Море волнуется раз (гет)

Беги, малыш, сквозь время, в объятья матери упади, да под крыло уютное залезь, дабы ощутить любовь, безграничную и тёплую, словно молоко парное.

Молодая женщина, разложив вокруг кучу резиновых уточек и собачек, посмеивалась, взбивая руками лёгкую и пушистую мыльную пену. Звонкий смех наполнял небольшую ванную комнату, отскакивая от стен, покрытых старой плиткой, подобно перезвону колокольчиков. Маленькие пальчики подхватывали пузырьки, чтобы бросить комочек в стену или возложить на голову, имитируя смешные причёски. Мама пощипывала пальцами пухлые щёчки сына, щекотала под руками, поднимала брызги пены и воды, не боясь затопить соседей снизу.

Одежда давно промокла, но веселье и не думало заканчиваться, переходя в морские бои резиновыми зверятами. Мокрые светлые волосы ребёнка облепили его розовое лицо, лезли в глаза, но всё это не мешало серым глазам блестеть от радости.

— Мася, давай вылезать, поиграли и хватит, — мама достала махровое пушистое полотенце, чтобы замотать в него сына, уже готового, вставшего на ножки и держащегося маленькими ручками за мокрую стену.

Он протянул руки к маме, чтобы его замотали, словно младенца, и понесли в комнату обтереть.

— Мама, а уточек? — наивно-грустно отозвался ребёнок, когда его понесли, разморённого тёплой водой, в комнату.

— Уточек я позже принесу, ты же подождёшь?

— Хотя бы одну, ма-ам, — жалобно замяукал ребёнок, сжимая в кулачке прядь русых волос матери.

Женщина вздохнула, вернулась в ванную и достала одну из уточек, чтобы вручить радостному сыну.

— Больше ничего, Максим? — уже строго спросила она.

— Споёшь мне? Очень-очень хочу, — серые глаза блеснули в полумраке детской, отразив свет ночника, который сверкал морскими образами на обоях, потолке и полу, путаясь в мягких простынях на расстеленной кровати с фигурками рыб и ракушек.

— Конечно, мой морской котик, — шепнула мать.

В тёплой пижаме, завёрнутый в плотное одеяло, сопел ребёнок, убаюканный любимым маминым голосом, выводящим уже третью по счёту колыбельную.

— Спи, мой котик, — мать нагнулась и поцеловала выглядывающую светлую макушку.

* * *

— Аня... Анечка, пять дней. Я понимаю, горе… Прими мои соболезнования, — мужчина как-то виновато посмотрел на женщину, постаревшую лет на десять, хотя по паспорту ей и двадцати семи не было.

Длинные волосы потускнели и были собраны в низкий хвост цвета блеклой соломы; в глазах, которые раньше сверкали топазами, теперь лишь серел дым удручённости и пережитого страха. Синяки собрали множество оттенков под глазами, говоря о недосыпе, а краснота век придавала молодой вроде бы особе совсем болезненный вид. Руки ветхими палками висели вдоль сгорбленного тела.

Анна ничего не ответила, лишь кивнула и вышла вон из кабинета начальника, чтобы забрать сумку и заняться тем, чем никогда не думала, что будет заниматься, — подготовкой к похоронам.

* * *

Они шли, держа друг друга за руки, ловя снежинки языками, улыбаясь тому, что удалось купить к Новому году продуктов на праздничный стол, и сейчас Аня с сыном вернутся домой, будут отогреваться и готовить праздничные салаты, запекать сочную курицу.

Мороз пощипывал носы и щёки, заставляя краснеть и кутаться в шарфы и воротники. Максим отпустил мамину руку и побежал вперёд, чтобы собрать горсть редкого снега и метнуть комок куда-то в сторону.

— Мам, а рыбки не мёрзнут в воде? — Максим остановился у кованого ограждения, а там, внизу, плескалось и вздымалось ледяными волнами море.

— Нет, котик, они же холоднокровные, — улыбнулась женщина, промёрзшими пальцами поудобнее перехватывая пакет.

