Предел пустоты (джен)

Се Лянь не видел, как захлопнулась крышка.

Все, что Се Лянь помнил — молниеносный приступ боли, когда холодная сталь меча пронзила его сердце, даже в тот момент не забившееся быстрее обыкновенного. Лан Цяньцю порой проигрывал собственной вспыльчивости, но при этом не опускался до жестокости. Се Лянь всегда гордился своим учеником. Жаль, что рано или поздно всему в мире приходит конец.

Он очнулся в кромешной темноте. Та окутывала его целиком, непроглядная, черная, вязкая и обволакивающая, как болотная трясина. Неужели это и есть та Великая Тьма, через которую проходят совершенствующиеся в поисках бессмертия, превращая смерть в изменение формы? Судорожный болезненный вдох, хриплый свистящий выдох. Клинок, проткнувший тело насквозь подобно игле, на которой все еще трепыхается легкокрылая бабочка, обреченная на гибель. Се Лянь вытянул руку и уперся ладонью в шершавые доски; от них пахло древесной стружкой и влажной землей. Спертый воздух обжег горло, и Се Лянь бессильно стукнул кулаком по наглухо заколоченному гробу.

Он не знал, сколько прошло времени с момента, когда Жое перестала хлестать по заговоренным стенкам, а сам он — обдирать до крови пальцы. Сознание возвращалось короткими вспышками, похожими на искры на тлеющих углях. Вспышка — белоснежная лента обвивается вокруг рукояти и вытаскивает клинок из груди Се Ляня; «молодец, Жое», — шепчет он и вновь проваливается в черноту. Вспышка — издалека доносится глухой рокот разлившейся реки. Еще вспышка — в далеких воспоминаниях теплые ласковые руки нежно обнимают его, когда он забирается в родительскую кровать, посреди ночи проснувшись от кошмара. «Мама, мне страшно!» — хотелось прокричать в пустоту, как в детстве, но вместо матери лица Се Ляня касался тонкий шелк, задушивший в ней жизнь столетия назад. Надежда тоже оказалась вспышкой.

Наставник учил его искусству меча — и вместе с этим говорил: «Победу в войне достойно отмечать лишь погребальным ритуалом». Се Лянь учил Лан Цяньцю тому же, и наследный принц не обманул ожиданий. Се Лянь чувствовал мощь духовной энергии запирающих талисманов; рассчитанные на упокоение неприкаянных душ и голодных призраков, для божества они разве что обрезки плотной бумаги с печатями, начертанными киноварью.

Вспышка. На его поминальной табличке — выдуманное имя, день смерти без даты рождения. Лан Цяньцю не стал бы звать чужих на похоронный обряд. И, верно, собственной рукой прочертил последний недостающий штрих, который, будь Се Лянь обычным человеком, окончательно привязал бы осколок его земной души к куску дерева с надписью «советник Фан Синь». Возможно, то было из благородства и почтения. Возможно — из подсознательного страха, что советник Фан Синь, вопреки ритуалам очищения, обратится в мстительного духа в жажде покарать убийцу. Вот только Се Лянь уже не смог бы причинить Лан Цяньцю боль. У наследного принца Юнъани больше нечего было отнять.

Время не замедлило для Се Ляня свой ход. Исчезло само понятие времени. Когда-то наставник объяснял ему, что Великая Пустота, пустота наивысшего дао, есть отсутствие самого отсутствия, и пустота эта — первоисточник всего, что существует в мире. Погребенный заживо, в краткие мгновения осознания самого себя Се Лянь постепенно замечал, как мало-помалу стирается память. Детство в королевском дворце. Воин, радующий богов. Небесная столица, содрогнувшаяся при его первом вознесении. Поветрие ликов и падение Сяньлэ. Маска скорби и радости, преследующая его во сне и наяву. Белый цветок в руке потрескавшейся статуи маленького храма. Безымянный призрак, ради него покинувший мир навеки. Солнечный свет. Осенний дождь. Запах свежей травы, покрытой росой. На самом краю, за которым не осталось даже безумия, Се Лянь подумал: не это ли и есть тот легендарный предел пустоты, достигнув которого мудрец взирает на суть всех вещей?

Его пустота и последний предел — погребенный глубоко под землей деревянный ящик. Его крик — неслышный шепот, с трудом срывающийся с губ. Его молитва — смиренное молчание в гулкой тишине.

Ведь это люди молятся богам — а кому молиться богу?