Природоохранная зона (джен)

1999 год, пятое июня

— Опять Колян на нас всякую туфту скидывает, — недовольно проворчал Штырь. — Только время зря потеряли…

Косой молча сплюнул на землю, разделяя эмоции напарника. Денёк выдался так себе.

Сначала Колян не взял их на важную стрелку, вместо этого отправив на другой конец района — разбираться со сгоревшим ларьком. Нужно было выяснить, кому помешал ларёк или его хозяин. По приезде оказалось, что умышленного поджога не было: просто закоротило старую проводку.

Косому отдельно пришлось раскладывать истерящему лоху: то, что ларёк сгорел, не значит, что за него больше не надо башлять.

На обратном пути тачка сломалась, и пришлось ловить попутку. Косой приказал водителю побыстрее ехать к роще на окраине города — в надежде, что они ещё успевают на стрелку.

— Ты нас тут не видел, — сурово сказал он на прощание, кидая на сидение несколько мятых долларов.

И вот теперь Косой и Штырь брели по опушке в поисках нужного места.

Высокие деревья нависали над ними, образуя живой козырёк из переплетённых ветвей и зелёной листвы. С каждой минутой усиливался ветер: листва шелестела всё громче, а ветви раскачивались всё сильнее, скрипя и стуча друг о друга. Создавалось впечатление, что роща переговаривается о чём-то своём.

«Упадёт на голову такая дура, завалит начисто», — решил Косой, рассматривая особо массивную ветвь.

— Да где же они… — протянул Штырь. — Должны же где-то здесь быть…

Косой заметил, как впереди что-то заблестело, отразив закатный луч.

— Тачка. Поднажмём.

Гордость Коляна — чёрная тонированная бэха — стояла, уткнувшись передним бампером в заросли чубушника; белые полузакрытые бутоны касались блестящего кузова. Передняя дверь была открыта, в замке зажигания виднелись ключи.

— Цветочки… — пробормотал Штырь себе под нос, оглядываясь в поисках братвы.

— А вот и ягодки, — упавшим голосом произнёс Косой и выругался.

Братва лежала на земле рядом с машиной. Картина была знакомой: одежда в пятнах крови, аккуратные пулевые отверстия во лбах. Вытекшая кровь испачкала зелёную траву и частично впиталась в тёмную рыхлую землю.

— Опоздали… — выдохнул Штырь. — Подвели братву… Если бы не тачка, мы бы не опоздали…

— Не опоздали — лежали бы вместе, — зло выплюнул Косой и вновь выругался во весь голос, ударив ни в чём не повинное колесо машины. Штырь схватился руками за волосы и взвыл.

Минут через пять, немного успокоившись, Косой высказал очевидное:

— Зареченские. Больше некому.

Местная река делила город на две неравные части. Часть побольше, состоявшая из спальных районов и садовых сообществ, принадлежала Зареченским. Главными источниками их заработка были гопота и цыганские таборы, занимавшиеся наркотой и кражами. Калининским — почти в полном составе лежащим сейчас мёртвыми на траве — принадлежала часть поменьше. Зато с центральным рынком, зданием местной администрации, офисами и особо лакомым кусочком в виде машиностроительного завода.

Основные бабки шли именно с него.

Верхушка завода хотела веществ и девочек, простые рабочие незамысловато жрали водку. Иногда новым собственникам «Южсельмаша» требовались и более специфические услуги: например, прижать к ногтю залётных гастролёров или утопить в местной речке главу независимого профсоюза.

Калининские по праву считали завод своим, но у Зареченских было другое мнение. Текущий конфликт начался с того, что зареченские воры полезли на завод за медными пластинами из трансформаторов. В череде взаимных наездов прошли последние два года. Сегодняшняя стрелка, по словам Коляна, должна была окончательно решить судьбу завода.

— Зареченские-то… Забурились куда и празднуют, — мрачно предположил Косой. Сейчас он сидел на земле, прислонившись спиной к машине; в трёх шагах от него лежал и невидящими глазами смотрел в небо труп Коляна. — Всё, конкурентов нет, только мы с тобой остались…

— Чё делать будем? — хрипло спросил Штырь. — Я бы их навестил…

Косой заметил валяющуюся возле Коляна трубку и потянулся к ней.