Мальчик насупился, вглядываясь в чёрную даль, которая сливалась на горизонте с серым небом, превращаясь в чёрно-белую пелену, как в старом фильме.

— Мам, а рыбки живут в домиках? — снова подбежал Максим к маме, хватаясь мокрой варежкой за её свободную руку.

— Только некоторые. В кораллах или морских водорослях, — улыбнулась Анна, тоже обратив внимание на чёрные неспокойные воды.

Мальчик вновь задумался, смешно выпятив нижнюю губу. Снегопад стал сильнее, орошая снежинками всё больше пространства вокруг, образовывая сугробы, забираясь холодным ветром под одежду.

Мама и сын прибавили шаг, поскальзываясь на замёрзшем асфальте, стараясь не упасть.

Пахло елью и мандаринами, близился праздник.

* * *

Холодное тело мальчика не выглядело мёртвым — словно спокойный размеренный сон сморил малыша. Маленький гробик, в котором лежал Максимка, — будто для куклы, но никак не для человека. Всё выглядело нереально и мистически отдалённо: моргнёшь — и весёлый голосок позовёт маму на кухню — пить горячий чай и спрашивать обо всём на свете.

Анна смотрела пустым взглядом перед собой, не проронив ни слезинки. В её голове её мальчик всё ещё держал маму за два пальца, указательный и средний, сжимая, боясь потеряться. В её воспоминаниях они сидели в темноте, накрывшись покрывалом, чтобы отгородиться от мира — того, где надо заплатить за свет, но мама не смогла — включили фонарик, показывая друг другу театр теней. В мечтах осунувшейся женщины её малыш стал таким взрослым и красивым, с шапкой светлых волос, ровным разворотом плеч и по-детски сверкающими глазами. Но реальность тут, в этой душной комнате, наполненной воем каких-то странных людей, садящихся рядом с безутешной матерью, которая просто не могла поверить, что её мальчик, её Максимка, её Масичка больше не засмеётся, не возьмёт её за руку и не скажет: «Мама».

Пришло осознание, и её глаза, и без того красные и наполненные тоской, расширились, словно в них на миг появился просвет, зрачки заполнили почти всю радужку.

— Максимка! — Аня бросилась к гробу, который уже хотели закрывать и заколачивать, но женщина сделать этого не дала, вцепившись ногтями в дерево, вгоняя под них занозы.

Мать завыла, как раненый зверь. Слёзы крупными каплями стекали по лицу, падая на мертвенно-холодную кожу ребенка. Люди стыдливо отворачивались, смотрели куда-то в сторону, но не на убитую горем женщину, раскачивающуюся у гроба с жуткими завываниями, трясущимися пальцами поглаживающую белые щеки мальчика, путаясь в сухих светлых локонах на голове и моля всех богов вернуть дитя.

— Анюта, вставай, хватит! Аня! — женщина вцепилась мёртвой хваткой в предплечья рыдающей матери, оттаскивая ту назад.

Анна брыкалась и ворочалась, готова была уже кусаться и царапаться, но Света — та, что схватила, — держала крепко и не отпускала.

— Аня, поплачь, поплачь, Аня, — Света ткнула носом в своё плечо вздрагивающую молодую женщину, поглаживая по волосам и спине, раскачиваясь из стороны в сторону, и помахала при этом свободной рукой остальным, чтобы те уже закрыли гроб и засыпали могилу.

Дни слились в один огромный ком. Пяти дней было недостаточно для безутешной матери, каждый цвет потерял насыщенность. Она не смогла выйти на работу. Сначала начальник терпел отсутствие своего бухгалтера. Терпел ещё неделю, но работа есть работа, считал мужчина, и в итоге Анну Андреевну уволили, выплатив все неустойки, больничные и неотгулянные отпуска.

