Природоохранная зона (джен)

1999 год, пятое июня

— Опять Колян на нас всякую туфту скидывает, — недовольно проворчал Штырь. — Только время зря потеряли…

Косой молча сплюнул на землю, разделяя эмоции напарника. Денёк выдался так себе.

Сначала Колян не взял их на важную стрелку, вместо этого отправив на другой конец района — разбираться со сгоревшим ларьком. Нужно было выяснить, кому помешал ларёк или его хозяин. По приезде оказалось, что умышленного поджога не было: просто закоротило старую проводку.

Косому отдельно пришлось раскладывать истерящему лоху: то, что ларёк сгорел, не значит, что за него больше не надо башлять.

На обратном пути тачка сломалась, и пришлось ловить попутку. Косой приказал водителю побыстрее ехать к роще на окраине города — в надежде, что они ещё успевают на стрелку.

— Ты нас тут не видел, — сурово сказал он на прощание, кидая на сидение несколько мятых долларов.

И вот теперь Косой и Штырь брели по опушке в поисках нужного места.

Высокие деревья нависали над ними, образуя живой козырёк из переплетённых ветвей и зелёной листвы. С каждой минутой усиливался ветер: листва шелестела всё громче, а ветви раскачивались всё сильнее, скрипя и стуча друг о друга. Создавалось впечатление, что роща переговаривается о чём-то своём.

«Упадёт на голову такая дура, завалит начисто», — решил Косой, рассматривая особо массивную ветвь.

— Да где же они… — протянул Штырь. — Должны же где-то здесь быть…

Косой заметил, как впереди что-то заблестело, отразив закатный луч.

— Тачка. Поднажмём.

Гордость Коляна — чёрная тонированная бэха — стояла, уткнувшись передним бампером в заросли чубушника; белые полузакрытые бутоны касались блестящего кузова. Передняя дверь была открыта, в замке зажигания виднелись ключи.

— Цветочки… — пробормотал Штырь себе под нос, оглядываясь в поисках братвы.

— А вот и ягодки, — упавшим голосом произнёс Косой и выругался.

Братва лежала на земле рядом с машиной. Картина была знакомой: одежда в пятнах крови, аккуратные пулевые отверстия во лбах. Вытекшая кровь испачкала зелёную траву и частично впиталась в тёмную рыхлую землю.

— Опоздали… — выдохнул Штырь. — Подвели братву… Если бы не тачка, мы бы не опоздали…

— Не опоздали — лежали бы вместе, — зло выплюнул Косой и вновь выругался во весь голос, ударив ни в чём не повинное колесо машины. Штырь схватился руками за волосы и взвыл.

Минут через пять, немного успокоившись, Косой высказал очевидное:

— Зареченские. Больше некому.

Местная река делила город на две неравные части. Часть побольше, состоявшая из спальных районов и садовых сообществ, принадлежала Зареченским. Главными источниками их заработка были гопота и цыганские таборы, занимавшиеся наркотой и кражами. Калининским — почти в полном составе лежащим сейчас мёртвыми на траве — принадлежала часть поменьше. Зато с центральным рынком, зданием местной администрации, офисами и особо лакомым кусочком в виде машиностроительного завода.

Основные бабки шли именно с него.

Верхушка завода хотела веществ и девочек, простые рабочие незамысловато жрали водку. Иногда новым собственникам «Южсельмаша» требовались и более специфические услуги: например, прижать к ногтю залётных гастролёров или утопить в местной речке главу независимого профсоюза.

Калининские по праву считали завод своим, но у Зареченских было другое мнение. Текущий конфликт начался с того, что зареченские воры полезли на завод за медными пластинами из трансформаторов. В череде взаимных наездов прошли последние два года. Сегодняшняя стрелка, по словам Коляна, должна была окончательно решить судьбу завода.

— Зареченские-то… Забурились куда и празднуют, — мрачно предположил Косой. Сейчас он сидел на земле, прислонившись спиной к машине; в трёх шагах от него лежал и невидящими глазами смотрел в небо труп Коляна. — Всё, конкурентов нет, только мы с тобой остались…

— Чё делать будем? — хрипло спросил Штырь. — Я бы их навестил…

Косой заметил валяющуюся возле Коляна трубку и потянулся к ней.

— Навестим, — пообещал он, пряча трубку в карман и неохотно поднимаясь с земли. — Берём ксюхи с лимонками и пошли гасить уродов.

* * *

1999 год, ночь с шестого на седьмое июня

За окном была кромешная тьма, в которой горели два красных глаза — огоньки местной ТЭЦ. Будто какое-то хищное животное притаилось за стеклом и пристально наблюдало за Машей.

Она поёжилась и перевела взгляд вниз, безуспешно пытаясь разглядеть Лес.

Откуда-то раздались крики ворон; потом снова всё стихло.

Комната тоже была погружена во тьму, и только серебристый ручной фонарик позволил Маше пять минут назад найти табуретку и, без лишнего шума вскарабкавшись на неё, уткнуться носом в холодное стекло. Сейчас фонарик лежал на подоконнике и равнодушно освещал деревянную раму.

Маша попробовала посветить им в стекло, но это не сработало. Почему-то серебристый фонарик справлялся только с комнатной тьмой.

Из приоткрытой двери доносилось работающее на кухне радио.

— Очень мало времени, очень, — быстро говорил незнакомый Маше мужской голос. — Произошло возмутительное преступление, я лично выехал руководить расследованием. Могу дать короткий комментарий. Оперативные мероприятия проводятся в полном объёме, уже известно, что имела место бандитская разборка. Да, к сожалению, при разборках криминальных элементов пострадали местные граждане; пока не могу назвать конкретных фамилий по соображениям гуманности…

«Может, для уличной тьмы нужен особый фонарик?» — подумала Маша, отвлекаясь от неинтересного голоса.

В прошлом году дорогу перед Лесом освещали оранжевые городские фонари. Но каждый месяц очередной фонарь ломался и гас, и к нынешней ночи ни одного не осталось.

Маша взглянула наверх, но звёзд на привычном месте тоже не было. Казалось, в мире существует лишь сплошной тёмный кисель — в котором горят два красных глаза и из которого доносятся звуки ворон и радио. И только перед самым стеклом — фонарик, деревянная рама и Маша.

— …подозреваемые уже установлены, — продолжал голос. — Проводится операция по их задержанию. Пожалуйста, не препятствуйте действиям сил правопорядка…

Маша зачем-то дотронулась до фонарика, словно проверяя его существование, и от неосторожного движения фонарик покатился к краю и с грохотом упал на линолеум.

— Ну что же ты, Машенька!.. — раздосадованно воскликнули за её спиной, пока Маша, так ничего и не разглядев, обиженно слезала с табуретки. Как была, в белой ситцевой ночнушке с бантиком, подчёркивающей смуглую кожу, и с растрёпанными после сна жёсткими чёрными волосами, Маша повернулась на бабушкин голос. — Почему не спишь?

— Не хочу, — буркнула Маша, забираясь обратно в примятую постель. Бабушка тем временем включила ночник, поставила табуретку обратно к дивану и села рядом. — Не хочу спать…

Ночник заработал, и в комнате появились звёзды. Пятиконечные многоугольники засветились бледно-жёлтым на потолке и стенах, а потом медленно закружились, подчиняясь механическому движению моторчика.

— Не хочет она спать! — всплеснула бабушка руками и поплотнее закуталась в серую шаль. Её голос звучал непривычно надломленно. — А что же ты хочешь, горе ты моё луковое?..

— Темнота за окнами, — поделилась Маша свежими впечатлениями. — Цвета воронова крыла.

«Цвета воронова крыла» был сказочный конь, про которого бабушка рассказывала на прошлой неделе. Бабушка тогда объяснила, что это означает «чёрный с синеватым отливом». Но темнота за окном была не просто чёрной — временами из неё доносились крики ворон, а значит, такое определение подходило как нельзя лучше.

— Время позднее, — согласилась бабушка, даже не взглянув в окно. — Так что же нам с тобой делать?

Маша задумалась, уставившись в потолок. Плывущие по нему звёзды были очень красивыми и заставили ненадолго забыть о заданном вопросе.

— Сказку хочу, — наконец вспомнила она. Повернулась к бабушке, подтянула одеяло до самого подбородка и попросила ещё раз: — Можно мне сказку?

— Отчего же нельзя? Сейчас расскажу, — хмыкнула бабушка. Подалась вперёд и погладила Машу по голове грубыми мозолистыми руками человека, проработавшего всю жизнь. Ещё в Машином возрасте она вставала рано-рано, чтобы покормить коров и кур.

Но в этот раз бабушкины руки непривычно сильно дрожали.

Теперь задумалась уже бабушка, а Маша предпочла полежать тихо, как мышонок, чтобы не сбить её с мысли. Маша была уверена, что бабушка знает все сказки, колыбельные и предания, какие только существуют на свете, — и сейчас просто выбирает самую подходящую для этой ночи.

Минувшей зимой она пела Маше песню из старого мультфильма про Умку; Маше ещё долго снились снежные сугробы, которые мешает своей ложкой Большая Ночь.

Настоящие зимы в городе были грязно-слякотными и серыми.

Весной у них опять закончились деньги. Бабушка начала печь сухари из засохшего хлеба и готовить для Маши манную кашу почти без масла и совсем без варенья. Тогда же она рассказала сказку про Алёнушку, бежавшую с братцем от гусей-лебедей; и как согласились их спрятать яблонька с ручейком, потому что Алёнушка не побрезговала угощением — кислым яблоком и обычной водой.

Маша терпеливо бралась за кашу, представляя себя на месте Алёнушки, которой нужно было съесть невкусное яблоко, чтобы спасти себя и брата.

Месяц назад маме повезло с работой, и манка с сухарями снова начали доставаться взрослым; Маша же угощалась бутербродами с самой настоящей варёной сгущёнкой. Брала тарелку, залезала на деревянный подоконник и в сгустившихся сумерках пыталась найти на небе Большую и Малую Медведицу.

— Вот смотри, — говорила в такие вечера бабушка. — Это Полярная звезда, видишь? А внизу Ковш Малой Медведицы, которую ты ищешь. Если я тебя утречком пораньше разбужу, ручка Ковша-то повернётся….

— Разбудишь? — спрашивала Маша.

— Я-то разбужу, — ворчала бабушка. — Только тебя ж не добудишься…

Маша сконфуженно замолкала, но ненадолго.

— А где луна?

— Так мы ж на север смотрим, — ехидно отвечала бабушка. — На севере холодно. А луна сделана из сыра. Сыр на холоде портится, вот и нету здесь луны.

Если мама была дома, она тоже подходила посмотреть на звёзды, обязательно обнимая Машу покрепче. Вскоре они разбредались по своим делам: бабушка — мыть посуду, мама — на работу, а Маша — спать.