— Навестим, — пообещал он, пряча трубку в карман и неохотно поднимаясь с земли. — Берём ксюхи с лимонками и пошли гасить уродов.

* * *

1999 год, ночь с шестого на седьмое июня

За окном была кромешная тьма, в которой горели два красных глаза — огоньки местной ТЭЦ. Будто какое-то хищное животное притаилось за стеклом и пристально наблюдало за Машей.

Она поёжилась и перевела взгляд вниз, безуспешно пытаясь разглядеть Лес.

Откуда-то раздались крики ворон; потом снова всё стихло.

Комната тоже была погружена во тьму, и только серебристый ручной фонарик позволил Маше пять минут назад найти табуретку и, без лишнего шума вскарабкавшись на неё, уткнуться носом в холодное стекло. Сейчас фонарик лежал на подоконнике и равнодушно освещал деревянную раму.

Маша попробовала посветить им в стекло, но это не сработало. Почему-то серебристый фонарик справлялся только с комнатной тьмой.

Из приоткрытой двери доносилось работающее на кухне радио.

— Очень мало времени, очень, — быстро говорил незнакомый Маше мужской голос. — Произошло чудовищное преступление, я лично выехал руководить расследованием. Могу дать короткий комментарий. Оперативные мероприятия проводятся в полном объёме, уже известно, что имела место бандитская разборка. Да, к сожалению, при разборках криминальных элементов пострадали местные граждане; пока не могу назвать конкретных фамилий по соображениям гуманности…

«Может, для уличной тьмы нужен особый фонарик?» — подумала Маша, отвлекаясь от неинтересного голоса.

В прошлом году дорогу перед Лесом освещали оранжевые городские фонари. Но каждый месяц очередной фонарь ломался и гас, и к нынешней ночи ни одного не осталось.

Маша взглянула наверх, но звёзд на привычном месте тоже не было. Казалось, в мире существует лишь сплошной тёмный кисель — в котором горят два красных глаза и из которого доносятся звуки ворон и радио. И только перед самым стеклом — фонарик, деревянная рама и Маша.

— …подозреваемые уже установлены, — продолжал голос. — Проводится операция по их задержанию. Пожалуйста, не препятствуйте действиям сил правопорядка…

Маша зачем-то дотронулась до фонарика, словно проверяя его существование, и от неосторожного движения фонарик покатился к краю и с грохотом упал на линолеум.

— Ну что же ты, Машенька!.. — раздосадованно воскликнули за её спиной, пока Маша, так ничего и не разглядев, обиженно слезала с табуретки. Как была, в белой ситцевой ночнушке с бантиком, подчёркивающей смуглую кожу, и с растрёпанными после сна жёсткими чёрными волосами, Маша повернулась на бабушкин голос. — Почему не спишь?

— Не хочу, — буркнула Маша, забираясь обратно в примятую постель. Бабушка тем временем включила ночник, поставила табуретку обратно к дивану и села рядом. — Не хочу спать…

Ночник заработал, и в комнате появились звёзды. Пятиконечные многоугольники засветились бледно-жёлтым на потолке и стенах, а потом медленно закружились, подчиняясь механическому движению моторчика.

— Не хочет она спать! — всплеснула бабушка руками и поплотнее закуталась в серую шаль. Её голос звучал непривычно надломленно. — А что же ты хочешь, горе ты моё луковое?..

— Темнота за окнами, — поделилась Маша свежими впечатлениями. — Цвета воронова крыла.

«Цвета воронова крыла» был сказочный конь, про которого бабушка рассказывала на прошлой неделе. Бабушка тогда объяснила, что это означает «чёрный с синеватым отливом». Но темнота за окном была не просто чёрной — временами из неё доносились крики ворон, а значит, такое определение подходило как нельзя лучше.

— Время позднее, — согласилась бабушка, даже не взглянув в окно. — Так что же нам с тобой делать?

