Негодяи (гет)

Мелкая ревела. Надрывалась, невероятно растягивая рот, кривилась, захлебывалась в хрипах. У Денниса виски уже ломило от ее крика.

— Да сейчас, сейчас, — пробурчал он, готовя смесь. Он и рад был бы шевелиться побыстрее, но голова была как ватная, и ужасно хотелось спать, потому всю эту неделю он спал очень плохо. Папа велел ему всегда вставать, когда мелкая плачет; мог и прикрикнуть, если Деннис мешкал.

Чем громче мелкая кричала, тем сильнее хотелось бросить все и сбежать куда-нибудь, лишь бы побыть в тишине. Вместо этого Деннис наклонился над кроваткой и сунул соску мелкой в рот. Та обхватила бутылочку и принялась жадно сосать, глядя на Денниса распахнутыми голубыми глазами, как на великое чудо. В такие моменты она была забавной, хотя в остальном — некрасивой, даже противной. Руки и ноги скрюченные, нос острый, веки припухшие и без ресниц. Она все время пачкала пеленки, Деннису жутко надоело ее мыть и стирать потом все это. Его тошнило сначала, потом привык. Но все же до сих пор обидно, что именно так все и вышло.

Мамы больше нет. Она уехала в больницу десять дней назад, а вечером папа вернулся домой и сказал, что мама умерла. Мелкая вот родилась, а мама умерла почему-то. Будто так обязательно надо. А ведь мама была нужна Деннису и папе — ну а мелкая кому нужна, а? Деннис не спал ночью, даже когда мелкая молчала, потому что ревел в подушку: ужасно хотелось, чтобы мама снова оказалась рядом, подошла к его кровати, обняла, утром встретила завтраком. Везде были мамины вещи, Деннис часто прижимал к лицу ее домашнее платье, представляя, будто снова ее обнимает, и от этого было хорошо, но больно.

И папе тоже было плохо, наверное, потому что он все эти дни был очень грустный и молчал, даже не спрашивал, что Деннис будет сегодня есть. А к мелкой не подходил: должно быть, злился на нее за то, что умерла мама, а не она.

Деннис тоже злился, но ему и жалко было мелкую. Так что он к ней подходил, даже когда папа ему не приказывал. Да и мама, наверное, хотела бы, чтобы он мелкую не бросал.

...Мелкая причмокнула, выпустила бутылочку и задремала. Деннис довольно улыбнулся: спящей она ему тоже нравилась, такая серьезная. "Надо бы ей все-таки придумать имя". Жалко, с девчачьими именами у него плохо. Девчонки, кроме мамы, все такие противные, а назвать в честь мамы, наверное, папа не позволит.

Деннис тоскливо глянул за окно. Начало августа, так на улицу хочется, а ему сиди здесь. "Ну неужели что-то случится, если я ненадолго сбегаю искупаться?" Мелкая ведь не то, что ползать — даже переворачиваться не умела пока что. Стараясь не шуметь, он нашел ключи и выскользнул из дома.

Прохладный ветерок сразу освежил голову. Босых ног коснулась теплая и мягкая дорожная пыль. Деннис шел вприпрыжку, вертя головой по сторонам: он никому не признавался, но любил разглядывать цветы в палисадниках. Они были такие красочные и явно мягкие на ощупь, смотрел бы на них и смотрел. На кошек тоже. По дороге попалась одна, вылизывала двух котят. Сама такая пегая, толстая, как валик, а котята — один белый, шкурка розовая просвечивает сквозь шерсть, другой похож на шоколадное пирожное. Не проходить же, не погладив их всех. Мимо проходили знакомые мамы и папы, он не забывал здороваться.

Добежав до речки, Деннис торопливо разделся и радостно кинулся в воду. Она цветет, правда, и воняет, но там, где нет ряски, дно прямо золотое, и вода кажется золотой. А как шумно можно бултыхаться — так, чтобы брызги летели! Деннис представил себя дельфином и радостно нырнул, стараясь плюхнуть погромче.

Жаль, нет здесь Бобби и Ленни. Будто сто лет их не видел. Бобби уехал на лето к бабушке с дедушкой, а Ленни родители почему-то не пускают к Деннису, раз у того мама умерла. Что за дураки? Деннис подружился бы еще с кем-нибудь, но из-за мелкой не выходил из дома.