Света приходила, открывала незапертую дверь, чтобы обнаружить подругу с бутылкой какого-нибудь алкоголя в руках, отцепляла холодные пальцы и укладывала спать бездвижное тело. Дни сменялись неделями, недели — месяцами. Светлана перестала узнавать русую бойкую подругу, которая сама же выставила нерадивого папашу за дверь, выкинув все его манатки в окно, как в какой-нибудь дешёвой мелодраме. Света, которая завидовала богатой золотой косе подруги, не могла поверить, что от густой шевелюры остались лишь жидкие волоски. Сердце болело при виде того, как жизнерадостная и весёлая Аня превращалась в призрака, постепенно погружаясь в своё горе.

— Света, останься сегодня у меня… Пожалуйста, — разлепив веки, зашептала женщина, смотря куда-то в потолок.

Подруга удивлённо посмотрела на несчастную. Но кивнула.

— Света, за что Бог так несправедлив? За что он так со мной? — уткнулась носом в ладони Аня, размазывая сопли и слёзы по лицу.

— Аня, ну хватит уже, ты должна жить… А ну отдай! — Света выхватила бутылку из костлявых рук и встала с места.

— Отдай обратно! Мне… я… Мне надо! — повысила голос Анна, потянувшись за мнимым успокоительным.

— Аня, хватит уже! Ты должна возвращаться! Я не могу уже! Пойми, у меня тоже своя жизнь. Я знаю, тебе больно, тяжело, но я не нянька! Тем более, когда ты столько пьёшь! Я не хочу за тобой смотреть, как за маленьким ребенком! Посмотри, во что ты превратилась! Я уже и о благодарности не говорю! — Света подняла руки, а затем упёрла их в бока.

Но просвета в глазах подруги так и не случилось, она лишь на секунду прикрыла их и посмотрела исподлобья.

— Отдай бутылку и уходи, — злобный шёпот разнёсся по комнате.

— Что? — не поверила своим ушам Света.

— Забыла сказать… «Спасибо». А теперь верни мой коньяк и возвращайся к своей жизни, я не просила за мной присматривать! — уже настойчивее прохрипела Аня.

— Да и пожалуйста, хоть сдохни тут в своём горе! — Света бросила бутылку на пол. Та лишь глухо ударилась о ковёр, и янтарная жидкость полилась на пол.

Злые слёзы собрались в карих глазах подруги. Развернувшись, Света помчалась вон из квартиры.

Аня не смотрела вслед удалявшейся фигуре, вновь и вновь прогоняя в уме последнюю брошенную фразу, и наблюдала, как из горла бутылки вытекает яд, который давно смешался с её кровью.

Женщина встала на подламывающиеся ноги, подняла бутылку и сделала большой глоток. Жидкость обожгла горло, разлилась по пищеводу, смешиваясь с кислотой желудка, раздражая его. Он пустовал, потому что Аня практически не ела. Конечно, это сказалось на пищеварении, заставляя сломленную женщину вновь и вновь сдавленно изливать в унитаз всё выпитое, чтобы снова наполнить себя спасительным забытьем. Квартира наполнилась смесью отвратительных запахов, там больше не было давнего аромата корицы или ванили — когда-то Аня любила печь печенье или кексы. Обои потускнели, словно вобрав в себя атмосферу уныния квартиры, как и потрескавшийся потолок, который раньше никак не влиял на настроение молодой уже-не-матери, у которой попросту не было средств его починить. Грязь и пыль, ветхость и старость, уныние и серость — всё, что можно сказать о месте, когда-то наполненном радостью и звонким смехом.

— Да пошло оно всё к чёрту! — взвыла Анна, опрокидывая письменный стол с кучей бумаг.

В окно вылетела статуэтка ангелочка, с полки посыпались книги о водном мире и его обитателях. Тряпки полетели по комнате, покидая уютные полки шкафа. Разбитая посуда украсила своими осколками деревянный пол. Хаос и вакханалия господствовали сейчас, став воплощением всего выпущенного наружу гнева и злобы молодой женщины, ненависти и отчаяния, жгучего чувства несправедливости.

Крики утихли, буря прошла, но боль никуда не делась, всё ещё зияя кровавой дырой в сердце. Аня снова взвыла, обращаясь к потолку:

— Господи, ну почему его? Почему моего мальчика?! Лучше бы я умерла!

