Чешуйчатое сердце (джен)

* * *

В башне регистрации — пыльный кислый дух пергамента и гулкая, пустая тишина. Хоть бы сквозняк, что ли… А то даже живой огонек над газовой лампой почти неподвижен в своём оранжевом ореоле, как глупая маггловская лампочка.

Книга приема, том MCMLXXI, Страница 34.

Лиамсон Дэниел Лоуренс. Магглорождённый. Единственный ребенок в семье. Отец — Лиамсон Гленн Дориан, из Шотландии, лоулендер, мелкий клерк в компании «Уэверли Бестхаусез», управляющей недвижимостью. Мать — Энн Гвиннет Лиамсон, урождённая Марнелл, из Уэльса, воспитатель в частном детском саду. Родственники второго порядка неизвестны, кроме бабки. Глэдис Норма Марнелл, урождённая Симс, воспитывалась в сиротском доме в Римни, о своём происхождении ничего не знает… Имя выбрано по календарю, фамилия дана в честь председателя попечительского совета дома.

— Сквиб она что ли, эта ваша миссис Глэдис?.. У некоторых магических семейств, особенно — чистокровных, до сих пор в ходу традиция отвергать "неудобного" ребенка и отправлять на воспитание к простецам...

— Очень может быть, Северус, очень может быть… — Минерва Макгонагалл морщит лоб. — Я уже навела справки… Эти простецы не так уж и просты. Совой, пожалуй, не обойдемся. Придется ехать, увещевать родных мальчика...

— Магглоумие четвертой степени вследствие глубокого протестантизма головного мозга?

— Едко, но метко, как всегда. Хотя и не совсем верно в данном случае. Набожна там, разве что, бабушка. Родители… вполне обычные, нормальные современные обыватели. Симплексы с неплохим образованием, исполненные так называемого реалистического мировоззрения и с весьма прагматичным подходом к жизни.

— Неизвестно, что хуже. Набожность отдает чудеса в исключительную прерогативу Господа и всяческих святых, но хотя бы допускает, что в мире существует нечто необычное. А эти так называемые «образованные» симплексы…

…Из нудной и пустой вечерней усталости, из головной боли и перспективы тратить время на визит к незнакомым «обычным современным обывателям» в сознании само собой соткалось широкое краснощекое лицо с синеватыми пятнышками купероза на брезгливо сморщенном мясистом носу. Жестко встопорщились пожелтевшие от табака сивые усы. Беззвучно зажевали бранное слово полные засаленные губы. Мягкий двойной подбородок обтек на короткую кабанью шею бульдожьими брылями…

— Магглы из магглов? Вроде Вернона Дарсли?

— Именно. Сейчас таких даже больше, чем в годы твоей юности, поверь… А меж тем, у сына этих людей — очень выраженные способности и, если верить сведениям, собранным по соседям, необычайно яркое раннее раскрытие.

— ?..

— Магия манифестировала в ребенке пирокинезом.

— …И мальчик до сих пор жив?

— Он смог сам справиться и даже не учинить пожара!

— Как вы узнали, коллега?

— Я переоделась в маггловский твидовый костюм, сменила шляпку, надела большие роговые очки, применила немножечко трансфигурации, чтобы выглядеть лет на двадцать помоложе, приехала на самом обычном городском автобусе и представилась руководительницей агентства по подбору домашнего персонала. Попыталась переманить к себе няню Лиамсонов. Безуспешно, разумеется, мои условия её не устроили. Но… Ей около шестидесяти, она деревенская, а такие женщины даже среди магглов более восприимчивы к чудесам. Она работает в доме чуть ли не с рождения Дэнни. Видела все сама. И… очень жалеет ребенка.

— И самого мальчика вы тоже видели?

— Мальчик как мальчик. Замкнут, скромен, несловоохотлив. Думаю, друзей у него немного. Внешне не силен: довольно хрупкое сложение, рост примерно 126 сантиметров, что является близким к нижней границе возрастной нормы. Астенический тип мускулатуры. Острое скуластое лицо, темные волосы, взгляд живой и умный.

— Вот даже как? Сразу — умный? Впрочем, я доверяю вашему опыту, коллега.

— … Не ершись… — Минерва, откровенно пользуясь преимуществами, которые дает ей возраст и опыт, тут же перешла на покровительственно- наставнический тон. — Мне он показался чем-то похожим на тебя в детстве. Только… Если он порвет штаны, ему просто дарят новые. И в игрушках недостатка нет.

— Но пирокинез… Мне в своё время пришлось повозиться, чтобы освоить фламмарные чары.

— Дэнни было всего четыре года. Няня зашивала порванную плюшевую игрушку и забыла в её ухе иглу. Мальчик укололся и обиделся. Швырнул зайца в угол. А тот в полете вспыхнул!

— И что же родители?

— Высекли… Чтобы больше не баловался с отцовской зажигалкой.

— А зажигалка точно была ни при чем, а?

— Помилуй Мерлин, Северус! Ты держишь в руках его личное дело! Регистрационная башня не занесла бы в реестры мальчика, которому не следует у нас учиться.

— Что вам ещё удалось узнать, коллега?

— Дэнни эмоционально лабилен. И его отцу это не нравится. По его мнению, сын «слишком скор на слёзы и смех, прямо как девчонка».