...Вынырнув, Деннис оглянулся по сторонам. Ему хотелось побыть еще здесь, в теплой воде, в тишине. "Ведь ничего не случится, если я поплаваю еще немного?" К тому же пальцами ног он нащупал что-то... Ракушки! Он вытащил одну и заметил, что к реке кто-то спускается. Ленни? Точно, его алая кепка.

— Привет! Иди сюда! — замахал приятелю Деннис. — Тут ракушки есть!

Ленни никогда не приходилось звать дважды.

...Часа полтора спустя мальчишки, с мокрыми волосами, довольные и немного утомленные, вместе шагали обратно. Ракушки они закопали в песке под ивой, место обозначили длинной палкой; туда же Ленни положил приобретенные в последнее время — мертвую бабочку-махаона и значок участника летних сборов. Вечером друг обещал прийти и проверить клад.

Вот и дом показался — как же жаль, что мама больше не ждет там, на кухне!

Вздохнув, Деннис подошел к двери. Он здорово отдохнул и уже куда благодушнее думал о том, что придется снова безвылазно торчать с мелкой. Но кажется, она стала умнее ли просто была сегодня в хорошем настроении: в доме, когда Деннис вошел, стояла полная тишина. Тикали часы, пищал одинокий комар, капала вода на кухне, но мелкая молчала.

Деннис глянул на часы: ничего себе, загулялся! Давно перевалило за полдень. Обычно к этому времени мелкая успевала проголодаться, да и пеленки промочить. Может, ей такой хороший сон снится, что просыпаться лень? "Может, ей снится мама?"

Деннис был голоден, как сто волков, так что сначала пробежал на кухню. Нехотя вымыл руки — только в память о маме, ей бы это понравилось — сделал большой бутерброд с колбасой и маринованным огурцом — ну, вредно, но вкусно же — отыскал завалявшийся слоеный язычок. Умяв все, почувствовал, что совершенно счастлив. Через час по телевизору будет новая серия про наездника Чака, а пока... "Пока можно и мелкую проверить".

Девчонка, точно, лежала тихо. Деннис решил было уйти, не будить ее, но что-то ему не понравилось. Что-то было необычное сейчас, что-то не то. Она всегда спала... По-другому. Все же чуть-чуть шевелилась, чуть-чуть было слышно ее дыхание. А сейчас — ничего, кроме тиканья часов.

Деннис подошел ближе. Ему стало не по себе: лицо мелкой было бледное, даже желтоватое — не такое, как утром. И совсем неподвижное. "Может, заболела?" Он дотронулся до нее. Она не шевельнулась. Щека у нее была холодная, как ледышка.

Деннису стало страшно, прямо стиснулось все в груди, и в горле встал ком. Он пулей выбежал з дома. Надо было постучаться к соседям, может, дома хоть кто-то, кто может сказать, что с сестрой.

Дома оказалась старая миссис Корнфлау. И хотя ходила она уже, как черепаха, но тут бросилась с Деннисом со всех ног.Увидев мелкую, только охнула. Тоже потрогала ей лицо, попросила зеркало. А потом по телефону вызывала врача, сказав тому: "У Барнвеллов девочка умерла".

Когда Деннис это услышал, у него схватило живот от ужаса. Получается, мелкой теперь нет? Вот как мамы? И они с папой совсем одни?

Но ведь папа же велел ему никуда не уходить! Что Деннис теперь скажет? Он даже не знает, почему умерла мелкая, потому что не видел ничего. Может, он бы ей мог помочь? Или позвать кого-то на помощь? Получается, он ее бросил, значит, это он виноват, что она умерла?

"Я убийца?"

Миссис Корнфлау позвонила и папе на работу, и Деннису казалось, что папа очень-очень долго не приходил. Может, время сильно растянулось, потому что от страха тошнило, и мальчик сам не мог понять, чего боялся больше: ремня за непослушание — ведь придется рассказать, что он ушел без спросу! — или того, что папа возненавидит его, потому что Деннис теперь преступник. Он старался не плакать при миссис Корнфлау и докторе Эйвери — но слезы то и дело набегали на глаза, и нос давно тек. "А мама? Мама бы тоже меня теперь возненавидела? Ведь она любила мелкую, столько мне про нее хорошего говорила, пока ходила с животом..."