Однажды бабушка рассказала Маше сказку про барина и крестьянина: убил мужик ненароком барскую собаку и пришлось ему заместо собаки у барина жить, лаять да охранять барское добро. Под конец Маша расплакалась, и не только потому, что было жалко собаку.

Гуси-лебеди тоже были страшными, но жили в далёком тридевятом царстве. А вот барин, как пояснила бабушка, был совершенно обычным человеком и мог, наверное, даже обитать в соседней девятиэтажке.

Маша никогда не смогла бы убить собаку, но запросто могла разбить сервиз или, заигравшись, запачкать обои. И ей совсем не хотелось, чтобы кто-нибудь сильный заставил её так унизительно отрабатывать ошибку.

Услышав про её страхи, бабушка расхохоталась. Отсмеявшись, вытерла выступившие на глазах слёзы и заметила:

— Не живут барины в девятиэтажках. Ни в нашей, ни в соседней. Они живут в домах во-о-от такой длины… — бабушка раскинула руки в стороны, подтверждая сказанное, — …и во-о-от такой ширины, что сами по десять раз на дню там теряются.

Маша хихикнула.

А на прошлой неделе бабушка рассказала про Лес.

В Лесу, что растёт за их окнами, сказала бабушка, обитает дух Чёрного Коня. Такую масть в народе называют «вороновым крылом». Ночью дух плотной тенью выходит из-за дуба или ольхи, склоняет голову к реке, словно и вправду хочет пить, а потом вдруг встаёт на дыбы и мчит по мелководью. А от его копыт во все стороны разлетаются хрустальные брызги.

На потолке комнаты висела блестящая люстра — громоздкая конструкция из гранёных стеклянных капель. Маша тогда решила, что именно так должны выглядеть эти хрустальные брызги.

Но бабушка продолжила говорить, рассказав, что ещё в Лесу обитают Танцующие Огоньки. Живут они в самых чащобах, самых зарослях, где падуб плотно сплетается с лещиной, а деревья высокие-высокие, словно пытаются дотянуться до неба. Огоньки клубятся вокруг кустов да деревьев, словно танцуя под музыку, которую никто больше не может услышать.

Возможно, бабушка рассказала что-то ещё, но Маша уснула на Огоньках.

Сейчас же, разбуженная странным тревожным комом в груди, Маша зачем-то вспомнила про Лес:

— А Огоньки злые или добрые?

Бабушка не удивилась вопросу, сразу сообразив, к чему он.

— И не злые, и не добрые. Просто живут себе в Лесу, как мы с тобой тут живём.

— А куда Конь бежит?

Звёздочка от ночника залезла бабушке на нос, перескочила на обои и поползла дальше.

— Владения свои осматривает. Всё ли в порядке, везде ли дело ладится. Вот мы, когда спать ложимся, всегда же проверяем: выключен ли газ, заперта ли входная дверь…

Маша замолчала ненадолго, набираясь смелости, а потом приподнялась на диване и задала самый главный вопрос:

— Давай сходим на них посмотрим?

— Не к чему живому человеку без дела на духов глазеть, — бабушкин голос на мгновение посуровел. — Вот ты обрадовалась бы, если бы на тебя, как в зоопарке, все смотреть ходили и пальцем показывали? Есть у тебя к ним дело?

— Нету дела, — расстроенно признала Маша и от обиды перевернулась на другой бок. — Просто подружиться хочу…

Бабушка впервые за вечер тихо рассмеялась, напомнив Маше звон дешёвой китайской музыки ветра, висящей на кухне и звенящей при любом сквозняке.

— Это не сложно. Тут как: идёшь в Лес — не мусори, песни громко не ори и живность не пугай. Костерок развела — землёй обязательно кострище засыпь, чтобы, не дай бог, пожар не случился…

— И тогда духи мне покажутся? — недоверчиво спросила Маша, оглядываясь.

— Тогда духи поймут, что ты хороший человек, — улыбнулась бабушка, и морщинки вокруг её глаз углубились. — Может, на тропу выведут, коли заблудишься, или от дурного глаза спрячут, если помощь будет нужна. А может, и покажутся, кто ж их разберёт…

— Так нечестно, — обиделась Маша и, окончательно отвернувшись, подвинулась к стенке, подальше от окна, за которым рос Лес. — Хочу увидеть их по-настоящему…

— Ты же вроде дружить собралась, — заметила бабушка, поднимаясь и отставляя табуретку в сторону. — Ещё ничего хорошего не сделала, а уже условия ставишь. Вот вынь тебе да положь…

Поцеловала Машу напоследок и крепко закрыла за собой дверь.

В комнате больше не было сплошной тьмы, потому что ночник прорезал пространство мерным бледно-жёлтым светом. Из кухни донёсся звон посуды и шум воды: видимо, бабушка решила подогреть себе молока с мёдом, чтобы было проще заснуть самой.

Вновь заработало радио, но вместо мужского голоса заиграла какая-то мелодия.

Маша хотела было пообижаться ещё немного, но уже через пять минут заснула. Ей приснилось, как она берёт серебристый фонарик и идёт в Лес искать духов. В один момент свет от фонарика вдруг начинает жить своей жизнью и ползёт вбок, в чащобы, на ходу превращаясь в Танцующий Огонёк.

2013 год, четвёртое марта

На часах было одиннадцать. Мир казался серым из-за бескрайней облачной простыни. Словно из старого матраса достали набивку, намочили и растянули над городом.

Из трубы ТЭЦ валил белый дым. На фоне серого неба он казался куском сладкой ваты, продающейся летом в парках.

«Забавно, — подумала Маша, поплотнее укутываясь в не по размеру большую клетчатую рубашку. — А на фоне голубого неба дым всегда кажется грязно-серым…»

Под трубой проходила асфальтовая дорога. Маша помнила, что эта дорога начинается у Северной окружной, далее ведёт к заброшенной проходной «Южсельмаша», где над входом висят остатки советской мозаики, а потом заканчивается у железнодорожной станции.

Мозаика Маше очень нравилась. На ней были запечатлены улыбающийся рабочий, комбайн в поле и женщина со снопом пшеницы в руках. Художник почему-то изобразил женщину очень похожей на Машу — такой же смуглой, черноволосой и черноглазой, а не обычной русской внешности, как у большинства жителей города.

Время от времени у мозаики отваливались новые кусочки, но с женщиной пока всё было в порядке.

Засвистел чайник. Маша зевнула и отошла от окна.

За время жизни в городе она мысленно разделила всех работающих горожан на три группы. Представителей первой можно было увидеть затемно на той самой асфальтовой дороге. Они топтали сапогами и кроссовками мозаичные осколки, набивались в электричку и уезжали на весь день трудиться в областной центр. Который все для краткости называли просто Центром.

Вторая группа работала в городе. Если бы Маша выглянула в окно часов в восемь утра, то увидела бы людей, идущих по кромке Северной окружной. Им нужно было в начало улицы, где находилась конечная остановка автобусов и маршруток. Люди, садящиеся там, находились в выигрышном положении: они точно влезали в транспорт и, если повезёт, даже занимали сидячие места.

Третьи — такие, как Маша — просто жили рядом с работой.

Уже третий год Маша работала в продуктовом магазинчике на первом этаже своего же дома. Чтобы оказаться на рабочем месте, ей нужно было всего лишь спуститься на восемь этажей вниз.

А сегодня у Маши вообще был выходной.

Она взяла кружку со свежезаваренным чаем и вновь подошла к окну. Почувствовав, что кружка начинает жечь руки, торопливо поставила её на подоконник — уже исчерченный кругами от множества горячих кружек, поставленных на него в прошлом.

Дешёвая китайская музыка ветра висела в оконном проёме и молчала, потому что в квартире не было сквозняка.

Справа от трубы привычно чернел Лес.

На школьной экскурсии в местном краеведческом музее Маше объяснили, что никакой это не лес, а просто большая роща, имеющая статус городской природоохранной зоны. Возможно, Лесом местные жители окрестили её потому, что город находился в степях и настоящего леса здесь никто в глаза не видел.

Одним из экспонатов музея оказалась старинная карта, на которой рядом с рощей вместо города была изображена пара деревень. Как помнила Маша, в одной из этих деревень когда-то родилась бабушка.

Жители дома шептались, что в лихие девяностые в Лесу проходили бандитские сходки и разборки с неугодными. Правда, большинство также считало, что разгул криминала остался в прошлом тысячелетии — не сумев проникнуть через миллениум, бой новогодних курантов и нового и.о. президента.

Газеты любили публиковать эзотерические байки про Лес. Писали про обитающих там призраков; про Огоньков и Коня, о которых когда-то рассказывала бабушка; следуя веяниям времени, упоминали НЛО и Снежного человека. Журналисты с удовольствием написали бы и о местном аналоге лох-несского чудовища, но на их беду озера в Лесу не было. Причудливо изгибаясь, через Лес протекала только река.

Недавно Маша прочла интервью местного жителя, утверждавшего, что он набрел в Лесу на некую временную аномалию. Из-за этой аномалии вместо запланированной двадцатиминутной прогулки житель отсутствовал дома три дня. В эту историю Маша легко поверила — вспомнив количество наливаек, открытых за последние двадцать лет на первых этажах панельных домов.

Самым престижным местом у здешней гопоты и алкашей был существовавший еще с девяностых бар с литературным названием «У Гашека». Поговаривали, что владелец на излёте Союза побывал в Чехии, где очень впечатлился национальным пивом. Чешские писатели местным асоциальным элементам были знакомы плохо, поэтому название бара быстро сократилось до звучного «Угашка».

В новом тысячелетии Лес продолжил подтверждать свою дурную славу. В год машиного выпуска там повесился школьный физрук. Злые языки поговаривали, что повесился он, не выдержав травли со стороны учеников; или что ему изменила жена; или что натворил что-то нехорошее. Но никто не мог сказать, что именно физрук натворил или как звали его жену, потому что правда интересовала всех мало.

Последняя трагедия в этом месте случилась всего три недели назад. Собачниками был найден труп бывшего машиного одноклассника, по всей видимости, умершего от передозировки наркотиков. Эта смерть прошла почти незамеченной, так как была давно ожидаемой и потому неинтересной.

Кроме того, Лес был неухоженным, а местами — совершенно непролазным. В семидесятые через него проложили несколько тропинок — превратив в лесопарк, но больше ничем не потревожив природное богатство. Но за девяностые эти тропинки заросли, потому что горожан тогда заботили дела совсем отличные от прогулок на природе.

Маша отхлебнула подостывший чай и, баловства ради, задела музыку ветра рукой. По кухне разнёсся тихий перезвон.

…Справедливым было бы сказать, что горожанам не было никакого дела до Леса, а Лесу не было никакого дела до них.