— Это проходит, когда начинаешь понимать, что окружающим вовсе не хочется разделить с тобой ни радость, ни тем более — слёзы… А ещё?

— Контакты с животными у него налаживаются легче, чем с людьми. Приносит со двора выпавших из гнезда галчат, голубей. Мечтает о собственном питомце — просил завести если не собаку, то хоть хомяка.

— И всех принесенных, конечно, взрослые тут же выставляют обратно на улицу…

— Ну, разумеется…

— Ни одного щенка ещё не утопили у парня на глазах?

— Перестань… Это… люди. Не пьют, работают, в склонности к семейной тирании никто не замечен.

— Когда окажется замечен — будет поздно, не правда ли?

— Они любят своего сына, Северус. По-своему, по-маггловски, но честно и беззаветно. Поэтому я и возлагаю особые надежды на личный разговор. И вот ещё что. Мать обеспокоена тем, что у мальчика слишком бурная фантазия.

— И что она так называет?

— За три дня до моего визита они ездили в супермаркет вместе. Ребенок уставился в небо над автобусной остановкой в Челмсфорде, а когда его спросили, что он там увидел такого интересного, ответил, что «с облака спрыгнул не то конь с крылышками, не то орел с лошадиными ножками»…

— При всех недостатках моего семейства, я уже лет в семь знал, что существует такое животное — гиппогриф!

— Благодаря матери, верно? А здесь, даже если бабушка действительно из семьи волшебников, связи с родной диаспорой разорваны давно и окончательно.

— Да, я понимаю… Сейчас меня больше всего интересует, куда смотрел Аврорат, прошляпивший, что в окрестностях Челмсфорда какая-то сволочь средь бела дня выгуливает гиппогрифа…

— Возможно, он дикий, — Минерва долго протирает очки снежным батистовым платочком. — В лоуленде ещё есть леса, где они водятся.

— Хорошо, переадресуем этот вопрос Департаменту контроля за магическими существами... Вы одна поедете к Лиамсонам?

— Нет, разумеется. Ты поедешь со мной!

— Зачем?

— Просто поверь моей интуиции. Ты там нужен.

Я молча пожимаю плечами и отвечаю ей коротким кивком согласия.

«Нужен»… И почему мне этого слова всегда хватает?

* * *

«Об орлах с конскими копытами, медленно проплывающих в нестерпимой синеве, никому не говорить. Даже маме.

Плюшевых зайцев и медведей взглядом не поджигать. Даже если надоели до чертиков.

Тапочки на "кис-кис" из-под кровати не подзывать.

С воробьями на подоконнике не разговаривать.

Не заставлять летать по комнате бабушкины очки и нянины спицы.

И никогда — слышишь, Дэнни, никогда! — не выращивать живые цветы на лысине у папиного гипсового Цезаря, который стоит вместо пресс-папье на столе!

Чудес на белом свете быть не должно. Они — только в сказках, а сказки не для тебя. Ты уже большой, сынок, в начальную школу ходишь!

Магию придумали сказочники. Её нет. Мало ли, что пишут в книжках для малолеток!

А то, что тапочки сами собой появляются из-под дивана, когда очень этого хочешь, — это только кажется. На самом деле, они и раньше на виду стояли. Надо было просто внимание обратить.

Куклы не разговаривают, если у них внутри нет батареек и электронного чипа с записанным человеческим голосом. Никогда и никакие. Даже та фарфоровая голова китайца на полочке в детской, которая на самом деле — коробка из-под чая. И не могла она всю ночь рассказывать истории про то, как изобрели порох. Не ври, Дэнни. Никогда не ври!..

Говорящая голова — это только диктор в телевизоре. «Разоблачение экстрасенсов-шарлатанов», передача двадцать восьмая, девятнадцатый сезон. Мадам Ленорман спилась, а Вольф Мессинг три раза лечился у психиатра… А ты, Дэнни, будешь нормальным. Как все»…

Дэнни больше не поджигает плюшевых зайцев. Он привык, что огонь, прячущийся у него внутри, жжёт сердце и гудит в голове, как в печи. Особенно — тогда, когда Дэнни больно, обидно или страшно. Огонь хочет вылезти наружу — через глаза или через отчаянно горящие пальцы. И однажды вылезет, потому что его будет не удержать.

Но об этом никто не должен знать.

* * *

Высокий стеллаж в детской у Лиамсонов сплошь уставлен книгами. Аляповато-яркие картонные обложки с мёртвыми карикатурными рисунками кричат в глаза…

Джон Ллойд, «Книга всеобщих заблуждений». Джемма Элвин Харрис, «Моя золотая рыбка знает, кто я такой». Ян Перельман, «Физика живет по соседству». Уолтер Маркрофт, «Секреты цирка, или Как нас обманывают фокусники»…

— Я смотрю, у вас много детской научно-популярной литературы, миссис Марнелл…

— Гленн специально собирает для сына. Ему кажется, у мальчика способности к естественным наукам.

— А где же Андерсен, Льюис Кэролл, Оскар Уайльд, Редьярд Киплинг, Роальд Даль, Элеонор Фарджон, Рональд Руэл Толкиен?.. Я не вижу в вашей прекрасной коллекции ни одной сказки.

— Дэнни нравится «Соловей и Роза» Уайльда. Но… ему ведь скоро в среднюю школу. Всю литературу для малышей мы решили отдать в библиотеку детского сада, где служит наша матушка. А мы уже большие, правда, Дэнни?