Она упала на пол, прямо на груду разбитой посуды, не заботясь о том, что осколки впивались в кожу, оставляя царапины. Заплакала горько, громко, как в последний раз, как в день похорон. Плевать ей было на соседей, которые уже стучали по трубам, потому что на часах два часа ночи. И плевать было на холод, который нёс с собой осенний ветер из разбитого окна.

Света больше не вернётся — не после сказанных слов. Да и утешение — это не для неё: совесть велела подруге присматривать за одинокой Аней, у которой кроме сына не было никого.

* * *

Море плескалось у ног, поднимая свои холодные языки к пальцам. Волны вздымались, облизывая острые камни, ласкались своими пенными боками, желая утащить в море всё, до чего дотянутся.

Аня посмотрела в чёрное небо, отпила коньяка из почти пустой бутылки, морщась от крепости напитка. Ветер завывал между скал, подгоняя жертву к краю. Один лишь шаг — и боль утихнет.

— Мамочка, а почему небо голубое?

— Потому что слоны из хоботов водой покрасили.

— Мам, а почему море солёное?

— Это рыбки иногда плачут.

— Мама…

Аня до красных кругов перед глазами сжала веки, вновь возвращаясь к звонкому голоску и тёплым маленьким ручкам. Бутылка полетела в океан, разбившись где-то внизу на множество осколков, волны с удовольствием слизали подачку, одарив женщину брызгами. Взгляд потускневших топазов смотрел вниз в бездну, надеясь услышать ответ, хоть какой-то знак... Но бездна молчала.

— Мой котик, мама не может без тебя, — прошептала Анна, и хотела уже шагнуть в пропасть, но жуткий рёв раздался над камнями, взмывая над водой. Словно раненый зверь, где-то заверещало, запищало, заглохло на миг и раздалось снова.

Аня оторопело огляделась, даже слегка раздражаясь, что её отвлекли от такого важного решения.

Снова лишь шум вздымающихся волн над скалами, словно и не было рёва.

— Всё, теперь точно, — решительно заявила отчаявшаяся женщина.

Снова крик взмыл в небо, поднимая пену. Не показалось, точно не показалось. Анна дёрнулась, алкоголь выветрился моментально. Крик сменился стоном, глухим, рычащим.

Аня пошла на звук, скорее чтобы высказать откуда-то взявшееся недовольство: у неё тут размышления, шаг в неизвестность, хотела с сыном наконец-то встретиться, а кто-то именно сейчас покричать захотел.

Стон повторился, в самом низу, за скалой. Аня свернула и, обогнув высокий камень, встретилась со взглядом серых глаз.

— Максим? — внезапно имя сына возникло в голове, как только Аня увидела глаза с серебряным отливом.

Вот только принадлежали они никак не маленькому мальчику, а парню, даже взрослому мужчине.

Неизвестный испугался, лицо его вытянулось, бледная кожа сверкнула в лунном свете. Мужчина метнулся в сторону воды, и Аня отчего-то испугалась, что он сейчас разобьётся.

— Стой! Куда?! — она дёрнулась вперёд.

Но мужчина не смог никуда деться — глухо взвыв, он белым камнем рухнул в воду, мокрая пакля чёрных волос тряпкой накрыла бездвижное тело.

Аня, осторожно перебирая ногами, двинулась вперёд. Мысли о шаге в неизвестность ушли на второй план.

— Пьяный, наверное, — женщина вытянула шею, высматривая человека. Мужчина не двигался, половина тела была в воде, скрытая пеной и тёмными волнами.

«Точно пьяный».

Помогать алкоголику не хотелось, но при воспоминании о своём горе в сердце будто вонзилась игла.

«Вдруг с ним тоже что-то такое произошло?».