Невыспавшиеся, сквозь утреннюю толкотню горожане добирались до работы уже уставшими. Заваривали себе крепкий кофе и растворялись в бесконечных бумажных делах или обслуживании клиентов — словно сахар в их кофейных стаканчиках. В течение дня они поддерживали в себе желание жить новыми порциями кофе, чая и сигарет — заодно жалуясь коллегам на нервы и проблемы со сном.

Свободное время для горожан наступало по ночам. Отнимая время у сна, город листал социальные сети, переключал телевизионные каналы и читал разную чушь: глянцевые журналы, бульварные романы, психологические инструкции — как перестать беспокоиться и заработать свой первый миллион.

На выходных город первым делом отсыпался. А потом шёл танцевать в ночные клубы, гулять по торговым центрам, посещать кинотеатры или просто шататься по центральным аллеям от кафе до кафе — потому что других идей, честно говоря, ни у кого не было.

Маша же нашла для себя утешение в литературных сайтах, наполненных самодельными рассказами и фанфиками. Она любила выбирать истории, в которых у персонажей сначала всё было плохо — а в конце хорошо.

А вот с другими развлечениями у неё не ладилось. Зарплата не позволяла часто обедать вне дома или ходить по магазинам; танцевать Маша не умела; алкоголь не любила. Поддавшись красочной рекламе, она несколько раз посетила кинотеатр, но осталась недовольной увиденным.

В город завозили только топовые блокбастеры. Люди на большом экране дрались, взрывались, целовались, подшучивали и кричали от боли, а Маша почему-то чувствовала отчаяние: сильное, болезненное, спрятавшееся в самой глубине сердца. Пока она жевала попкорн, отчаяние, в свою очередь, грызло её грудную клетку маленьким упрямым червячком.

По приходу домой Маша обматывала голову бабушкиной шалью, пила обезболивающее и самодовольно размышляла, что способна написать историю куда лучше однотипных сюжетов про спасение Вселенной, Земли или хотя бы очередного американского городка.

Ей хотелось написать историю о самых обычных людях. В сумерках эти люди сидели бы на тёмной кухне, пили чай и вели беседу под голубые, с оранжевыми всполохами, огоньки конфорки газовой плиты.

Может, они говорили бы о кинотеатрах: зачем горожане идут и в сотый раз смотрят одну и ту же историю, где всех важных обязательно спасут, а про неважных обязательно забудут.

Может, речь зашла бы о росте цен и коммунальных тарифов. Но внимательный читатель заметил бы, что на самом деле это был разговор о жизни и смерти, свободе и рабстве, отчаянии и надежде — только в бумажной обёртке квитанций и чеков.

Когда головная боль исчезала, Маша приходила к выводу, что нет смысла даже пытаться написать рассказ. Такая история никому не понравится. Любой горожанин и так может поболтать на кухне с родными и близкими обо всех волнующих темах. А вот супергероем точно не станет никто.

…Всё это время Маше тоже не было дела до Леса. Детские сказки забылись, вытеснившись взрослыми проблемами.

Ещё в машином детстве умерла мама. Долгие годы рядом с Машей оставалась бабушка, но и она скончалась в начале прошлого года. О своём отце Маша и вовсе ничего не знала — кроме очевидного факта, что цыганская внешность досталась ей от него.

Прошлым летом её лучшая подруга Алинка в последний раз уговорила Машу сходить в кино. Закончилось всё ожидаемо: мигрень, обезболивающее, шерстяная бабушкина шаль, повязанная на голову.

Только к вечеру Маша пришла в себя. Встала с дивана, заварила свежий чай и неожиданно подумала — а ведь больше никто не запретит ей пойти в Лес искать духов. Правда, сейчас от этой мысли стало грустно.

Но, вместо того чтобы грустить, Маша собралась и вышла из квартиры.

Вечерело, но воздух был жарким и душным. В окнах панельных домов отражался закат.

Маша решительно пересекла Северную окружную, опушку, первые ряды деревьев, протоптанную собачниками тропинку и уткнулась прямо в заросли цветущего чубушника. Следующие несколько минут дались особенно тяжело — кусты царапали руки и ноги, спутанные корни деревьев норовили поставить подножку. Она почти уговорила себя вернуться, как заросли вдруг расступились, обнаружив довольно широкую тропу.

Тропа, как и всё в этом месте, была неухоженной. На ней росла сорная трава; поперёк лежали поваленные и медленно гниющие стволы. Маша сравнила бы открывшийся вид с домашним беспорядком: приходят к тебе внезапно гости, а на дверцах шкафа развешаны мокрые простыни и все кружки заняты остатками чая. Но в этом, конечно, нет ничего страшного.

Видимо, тропа представляла собой отголоски советского лесопарка.

Сбоку обнаружились заросли малины. Розово-зелёные, ещё не полностью созревшие ягоды уютно покачивались в лучах заходящего солнца.

— Назову тебя малиновой тропинкой, — весело сказала Маша вслух. — Ну что, приведёшь меня к Танцующим Огонькам?

Конечно, она не рассчитывала всерьёз увидеть Лесных духов из бабушкиных сказок. Задача была проще — хоть как-то разнообразить житейскую рутину.

Минут через двадцать тропа привела Машу к реке.

В городе река была закована в бетон набережной, огорожена перилами, а то и вовсе спрятана за чужими заборами. Там она ощущалась прирученной, одомашненной, безопасной тёмно-серой кляксой.

Здесь та же самая река представала в ином свете. Она текла широко, свободно, безо всяких перил и предупреждающих знаков — просто тихо несла дальше на северо-запад тонны тёмной воды. Рядом с ней ощущалось величие непокорённой стихии — которая при желании легко бы утащила Машу на дно и переломала, как щепку.

Порыв ветра принёс на щёку пару брызг.

«Интересно, тут водятся большие сомы?» — боязливо подумала Маша, осторожно подходя поближе. Вова, её бывший одноклассник, когда-то рассказывал байку про исполинского, величиной с грузовик, сома, который выпрыгивал из воды и утаскивал людей в пучину. И оставалось от человека только свадебное кольцо — таким образом и вели подсчёт жертв.

— А представляешь, сколько людей колец не носит? — подытожил тогда Вова и сделал страшные глаза.

Солнце почти закатилось за горизонт. В городе оно казалось плоским жёлтым блином, а здесь неожиданно сбросило маску и предстало огромным горящим шаром, играючи бросающим отсветы на водную гладь.

Маша осмотрелась и устроилась под кроной раскидистого дуба, растущего у самой воды.

Закатные блики расслабляли; ветерок приятно щекотал тело, а плеск воды и шелест листьев убаюкивали. Маша зевнула.

— Мяу, — сказал дуб.

— Что?! — подпрыгнула на месте Маша. Сонливость как рукой сняло.

Дуб некоторое время молчал. Маша внимательно осмотрела густую листву, отмечая шевеление: словно кто-то пробирался по веткам.

— Мяу! — донеслось поближе. — Мяу?

Листва зашуршала прямо над её головой и на колени к Маше, больно ударив своим весом, спрыгнула иссиня-чёрная кошка с умными зелёными глазами. Пару секунд спустя Маша опознала в ней Мурку — любимицу Ирины Павловны, соседки по лестничной клетке.

— Мурка, напугала! — возмутилась Маша, облегчённо выдыхая. Подняла руку и почесала кошку за ушами. — Тебе тоже здесь нравится?

Мурка громко замурлыкала, оправдывая кличку, и принялась топтаться на коленях. Маша аккуратно, стараясь не тревожить свернувшуюся в клубок кошку, прислонилась спиной к стволу дуба и вновь принялась наблюдать за бликами.

Она упустила момент, когда напряжение, последние годы непрерывно сковывавшее тело, куда-то исчезло; когда воды реки перестали волноваться, когда упало за горизонт солнце — потому что нечаянно задремала; а проснувшись, сразу нашла в небе Полярную звезду и Ковш Малой Медведицы.

Так началась дружба Маши и Леса.

На поверку Лес оказался обычной заброшенной рощей. Даже если Маша оставалась здесь дольше разумного — под лунным светом не гарцевал Чёрный Конь, в зарослях не плясали Танцующие Огоньки, а злые бандиты не закапывали неугодных под очередной кочкой.

Остаток летних выходных Маша провела на берегу реки, плетя цветочные венки.

К осени фиолетовым отцвела расторопша, заалел физалис, на ветвях пожелтели и сморщились листья. Маша полюбила создавать венки из разноцветной листвы и прикреплять к маленьким серьгам-гвоздикам большие красные коробочки физалиса.

В ноябре нагрянули холода и Маше пришлось научиться разжигать костры — не забывая, по бабушкиным заветам, присыпать землёй потухшее кострище.

К зиме ветви украсились снегом, а поверхность воды у берега покрылась тонким слоем льда. Тут Машу ждало неприятное открытие — хворост отсырел и разжечь костёр стало делом невыполнимым.

Тогда она догадалась брать с собой термос с горячим чаем и какой-нибудь перекус: незамысловатый бутерброд, купленное по уценке яблоко. В один из дней Маша добавила к этому набору случайную книжку из бабушкиной библиотеки.

Школа научила Машу ненавидеть литературу. Было чертовски скучно слушать про непонятные моральные или любовные терзания от столь же непонятных, живших давным-давно авторов. Под монотонный голос учительницы, рассказывающей о любви Татьяны к Онегину, Маша играла с Алинкой в морской бой и переписывала из решебников правильные ответы.

Возможно, понимание прошлого должна была дать история; но в школьном учебнике были просто сухие факты, нагромождённые в хронологической последовательности. Аккуратным почерком хорошистки Маша переписывала их в рабочую тетрадь и сразу же забывала, не сумев увязать с реальностью.

Однако взятую наобум книжку — оказавшуюся томиков стихов — Маша прочла с неожиданным удовольствием.

Может быть, сказались Лесные тишина и спокойствие; может быть, на душе становилось теплее от пометок карандашом бабушкиным почерком; а может, Маша просто повзрослела.

С этого момента к проклятию, не дающему наслаждаться городским кинотеатром, добавилось новое — мешающее слушать русскоязычные песни. Маша переключала радио на иностранных исполнителей, чьего языка она не знала, и никак не могла взять в толк — зачем сочинять очередную дурацкую песню, непременно про любовь, если на свете существует столько хороших стихов, еще не переложенных на музыку.

Под впечатлением от томика Маша даже написала собственный стих. Но он вышел корявым, банальным и с глагольными рифмами. Его не напечатали бы в бабушкиных книгах, но, наверное, могли бы положить на простую музыку и пустить по радио. Маша разорвала листок в клочья, чтобы уничтожить и так стремящуюся к нулю вероятность подобного.

Зимними вечерами она пила горячий чай, наблюдала за свинцово-серым небом и тёмными водами реки и параллельно думала: может быть, набраться смелости и перечитать классическую прозу? Вдруг там всё не так страшно, как Маше запомнилось со школы.