Короткий молчаливый кивок. Настороженный взгляд из-под взъерошенной чёрной чёлки. Глаза синие-синие…

— Нам с гостями надо поговорить, малыш. Пойди, поиграй в саду. — Бабушка, миссис Марнелл, жестом приглашает Минерву к себе на плюшевый диванчик, поворачивается к няне. — Мисс Фаундлинг, присмотрите, чтобы он не лез к соседской собаке!

— А можно взять с собой Роби? Я покажу ребятам, как он ходит.

— Конечно, дорогой!

Роби — робот.

Почти футового роста кукла с квадратным бессмысленным лицом и рачьими лапами-клешнями на шарнирах. Няня молча ссыпает в сумочку пригоршню запасных батареек.

У миссис Марнелл — овальное простоватое лицо с овечьим выражением, старомодная прическа «корзиночкой» — и те же неожиданно яркие, пронзительные синие глаза, что и у внука.

— Мы рассчитывали на беседу с родителями мальчика. — Минерва, манерно отставив сухой острый мизинец, потягивает кофе из крошечной чашечки. Аромат недорогой робусты пятой степени обжарки назойлив и приторен до дурноты.

— Гленн и дочь вполне мне доверяют. Они сегодня заняты, и поручили именно мне переговорить с вами. В вашей визитке, миссис Макгонагалл, сказано, что вы — заместитель директора школы… как там? Хорнвест? Я не слышала о ней. Это частное заведение? Новое, должно быть?

— Хогвартс… Нет, не частное. И не новое. Более того, я не погрешу против истины, если скажу, что наша школа — одна из старейших в Шотландии. Полный пансион, крепкие традиции. И весьма неплохое государственное финансирование.

— Мы планировали отдать Дэнни в Кингс-Колледж… Эта школа, по крайней мере, присутствует в рейтинге Кембриджа. В отличие от вашего Хогсмунда.

— Хогвартса, — мягко поправляет Минерва. — Желание родителей, конечно, решающий фактор, но… Вашему мальчику лучше учиться именно у нас.

— Почему вы так думаете? — над фарфорово-синими озерцами взлетают домиком тёмные, густые брови. Бабушка явно выглядит моложе, чем полагается почтенной маггле шестидесяти лет.

Я ставлю обратно на полку увесистую «Иллюстрированную энциклопедию естественных наук для детей и юношества» под редакцией Хайдерманна и, резко развернувшись к миссис Марнелл, пристально смотрю в её овечье лицо.

— Потому что только у нас молодой человек, поджигающий плюшевых зайчиков без спичек, сможет чувствовать себя на своём месте, мэм.

— Но… Откуда вы знаете?

— Знаю. Так же, как и о том, что «тапочки с утра стояли на самом виду»… Миссис Марнелл, а вы ведь тоже умеете видеть в небе орлов на лошадиных ногах, не правда ли?

Наша любезная хозяйка резко вздрагивает. Изящный китайский кофейник с синим иероглифом на крышке выскальзывает у неё из рук, словно живой. Я едва успеваю выхватить палочку.

— Арресто Моментум! Мобиликапулюс!

Вместо того, чтобы вдребезги разбиться, заморская посудина на мгновение зависает в воздухе в половине фута от паркета. А потом взмывает на журнальный столик у дивана.

— Северус! — укоризненно роняет Минерва.

Миссис Марнелл молчит. Вытаращенные глаза неподвижны, как у фарфоровой куклы.

— Так как насчет орлов, миссис Марнелл? Я прав — вы можете их видеть?

— … Д-да. И другую … чертовщину… тоже! Не знаю, почему я говорю это вам, но однажды в грозу мне почудилось, что в небе над посёлком летает автомобиль!

— И вы убедили себя в том, что это был просто редкий вид вертолёта или какой-то особенный метеорологический зонд, не так ли?.. Вам действительно неизвестно, кто вас подкинул в приют в 1936 году?

— Неизвестно. Мисс Симпс, попечительница, дала мне свою фамилию — Марнелл я по мужу. Она считала, что у меня в роду были цыгане, оттого я такая… чёрненькая.

— Кто бы ни был, миссис Марнелл, а среди них был талантливый человек. Даже вам часть его дара по наследству досталась, — сухо замечает Минерва, невозмутимо наливая себе ещё кофе из едва не погибшего кофейника.

— Дара?

— То, что вы приписываете разыгравшемуся воображению и так называемой «чертовщине» — это реальность, мэм. Просто немногим дано эту реальность видеть и понимать. Однако проявлений вашей воли природа не слышит, и на ваши желания не реагирует. Вы — сквиб.

— К-кто?

— Сквиб. Так зовутся потомки магов, которые сами творить чудеса не могут. Видите ли, мэм, магия существует. Просто не всем дается. Это как способность писать стихи или сочинять музыку — в ком-то есть искра божия, а в ком-то нет. Вы родились с редуцированным талантом, и ваша настоящая родня, видимо, не понимала, как вас воспитывать и учить. Поэтому и отдала в воспитательный дом — к обычным людям, сочтя, что среди них вам будет лучше.

— Но… Это же нелепица какая-то! Магия! Подумать только! Мне кажется, вы просто голову мне морочите, господа… Зачем?

