусочка, будто бы тоже припорошенная снегом… Или это бисер мерцает и переливается в косых лучах заходящего летнего солнца?

Пока я пытался перевести дыхание и сформулировать какой-нибудь вопрос или хотя бы поздороваться, чтобы обозначить свое присутствие, Тетушка щелкнула замком и откинула створку секретера. Пальцы ее в тепле словно бы снова обрели гибкость, и она принялась что-то передвигать и доставать из глубины шкафа. Присмотревшись, я понял, что это склянки, по-видимому, с лекарствами. Тетушка, что-то бормоча вполголоса, читала надписи на них, некоторые отставляла в сторону, другие складывала в мусочку, которая расстегнулась будто сама собой и послушно подставила ей свое шелковое нутро. Я снова набрал воздуха, чтобы промямлить запоздалое приветствие, — и снова не вымолвил ни слова, потеряв дар речи: в руках у Тетушки я разглядел пистолет. Небольшой, но, несомненно, совершенно настоящий пистолет, которого я никогда раньше у нее не видел… Да что значит не видел, я и вообразить не мог в руках Тетушки ничего опаснее столового ножа! Впрочем, она держала пистолет не более секунды, и почти тут же убрала его обратно в секретер, в какой-то, видимо, самый дальний потайной ящик за двумя замками. Потом подняла откидную дверцу, спрятала ключи, так же стремительно прошагала обратно и скрылась в соседней комнате, только склянки с лекарствами звякнули в мусочке, и меня слегка обдало ветерком от взметнувшегося края плаща.

Все это не заняло, я думаю, и минуты, я гораздо дольше потом сидел, осмысляя увиденное, и решился встать со своего кресла, лишь когда в библиотеку поднялась служанка с подносом. Я спросил, точно ли ее хозяйки сейчас нет дома, и она подтвердила, что Тетушка ушла еще утром и не возвращалась. Меня одолела совершенно детская робость, и я попросил ее задержаться, чтобы убрать что-то со стола, а сам тем временем заглянул в соседнюю комнату — в ней никого не было.

Я ушел, не дожидаясь ужина, и лег спать в этот вечер под теплым одеялом: несмотря на прекрасную погоду, меня потряхивал озноб, будто это не Тетушка, а я сам чудесным образом перенесся из летнего вечера туда, где снег и мороз… и кто знает, какие еще беды и испытания. Наверное, мне было бы легче, если бы я тогда заболел и мог списать все это на лихорадку. Но нет, утром я встал таким же здоровым и бодрым, каким был накануне, и ничто не беспокоило меня, кроме вопросов, которые я так и не осмелился задать Тетушке — ни тогда, ни в течение еще многих-многих лет после этого. В каком холодном краю она побывала в тот день? Как могла перенестись туда из своего дома? О чем она думала, взвешивая в руке пистолет? Кому предназначались лекарства… и помогли ли они?

Второй случай, пожалуй, менее странен, а все-таки и его я не могу выбросить из головы. Вскоре я уехал из города, потом женился и увиделся с Тетушкой только на своей свадьбе. Все эти удивительные происшествия не то чтобы забылись, но как-то сгладились под грузом разных житейских забот, тревог и радостей. С Тетушкой я в последующие годы встречался редко, но знал из переписки и от общих знакомых, что она ведет все ту же спокойную размеренную жизнь, и даже никаких странных случаев больше не происходило… Впрочем, возможно, что слухи о них до меня просто не доходили, а сам я ни о чем таком не расспрашивал.

Мусочку, мой странный подарок, Тетушка продолжала всюду носить с собой, и никого это уже не удивляло. Мало ли какие причуды могут быть у пожилой одинокой женщины?

Но кое-что было все же немного удивительно. Годы шли, дети наши подрастали — ничто не дает такого ощущения скоротечности времени, как растущие дети, сам я отяжелел, обзавелся приличествующими возрасту недомоганиями и лысиной, а Тетушка была все так же бодра. Ну да она ведь всегда отличалась крепким здоровьем, и я искренне радовался ее отрадному для глаз долголетию.

Однажды зимой семейство уговорило меня поехать в живописное горное местечко, где собирались любители покататься на санках и на лыжах. Сам я не был охотником до таких развлечений, но меня манила возможность посидеть со стаканом горячего вина у камина в местном трактире, с веселым ужасом выслушивая рассказы молодежи об их спортивных подвигах (большей частью, полагаю, вымышленных). Правда, время от времени жена заставляла меня покидать насиженное место у огня, чтобы сопровождать нашу старшую дочь в лыжных походах, но мы обычно не уходили далеко и вскоре возвращались, причем лыж и лыжных палок у нас неизменно оказывалось меньше, чем было в начале пути.

Так произошло и в тот вечер. Мы бодро шагали по плотно утоптанному снегу в сторону трактира, предвкушая горячий обед и придумывая оправдания своему слишком скорому возвращению. Навстречу нам двигалась веселая компания — все румяные, все воодушевленные жаждой приключений, от которых мы только что так бесславно сбежали. С некоторыми я был знаком, другие, видимо, прибыли в городок недавно. Среди них выделялась одна девушка или молодая женщина, высокая, с тонкой талией, и даже тяжелое зимнее пальто не скрадывало точность и стремительность ее движений. Темные волосы собраны в узел на затылке, а вот распустить их по ветру — и явится на фоне снега и неба сияющая и грозная древняя богиня. Странная мысль, но, по-моему, многие думали о том же, то и дело невольно поглядывая на рослую красавицу. Она рассеянно кивнула и улыбнулась на мое приветствие и прошагала мимо, продолжая разговор со спутником, тоже весьма видным молодым человеком, хотя и пониже ее ростом. Я услышал ее голос — и другая удивительная мысль начисто вымела из моей головы дурацкое сравнение с сияющей богиней.