Анна снова повернулась и, не стесняясь, присела рядом на корточки, пытаясь в темноте разглядеть страдальца. Редкий свет луны почти не мог выхватить очертания совсем бледной, даже белой, безволосой кожи, сверкающей каплями воды. Паклю волос на самом деле было сложно и волосами назвать — странные нити, словно множество усов сома какого-нибудь или морской рыбки — чёрные, как углём намазанные. Аня посмотрела вниз и застыла. Кромка чешуи покрывала пояс и уходила куда-то вниз, исчезая в темноте воды. А вокруг, как вдруг оказалось, не море чернело, а кровь.

— Эй… — севшим голосом позвала женщина и, осторожно проведя по плечу рукой, брезгливо её отдёрнула: кожа оказалась склизкой и неприятно холодной. — Ты живой? Холодно же, простудишься.

Мужчина что-то простонал в песок и постарался поднять голову.

— Тихо-тихо, так, живой, значит, — Аня подтянула мужчину и перевернула, убрав пряди с лица, поёжившись в очередной раз от неприятных ощущений. — Как там тебя? Проснись! — сухие пальцы шлёпнули по бледным щекам. Женщина пока не вглядывалась в острые черты лица, полностью отдаваясь мысли о спасении странного мужчины, решившего поплавать в море осенью. — Я сейчас домой за сотовым, скорую вызову, живу недалеко. На берег давай вытащим тебя, а то всё себе там отморозишь, — Аня подхватила сильное тело подмышки и потащила.

Незнакомец взвыл, вцепившись пальцами в сырой песок. Крови стало больше, но Аня чётко понимала, что так оставлять нельзя, и снова осторожно потянула на себя, но, увидев вторую половину туловища, взвизгнула и разжала руки. Мужчина со стоном шлёпнулся на мягкий песок.

— Господи! — Аня прикрыла рот ладонью, проморгалась, но постаралась рассмотреть, что же там такое в действительности — всё было залито кровью. Взвизгнула снова.

В этот раз она увидела то, во что и поверить было невозможно. Отскочив от незнакомца, сжалась, подтянув ноги к груди, загнанным зверем разглядывая в тусклом свете луны этого монстра.

— Ты что за фигня такая?! — Анна горящими глазами пялилась на мужчину, совершенно не соображая, то ли это белочка, результат многодневного пьянства, то ли крыша поехала здесь и сейчас.

Начиная с места, где упругий живот переходил в косые мышцы, и где должен был, по сути, начинаться пах... его не было! Всё сплошь чешуя, длинный зеленовато-лазурный хвост, уходящий в кровавую воду. Чешуйки переливались, блестели мокрыми стразами. Где-то в районе бедра, как предположила Аня, огромный след от зубов, вырванный кусок мяса — вот из этой раны и сочилась кровь, пульсирующими рывками выбрасываемая в море.

Неизвестный приоткрыл глаза — совсем без ресниц. Сейчас они не казались такими живыми, как в первый раз, детскими, яркими. Мужчина протянул руку, Аня заметила между его пальцев перепонки, тонкой кожицей соединяющие фаланги. Что-то пробулькав, словно задыхаясь, существо вновь упало на песок, а чёрная пакля волос покрыла тело сверху.

Ане тяжко стало смотреть на страдания странного существа. Она видела, как оно пытается что-то сделать, но, видимо, страшная боль ему мешала.

— Может, тебя обратно в море надо, водяной? — женщина встала на четвереньки и осторожно подползла к нему.

Серые глаза вновь обратили взор на девушку.

— Умру, не выжить… умру, — прохрипел мужчина и снова отключился.

— Что ж ты за рыба-то такая странная? — мысли о самоубийстве давно вылетели из головы с последними парами алкоголя, оставляя после себя любопытство вперемешку со страхом. — И что мне делать? Не бросать же тебя вот так на берегу, помрёшь же… — в сердце больно кольнуло: действительно же может умереть, не от ран, так от переохлаждения.

Где-то вдалеке мигнул свет — береговая полиция. Рыщут, нет ли тонущих. Нельзя так оставлять: и найти могут, а там в лабораторию — препарируют, эксперименты ставить будут...

Аня живо вскочила и метнулась в сторону дома, где-то там была тележка. Главное, чтобы не помер по дороге, а, как лечить — выяснит позже.