— Если бы вы действительно считали, что мы морочим вам голову, вы давно указали бы нам на порог, не правда ли, милочка? — Минерва аккуратно ставит свою чашку рядом со спасенным кофейником. — А то и полицейского могли бы позвать — с целью защиты от мошенников и шарлатанов…

— Точно! — ехидно хмыкаю я. — Но ведь вам, миссис Марнелл, так надоело за много лет считать себя чуточку не от мира сего — и скрывать это! А теперь ещё и внучок начал проявлять признаки такого же таланта — и куда как более яркого, полноценного. Он знает, что на чердаке живёт настоящее привидение, понимает, что щебечут птицы и о чем шелестят на ветру цветы. Его слушаются дикие и бродячие животные. И даже неживые предметы выполняют его желания, если хорошо и от души попросить… Как парню жить-то с таким? Есть, от чего встревожиться, право! Но поговорить об этом, не опасаясь клейма сумасшедшей или, в лучшем случае, чудачки, вам до сих пор было не с кем. А с нами можно, мы поймём. Поэтому констебля здесь не будет, не так ли?

Бабушка юного волшебника Дэниела Лиамсона обмякает, как надувная игрушка, из которой выпустили воздух, и с долгим полувздохом-полустоном опускается на диван, закрыв лицо ладонями.

Минерва обнимает её за плечи, как подругу.

— Всё идет как нужно, миссис Марнелл. Успокойтесь. Мы здесь, чтобы помочь вам и Дэнни. У нас, в Хогвартсе, мальчика научат управлять силой, которая в нем заложена природой. Он сможет найти подходящий круг общения и социализироваться среди людей, которые не считают умение двигать или поджигать предметы силой слова чем-то необычным и неправильным.

— Гленн и Энни никогда не позволят. Они… Не верят в экстрасенсов! — всхлипывает миссис Марнелл.

— Думаю, об этом мы всё же спросим самого мистера Гленна Лиамсона и его супругу. Вы позволите нам ещё раз нанести вам визит, когда будет удобно? Но чтобы родители мальчика были дома.

— Д-да. А вы уверены, что Дэнни… Что он действительно обладает этим вашим… Особенным даром?

— Уверены. Но чтобы в это поверили и вы, я могу протестировать мальчика при вас. Проверить, что он действительно может и чего хочет.

— Х-хорошо… — икает бабушка, — но пусть и миссис Фаундлинг присутствует тоже.

* * *

Мальчик очень внимательно смотрит на меня. И я просто кожей чувствую, как между нами поднимается тугая волна инстинктивной, неконтролируемой фоновой защиты... Это страх. Тролль дери, надо было хоть патлы в хвост забрать и позаботиться о менее строгом костюме...

На вопрос Минервы, доводилось ли Дэнни сталкиваться в жизни с чем-то необычным и необъяснимым, звучит тихое, но твердое "нет".

«Слишком скорый ответ, чтобы быть правдой»!

Бабушка предлагает нам вместе подняться в комнату мальчика и поговорить там. Потому что в более привычной обстановке он будет менее скован. Дэнни соглашается.

— А вы что преподаете? Музыку? — неожиданно обращается ко мне миссис Фаундлинг.

— Нет... Я... алхимик. Ну, и ещё иногда веду факультатив по… самообороне… ( меня так и не хватает произнести вслух "от темной магии").

До сих пор я вообще старался "не отсвечивать". Молча разглядывал обстановку. Широкую, удобную постель — не то что моя детская металлическая коечка с убитым матрасом в тесном закутке рядом с родительской спальней в Коукворте! Гардероб. Игрушки…

Заводные машины и роботы, водяной пистолет, хорошая полипропиленовая модель самолёта с настоящим газолиновым мотором... Самое удивительное, что признаков жёсткой недолюбленности или назойливого родительского абьюза здесь нет.

Минерва верно подметила: на первый взгляд, Дэнни любим семьей...

Любим — вне сомнения. Но вот уважаем ли как самоценная личность с собственной дорогой в мире?

Вряд ли...

Игрушки здесь дарят дорогие. За модой и чистотой одежды следят. Наверняка обсуждают с малышом прочитанные книги... Но...

Отчего так пронзительно звенит в ушах, словно дом вознёсся в небеса, и атмосферное давление в комнате на порядок ниже естественного? Отчего тревога гудит в сердце и голове, как дракклов электрический провод в грозу?..

— Ты и сам мог бы творить чудеса, мальчик. Так получилось, что ты родился чародеем. Это редкий талант... — Минерва смотрит больше на реакцию бабушки, и вряд ли замечает, что он во все свои огромные глаза уставился на мою руку, машинально поглаживающую слегка опаленное ухо старого плюшевого зайца, украшающего ротанговое креслице...

— НЕТ! — звонкий голос неожиданно громок и пронзителен, — я знаю, такого не бывает. Вы... Вы не из школы. Вы — врачи из дурдома!

«Ну вот, здравствуйте-приехали»!!!

— Почему ты так думаешь, Дэнни?

— Отец говорит, что чародеев не бывает, есть только сумасшедшие, которые сами поверили в своё волшебство и от этого с катушек едут!

— Конечно, среди людей есть те, кто сходит с ума, в том числе и оттого, что не разобрались, как пользоваться своей волшебной силой, — осторожно произносит Минерва, — но ведь ты, Дэнни, не из их числа, правда? Ты — умный, рассудительный, сильный и на редкость смелый молодой человек, просто ты ещё не знаешь своих возможностей и не умеешь ими управлять...