Вот повернулся ключ в замке. Деннис невольно вжал голову в плечи и зажмурился. Так и сидел, слушая шаги, голоса — пока его не тряхнули за плечо, и папин голос строго не спросил:

— Что случилось?

Деннис, не открывая глаз, стал рассказывать. Замолчав, он сам не знал, чего ждать, но... ничего не произошло. Папа поблагодарил доктора и миссис Корнфлау, а потом стал звонить в похоронное бюро. Он даже внимания не обратил, когда Деннис тихонечко проскользнул в свою комнату.

Там он соскользнул на пол и долго сидел. Долго копившиеся слезы как будто высохли. Он слышал, как в дом заходили еще какие-то люди — наверное, забрать сестру. Проголодавшись, он решился выглянуть — папа, в одиночестве сидевший в гостиной, не обратил на него внимания. Тогда Деннис обрадовался этому. Но когда вечером он пришел к папе пожелать спокойной ночи, а тот посмотрел на него и молча отвернулся, Деннис понял, что теперь все будет иначе — и все будет плохо. Потому что это Деннис виноват, что мелкая умерла, и папа этого никогда не забудет.

Два года спустя.

Энид Фрост с омерзением рассматривала стоящих перед ней мальчишек. Одиннадцать лет, скоро закончат первый класс. Загнали одноклассницу, толстую пугливую девочку, в угол и принялись щекотать. Она кричала и пыталась отбиваться, а они только хохотали. Сейчас на лицах обоих — долговязого, с растрепанными русыми лохмами, Барнвелла и маленького смуглого Вега — читалась только досада, что им помешали. Да еще скука оттого, что придется выслушивать выговор. "Какие все же бездушные создания".

— Вы можете мне объяснить, почему это сделали?

Мальчишки долго переглядывались, Энид ждала. Если сейчас начнут ныть, просить прощения — еще не все потеряно: значит, хотя умом понимают, что поступают плохо. Однако вместо этого Деннис Барнвелл, почесав ногу об ногу, заявил:

— Стайлз смешная.

— Что ты нашел в ней смешного? Я вот ничего смешного не вижу. Хорошая девочка, прилежная, спокойная, в отличие от вас обоих. Может, за это вы ее и ненавидите?

Энид, проработав в школе пять лет, успела заметить, какую ненависть вызывает в детях трудолюбие и послушание их товарищей.

— Ну... Да, она зануда. И еще она жирная, как поросенок. Я подумал, если ее пощекотать, она завизжит и будет похожа на поросенка еще больше.

Энид с трудом подавила приступ ярости. Таких подонков ей еще не встречалось. Захотелось немедленно схватить мальчишку, встряхнуть и надавать пощечин. Как жаль, что сейчас так делать с чужими детьми, даже самыми мерзкими отродьями, нельзя.

— То есть ты приравнял ее к свинье? Ты не считаешь ее человеком? — Энид выдержала паузу, но мальчишка не ответил ничего. — А каково тому, кого не считают человеком, ты понимаешь? Сам хотел бы оказаться на ее месте?

Барнвелл еще немного подумал:

— Но ведь я не жирный, не смешной, и я парень. Я и врезать могу.

— А с теми, кто не может врезать, дозволено поступать, как угодно? Если ты кому-то не сможешь врезать, он может тебя избить?

— Но ведь так и бывает, — ответил Барнвелл после новой паузы.

— А это правильно, по-твоему?

В их возрасте этот вопрос обычно сбивал с толку. Так вышло и теперь: Барнвелл ничего не ответил, а Ленни Вега захныкал:

— Простите, пожалуйста, мы больше не будем!

— Вы извиняетесь передо мной? А разве вы меня обидели? Разве вы меня за человека не посчитали?

— Да это просто шутка была, — пробормотал Деннис.

— Ты сам мне сказал, что считаешь Дебору Стайлз свиньей, а не человеком, и готов издеваться над ней. Просто потому, что она толстая и старательная. Это не шутка. Это жестокость и высокомерие. Ты понимаешь, насколько ты плохой мальчик?

Барнвелл сдавленно пробормотал:

— Я не плохой.

