Рождественские звёзды становятся ближе (джен)

Рождество — счастливый, семейный праздник. Огоньки, подарки, угощение… весёлые крики лавочников и посетителей рождественского базара, последние приготовления, дети, предвкушающие скорое волшебство. Всё это так — только не для всех.

Мария, худенькая девочка одиннадцати лет, стояла, вжимаясь в трещину между домом номер двадцать три и домом номер двадцать пять, и просила милостыню. Торопливые прохожие не обращали на неё внимания, а то и отталкивали протянутую руку, и те несчастные три монетки, которые символизировали её бедственное положение, постоянно рассыпались, отчего приходилось опускаться на корточки и их поднимать. Если бы Мария плакала, слезинки замерзали бы в её глазах; но она не плакала, она уже слишком устала плакать.

Сначала, когда она оказалась на улице, она не знала, что делать. Но летом ночи добры к бездомным, а под мостом всегда найдётся укрытие от дождя. Кроме укрытия, правда, там же находились и другие — женщины, мужчины… особенно мужчины. Первый знакомый, к которому Мария прибилась, научил её попрошайничать, а потом отобрал все деньги и избил. Второй ничему её не учил, просто попытался избить и изнасиловать. Женщины были не лучше: одной рукой они ласкали, другой пытались задушить. Так Мария отучилась доверять людям и обратилась к собакам.

Бродячая стая приняла её с подозрением, но радушно. Спать в груде облезлых тел было тепло и почти безопасно: люди их обходили стороной. Со временем Мария наловчилась ловить голубей; сырое мясо было омерзительно на вкус, но как будто у неё был выбор! Псы радостно подбирали за ней объедки и относились к ней как к члену стаи — но с первыми заморозками это всё кончилось: голуби скрылись из города, а стаю ликвидировал отряд по отлову бродячих животных. Мария снова осталась совсем одна.

Какими крохами она перебивалась ноябрь и декабрь, бог — если он существует — весть. Мария уже не могла в него верить, иначе пришлось бы задать ему много вопросов, а у неё совсем не было сил. Закутанная в вонючие тряпки, она тряслась от холода, желудок сводило болью, и эта рождественская суета лишь раздражала её, если не сказать — оскорбляла. Как смеют все эти люди радоваться невесть чему, когда в мире так много боли и несправедливости? Как смеют все — кроме неё — быть так счастливы? Мария собрала гроши и без сил опустилась на корточки, спрятала лицо в коленях.

— Видишь ли, милая, мир не создан для того, чтобы люди были счастливы, — ответил на её невысказанный вопрос чей-то мелодичный голос, скорее женский, чем мужской, но было трудно судить.

Мария не пошевелилась и не сделала попытки ответить. По правде говоря, она не верила, что кто-то мог к ней обратиться.

— Зла в мире много, — продолжал голос, — и если все о нём будут постоянно помнить, это будет беспрерывная агония миллионов человеческих существ. Ничего хорошего в этом нет. Люди просто не могут функционировать в условиях непрерывного горя.

Девочка прикрыла глаза. Голос успокаивал её. С ним хотелось спорить — так хотелось! — но вместе с тем одно его присутствие делало её существование небессмысленным. Больше всего она боялась посмотреть вверх и увидеть, что никого рядом нет, что всё это — фантазия или галлюцинация её голодного мозга.

— Людям просто необходимо иногда не задумываться ни о чём плохом. Не переживать. Радоваться, — говорил голос, и Мария чувствовала, что как будто проваливается в сон. Она не заметила, что её пальцы уже холодны как лёд. — Быть довольными тем, что их окружает. Иначе же не выжить, понимаешь, милая…

“Наверное”, хотела сказать Мария, но язык стал таким тяжёлым, таким неповоротливым. Гроши выпали из ослабевшей ладони. Ей вдруг захотелось, чтобы голос назвал её “милой” ещё раз.

— Спи, милая, — произнёс голос и чья-то ладонь легла Марии на голову.

И девочка провалилась в тьму.