— я... НЕ ХОЧУ!

Я просто чувствую, как в маленьком тщедушном создании борется глубоко угнездившийся страх перед неведомым и чудесным — и нормальное детское любопытство, неукротимое желание оказаться сопричастным неизведанной и прекрасной тайне...

— Сам не хочешь... или как? — я с совершенно серьёзным выражением лица впервые решаюсь к нему обратиться.

— Сам!

— Ну, на нет и суда нет, наверное... Только, похоже, ты сейчас сам себе соврал.

— Как? — на лице ребенка появляется выражение изумления и... испуга.

— Ну, это же не ты не хочешь? Тебе просто сказали, что нельзя, нехорошо. Что надо быть таким, как все... А "все" — они, видишь ли, очень разные... Кто-то может писать стихи. Кто-то лучше всех рисует. Кто-то сочиняет музыку. Ты же не видишь в этом ничего шокирующего и удивительного?

— Ну, это — божий дар...

— То есть — талант, правда?

— Ну… Да...

— А если у человека талант делать чудеса?

— Но чудес не бывает!

— Разве? Ты же сам делал? Как вот это получилось? — Я снова провожу рукой по плешивому заячьему уху.

— Мне было больно... Я был злой. И подумал: чтоб оно всё сгорело!!! А потом... не помню. Отец сказал мне, чтобы я не смел больше брать его курительные принадлежности. И наказал меня.

— А разве ты их брал?

— Не помню! Что вы привязались-то?!!

— Вот, привязался. Потому что мне надо точно знать, понимаешь ли ты силу, которая сидит в тебе.

Минерва кивает хозяйке, и снимает с полки маленький рождественский шандал с тонкой свечкой, покрытый густым слоем пыли...

— Разрешите?

— А что вы хотите сделать?

— Только показать... Инсендио!

Жёсткий двенадцатидюймовый пихтовый стержень указует на коротенький закопчёный фитилек. И над замшелой свечкой взлетает иссиня-желтая кисточка беспокойного пламени.

Мальчик отшатывается, вцепляется ручонками в бабушкины одежды.

— Не надо!!!

— Финита!.. — над свечой тонкой серой нитью тянется стремительно растворяющийся в теплом летнем воздухе дымок. — Видишь, я захотела, чтобы на свечке появился огонь — и он появился. Ты попросил, чтобы его не было, и он погас. Магия — это когда ты можешь своим личным хотением изменять окружающий материальный мир. И это не всем дано. В тебе такой талант есть. Если для того, чтобы появился огонь, тебе достаточно разозлиться и подумать "чтобы оно всё сгорело!", а папины спички вовсе не нужны — это и есть волшебная сила. И ты носишь её в себе.

Вместо ответа Дэнни прячет лицо в складках серого бабушкиного платья.

— Может быть, мальчику всё же лучше учиться в Этерсе?

— Рано или поздно он все равно окажется у нас, миссис Марнелл. — Я устало опускаюсь на предложенный стул. У него нет другого пути.

— Нет другого пути?

— По сути — да. И при всем уважении к вашей дочери, мэм, вашему внуку вредно оставаться в семье — родители уже сформировали превратное представление у мальчика о сущности его дара. С родителями надо непременно провести подробную разъяснительную работу. Мы всё-таки будем просить вас ещё об одном визите...

На самом деле, я уже давно поймал себя на мысли, что вместо меня на разговор с отцом надо отправлять кого-нибудь другого из учителей. Вот, пошла бы Минерва с миссис Спраут! Или с Авророй Синистрой! Потому что я этого троллячьего сына, маггла из магглов, могу ненароком с лестницы уронить за то, что он сделал, желая своему сыну только добра...

Благими намерениями известно куда дороги мостят!

— Миссис Фаундлинг, будьте так добры, приготовьте нам ещё вашего прекрасного кофе, а мальчику согрейте немного молока.

Няня, едва заметно кивнув, исчезает на кухню.

— У вас в этой штуке что — пьезоэлемент? — Дэнни тычет пальцем в палочку Макгонагалл.

— Нет, только драконья жила...

Смеркут побери вашу гриффиндорскую прямолинейность, Минерва!!!

— А … Драконов не бывает!

— Бывают, малыш!

— Докажите!

— Ну, прямо с собой у меня, к сожалению, ни одного нет, — улыбается Минерва, — но если хочешь, мы сделаем маленького дракончика из твоего автомобиля. — Драконифорс!

Короткий пасс палочкой — и блестящий пластмассовый ролс-ройс на полке исчезает в трескучей оранжевой вспышке. На его месте возникает миниатюрная копия уэльского ездового — с короткими зелёными крыльями, с огромными жёлтыми глазами и под соответствующим размеру кожаным седлом.

Живая статуэтка щурит выпуклые шары глаз, прижимает жёсткие чешуйчатые уши.

Как настоящий...

Дэнни смотрит на игрушку во все глаза. Но страх мешает ему протянуть руку...

— Не бойся. Это только кукла. Правда, летать он может. Если хочешь, можно катать на нём твоих солдатиков и роботов.

— А ещё покажите!

— Что, например? Ты должен захотеть сам!

— Например... Хочу котёнка! Только не такого, как этот дракон, а ... настоящего!