Мне всегда доставляло удовольствие наблюдать за чертами внешнего сходства у членов одной семьи. Возможностей для сравнения у меня было предостаточно, при таком-то обилии родственников, пусть и не самых близких. Но еще удивительнее, чем причудливая игра природы в чертах лица или фигуры, родственное сходство голосов. Бывает, вздрогнешь, несмотря на привычку, когда беспутный кузен вдруг заговорит с тобой голосом строгого дядюшки, или когда, услышав оклик, не сразу поймешь, кто тебя зовет — мать или дочь, и только потом вспомнишь, что матери уже год как нет на свете.

Я сразу узнал прекрасно знакомый мне голос, который слышал много раз, и так же мгновенно узнал этот заразительный смех. Компания проследовала мимо, и я, обернувшись им вслед, увидел ровно то, что и ожидал увидеть, хотя трудно было поверить собственным глазам — на боку высокой девушки качалась и подпрыгивала в такт шагам смешная черная штучка вроде кошелька на веревочке. Тетушкина мусочка. Еще никогда она не выглядела так нелепо и неуместно. И еще никогда, кажется, ее глазки-бусины не сияли так весело, будто подмигивая мне.

Может быть, и в этом нет ничего удивительного. В конце концов, мы ведь не знаем, была ли эта мусочка единственной на свете или у нее имелась сестра-близнец. Да и мало ли кто на кого похож лицом и голосом — родни у меня, как я уже сказал, много, не сразу и перечтешь. Что ж, все может быть.

Когда мы встретились с Тетушкой в следующий раз, мне и в голову не пришло спросить ее о мусочке, хотя вопросов накопилось немало и мне почему-то казалось, что если я спрошу напрямую, она ответит. Но нам тогда было не до того.

А встретились мы в том же горном местечке, только уже летом и совсем по другому поводу. Мы все тогда беспокоились о здоровье Булочки — это еще одна из Тетушкиных не то племянниц, не то внучек, она окончательно бросила попытки разобраться, кто кем ей приходится. Булочка болела уже несколько лет, ей становилось все хуже, и была она уже похожа не на булочку, как раньше, а на тощий серый хлебец, усыхавший день ото дня. Она была всего на несколько лет старше нашей дочери, немного напоминала ее чертами лица, и я малодушно сбегал, не в силах спокойно наблюдать за ее угасанием. Жена была мужественнее меня и проводила с Булочкой много времени, неукоснительно соблюдая все предписания доктора. Но ничего не помогало — ни горный воздух, ни целебное молоко здешних коров, ни приторный и душистый настой из двадцати трех местных трав.

Тетушка в письмах спрашивала, как дела, а мы не знали, что ей ответить. И тогда она приехала сама.

Она посидела у Булочки, даже, кажется, чем-то развеселила ее, потом дала распоряжения насчет обеда, а потом захотела подняться на гору, поглядеть на местную достопримечательность — водопад. Водопад был самый обычный, как десятки других водопадов, да и все виды в окрестностях этого славного городка теперь казались мне зловещими и неприятными, будто были отравлены предчувствием неминуемой и такой несправедливой смерти. Но я, лысый и пузатый, по-прежнему не осмеливался перечить Тетушке и покорно потащился за ней в гору. Когда мы добрались до водопада и замерли, наслаждаясь прохладной водяной пылью, висевшей в воздухе, у меня от напряжения дрожали коленки и пот заливал глаза. А Тетушка даже не запыхалась.

Я думал, она останется хотя бы на несколько дней, в ее присутствии нам всем было спокойнее, но она уехала рано утром.

Потом мы узнали, что она умерла в тот же вечер. Поужинала как обычно, ни на шаг не отступив от расписания, потом ушла к себе. Наутро ее нашли на аккуратно застеленной кровати — спокойную, величественную и бездыханную. Ей было уже немало лет, и все-таки мы все подсознательно ожидали, что она будет с нами всегда.

А Булочка с того вечера стремительно пошла на поправку. Через три дня ее было не узнать, и просто не верилось, что совсем недавно мы опасались за ее жизнь. Прошло еще некоторое время, и мы убедились, что это улучшение — не жестокая шутка природы, а подлинное выздоровление.

Осенью Булочка поправилась настолько, что вернулась к обычной жизни. Как-то раз она заглянула к нам, чтобы вместе ехать в театр, и пока мы болтали в прихожей, поджидая остальных, я вдруг заметил в ее руках Тетушкину мусочку. Проследив за моим взглядом, Булочка кивнула и ласково погладила мусочку, словно кошку.

— Это мне Тетушка подарила. Перед самой смертью. Ну, когда приезжала, помните? Я еще так удивилась, говорю: «Ну куда мне?» Она говорит: «Как это куда? В театр ходить, визиты делать!» Я как давай смеяться, так смеялась, остановиться не могла, у меня кашель начался, еле она меня отпоила сиропом. А потом, когда вы с ней ушли смотреть водопад, я как давай рыдать. Так рыдала, что служанка прибежала снизу. Я ее перед этим побранила за грубость, она мне что-то ответила, и вот она подумала, я из-за этого… А я из-за Тетушкиной сумочки. Потому что — ну какая мне сумочка, какие театры с визитами? И вот я наревелась, заснула, а утром проснулась — и будто не было никакой болезни, и мне сразу захотелось в театр и с визитами… Вот ведь, думаю, надо же, как она угадала! И память от нее осталась. Теперь так всегда с ней и хожу.

Она снова погладила мусочку, и та хитро блеснула своими глазками-бусинами.