Потом ей в голову пришла куда более неприятная мысль: а что если кто-то уже написал историю, похожую на её замысел? Про тихий важный разговор под свет конфорок газовой плиты. А Маша — ограниченная городским кинотеатром, куда завозят только топовые блокбастеры, и сайтом с фанфиками — просто ничего об этом не знает.

В начале февраля, когда ударили морозы, Маше удалось увидеть в Лесу сразу три чуда за раз. Пусть ничего паранормального в них не было.

Когда она подошла к реке, то обнаружила, что её поверхность украсилась ледяными цветами — белыми образованиями, похожими на хризантемы, покрывшими всю видимую часть льда. Наплевав на зиму, Лес снова начал цвести.

Ещё через час солнце вдруг окружило себя сверкающим белым кругом. Маша смутно вспомнила, что это называется гало.

Наконец, с неба посыпались кристаллики льда — такие же яркие и сверкающие, как фальшивые алмазы в алинкиной бижутерии. Они падали на раскрытую ладонь и растворялись от теплоты тела.

…Но сейчас Маша вздрогнула и вернулась в реальность.

В её руках была опустевшая кружка, а музыка ветра давным-давно перестала звенеть. Где-то у соседей раздался звук дрели; на лестничной клетке громко замяукала Мурка, требуя впустить ее в квартиру.

Маша поставила кружку в раковину и отправилась в комнату.

Там она застелила заскрипевший диван зелёным флисовым покрывалом, потом привычно улыбнулась фотографиям, висящим на стене рядом.

На самой старой фотографии был запечатлён молодой дедушка в военной форме. Бабушка рассказывала, что в войну он был механиком-водителем, а после вернулся в город, где устроился комбайнером. На полке шкафа до сих пор лежал орден Трудового Красного Знамени — в виде колеса шестерёнки, украшенного знаменем, дубовым венком и изображением серпа и молота на фоне гидроэлектростанции.

Сам дедушка разбился на мотоцикле за два года до развала Союза. «Это и к лучшему, — всегда говорила бабушка в ответ на Машины расспросы. — Он бы не пережил случившееся со страной».

Любимые Машей клетчатые рубашки принадлежали именно ему.

На втором фото молодая бабушка стояла в поле со снопом пшеницы в руках — повторяя позу женщины с мозаики.

Рядом висело фото, на котором дедушка держал на руках маленькую Машину маму и счастливо улыбался.

Последняя фотография была цветной. На ней была изображена красивая рыжеволосая и зеленоглазая женщина, позирующая на фоне городской набережной — Машина мама. Маша и помнила-то ее больше по этому фото, чем по собственным воспоминаниям.

...Она повернулась к шкафу и начала подбирать одежду на прогулку.

Через пару часов на Машу — привычно устроившуюся у реки со стихами и горячим термосом — сорвались первые капли: готовился пойти дождь. Прежде чем закрыть книгу, она провела рукой по пожелтевшей бумаге, запоминая страницу.

Майскими короткими ночами,

Отгремев, закончились бои…

Где же вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои?

«Где же вы все», — почему-то подумалось Маше.

2013 год, пятое марта

Начавшийся вчера дождь шёл весь сегодняшний день, то ослабевая до мороси, то усиливаясь до ливня. На стекле входной двери собралось множество капель. Они копились, сливались в капли побольше и — уступая земному притяжению — стекали вниз; а на их месте сразу же возникали новые.

У входа в магазин образовались большие лужи. Сейчас сквозь них, помогая себе палочкой, пробиралась Ирина Павловна — машина соседка по лестничной клетке.

«Молоко, батон и корм для Мурки», — уверенно подумала Маша.

Ирина Павловна не обманула её ожиданий: преодолела лужи, поднялась по скользким от дождя ступенькам, зашла внутрь и направилась к витринам с молочной продукцией. От её калош на плитке оставались серые разводы.

— Ступеньки скользкие, — негромко сказала Маша Алинке, раскладывающей журналы на стойке перед кассой. — Упадёт ведь кто-нибудь…

— Пусть падают, — хмуро откликнулась Алинка. В начале рабочего дня у неё всегда было паршивое настроение. — Меньше народу — больше кислороду…

Поймала укоризненный взгляд Маши и резонно добавила:

— Ну а мы-то что сделаем?..

Через двадцать минут, уверенно перепрыгивая лужи, заглянул Илья Алексеевич — немного намокший за те несколько метров, которые он вынужден был преодолеть от парковки до магазина. Поскользнулся на ступеньках, но устоял: в отличие от мудрой Ирины Павловны, у него не было галош с нескользящим покрытием, а были обычные мужские ботинки.

Купил синий «Винстон» с грозной надписью «Курение убивает», улыбнулся Маше и направился обратно под дождь, к своей тёмно-синей иномарке с шашечками местного такси. Илья Алексеевич был хорошим человеком: Маша знала это точно, потому что в её выпускном классе он ещё работал учителем математики и был любимцем всей параллели. А потом уволился и устроился таксистом — наверное, так было проще и денежнее.

Маша всё ещё немного смущалась, когда приходилось его рассчитывать. Она слишком хорошо помнила его строгим и собранным возле доски, а не улыбающимся — с той стороны прилавка. Временами Маша думала, что Илья Алексеевич должен был остаться в её памяти отличным учителем, в которого она, тогдашняя школьница, не могла не влюбиться; и уж точно не должен был сейчас покупать у неё сигареты, потому что курить вредно. Илья Алексеевич, прекрасно это понимая, сам когда-то отбирал сигареты у старшеклассников.

…Потом она вспоминала, что ни реальность вообще, ни Илья Алексеевич в частности ничего ей не должны.

Три с лишним года назад, когда на дворе стояла осень две тысячи девятого — но ещё не поздняя, ржавая и слякотная, а жёлтая и немного дождливая — Маша задержалась после звонка, ожидая, пока последний ученик покинет класс. А потом подошла к учительскому столу и, нервно теребя густую косу, сказала:

— Вы ведь знаете, что все те слухи, ну… Про то, что вы мне нравитесь… Правда?

Илья Алексеевич был одет не в разноцветный примятый свитер и джинсы, как сегодня, а в серый костюм с белой рубашкой; вдобавок его волосы были аккуратно уложены. Вопрос Маши застал его в тот момент, когда он записывал что-то в классный журнал.

Он поднял голову и внимательно посмотрел на неё; потом отложил журнал и деловым движением сцепил руки в замок.

Сама же Маша внимательно разглядывала линолеум: во-первых, было очень стыдно, а во-вторых, Алинка сказала, что так она выглядит красивее, потому что видны её длинные черные ресницы, которыми, для лучшего эффекта, необходимо медленно взмахивать. Так что Маша этим взглядом убивала разом двух зайцев, как выразилась бы Машина бабушка, если бы была в курсе этой затеи.

Алинка, как верная подруга, предложила ей всю свою косметичку; но Маша, перенервничавшая и чуть не заехавшая себе в глаз кисточкой от туши, отказалась от груды блестящих помад, гелей для губ, пудры и румян — и теперь осталась наедине с линолеумом, тушью и Ильёй Алексеевичем.

— Маша, — негромко сказал Илья Алексеевич, и все прочие мысли вылетели у неё из головы. — Вы, безусловно, замечательная девушка…

Он всегда обращался к ученикам на «вы», словно в старых фильмах.

— …и, я уверен, найдёте себе достойного спутника жизни…

«Вот и всё», — подумала Маша и, не найдя смелости посмотреть на учителя, отвела взгляд в окно. Пара жёлтых листьев сорвались с ветки и спланировали на железный уличный подоконник.

— …Но я никак не могу ответить вам взаимностью.

— Почему? — вырвалось у Маши прежде, чем она успела опомниться, расстроиться и банально сбежать. Получилось какое-то детское, обиженное «почему».

— Потому что я ваш учитель, — спокойно ответил Илья Алексеевич, кажется, совсем не разозлившись на вопрос. — Потому что вам только шестнадцать. Я понимаю, что скоро перестану быть вашим учителем, а вы станете совершеннолетней, но…

Он немного замешкался, подбирая слова.

— …Подростковая влюблённость в учителей, она… Это не взрослая любовь к другому человеку, понимаете?

— Нет, — призналась Маша и заставила себя посмотреть прямо на него. — Совершенно не понимаю…

— Мы находимся в неравных условиях, — почти незаметно улыбнулся он, и от этой улыбки у Маши сжалось сердце. — Вы знаете меня только как учителя; в классе я вынужден соблюдать определённые правила поведения, которые делают из меня авторитетную, пожалуй, даже отеческую фигуру… Да вы и сами всё поймёте, когда повзрослеете. Но сейчас, простите, мой ответ «нет».

— Каким правилам мы с вами ни следуем, — тихо возразила Маша, мысленно удивляясь, что до сих пор не разревелась, — вы, пусть и на работе, это ведь всё равно вы!.. Может быть, на работе вы даже больше являетесь собой, чем где-то ещё…

Илья Алексеевич тихо хмыкнул, явно не сообразив сразу, о чём она.

— …Помните, как вы говорили нам в начале года, что вам нравится быть учителем? Что вы считаете это своим призванием?

— Говорил, — согласился Илья Алексеевич. — Когда мы обсуждали профориентацию.

— Бабушка считает, что человек раскрывается именно тогда, когда занят любимым делом. Они так с дедушкой и познакомились. Дедушка комбайнером в их колхозе был. Бабушка говорила, что как увидела его на планёрке — сразу влюбилась…

— Тем не менее, они оба были взрослыми людьми.

Он поднял руку, прерывая дальнейшие возражения:

— Я понимаю, что вы сейчас скажете. Что Гайдар командовал полком в те же шестнадцать; что в шестнадцать и сейчас по закону можно добиться эмансипации и поэтому вы уже совсем не ребёнок. Но, простите, Маша, вы всё ещё слишком молоды, и тем опаснее для вас переступать через деловые отношения…

«Интересно, кто такой Гайдар», — мельком подумала Маша. Детские воспоминания подсунули какого-то упитанного мужчину из новостных передач. Он ли когда-то командовал полком?.. Впрочем, Маша тут же забыла о неведомом Гайдаре, спохватившись, что у неё остался ещё один вопрос:

— А если мы встретимся в другом времени и месте? Через несколько лет, когда все эти правила не будут иметь значения?

— Мне не хочется, чтобы вы жили в ожидании этого маловероятного события, — просто ответил Илья Алексеевич, и Маша поняла, что это тоже не сработало. — Как я понимаю, вы на следующий год поступаете в университет. Там у вас будет много новых впечатлений, друзей… У меня тоже жизнь не стоит на месте. Мне, конечно, приятно, что вы считаете меня достойным человеком, но, пожалуйста, давайте закончим на моем отказе. Иное будет нечестно по отношению к вам, да и, надо сказать, ко мне тоже.

Маша смахнула выступившие слёзы — не с целью разжалобить, а просто потому, что разговор уже закончился и слёзы тоже были ни к чему — посмотрела на руку и поняла, что случайно размазала тушь.