— Превратить неживой предмет в живое существо тоже можно. Правда, такой котёнок насовсем с тобой не останется. Превращение меняет вид предмета, но не суть, и со временем чары развеются, если их не поддерживать. И твой кот снова станет подушкой или носовым платком... Лучше уж завести настоящего.

— Кстати, в нашей школе разрешают приезжать с домашними любимцами. Так что, если заведёшь кота, проблем не будет, можно взять с собой...

Этот мальчик ставит меня в тупик. Он уже всё видит своими глазами и всё понимает. Но... острый запах страха по-прежнему струится по тесной, хотя и светлой комнатке...

— А человек сам превращаться может?

— Может. Но этому надо учиться. Долго. Очень долго. Я только в семнадцать лет смогла.

«Почему, ну почему надо с этой трижды клятой, тупой и искренней гриффиндорской прямотой сразу же демонстрировать возможности высшей трансфигурации там, где ребенка повергло в шок простое управление рукотворным пламенем»?!

Я даже не успеваю это мысленно сформулировать...

…Серая полосатая кошка легко вспрыгивает на прикроватную тумбочку, мягко спружинив на аккуратных округлых лапках. Палочка Минервы с отчётливым стуком падает на натертый до блеска ореховый паркет. Я машинально наклоняюсь за ней, когда плотная, тугая, как пригоршня песка в лицо, волна пришедшего в движение воздуха едва не сбивает меня с ног.

Оглушительный вскрик ребенка взрывается в голове, раскалывая череп внезапной болью, от которой, кажется, лопнут сейчас мои глаза.

Дэнни!!!

Бабушка безвольно валится на пол. Сломанной марионеткой, у которой разом перерезали все ниточки.

Мальчик смотрит мне в глаза.

Время замедляется.

В голубых помутневших озерах поднимается со дна клубящийся, взбаламученный неукротимой силой чёрный ил.

Облако мрака растёт. Накрывает пространство. Звенит... Звенит? Или это порождает тонкий, болезненный звук в голове перепад атмосферного давления, как перед грозой?

Неуклюже разогнувшись и перехватив кошку поперек мягкого животика, безжалостно швыряю её в открытую форточку.

— Бегите, коллега!!!

Медленно. Слишком медленно!

Крик.

Оглушительный, пронзающий мозг визг на одной ноте...

Вязкие, ставшие неимоверно длинными, текучие секунды.

Я словно в воде... Даже нет, не просто в воде — в тягучей, связывающей все движения прозрачной полужидкой субстанции, вроде геля. Любое движение — дискретно и ... медленно, как у плывущего над холодной землей дементора.

— Дэнни!..

Поздно. Клубящаяся осязаемая тьма поглощает тоненькую фигурку, вскинувшую в испуге руки к лицу.

Я вижу, как на столе взрывается изнутри огромный цветастый глобус, будто в него запустили Экспульсо. Как разлетается на шестеренки голубой будильник с веселой рожицей-циферблатом. Как осыпается жирным летучим пеплом кукольный дракон, мгновение назад снова ставший заводным автомобилем...

Я чувствую, как ослепляющая боль разрывает меня изнутри. И всё же делаю шаг в клубящееся тёмное марево.

— Дэнни! Слышишь меня?

«Он, как будто, начал нам доверять...

Доверять...

Обскура может остановить только тот, кому он доверяет!»...

— Дэнни! Дай мне руку! Я здесь! Всё в порядке. Это всего лишь анимагия... Кошка. Только кошка!

Словно в замедленном кино, за спиной скорчившейся на паркете детской фигурки в щепу и огненные стеклянные брызги разлетается высокий сервант...

— Протего Хоррибилис!

Я успеваю схватить мальчишку за локоть, резко развернуть к себе и прижать к груди, накрывая в падении от веера летящих обломков.

Новая волна швыряет нас вместе через окно, которое мы выносим вместе с рамой.

* * *

Душно...

И больно.

Металлический привкус крови на губах.

Тишина...

Сведённые до окаменения руки, стиснувшие в объятиях хрупкое, почти невесомое мальчишеское тело.

Голоса:

— Ну, что у нас тут, Стэн?

— Похоже, газовая колонка... Второй этаж вдребезги разнесло... И полстены долой! Как только крыша держится?

— А хозяева?

— Женщина мертва. Её крепко об угол стола виском приложило. Мальчишка тоже... и еще какой-то тип нестриженый, наверное, гость... Говорят, ещё помощница по хозяйству была, вроде, кухарка или экономка. Найти пока не можем. Скорее всего, завалило где-нибудь, надо кинолога с собакой вызывать.

— Сначала вызывайте труповозку из Кенсингтона... И удалите соседей, не хватало нам только зевак!

Нестриженный тип, который гость — это, по всей видимости, я...

Мерлин всеведущий, как больно...

— Эй, ты живой? — чьи-то ловкие, горячие пальцы расстегивают глухой воротник, беззастенчиво лезут нащупывать пульс на сонной артерии. — Марвин, скорую!..

— Что — не труп?

— Вроде... Да отпусти ты пацана, ради бога!..

— Пацан-то — всё...

— Типун тебе на язык, Стэн! Оформлять гибель ребёнка...

— Увы! Он не дышит...

«Не дышит...

Мальчик не дышит...

Я не успел»!