Маша задумалась, уставившись в потолок. Плывущие по нему звёзды были очень красивыми и заставили ненадолго забыть о заданном вопросе.

— Сказку хочу, — наконец вспомнила она. Повернулась к бабушке, подтянула одеяло до самого подбородка и попросила ещё раз: — Можно мне сказку?

— Отчего же нельзя? Сейчас расскажу, — хмыкнула бабушка. Подалась вперёд и погладила Машу по голове грубыми мозолистыми руками человека, проработавшего всю жизнь. Ещё в Машином возрасте она вставала рано-рано, чтобы покормить коров и кур.

Но в этот раз бабушкины руки непривычно сильно дрожали.

Теперь задумалась уже бабушка, а Маша предпочла полежать тихо, как мышонок, чтобы не сбить её с мысли. Маша была уверена, что бабушка знает все сказки, колыбельные и предания, какие только существуют на свете, — и сейчас просто выбирает самую подходящую для этой ночи.

Минувшей зимой она пела Маше песню из старого мультфильма про Умку; Маше ещё долго снились снежные сугробы, которые мешает своей ложкой Большая Ночь.

Настоящие зимы в городе были грязно-слякотными и серыми.

Весной у них опять закончились деньги. Бабушка начала печь сухари из засохшего хлеба и готовить для Маши манную кашу почти без масла и совсем без варенья. Тогда же она рассказала сказку про Алёнушку, бежавшую с братцем от гусей-лебедей; и как согласились их спрятать яблонька с ручейком, потому что Алёнушка не побрезговала угощением — кислым яблоком и обычной водой.

Маша терпеливо бралась за кашу, представляя себя на месте Алёнушки, которой нужно было съесть невкусное яблоко, чтобы спасти себя и брата.

Месяц назад маме повезло с работой, и манка с сухарями снова начали доставаться взрослым; Маша же угощалась бутербродами с самой настоящей варёной сгущёнкой. Брала тарелку, залезала на деревянный подоконник и в сгустившихся сумерках пыталась найти на небе Большую и Малую Медведицу.

— Вот смотри, — говорила в такие вечера бабушка. — Это Полярная звезда, видишь? А внизу Ковш Малой Медведицы, которую ты ищешь. Если я тебя утречком пораньше разбужу, ручка Ковша-то повернётся….

— Разбудишь? — спрашивала Маша.

— Я-то разбужу, — ворчала бабушка. — Только тебя ж не добудишься…

Маша сконфуженно замолкала, но ненадолго.

— А где луна?

— Так мы ж на север смотрим, — ехидно отвечала бабушка. — На севере холодно. А луна сделана из сыра. Сыр на холоде портится, вот и нету здесь луны.

Если мама была дома, она тоже подходила посмотреть на звёзды, обязательно обнимая Машу покрепче. Вскоре они разбредались по своим делам: бабушка — мыть посуду, мама — на работу, а Маша — спать.

Однажды бабушка рассказала Маше сказку про барина и крестьянина: убил мужик ненароком барскую собаку и пришлось ему заместо собаки у барина жить, лаять да охранять барское добро. Под конец Маша расплакалась, и не только потому, что было жалко собаку.

Гуси-лебеди тоже были страшными, но жили в далёком тридевятом царстве. А вот барин, как пояснила бабушка, был совершенно обычным человеком и мог, наверное, даже обитать в соседней девятиэтажке.

Маша никогда не смогла бы убить собаку, но запросто могла разбить сервиз или, заигравшись, запачкать обои. И ей совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь сильный заставил её так унизительно отрабатывать ошибку.

Услышав про её страхи, бабушка расхохоталась. Отсмеявшись, вытерла выступившие на глазах слёзы и заметила:

— Не живут барины в девятиэтажках. Ни в нашей, ни в соседней. Они живут в домах во-о-от такой длины… — бабушка раскинула руки в стороны, подтверждая сказанное, — …и во-о-от такой ширины, что сами по десять раз на дню там теряются.

Маша хихикнула.

А на прошлой неделе бабушка рассказала про Лес.