«Дурацкая тушь, — подумала она, кивая учителю и поворачиваясь, чтобы уйти. — Дурацкая Алинка со своими дурацкими идеями…»

— Маша! — окликнул её Илья Алексеевич, и Маша остановилась в недоумении. — Не переживайте вы так. Всё будет хорошо, вот увидите.

…Минут через двадцать на лавочку возле школьного стадиона подсела Алинка, как обычно жующая клубничную жвачку, и, глядя на заплаканную Машу, уточнила:

— Совсем никак?

— Нет, — коротко ответила Маша и посмотрела на небо, с которого по-прежнему планировали наземь жёлтые листья. — Совсем.

Алинка вынула жвачку изо рта и привычным движением прилепила её к низу лавки; потом открыла блестящую лакированную сумочку и, тихо матерясь, начала искать в ней что-то. Наконец, вытащила упаковку влажных салфеток и протянула Маше.

Маша подумала, что упаковка совершенно не заслуживает таких выражений, но молча приняла помощь. В конце концов, если Алинке спокойнее живётся с руганью, яркой помадой и клубничными жвачками — то и пускай.

— Странно… — заметила Алинка, рассматривая, как Маша стирает с лица размазавшуюся тушь. — Вроде не женат. Хотя, может, есть кто, это же так просто не выяснишь… А может, он вообще не по этой части…

Алинка чему-то развеселилась.

—...Прикинь сюжет: молодой и перспективный учитель, вынужденный скрывать…

Осеклась, повнимательнее взглянула на расстроенную Машу и коротко сказала:

— Прости.

Маша пожала плечами. Некоторое время они молчали, окружённые этой жёлтой осенью. Они обе чувствовали, что этот год — особенный. Вскоре, за порогом выпускных экзаменов, наступит взрослая жизнь.

— А ты чем занималась? — спросила Маша, немного успокоившись.

— С Вовой болтала, — откликнулась подруга и показала рукой на окна школьной столовой. — Он думает к выпускному туда на козырёк залезть. И написать оранжевой краской: «Прощай, школа! 11 Б, 2010 год». Как тебе?

— Твой любимый цвет, — усмехнулась Маша. — Это ведь не совпадение?

— Не-а, — довольно призналась Алинка. — Я настояла, даже пообещала краску раздобыть…

Сильный порыв ветра сорвал несколько листьев, и те разлетелись жёлтыми пятнами прямо над их головами.

* * *

Таксист давно уехал; за входной дверью по-прежнему шёл дождь. Вчера Маша вернулась домой бегом, положила размокшую книгу на батарею, а сама залезла в горячий душ. Но если книжные страницы быстро высохли, сама Маша поняла, что заболевает.

С каждым часом нового дня она чувствовала себя всё хуже. Разговаривала с покупателями, послушно взвешивала фрукты и овощи, отсчитывала сдачу, и за всем этим ей казалось, что стрелки часов не движутся вовсе, словно примёрзли к циферблату — так же, как мёрзла сейчас сама Маша.

В пять вечера дождь хлынул с удвоенной силой. Маша облокотилась на прилавок, пытаясь справиться с внезапным головокружением, и, не в силах больше терпеть, крикнула:

— Алин!

«Чего у неё не отнять… — не к месту подумала Маша, пока Алинка быстрым шагом приближалась к ней, — так это волшебной способности всегда хорошо выглядеть…»

Даже синий магазинный фартук сидел на Алинке словно сшитый по заказу; подчёркивая её большие голубые глаза и оттеняя светлые кудрявые волосы. Неудивительно, что подруге вечно приходилось отбиваться от желающих познакомиться.

Она приблизилась и решительно приложила ладонь ко лбу Маши, заставив ойкнуть. Какой-то мужчина скользнул по ним взглядом и вернулся к изучению колбасной витрины.

— Уходи домой, — словно сквозь вату сказала подруга и решительно встряхнула кудряшками. — Если станет хуже, позвони обязательно. А я тут…

Алинка на мгновение отвела взгляд в сторону.

— …сама разберусь, в общем.

Посмотрела на скептически настроенную Машу, усмехнулась и добавила:

— Шоколадку мне потом подаришь за труды. Иди уже.

Было очень нечестно оставлять Алинку одну разбираться с вечерним наплывом покупателей; но толку от Маши сейчас всё равно не было. Поэтому она просто сказала спасибо — которое оказалось неожиданно трудно выговорить, оторвалась наконец от прилавка и нырнула в подсобку — скидывать фартук и надевать ветровку.

* * *

Так Маша и оказалась дома раньше положенного.

Квартира мало изменилась со времён её детства. Разве что потускнели обои, а возле вешалки теперь постоянно стоял рюкзак, в который складывалось всё необходимое для похода в Лес.

Маша переоделась в домашнее, распустила волосы, заварила себе сладковатый порошок от простуды и гриппа, а потом залезла на диван с ногами и завернулась в плед.

За балконным окном было холодно, мокро и начинало темнеть. Лес постепенно сливался с наступающей чернотой, становясь почти неразличимым — словно ворсинки в шерсти у Чёрного Коня.

Маша нерешительно — будто за ней мог кто-то подсмотреть — открыла ноутбук и нажала на страничку недочитанного вчера фанфика.

Вечер обещал быть неплохим. Несомненно, к ночи она разболеется во всю силу и ещё несколько дней проваляется в паршивом состоянии; потом, толком не долечившись, вернётся на работу, где будет общаться с покупателями и таскать тяжелые коробки.

Но всё это будет потом.

В самый драматичный момент, когда главный герой расстался с любимым человеком, намереваясь больше никогда-никогда его не увидеть, квартирную тишину вдруг прорезала трель дверного звонка. Это было странно. В гости приходила только Алинка, но сейчас она по горло должна быть занята магазинными делами.

Нахмурившись, Маша выбралась из тёплого пледа, нашарила тапочки, накинула поверх домашних штанов и майки тёплую клетчатую рубашку — и осторожно подошла к двери.

С любопытством заглянула в глазок, удивилась ещё сильнее и широко распахнула дверь.

И сказала нерешительно:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Маша, — как всегда спокойно ответил Илья Алексеевич.

В руках он держал пакет с апельсинами и алую розу, но гораздо больше Машу поразила его одежда: классические брюки и рубашка, похожие на те, что он носил в школе. Таксист, заходивший в магазин по утрам, предпочитал мятые свитера в холода и разноцветные футболки — летом.

Из-за коротких футболок на его загорелой правой руке летом становилась видна плотная сеть белых шрамов. Откуда они, Маша не знала.

— Это вам, — тем временем продолжил он. — Вы не возражаете, если я зайду?

Маша глубоко вздохнула, резко выдохнула и постаралась взять себя в руки, каким бы невероятным ни казалось происходящее:

— Спасибо большое!.. Хотите чаю? С апельсинами?

Взяла гостинцы и торопливо отошла от двери, давая гостю возможность пройти. Илья Алексеевич захлопнул за собой дверь и принялся расшнуровывать ботинки. Куртки или пальто на нём не было: видимо, оставил в машине.

— А вам идут распущенные волосы, — неожиданно заметил он, бросая взгляд на молчащую Машу, которая ненадолго растеряла все слова. — Правда, непривычно видеть вас с такой причёской.

Маша опять пробормотала «спасибо», отложила гостинцы и вручила Илье Алексеевичу видавшие виды тапочки. По телевизору говорили, что предлагать хорошо одетым гостям тапочки — моветон; но телевизор телевизором, а полы холодные.

Пока закипала вода, а Маша чистила апельсины, Илья Алексеевич устроился на предложенном диванчике и с любопытством осматривал кухню.

Через пять минут Маша поставила на стол заварочный чайник с кружками и села на стул напротив.

— Спасибо за чай, — улыбнулся Илья Алексеевич. — Должен сказать, у вас довольно уютно.

— Мне тоже нравится, — призналась Маша, решив поддержать заданную гостем тему: после почти трёх лет молчания сложно было сразу сказать что-то важное. — Я тут ничего не меняла в последние годы, разве что кран, когда потёк… Можно, конечно, было бы накопить денег и затеять ремонт, но меня и так всё устраивает. Зачем?..

— Незачем, — легко согласился гость. — В жизни полно вещей более интересных, чем обои другого цвета.

Маша вдруг подумала, что, если выключить свет и вновь зажечь конфорки, они с Ильёй Алексеевичем окажутся в обстановке её ненаписанного рассказа. Но зачем кому-то делать такую глупость? Нет, свет должен выключиться сам — например, из-за аварии на подстанции. И за отсутствием свечей герои включат плиту.

— А что вы считаете интересным? — полюбопытствовала Маша, отвлекаясь от литературных замыслов. Где-то в солнечном сплетении разлилось тепло: сидишь с кем-то очень важным и болтаешь о всякой всячине

Илья Алексеевич улыбнулся:

— Буду банален. Путешествия. Книги. Разговоры с хорошими людьми. Когда говоришь взахлёб и даже не замечаешь, чем оклеены стены.

— А Алинка говорит, — возразила Маша, подвигаясь на стуле чуть ближе к столу и, следовательно, к Илье Алексеевичу, — что плакать в "Мерседесе" удобнее, чем на скамейке…

— Не хочу ронять в ваших глазах авторитет Алины, — весело парировал Илья Алексеевич, наблюдая за Машиными манёврами со стулом. — Но мне кажется, когда плачешь по-настоящему… Не обращаешь внимания на такие мелочи, как окружающий мир.

Они оба замолчали: беседуя о чепухе, вдруг притронулись к чему-то серьёзному и не решились продолжить.

— К слову об Алине, — сказал Илья Алексеевич через несколько секунд, вспоминая про чай. — Понадобилось мне снова заскочить к вам в магазин, захожу и вижу её в одиночестве. Она там зашивается, честно говоря…

Маша мысленно пообещала себе купить Алинке самую большую и вкусную шоколадку из тех, что найдёт. Может, даже целый пакет шоколадных конфет.

— …не удержался и спросил: куда же вы делись? А Алина отвечает — заболела, температура поднялась. Я решил, что… — Илья Алексеевич на секунду запнулся. — Витамины вам не помешают.

Маша рассмеялась:

— Значит, вы пришли, чтобы принести витамины?

— Не совсем, — честно признался Илья Алексеевич, рассматривая свой чай. Помимо нарезанного апельсина, придавшего чаю оранжевый окрас, Маша добавила туда зелёные листики мяты. — Просто захотелось вас увидеть.

Поднял голову и вновь улыбнулся. И продолжил после небольшой паузы, уже серьёзным тоном:

— Но если вы против, не смею навязываться.

Маша задумчиво покачала головой. Из множества возникших вопросов она выбрала один, показавшийся самым важным. Она уже не раз размышляла об этом, рассматривая закрывающуюся за Ильей Алексеевичем магазинную дверь.