Чужие руки безжалостно отнимают у меня обмякшего Дэнни, ощупывают грудь, скользят по изломанному телу, вызывая острые вспышки боли. Ворочают, расстёгивают одежду...

Эти руки не несут магической энергии. От них не веет прекрасным, глубинным искрящимся теплом.

Конечно. Они — чужие...

Магглы.

Полиция?

Я заставляю себя открыть глаза. Но передо мной плывет лишь мутная, багровая пелена, в которой не разобрать лиц...

Кто-то прикладывает мягкий, жаркий ком к моему лицу. Я чувствую, как ткань пропитывается тяжёлой влагой... Кровью.

Где Минерва, смеркут её возьми?

Я уверен, что она — жива. Для кошки вылететь со второго этажа на газон ничего не стоит... Даже переломаться не должна была...

Мордред, меня же сейчас в маггловский госпиталь утащат! И там я точно к вечеру загнусь...

Под голову и плечи мне заталкивают свёрнутый полицейский дождевик — и что-то остро впивается справа в лопатку... Должно быть, бляха углом попала.

— Эй, мистер! Держитесь, врачей уже вызвали.

Сквозь мутнеющее сознание слышится подвывание сирены. Маггловская скорая. Привстать?.. Руки не слушаются. Дышать нечем. Боль вгрызается в левый бок волчьими зубами, рвёт, тащит во тьму...

Только не отключиться!!!

Не отключиться!!!

Черно-багровый морок клубится перед глазами. Плотная повязка стягивает готовую разорваться от боли голову. Грудь — тоже. Удушье невыносимо. Будто клубящаяся чёрная мгла, исторгнутая юным испуганным обскуром, ещё душит меня, сжимая в объятиях и медленно подбираясь к лицу. Неумолимый холод оглушает и слепит. Только горячие белые искры боли — и эта всепоглощающая удушливая мгла, несущая озноб и дурноту...

Наверное, так в последние минуты чувствует себя жертва смеркута, выпивающего человеческую душу за мгновение...

Маленькие женские пальцы быстро оголяют мне руку, срывая пуговицы с манжета. Словно сквозь толстый слой ваты с долбящим в виски пульсом пробивается тихое «Ой»!..

— Что там, Аби?

— Я не могу вены найти... Здесь у него ещё рисунок... татуировка. Бледная, старая наверное, но за ней плохо видно.

— Коли под колено, не мне тебя учить, что делать с торпидным шоком. Ну, быстро!

Я чувствую, как на мне располосовывают брюки — вдоль шва, до самого верха. В кожу живой искоркой входит игла. Шум в ушах усиливается.

Боль почти присмирела...

Оцепенение охватывает меня с головы до ног. Из глубины сознания в багровом тумане встают холодные тени. Подхватывают непослушное, словно чужое тело. Грузят на носилки.

Я плыву... Плыву на чужих руках неизвестно куда...

А не все ли равно — куда?

Холодно.

Почему так холодно?

Июль ведь... Или... Уже октябрь?

* * *

...Лили мертва. И я должен сейчас лежать рядом с ней — на полу разрушенной детской на втором этаже скромного коттеджа в Годриковой лощине... Два бездыханных тела, соединившиеся в неразделимом посмертном объятии.

Холодный синтез. Неумолимое рубедо смерти...

Но назойливо и неизбежно врываются в сознание спокойные, отчётливые слова:

— Ты сам сказал: «Требуйте что угодно, профессор». Сейчас мне угодно, чтобы ты жил...

Я плыву неизвестно куда под белым, неподвижным небом — и вижу худое, подернутое морщинами лицо остроносого старика с льдистыми светло-голубыми глазами. Седая борода, перехваченная серебряной цепочкой с мелкими, тихо звенящими амулетами, свешивается мне чуть ли не на лицо.

— Отпустите меня... Туда, где покой.

— А ты сам-то этого хочешь, мальчик мой? А как же тогда Лили?

Старик всегда умел задавать неудобные вопросы, да, Лили?..

Стройная рыжая девушка медленно уходит в низкое небо по длинной тропе вдоль Черного озера. Не оборачивается. И не зовет за собой...

Зеленый солнечный зайчик пляшет на тёмно-сером полированном камне. Трещит камин. Юная женщина, закинув за плечо толстую темно-рыжую косу, читает ребенку сказку на ночь.

— Жил-был на свете чародей — молодой, богатый, талантливый. Заметил он, что его друзья, когда влюбляются, сразу глупеют — начинают чудить, хорохорятся, теряют аппетит и вообще ведут себя несолидно. Молодой чародей решил, что с ним такого не случится, и обратился к Тёмным знаниям, чтобы стать неуязвимым для любви...

Бард Бидль, "Сказка о мохнатом сердце"...

Чтобы не страдать от любви, её герой заключил своё сердце в каменный ларец. И, очерствев, оно там обросло звериной шерстью, отмечая состоявшийся переход своего хозяина от человека к животному...

Говорят, что детям не надо этого читать. Страшно.

Но не страшнее ли жить рядом с теми, у кого и в самом деле поросшие жёстким волчьим волосом нечеловеческие сердца?

Чародей, отвергнувший любовь, был уверен, что так будет лучше.

Мой отец был уверен, что выбивая из меня «материнскую дурь», делает так, что всем будет лучше...

Отец Дэнни тоже считал, что ограждает сына от непознанного — на благо ему!