— Думаю, твой отец будет другого мнения на этот счет. Я вызываю его в школу. Ты просто ужасен, я не понимаю, почему тебя тут держат. Мало того, что ты прогуливаешь занятия, а если приходишь, то считаешь ворон, мало того, что ты не готовишь домашнюю работу, что постоянно хулиганишь, так ты еще и смеешь обижать хороших детей! Да ты глаз не должен поднимать в присутствии таких, как Дебора! А то, что ты оцениваешь людей по внешности, говорит о том, что у тебя совершенно уродливая душа!

Барнвелл стоял весь красный и часто дышал, явно подавляя слезы. Его не интересовал собственный моральный облик: мальчишка думал только о том, как бы не разреветься, когда ругают, неважно, за дело или нет. До страданий Деборы ему тоже дела не было.

— Вы оба сейчас немедленно извинитесь перед Деборой. Перед всем классом и в моем присутствии!

...Если Деннис Барнвелл вызывал у Энид отвращение, то его отец, напротив, казался — она не так давно решилась признаться в этом себе — идеалом мужчины. Да, кряжистый, с приплюснутым носом и глазами, странно светлыми для смуглого лица, он вовсе не был красив. Но он был воплощением порядочного человека: трудолюбивый, но не амбициозный, трезвый, живший совершенно целомудренно после смерти жены (в маленьком городке ничего ведь не скроешь). А особенно Энид нравилось, насколько он ценил нравственные нормы.

Мистер Барнвелл не любил своего сына, она сразу это поняла — не любил именно за то, что тот рос дурным мальчишкой. Он и не думал, как другие родители, выгораживать маленького негодяя и тем более обвинять учителей. Он понимал: человек с малых лет несет ответственность за свой выбор. И этот выбор показывает, каково сердце человека.

Сейчас, когда границы морали могли начать размываться, когда то и дело возникали группы всяких бесстыдников, пропагандирующих разврат, когда все чаще воображали, что детей надо защищать от взрослых, встретить единомышленника было особенно приятно.

А кроме того... В этом признаться себе было еще труднее, но Энид покорила галантность мистера Барнвелла. Хотя Энид выглядела, как белокурая куколка, она всегда вызывала одинаковое отторжение у юнцов и зрелых мужчин. Она быстро поняла, что они ненавидят чистоту, скромность, целомудрие и вообще строгость в соблюдении нравственных норм. Но изменять своим принципам она не собиралась.

И вот, кажется... Энид боялась себе в этом признаться, но похоже, судьба наградила ее за стойкость. Она слышала, как теплел в разговоре с ней голос мистера Барнвелла, ловила его восхищенный взгляд, замечала заботливые движения рук, будто он стремился укрыть ее или оградить от чего-то.

И другие, кажется, стали замечать его симпатию к ней. Миссис Тулнип, учительница ботаники, как-то рассказала Энид всю историю семьи Барнвелл чуть ли нес начала века. Якобы он хотела познакомить Энид, приезжую, с тем, из каких семей происходят ученики, но подобных рассказов о ком-нибудь еще от нее не последовало. Ну что ж, Энид понравилось, что Барнвеллы всегда отличались порядочностью, в городе их уважали, а покойная жена мистера Барнвелла при своей красоте отличалась скромностью и кротостью. Бедный, наверное, он очень горевал, когда она умерла.

...Мистер Барнвелл пришел ближе к вечеру. Как обычно, выслушал, пообещал строго наказать сына.

— Я не понимаю, в кого он у меня такой. Его как будто ничем не исправишь.

— Еще рано терять надежду, — сказала Энид не слишком уверенно. — Конечно, ему уже не стать таким же хорошим, как примерные дети, но, может быть...

Слабое утешение, конечно. Энид сама ненавидела полумеры, середины, компромиссы. Она понимала, как тяжело мириться, что твоего ребенка уже не получится назвать хорошим человеком.

— Я, наверное, задерживаю вас, мисс Фрост, — неуверенно сказал мистер Барнвелл. — Может, мы могли бы еще поговорить по дороге? Кажется, нам по пути.

Энид представила, как будет идти рядом с этим человеком среди всех, кто спешит с работы к семьям, и с удовольствием согласилась.