— Илья Алексеевич… А вы вообще как?

Он пожал плечами:

— Живу. Таксую, как вы могли заметить. Меньше ответственности, больше денег…

И немного смутившись — наверное, из-за упоминания денег, скомканно закончил:

— В общем, жить можно. А вы?

— А у меня график два через два и полмесяца выходных, — шутливо заявила Маша.

Илья Алексеевич внимательно посмотрел на неё и сказал:

— Можете называть меня просто Илья.

Маша недоверчиво хмыкнула, но кивнула:

— Хорошо.

Они помолчали ещё немного, пытаясь вновь приспособиться друг к другу. Над их головами мерным жёлтым светом горела люстра, отражаясь в старом лакированном столе. Мир, казалось, сжался до пределов одной-единственной кухни.

— Так значит, вы решили уйти из школы? — зачем-то переспросила Маша. «А говорили, призвание», — хотела добавить она, но не решилась: слишком нетактичным показалось продолжение.

— Жизнь так сложилась, — негромко заметил Илья, откидываясь на спинку дивана. — А как у вас?.. Хотя, честно говоря, Алина мне уже всё про вас разболтала.

— Жизнь — странная штука, — заметила Маша и сама смутилась от того, какой напыщенно-философской получилась фраза.

— В таких случаях обычно отвечают «жизнь — это жизнь»…

Маша тихо рассмеялась в ответ и внезапно поняла, что неловкость и напряжение окончательно отступили. Долила себе чаю и заметила:

— Я в магазине волосы всегда в хвост собираю, чтобы не мешались. А когда в школе училась, бабушка настаивала, чтобы косу плела. Вот вам и непривычно.

— Понятно, — хмыкнул Илья. — Вам действительно очень идёт.

Потом они заговорили о мерзкой, слякотной погоде, из-за которой Маша и заболела; затем — о новом кандидате на «Евровидение», который появился как чёрт из табакерки и уже несколько дней был у всех на слуху. Следом разговор перешёл на хобби, и Маша, покраснев, призналась, что полюбила читать фанфики.

— Почему вы этого так смущаетесь? — удивился Илья. — Вот не поверите, мой отец тоже писал фанфики. По советской фантастике. Правда, интернета тогда не было, поэтому он, конечно, ручкой на бумаге писал…

Маша изумлённо посмотрела на гостя. Ей почему-то казалось, что учитель, пусть и бывший, обязательно будет ругать такое несерьёзное увлечение.

— Просто они читаются легче, — зачем-то попыталась оправдаться она, хотя нужды в этом не было. — Их авторы похожи на меня. Конечно, мне не все тексты нравятся. Некоторые из них такие мерзкие и унылые, хуже супергеройских фильмов…

Илья непонимающе нахмурился, и Маша спохватилась, что он ничего не знает о её нелюбви к городскому кинотеатру.

— …но некоторые так хорошо написаны. И неважно, что в тексте летают драконы или звездолёты, главное — мне легко понять автора. Он ходит в те же магазины, оплачивает те же счета по коммуналке, смотрит те же новости… Поэтому таких текстов я не боюсь.

— А каких боитесь? — с любопытством уточнил Илья.

— Созданных давно в прошлом, — виновато призналась Маша. — Всей классической литературы, например…

— Да не смущайтесь вы так, — попытался поддержать ее мужчина. — Я даже никогда не был учителем литературы… А по делу: может, и не нужно себя пересиливать? Раз вам сейчас это не близко.

Маша упрямо покачала головой:

— Нет, мне нужно сейчас.

— Вас кто-то заставляет?..

Маша хихикнула:

— Нет. Я просто… очень хочу написать собственный рассказ. Мне кажется, правильно сначала познакомиться с настоящей литературой. В смысле, с классической. Видимо, в ней есть что-то важное, чего не найдёшь в обычном фанфике. А я это упускаю…

Илья залпом допил остывший чай и весело заявил:

— Представьте ситуацию. Вы напишете рассказ. Хороший. Даже очень хороший. И потом его включат в школьную программу…

Маша смутилась окончательно.

— …и какой-нибудь школьник будет сидеть над домашним заданием, смотреть на обложку вашего рассказа и думать: «Какая нудятина! Как я не хочу это читать…»

— Не надо так обращаться с моим рассказом! — возмутилась Маша.

— А зачем вы так пытаетесь обращаться с чужими? — парировал Илья. — Кстати, если не секрет… Про что будет ваша история?

— Пока не знаю, — вздохнула Маша. Сравнение Ильи немного выбило её из колеи. — Я представляю себе только отдельные образы. За окнами сумерки. Двое людей заходят на кухню. И тут выключается свет. Они зажигают конфорки, чтобы осветить пространство и заодно сделать чай. И под голубые, с оранжевыми всполохами, огоньки плиты они беседуют о чём-то важном. Очень важном. Это глупо, но… У меня мурашки по телу бегут, когда я это представляю. И при этом я совершенно не понимаю, о чём они говорят.

— У меня возникла гипотеза, — задумчиво ответил Илья. — Вы не хотите прикладывать силы к изучению чужого творчества, потому что вам просто сейчас не до того. Вам очень хочется написать про что-то своё.

— Но про что?.. — непонимающе переспросила Маша.

— Об этом знаете только вы, — усмехнулся Илья и бросил взгляд на часы. — Простите, кажется, я вас совсем заговорил. А вы всё-таки болеете… Думаю, мне пора.

Маша проводила неожиданного гостя в коридор. Встретить у дверей, предложить тапочки, накормить и напоить чаем, проводить обратно к двери и душевно попрощаться — простая схема гостеприимства, крепко-накрепко выученная у бабушки. Немного замешкалась у вешалки, на секунду забыв, что Илья пришёл без верхней одежды, и ойкнула, увидев лежащую на коридорной лавке розу.

— Ох, я сейчас найду вазу и поставлю, — машинально сказала она, думая совсем о другом: о том, что они толком не разговаривали до этого вечера почти три года; о том, как она когда-то спросила его, что будет с ними — в другой жизни и с другими правилами; и о том, какая красивая алая роза, с большими, почти идеальной формы лепестками была куплена ей в подарок.

Маша вдруг засомневалась: а не надумала ли она себе лишнего? Может, роза куплена просто из вежливости?

— Продавщица предлагала белую или розовую, — заметил Илья, обуваясь. — Но мне очень понравилась именно эта.

Он хотел было сказать что-то ещё, но замешкался, заметив её ступор. Помолчал ещё несколько секунд и произнёс:

— Маша, вы всё поняли правильно. Скажите… Вы не будете против, если я на днях позвоню и приглашу вас, скажем, в ресторан?

Поскольку Маша всё ещё потрясённо молчала, он поспешно добавил:

— Не хочу торопить вас с ответом. Воля ваша.

— Н-нет, — выдавила из себя Маша. — Я не против… Только я никогда не была в ресторанах, — на всякий случай добавила она, поплотнее закутываясь в тёплую рубашку: действие порошка от простуды заканчивалось, и её опять начинало знобить.

— Тогда продиктуете мне ваш номер?

Маша назвала нужные цифры.

— Буду рад показать вам одно хорошее место, — улыбнулся Илья. — А сейчас, главное — выздоравливайте.

«Буду очень ждать звонка», — захотелось сказать Маше, но вместо этого она скованно попрощалась, закрыла дверь и через пару минут поставила на журнальный столик вазу с красивой алой розой. Тепличной — откуда в начале марта взяться розам? — и совершенно не похожей на дикие лесные цветы.

Больше всего Алинка ненавидела раннее утро.

В пять минут седьмого противной трелью звенел будильник. Она выныривала из уютных сновидений, скидывала одеяло и — за исключением летних месяцев — сразу же начинала мёрзнуть.

Горячий душ немного приводил Алинку в чувство. Ненавидеть мир она не переставала, но хотя бы согревалась.

Потом завтракала йогуртом с полезными бифидобактериями, спешно наряжалась и выходила наружу. Наступало время пешей прогулки до работы — единственное, что Алинке искренне нравилось по утрам.

Город медленно просыпался. Зимой дорогу освещали уличные фонари и жёлто-красные огни машин; в остальное время — оранжевые лучи утреннего солнца. Лучи отражались в стёклах панельных домов, витринах магазинов и окрашивали в оранжевый — любимый алинкин цвет — всё вокруг.

Воздух ещё не успевал наполниться автомобильными выхлопами. Битком набитые автобусы проносились прочь, а горожане кучковались на остановках, будто опята под пнем. У гаражей Алинку неизменно встречал рыжий бездомный кот, выпрашивая кусочек колбасы или сыра.

К коту Алинка чувствовала особую симпатию. Они с ним были похожи — оба выживали как получается.

Впрочем, дело было не в мурлыкающем коте, забавно спрессованных в автобусах горожанах или свежем воздухе. Просто Алинка хорошо себя чувствовала: уже проснулась, но ещё не устала.

Увы, настроение резко менялось на подходе к магазину. Желудок скручивался в комок, и на Алинку вдруг накатывала жуткая смесь внезапной усталости, сильной тревоги и застарелого отчаяния. Прорываясь сквозь эти чувства, словно через мутную воду, она снимала магазин с сигнализации, открывала рольставни и отпирала двери.

Или просто стучалась, если Маша пришла первой.

Двери нужно было сразу же запереть обратно — чтобы покупатели не просочились сюда раньше времени.

Мартовским утром в магазине было промозгло. Центральное отопление срезали при перепланировке, поэтому требовалось включить конвекторы и ждать, пока воздух прогреется. И когда Алинка скидывала пуховик и надевала рабочий фартук, тело вновь охватывала противная дрожь.

«Всё хорошо, — терпеливо уговаривала она себя. — Смена уже началась. Разберёмся с приёмкой, переживём утренний час пик, потом дневной, потом вечерний… И баста, домой».

К счастью, Маша обычно брала на себя нудную обязанность сверить остаток денег в кассе с записями вчерашней смены.

Ровно в восемь Алинка отпирала двери, и в магазине появлялись первые посетители — местные алкоголики, которым не терпелось похмелиться. Они покупали водку или дешёвый портвейн, широко улыбались гнилыми зубами, невнятно бормотали комплименты и спешно уходили, сжимая в руках вожделенное пойло.

За ними вереницей тянулись идущие на работу люди: брали лапшу быстрого приготовления, дешёвый пакетированный чай, печенье и сигареты.

Около девяти раздавался стук в дверь подсобки — это приезжала машина с вино-водочного завода. Одна из продавщиц оставалась на кассе; другая шла встречать водителя, проверять накладные и рассчитываться за партию. Водитель, заодно выполняющий обязанности грузчика, заносил тяжёлые вещи в подсобку; но вот таскать их по залу приходилось вдвоём с Машей.

Алкоголь продавался хорошо — его брал каждый третий покупатель. Удобно было держать ящики под прилавком.

