Дело поправимое (гет)

— Северус?

Он не знает, как заговорить с ней. Они не сказали друг другу и слова ровно четыре года, два месяца и тринадцать дней. Северус сглатывает горячий тугой ком в горле — он бы и хотел не вести таких точных счетов, но не может.

Перво-наперво он почему-то смотрит ей под ноги. Наверное, потому что не может смотреть Лили в глаза, или на округлый живот, или куда-нибудь еще. Он смотрит ей под ноги и видит толстые отекшие лодыжки. На мгновение Северус ловит себя на мысли, что его любовь не способна к столкновению с такой реальностью. Той, где у Лили неопрятный пучок на голове, круги под глазами и отекшие лодыжки. И ребенок от другого. Но потом он берет под контроль это свое чувство. Щелк. Оно заперто в сундучке с ненужными вещами: с детской верой во всемогущество волшебства и ворох предрассудков, сгубивших на корню их будущее.

Но ещё не совсем. Он все исправит. Прямо сейчас.

— Тебе… Вам грозит опасность. Впустишь?

Ему пришлось проторчать все утро возле их дома, прежде чем этот олень… в смысле, Джеймс Поттер отбыл на службу. Как его ещё из Аврората не поперли с таким пренебрежением к работе? А на доме всего-то пара-тройка легких чар. Задумай кто-нибудь из Пожирателей… из них — Северус досадливо отбрасывает со лба мешающие волосы — вломиться в дом Поттеров прямо сейчас, это было бы проще простого.

Также немного отекшие пальцы Лили в нерешительности сжимаются и разжимаются на волшебной палочке.

— Входи.

Между её бровей морщинка — чертовы гриффиндорцы, готовы рискнуть головой, чтобы доказать нерушимость собственных принципов. Что мир не так плох, каким кажется.

— Чаю хочешь? Травяного. Я заварила только.

Северус неопределенно кивает, не в силах отвлечься от слов, которые крутятся в голове и которые надо непременно произнести. Лили нервно ходит по кухне. Вынимает из ящика ложки, потом кладет их назад. И так раза три.

— Знаешь, я все хотела тебе написать. Вот сажусь, начинаю писать и бросаю. Снова начинаю и снова бросаю. Целую пачку пергамента уже извела… Мне тебя не хватает.

Северус вздыхает, не в силах поднять на неё взгляд.

— А ты чего сказать-то хочешь?

Лили останавливается напротив. Ставит рядом с ним чашку и неловко, поморщившись, садится в плетеное кресло возле кухонного стола. Палочку не выпускает из рук, но задумай он и в самом деле что-то против — у неё не было бы и шанса. Конец июля уже не за горами.

Вот бы не было слишком поздно.

Она выслушивает его серьезно, её зеленые и лучистые — неизменные — глаза бегают по его лицу. Щелк. В его груди словно что-то ломается, и слова прямо из сердца бегут и бегут потоком, извергаются прямо в тишину её светлой кухни. И то, что было, и то, что будет. И чем сердце не успокоится, конечно — ну и ладно.

— То, что ты говоришь… Боже, но Джеймс никогда не согласится уехать. Надо рассказать все Дамблдору…

А рука Лили с длинными белыми пальцами, на которых, он помнит пару веснушек, аккуратно прикрывает живот. И Северус вдруг вспоминает горящие глаза Волдеморта. Нет, тот ни перед чем не остановится. Если надо будет убить мать и ребенка — он сделает это. Северус так ясно это видит, что удивляется теперь, как мог вообще открыть в его присутствии рот. На что только надеялся? На похвалу ласкового хозяина взамен жизни чьего-то малыша? И как скоро он осознал бы несоразмерную плату этого обмена, не увидь случайно Лили в Косом переулке и не подумай, что рожать ей уже этим летом.

— С Дамблдором я сам поговорю. Позже. Чем меньше народа знает о вашем нахождении — тем лучше. Даже он. Тебе придется убедить… Поттера, иначе я наложу на него Империус. Или лично потащу за его оленьи рога. Прямиком к счастью.

Лили раздраженно вскидывает палочку, потом на доли мгновений замирает и вдруг смеется, вспоминая его своеобразное чувство юмора. Северус смеется тоже, лед между ними трескается и, хрустально звякая, опадает под ноги. Пусть чужая, но Лили будет жить. А значит, и Северус будет жить тоже. Остальное — дело поправимое.