В Лесу, что растёт за их окнами, сказала бабушка, обитает дух Чёрного Коня. Такую масть в народе называют «вороновым крылом». Ночью дух плотной тенью выходит из-за дуба или ольхи, склоняет голову к реке, словно и вправду хочет пить, а потом вдруг встаёт на дыбы и мчит по мелководью. А от его копыт во все стороны разлетаются хрустальные брызги.

На потолке комнаты висела блестящая люстра — громоздкая конструкция из гранёных стеклянных капель. Маша тогда решила, что именно так должны выглядеть эти хрустальные брызги.

Но бабушка продолжила говорить, рассказав, что ещё в Лесу обитают Танцующие Огоньки. Живут они в самых чащобах, самых зарослях, где падуб плотно сплетается с лещиной, а деревья высокие-высокие, словно пытаются дотянуться до неба. Огоньки клубятся вокруг кустов да деревьев, словно танцуя под музыку, которую никто больше не может услышать.

Возможно, бабушка рассказала что-то ещё, но Маша уснула на Огоньках.

Сейчас же, разбуженная странным тревожным комом в груди, Маша зачем-то вспомнила про Лес:

— А Огоньки злые или добрые?

Бабушка не удивилась вопросу, сразу сообразив, к чему он.

— И не злые, и не добрые. Просто живут себе в Лесу, как мы с тобой тут живём.

— А куда Конь бежит?

Звёздочка от ночника залезла бабушке на нос, перескочила на обои и поползла дальше.

— Владения свои осматривает. Всё ли в порядке, везде ли дело ладится. Вот мы, когда спать ложимся, всегда же проверяем: выключен ли газ, заперта ли входная дверь…

Маша замолчала ненадолго, набираясь смелости, а потом приподнялась на диване и задала самый главный вопрос:

— Давай сходим на них посмотрим?

— Не к чему живому человеку без дела на духов глазеть, — бабушкин голос на мгновение посуровел. — Вот ты обрадовалась бы, если бы на тебя, как в зоопарке, все смотреть ходили и пальцем показывали? Есть у тебя к ним дело?

— Нету дела, — расстроенно признала Маша и от обиды перевернулась на другой бок. — Просто подружиться хочу…

Бабушка впервые за вечер тихо рассмеялась, напомнив Маше звон дешёвой китайской музыки ветра, висящей на кухне и звенящей при любом сквозняке.

— Это не сложно. Тут как: идёшь в Лес — не мусори, песни громко не ори и живность не пугай. Костерок развела — землёй обязательно кострище засыпь, чтобы, не дай бог, пожар не случился…

— И тогда духи мне покажутся? — недоверчиво спросила Маша, оглядываясь.

— Тогда духи поймут, что ты хороший человек, — улыбнулась бабушка, и морщинки вокруг её глаз углубились. — Может, на тропу выведут, коли заблудишься, или от дурного глаза спрячут, если помощь будет нужна. А может, и покажутся, кто ж их разберёт…

— Так нечестно, — обиделась Маша и, окончательно отвернувшись, подвинулась к стенке, подальше от окна, за которым рос Лес. — Хочу увидеть их по-настоящему…

— Ты же вроде дружить собралась, — заметила бабушка, поднимаясь и отставляя табуретку в сторону. — Ещё ничего хорошего не сделала, а уже условия ставишь. Вот вынь тебе да положь…

Поцеловала Машу напоследок и крепко закрыла за собой дверь.

В комнате больше не было сплошной тьмы, потому что ночник прорезал пространство мерным бледно-жёлтым светом. Из кухни донёсся звон посуды и шум воды: видимо, бабушка решила подогреть себе молока с мёдом, чтобы было проще заснуть самой.

Вновь заработало радио, но вместо мужского голоса заиграла какая-то мелодия.

Маша хотела было пообижаться ещё немного, но уже через пять минут заснула. Ей приснилось, как она берёт серебристый фонарик и идёт в Лес искать духов. В один момент свет от фонарика вдруг начинает жить своей жизнью и ползёт вбок, в чащобы, на ходу превращаясь в Танцующий Огонёк.