В полдесятого приезжала молочка, и процедура повторялась. В десять приезжал хлеб. Наконец, около одиннадцати заезжал сам хозяин, только что вернувшийся с оптовой базы. Его машина была завалена ящиками с овощами, фруктами, колбасой и бакалеей. Где-то внизу прятались упаковки промтоваров.

После этого Алинка оборачивалась на часы и снова говорила себе:

«Всё хорошо. Уже полдень. Самое противное — приёмка — позади».

В двенадцать начинался дневной час пик. Магазин посещали домохозяйки — успевшие отвести детей в сады и школы, позавтракать и ощутить необходимость заняться делами; и пенсионеры. Это были самые муторные категории покупателей: скандальные, дотошные, берущие всего понемногу и на развес.

С двух до шести поток посетителей уменьшался. Заходили запоздавшие домохозяйки и пенсионеры; забегали школьники — за чипсами, шоколадом, жвачкой и газировкой.

Впрочем, отдыхать было некогда. Михаил Викторович, хозяин магазина, любил повторять: свободное время существует для других дел. Нужно было доразложить по полкам и витринам то, что приехало утром; привести в порядок тетрадь списаний и подготовить заявки на следующий день; помыть полы после приёмки и решить ряд других хозяйственных мелочей.

Ни товароведа, ни уборщицы в магазине не было. Михаил Викторович не видел смысла переплачивать за работу, которую могли выполнить сами продавцы.

«Всё замечательно, — твердила себе порядком измотанная Алинка ближе к шести. — Ещё четыре часа, и будем закрываться. Пережить четыре часа — разве это сложно?..»

После шести начинался вечерний час пик. Возвращающиеся домой горожане покупали еду на ужин, промтовары и алкоголь. Алинка с Машей вставали за обе кассы, а покупатели выстраивались в очереди — требуя пельменей, замороженного мяса, колбас и бог знает чего ещё. Алинка бегала по залу как электровеник, вновь от всей души ненавидя мир. Единственное, что спасало её настроение — времени на эту ненависть почти не было. Разве что секунд десять между нарезанием колбасы и взвешиванием овощей.

После восьми людской поток ослабевал. Заходили задержавшиеся трудяги и опять местные алкоголики — отмечавшие что-то и не рассчитавшие количество выпивки. Кто-то предусмотрительно брал алкоголь на завтра, чтобы с утра не считать минуты до открытия магазина.

В десять вечера магазин пустел. Маша закрывала кассу, а Алинка шла мыть витрины, заляпанные жирными отпечатками пальцев.

Минут через двадцать вновь заезжал хозяин — забирал часть выручки, принимал заказы на завтрашний день, ругал за мелкие косяки. Теперь оставались только мелочи: переодеться, выключить конвекторы и запереть помещение. А дальше ждало только хорошее — ужин, вечернее безделье и мягкая постель.

Поэтому настроение Алинки опять стремительно улучшалось. Больше всего ей нравился вечер после второй смены, когда она возвращалась по тихому вечернему городу, от души радуясь начавшимся выходным.

Но если кто-то из продавцов заболевал, выходные отменялись. В подобные дни Алинка старалась ни о чём не думать — кроме того, что всё обязательно будет хорошо.

* * *

2013 год, пятое марта

— Почему нет ценника? — возмущённо спросила женщина средних лет, кивая на полки с хлебом. — Я хочу вишнёвую слойку. Я что, угадывать ее цену должна?

Между бровей на её лице застыли крупные вертикальные морщины.

Ещё на покупательнице были дорогая замшевая куртка, тонна макияжа и салонный маникюр. Странным образом перечисленное не делало её красивее. Мешало выражение лица: недовольно-капризное, как у избалованного ребенка.

— Извините, — неискренне ответила Алинка. — У нас переоценка была, забыли прикрепить. Вишнёвая слойка стоит…

— Уже не надо, — перебила женщина, кидая презрительный взгляд. Алинке резко вспомнились школьные завучи — женщины с таким же взглядом и количеством косметики на лице, заставлявшие саму Алинку смывать свой макияж в школьном туалете. — Понабирают бездельников, ничего сделать не могут…

— Извините, — сквозь зубы повторила Алинка. Подождала, пока за женщиной закроется дверь и прошипела:

— Сука старая…

Маша, не поднимая головы от тетради списаний, издала короткий смешок. Раньше она бы возмутилась такой реплике, но три года работы с людьми немного изменили ее характер.

— Маш, — вздохнула Алинка. — Я обедать.

— Приятного! — откликнулась подруга.

На стойке перед кассой блестела свежая партия глянцевых журналов — которую сама же Алинка разложила этим утром. Большую часть периодики печатало местное издательство «Аполлон». Модели на обложках — ровесницы Алинки и ни капли не красивее — смотрели в объектив фотоаппарата с самоуверенным, холодным выражением лиц. В школьном учебнике истории Алинке как-то попадалось изображение горделивой боярыни, стоящей перед толпой крестьян — и эмоции на лице боярыни были точно такими же.

Алинка схватила первый попавшийся журнал, взяла с полки вишнёвую слойку — так и не купленную вредной женщиной — и направилась в подсобку.

Там она поставила закипать электрический чайник, высыпала в кружку растворимый кофе — его резкий запах ударил в нос, стоило порвать пакетик — и устало опустилась на стул. После щелчка закипевшего чайника залила кофе, достала слойку из упаковки и с любопытством открыла журнал.

Подобную продукцию Алинка полюбила читать ещё в школе.

Чаще всего в журналах печатали рекламу, сплетни из жизни знаменитостей, интервью с некоторыми из них и гороскопы на неделю или месяц; время, на которое небо приоткрывало свои тайны, подозрительно совпадало с периодичностью выхода конкретного журнала.

В интервью приглашённые гости любили рассказывать одинаковые истории успеха. Приезжал бедный провинциал в столицу, поначалу работал за гроши, а потом оказывался в нужном месте в нужное время, где на него обращал внимание какой-нибудь известный продюсер.

Последнее случалось не из-за везения, как могли подумать скептики, а потому что герой интервью сильно об этом мечтал — и Вселенная материализовала его мысли. «Я не побоялся и поехал за мечтой», — говорил он со страниц журнала остальным, побоявшимся и оставшимся; а может, изначально мечтавшим недостаточно сильно.

Злодеями в подобных историях часто выступали неодушевлённые места — например, фабрики и заводы. Они грозно маячили на горизонте, недовольно пыхтели трубами, выбрасывая облака едкого чёрного дыма, и изо всех сил пытались заманить героя в свои грязные и душные цеха.

В конце интервью журналист вместе с приглашённым гостем обычно задавались важными вопросами. Как правильно материализовывать мысли? Поможет ли медитация? Чем нужно питаться, чтобы достичь успеха?

Алинка уже успела выучить, что мысли обязательно материализуются, в медитациях нужно просить Вселенную о желаемом, а йогурт с правильными бифидобактериями необходим для достижения здоровой микрофлоры кишечника, а затем — успеха.

Допивая кофе, Алинка изучила гороскоп. Следующая неделя для её знака зодиака обещала удачу в решительных действиях — особенно в тех, что должны воплотить в жизнь давно желаемое.

Внезапно Алинке почему-то вспомнилось, как три года назад она нашла Машу на школьном стадионе.

…Произошло это солнечным майским утром. Подруга сидела на земле, прислонившись спиной к ржавому забору, задумчиво жевала травинку и смотрела расфокусированным взглядом куда-то в кудрявые облака.

— Чего высматриваешь? — весело поинтересовалась Алинка. — Еле тебя нашла. Мы же после уроков хотели чипсов с газировкой купить. И пойти на набережную гулять…

Маша пожала плечами. Выглядела она подозрительно: то ли недовольно, то ли расстроенно.

Алинка вздохнула, осознав, что прогулка откладывается. Сняла с плеча оранжевую лакированную сумочку и села рядом:

— Что-то случилось?

— Меня бабушка беспокоит, — неожиданно призналась Маша. — Странная она какая-то стала…

— В смысле?

Маша поморщилась:

— Постоянно забывает, куда вещи положила. На выходных ездили на рынок, так она там заблудилась. А ведь лучше меня город знает…

— Возраст, — глубокомысленно сказала Алинка то, что говорили обычно в таких случаях взрослые. — Что поделать…

— Я её к врачу уговорила записаться. На следующей неделе пойдем.

— Ты тоже пойдёшь?

— Ага. Вдруг по дороге в поликлинику заблудится…

Руки Маши теребили черную косу, выдавая явную нервозность. Алинке не в тему подумалось, что подруге повезло от природы иметь густые жёсткие волосы. Будь они помягче и послабее — уже, наверное, выпали бы от такого с собой обращения.

— …Я вот думаю, — продолжила тем временем Маша. — А если врач скажет, что нужно какое-то дорогое лечение? Разве стоит тогда деньги на мою учёбу тратить? Даже если на бюджет поступлю, факультет сложный, работать первые курсы не смогу…

Алинка ненадолго задумалась и уверенно ответила:

— Стоит.

Маша вопросительно взглянула на неё.

— Илья Алексеевич считает, что у тебя хорошие способности, — напомнила ей Алинка. — Кстати, помнишь Витю? Который мой сосед бывший?... Он ведь тоже на мехмат поступил. Уже к четвёртому курсу программистом в какой-то филиал крутой иностранной фирмы устроился. И ему зарплату там платили — больше трёх тысяч долларов! Я потом пересчитала — это девяносто штук в месяц, прикинь!..

Маша хотела было что-то возразить, но Алинка ещё не закончила.

— …Врач, наверное, скажет, что всё хорошо. А в будущем, если твоя бабушка сильнее разболеется — тебе хорошее образование как раз пригодится. Да и сама посуди: она же столько старалась, чтобы ты его получила. Репетиторов всяких оплачивала…

— Наверное, ты права, — растерянно призналась Маша.

— Конечно права, — самодовольно подтвердила Алинка.

Оранжевая сумочка стояла на земле и блестела в лучах майского солнца. На её корпусе и ручках были серые потёртости — появившиеся всего за несколько месяцев, прошедших с момента покупки.

Все модные девушки носили именно такие сумочки — лакированные и блестящие. Девушки попроще предпочитали полиэстеровые, с ремешком через плечо — такая была у Маши. Школьницы из неблагополучных семей кидали тетради и ручки куда придётся: в пакет из продуктового магазина или в мешок для сменки.

Мешки для сменки, равно как и разнообразные сумочки, продавались на «Пневке» — большом вещевом рынке в Центре. Официально у него было другое название, но все называли рынок по имени бывшего завода пневмоинструментов, в цехах которого рынок и находился.

— Я тоже за своё будущее поборюсь, — загадочно заметила Алинка. Лёгкость, с которой она произнесла эти слова, была напускной: в глубине души ей было не по себе.

— Ты о чём? — не поняла Маша.

