Победит отчаянье (гет)

Справедливость возродится —

стоит Аслану явиться.

Он издаст рычание —

победит отчаяние.

Он оскалит зубы —

зима пойдёт на убыль.

Гривой он тряхнёт —

нам весну вернёт.

* * *

Сегодня тьма упала удивительно быстро. Или так показалось. Зимой всегда темнеет рано. А сколько себя помнила миссис Бобриха, вокруг всегда была зима. Занесенные снегом тропинки. Покрытое толстым слоем льда озеро. Деревья, прочно спящие в леденящих объятьях поземки. Сколько хватает глаз: белое и черное. Ну и еще равнодушное небо над головой. По ночам черное и высокое, днем серое или иногда, в порядке исключения, голубое.

Приспешники Белой Колдуньи утверждали, что так было всегда. Мистер Бобр упрямо верил, что это неправда. Он считал, что когда-то в Нарнии были и весна, и лето, и золотистая, мягкая осень, а зима постепенно переходила в Рождество и заканчивалась весной. Скажет же такое. Миссис Бобриха иногда даже ругалась на мистера Бобра из-за этого, а иногда уставала и начинала плакать. Она просто уговаривала своего супруга никому не рассказывать о своих странных идеях, неровен час, что-нибудь случится.

У Белой Колдуньи всюду были шпионы. Даже некоторые деревья перешли на ее сторону. Мистер Бобр в такие моменты начинал сердиться. Сперва он становился тихим. Поджимал губы и как-то по особенному тряс головой. А потом строго смотрел на нее и тихо спрашивал:

— Дорогая, а ты сама разве совсем ничего не помнишь?

Медленно закипал чайник на плите и потрескивали дрова в печке. Сладко пахли копченая рыбка и хвоя. Мистер Бобр всегда приносил пару еловых веточек и бросал их в печь.

— Для запаха, — улыбаясь, говорил он.

Миссис Бобриха закрывала глаза и пыталась вспомнить, как это — лето. Но ничего не вспоминалось. Перед глазами летали только лоскутки тьмы.

— Я не помню, — грустно шептала миссис Бобриха и изо всех сил старалась не плакать.

— Ты не веришь, — так же тихо отвечал ей мистер Бобр.

А потом подходил, осторожно брал ее лапу и прикладывал к тому месту, где все медленнее и неувереннее билось ее сердце.

— Лето, оно всегда с тобой. В самом сердце. “Аслан придет, Весну приведет”, — вкрадчиво повторял мистер Бобр слова какой-то давно забытой песни.

Большие соленые слезы катились из глаз миссис Бобрихи. Она крепко зажмуривалась. Ей так хотелось вспомнить лето. Но перед глазами всплывали только синие холодные тени, огромные белые хлопья с черного неба. И холод, холод. Черные стволы мертвых, уснувших навеки деревьев. Далекий самодовольный шпиль замка Белой Колдуньи. Поговаривали, что там... Миссис Бобриха зажмуривалась еще крепче, чтобы не расплакаться еще сильнее. И тут перед глазами вспыхивал золотой луч. Кусочек какой-то смешной нелепой зелени под ногами. Сладкий дурманящий запах.

Лето миссис Бобриха видела только во снах. И то какими-то осколками, урывками. И воспоминания об этих снах были такими горькими, что миссис Бобриха обычно начинала рыдать уже неостановимо, не в силах сдержать судорожные всхлипы.

— Ну вот видишь, ты все помнишь, — ласково поглаживал ее по спине мистер Бобр. — В этом наше предназначение — зверей. Хранить память. Лето обязательно вернется. “Гривой он тряхнет — нам Весну вернет”, — опять процитировал свою любимую детскую песенку мистер Бобр.

Миссис Бобриха и не знала: радоваться ей или печалиться этой искренней, наивной вере мужа в незатейливые сказки для малышей. Кто же нынче верит в людей? Нет таких существ на свете. Мифологическая выдумка ученых-богословов. Нет, и точка. А все-таки, как бы все-таки хотелось верить, что есть. Что однажды все четыре трона в Кэр Паравале будут заняты двумя сыновьями Адама и двумя дочерями Евы. И Бобриха улыбалась осторожно, смущенно.

Так хотелось верить в чудеса. "Справедливость возродится, стоит Аслану явиться", — сами по себе всплыли в мозгу слова песенки. То ли это мистер Бобр ей пел, то ли оно само вспомнилось. Кто знает, без этой слепой наивной веры, может быть, они бы никогда и не выжили в этой лютой зиме.

Но в такие вечера, как сегодняшний, миссис Бобриха все же жалела об упрямой вере мужа. Выглянув беспокойно в окно, миссис Бобриха ничего, кроме метели и быстро сгущающихся сумерек, не увидела. "Что же его так долго нет", — пульсировала в мозгу отчаянная мысль. Последнее время у мистера Бобра не на шутку болело колено. Не молодой ведь уже.