...А разве мое сердце никогда не отращивало грубой серой ости, с которой, как дождевая вода со шкуры хищника, скатывались слёзы тех, кто меня в действительности любил?..

За каждый этот острый серый волчий волос я должен теперь ответить. Должен...

Резкий скрип тормозов выбрасывает меня в мгновенно взорвавшуюся болью реальность. Тьма. Багровый мрак перед глазами. Жуткая, выворачивающая наизнанку тошнота. И — тот же голос, что распекал надо мной молоденькую медсестру.

— Откуда вы такие нарисовались, ребята?..

И — чуть надтреснутый басок с нелепым ирландским акцентом:

— Из госпиталя святого Мунго.

— А это где?

— В Истэнде... Давайте-ка быстро пострадавшего к нам в машину!

— Это ещё зачем? К нам в Кенсингтон ближе...

— У нас специализация на взрывной травме. Больше шансов на жизнь для раненого.

— Военные, что ли?

— Можно сказать и так... Медицина катастроф.

— А нам, значит, одних покойников оставляете? Ну, ну, коллеги!..

Носилки, словно утлый рыбацкий баркас в тесной и грязной Коуквортской бухте, резко кренятся на повороте и зачёрпывают всем правым бортом очередную волну боли. Сознание тает, истончается, как жалкий дымок копоти над пыльной рождественской свечой.

— Реннервейт!..

Когда я снова обретаю возможность слышать и осязать, на губах остывает терпкий и горький привкус доппельгерца. Сильная горячая рука, поддерживающая мой затылок, чуть вибрирует в такт тихому, умиротворяющему ворчанию хорошо отлаженного двигателя...

Рука, отдающая мне упругий, теплый, животворящий энергетический поток.

— Не двигайтесь, пожалуйста! Сможете ещё глотнуть?.. Я — младший целитель Адэджиус Бервик, начальник экипажа второй подстанции скорой помощи госпиталя святого Мунго. Сейчас мы с вами — в нашей летающей машине, в четырех километрах над Лондоном. С минуты на минуту приземлимся. Вы помните, что с вами было?

— Обскур...

— Да. Мальчика, к сожалению, спасти не удалось... Профессор Макгонагалл не сразу смогла вызвать нас, и вы едва не угодили в маггловскую клинику... А кто такая Лили? Жена? По какому адресу сообщить вашим родным, что вы попали к нам? Они ведь будут беспокоиться...

— Н-не стоит... Не надо никого волновать.

Запах экстракта заунывника, отвара наперстянки и растопырникового настоя смешивается с резким анисовым духом виггенвельда, перебивая несносную бензиновую вонь... Да, конечно. Кроветворное, сердечное, ранозаживляющее...

К сентябрю я должен быть в полном порядке. Обещания надо выполнять…

— ...В составе костероста давно пора заменить скарабеевый хитин хитозаном морских раков... Быстрее работает...

— Что вы сказали?..

«На полпинты рыбьего клея, сваренного из трех позвоночников рыбы-собаки среднего размера — один фунт китайской жующей капусты. Прогреть на медленном огне до полной гомогенизации. Декальцинировать в саламандровой желчи две скорлупы яиц окками, из которых естественным путем вылупились детеныши, и смешать с хитозаном — аминополисахаридом, полученным выгонкой на спирту из панцирей омара или иного морского ракообразного... Да, вместо тинктуры крыльев египетского скарабея!..

…Да, я уверен, мадам Помфри!

Через трое суток ваш безбашенный Вуд сможет самостоятельно добрести до уборной без костыля. И в следующую пятницу сыграет за свой дракклов Гриффиндор — против нас!!! Почему не патентую? А оно мне надо?.. Кому-кому, а мне не охота, чтобы мое имя трепали по всей фармакологической комиссии Департамента Колдомедицины и магического здравоохранения. Довольно и того, что этот маленький секрет узнали вы.

— Опять делаете вид, что у вас шерстяное сердце?

— Чешуйчатое, мадам Помфри!!!

Резкий взмах крылом тяжелого плаща на пороге больничного крыла. Прочь из этой мёртвой, тихой, педантической белизны, от которой веёт таким теплом, такой лаской и покоем, что хочется плюнуть на все и попросить чернокаштанового от мигрени. И, сказавшись больным, до утра остаться под невесомым пледом, слушая в ночи, как шуршат по гладкому полу мягкие туфли — проверить, всё ли со мной в порядке.

Вуд тогда хорошо сыграл — всего через две недели после полученного на тренировке оскольчатого перелома голени. Это главное»...

— Почему я не вижу вашего лица, мистер Бервик?

— У вас повязка. Вам сейчас вреден свет.

— Это надолго?..

В салоне повисает напряженное молчание. Только слышится натужный рокоток приглушенного чарами мотора и тонко звенит в висках эхо последнего крика обскурии, разорвавшей связь со слабой детской плотью.

— ...Бервик?..

Тишина.

Он не может мне прямо ответить...

Боится.

Потому что хорошего ему сказать нечего.

— Бервик!!!

Желтая вспышка боли оглушительно взрывается в голове. Приступ дурноты подкатывает к горлу. Машина рушится с высот во двор старинного госпиталя, скрытого от шумного, суетливого города сплошным кольцом маглоотталкивающих чар. Желудок отрывается со своёго места и пытается наизнанку вывернуться через горло.

И снова багрово-черная волна уносит меня в тягучую темноту.