Миссис Бобриха заглянула в шкаф, выдохнула с некоторым облегчением. Мистер Бобр послушался ее и надел свой наколенник — специальное приспособление для больных суставов, колесо с дырочкой посредине, фиксирующую больную коленку.

И все же. Он вбил себе в голову, что эти люди должны прийти вот-вот. Что сила Белой Колдуньи, еще никогда не поражавшая такой устойчивостью и стабильностью, со дня на день даст трещину и, дрогнув, падет. Сгинут холод и метели. Придет в сиянии золотистой весны сам Аслан. Это была не только смешная, но и опасная вера. Там, в замковом дворе Белой Колдуньи, стояло множество статуй безумцев, ей поддавшихся. Безмолвных, неподвижных.

Пустыми мертвыми глазницами смотрели они на падающий снег, мерцание звезд, бледную улыбку холодного солнца. Любой из зверей мог запросто оказаться на том дворе. Повсюду были шпионы Белой Колдуньи.

Взять, к примеру, мистера Тумнуса. До чего серьезный, ученый фавн. Образованный. Спокойный. И что? Где он теперь? Вчера она сама ходила к маленькой уютной пещерке. Непонятно, почему мистер Бобр свел дружбу с мистером Тумнусом. Насколько уж оба они были разные, а вот на тебе — полюбили вместе коротать вечера, пить кофе и играть в шахматы. Кто бы мог подумать, что мистер Бобр играет в шахматы! Ловко же он скрывал от жены свои увлечения. Или это только на старости лет обзавелся таким хобби. Аслан его знает.

Миссис Бобриха вновь вздохнула. Есть ли этот Аслан на самом деле — кто знает. А вот мистер Бобр из-за него теперь мерзнет, бродит где-то по колено в снегу... если вообще не превратился уже в немую статую. От этих мыслей миссис Бобрихе стало совсем не по себе, и она накинула на плечи старую потрепанную серенькую шаль. Мистер Бобр подарил ее на первую годовщину свадьбы. Так вот, не то чтобы миссис Бобриха не поверила хриплому сбивчивому рассказу своего мужа. Но все-таки ей почему-то важно было увидеть все своими глазами.

И она отправилась к дому мистера Тумнуса самолично. Бывшему дому. Вероятно, уже бывшего мистера Тумнуса. Там ее встретила покосившаяся дверь, с мясом вырванная из косяка. На полу когда-то ухоженного дома повсюду виднелись грязные следы сапог, разорванные книги и разбитое стекло. На стене криво висела пустая рама от портрета. В камине сиротливо жалась горстка пепла. Все, что осталось от тепла и уюта мирного тихого дома.

Уже глубокой ночью миссис Бобриха добилась от мужа сбивчивого объяснения произошедшему. Муж показал ей маленький кружевной платок. Мягкая золотистая ткань хранила слабый запах абрикосов и клубники. Миссис Бобриха сама не могла сказать, откуда знала, что эти вещи называются именно так. Говорят, у зверей самая долгая память. А уж память на запахи вообще практически бессмертна.

Платок был такой маленький и почему-то выглядел очень беззащитно. Как взъерошенный плачущий котенок. Если он и вправду принадлежал одной из дочерей Евы, как утверждал мистер Бобр, становилось абсолютно непонятно, как существа, носящие такие предметы, могут всерьез бороться с вечной и всесильной Белой Колдуньей?

Миссис Бобриха тихо вздохнула и поплотнее укуталась в шаль. Вот так и становятся государственными преступниками, нарушителями законов Белой Колдуньи. Теперь она уже не только всерьез думает о существовании людей, но и представляет, как они вступят с Колдуньей в бой. Вот уж несносное воображение. Из-за окна раздалось особенно пронзительное завывание ветра. Подумать только, прямо в эту минуту ее старенький упрямый мистер Бобр ходил вокруг дома опасного преступника. Он ведь даже убежать не сможет, если что. Этот агент. И ноги уже не те. Да и слышит плохо. Миссис Бобриха постаралась прогнать видения всего самого ужасного, что могло случиться с ее старым мистером Бобром. Единственным на всем свете. Любимом. Все-таки какое это ужасное безобразие, что она вынуждена так вот сидеть и ждать сумасбродного своего мужа. Каждый день. Каждый вечер.

Миссис Бобриха вздохнула потихоньку. С силой оторвав взгляд от окна, нарочито равнодушно повернулась спиной к холодному синему безмолвию ночи и пошла в кладовку за картошкой. Страхи страхами, а вернувшегося усталого мужа надо будет все же чем-то кормить.