— Как школу закончу, уеду в Москву.

План был прост и базировался на информации, почерпнутой в глянцевых журналах, телевизионных передачах и интервью со звёздами на радио. Алинке нужно было любым способом уехать в столицу, а ещё лучше — за границу. И уже там зубами вцепиться в первую подвернувшуюся возможность добиться успеха.

Будущую идеальную жизнь Алинка представляла себе где-нибудь в тёплом месте, на берегу лазурного океана, в собственном двухэтажном доме с большим бассейном.

Здравый смысл кричал, что план никуда не годится. У неё нет образования, связей, даже почти нет денег на переезд. Но Алинка изо всех сил пыталась приглушить этот голос — подспудно понимая, что иначе не справится с затаившимся внутри отчаянием.

— Ты уверена, что стоит так рисковать? — как назло, Маша тоже решила побыть голосом разума. — Страшно ведь уезжать одной и без денег…

Алинка хотела было промолчать, но не сдержалась и прошипела:

— А здесь оставаться не страшно?! Что мне делать? Меня-то учителя не хвалят! На завод идти? Там и так увольняют каждый год, отца вон сократили… В офис меня не возьмут, полно людей поумнее… И вообще, я хочу жить счастливо! А не как мать — сначала в киоске за десять штук горбатиться, а потом ещё идти полы мыть!..

— А отец всё так же пьёт? — неожиданно спросила подруга.

Алинка передёрнула плечами:

— Уже полгода. Как с завода уволили…

— Бабушка говорит, что ты всегда можешь к нам прийти жить. Если дома неуютно станет. И чтобы ты не стеснялась…

— Ага, — злобно выпалила Алинка. — Перееду к вам и тоже полы мыть устроюсь. Будем мы вместе с твоей бабушкой жить, вечерами чай пить и тебя с учёбы ждать.

Мгновение спустя она устыдилась своей злости к людям, предложившим помощь — и глубоко вздохнула, восстанавливая самообладание.

— Тогда давай придумаем, как связь держать, — жалобно попросила Маша. — Вдруг что случится. Вы с бабушкой для меня самые близкие люди…

— Придумаем, — буркнула Алинка, глядя в сторону. Больше ей не хотелось ни набережной, ни чипсов с газировкой.

Зато Маша неожиданно вспомнила об их планах и резко встала, потянув Алинку за руку:

— Ладно, потом поговорим. Пока пошли гулять. Погода хорошая, к чёрту всё… Как думаешь, Вова с нами пойдёт?

— Вряд ли, — честно ответила Алинка, пока Маша тащила её к выходу со стадиона на манер паровоза, тянущего вагон. — Ты же знаешь, у него в последнее время настроение так себе. Ну, ещё с Нового года…

— А если попробовать уговорить…

— Бесполезно это.

— Значит, пошли гулять вдвоем.

Забавным образом разговор — поставивший крест на планах их обеих — произошёл как раз на набережной. Только месяцем позже, на следующий день после отгремевшего здесь же выпускного.

— …В магазин пойду, я уже договорилась. Восемнадцати ждать не надо, всё равно официально не устроят, — сказала тогда Маша и внезапно расплакалась.

Алинка зачем-то перегнулась через перила и всмотрелась в тёмные воды реки, текущей прочь от асфальтированной набережной дальше, в глухую рощу.

— Ну, Нину Сергеевну правда сейчас без помощи оставлять нельзя, — неловко заметила она спустя пару мгновений. — А что врач сказал? Разве тебе не должны, не знаю… Какого-нибудь опекуна найти на время?

— Врач спросил, когда мне восемнадцать будет. Я говорю — в следующем году. А он отвечает: тогда вам пока проще за бабушкой последить да пожить спокойно эти месяцы, чем всю эту муру с опекой затевать. Мол, только документы на квартиру и паспорт спрячьте, чтобы проблем не было, когда она чудить начнёт…

В наступающих сумерках постепенно зажигались фонари. Издали они выглядели изящными, словно сошедшими с картин девятнадцатого века; но вблизи было видно, что городская администрация просто запихнула фонарные столбы в дешёвые пластиковые формы, имитирующие кованую сталь. Настоящим старинным фонарям здесь неоткуда было взяться — городу не было и века.

Под ногами валялись остатки конфетти с прошедшего выпускного.

В сумочке Алинки уже лежал билет на поезд до Москвы и скопленные всеми правдами и неправдами десять тысяч рублей. Она планировала просто приехать на вокзал, перекусить местной шаурмой и пойти куда глаза глядят навстречу своему счастью.

Мама рассказывала, что когда-то у них в Москве был родственник. Правда, ещё в девяностые он продал квартиру, желая перебраться поближе к Чёрному морю. Но пока он ехал в поезде, произошёл дефолт; в итоге денег от продажи жилья родственнику по приезде хватило как раз на вокзальный пирожок.

Что с ним произошло дальше, Алинка помнила плохо — вроде бы заболел и довольно скоро умер.

— А давай я правда к вам перееду? — неожиданно даже для себя сказала она, вспомнив недавнее предложение. — Устроюсь вместо тебя этим продавцом. Буду за твоей бабушкой следить. А ты... учись. Потом, когда выучишься, мне тоже поможешь…

Заплаканная Маша покачала головой:

— Факультет сложный. Я не смогу работать и себя содержать параллельно с учёбой. А бабушкина пенсия вся на лекарства уйдёт…

Прохладный порыв ветра с реки разметал конфетти и приподнял светлые алинкины кудряшки.

— Может, Илью Алексеевича спросить? Он же тоже наш мехмат заканчивал. Может, подскажет чего…

— Он же собирался уволиться, как нашу параллель выпустит. Наверное, уже уволился… Не думаю, что ему теперь есть до нас дело.

Алинка замолчала, потому что дельные мысли кончились. Некоторое время она просто смотрела на жёлтые отсветы фонарей на водной глади; потом, повинуясь какому-то тёплому чувству в груди, оттолкнулась от перил и обняла подругу:

— Тогда я с тобой здесь останусь на время. Заодно денег поднакоплю, потому что ты права, не дело это… Нужны вам там ещё продавцы?

— Алин, — всхлипнула Маша, уткнулась ей в плечо и продолжение фразы вышло невнятным. То ли «спасибо», то ли «извини».

Тогда Алинка просто обняла подругу покрепче и постаралась не думать о том, что сама только что струсила и осталась в городе. А может, изначально мечтала недостаточно сильно.

…В текущую реальность Алинку вернул звук собственного имени.

«Да что опять, — раздражённо подумала она, вставая со стула. Словно соглашаясь с её настроем, ножки стула противно проскрежетали по плитке. — Кому-то срочно нужно отпустить покупки, а пару минут в очереди постоять нельзя, мы же такие деловые тут все…»

Зашла в торговый зал, заметила Машу, устало прислонившуюся к прилавку, и растерялась. Что здесь происходит?

Справившись с замешательством, быстро подошла к подруге и поступила так, как когда-то делала мама с самой Алинкой — приложила ладонь ко лбу.

Маша ойкнула от неожиданности, и Алинка не смогла сдержать смех.

— Уходи домой, — посоветовала следом, убирая руку. — Если станет хуже, позвони обязательно. А я тут…

Она бросила взгляд на часы на стене: вечерний наплыв покупателей скоро начнётся. Блин, как не вовремя!

— …сама разберусь, в общем.

Видимо, Маша подумала о том же, потому что Алинке пришлось настойчиво повторить:

— Шоколадку мне потом подаришь за труды. Иди уже.

Вечер буднего дня, и так не обещавший быть приятным, только что резко стал просто отвратительным.

* * *

Вскоре Алинка полностью сосредоточилась на взвешивании товаров, подсчёте денег и тысяче других мелочей — необходимых, чтобы очередному горожанину было чем поужинать. Мир за пределами магазина словно перестал существовать вовсе.

Если бы ей сейчас сказали, что Вселенная схлопнулась до пределов этих нескольких квадратных метров, Алинка бы даже не удивилась.

Следующий покупатель попросил замороженных пельменей.

— Сто двадцать рублей, — вздохнула она, доставая из морозилки нужную пачку. Подняла глаза и вдруг заметила, что этим покупателем оказался Илья Алексеевич.

— Пожалуйста, — вежливо ответил тот, выкладывая на монетницу нужную сумму. — Я смотрю, вы тут активно работаете?..

— Приходится, — улыбнулась Алинка. Она всегда любила видеть его — старый знакомый, времён беззаботной юности. — Представляете, я сегодня в одиночку смену дорабатываю…

— А где же ваша подруга?

— Заболела, — призналась Алинка, бросая взгляд на очередь. — У неё температура поднялась, вот и ушла домой. Простыла, наверное…

— Вот как, — Илья Алексеевич тоже быстро оценил очередь. Кто-то уже начал ворчать, но в драку пока не лезли. — Тогда… Не подскажете, где она живёт?

— Этот же подъезд, последний этаж, — с готовностью сообщила Алинка. — Серая такая металлическая дверь в углу. Найдёте?

— Найду. Не знаете, что она любит? Может, печенье какое-нибудь?..

— Любит, не любит, — недружелюбно заметил кто-то в очереди. — Стоят тут, болтают по полтора часа…

Илья Алексеевич предусмотрительно отошёл от прилавка, пропуская следующего человека.

— Гляньте там в углу зала фрукты, — весело крикнула ему Алинка, принимаясь за нового покупателя. — Там много витамина С, говорят, он помогает…

«Кажется, чьи-то школьные мечты сегодня всё-таки сбудутся», — вдруг подумалось ей.

Жаль, не алинкины.

2013 год, одиннадцатое марта

Температура больше не поднималась, но Маша всё ещё чувствовала противную слабость. Впрочем, работодателя не интересовали её чувства, так что пора было возвращаться в магазин.

Следующие два рабочих дня прошли ожидаемо тяжело. Маша путалась в просьбах покупателей, неправильно отсчитывала сдачу, с большим трудом перетаскивала тяжёлые ящики. Но она пережила и собственную слабость, и чужое недовольство — и утром выходного дня проснулась выздоровевшей.

Посмотрела в окно и впервые за последний месяц увидела чистое голубое небо.

На телефоне обнаружилась непрочитанная эсэмэска от Ильи, который обзавёлся привычкой желать ей доброго утра и справляться о самочувствии. Маша улыбнулась, ощущая прилив счастья.

«Удивительно, — подумала она, зевая и печатая ответ, — сколько радости могут принести несколько слов от нужного человека…»

За домашними хлопотами время незаметно подобралось к трём часам. На небе всё ещё не было ни облачка, а яркое солнце освещало улицы. На улице было заметно теплее вчерашнего, и в воздухе пахло весной.

Маше надоело сидеть дома в такой погожий день. Недолго думая, она собралась и вышла из квартиры.

Лес сегодня тоже выглядел непривычно. Листвы ещё не было, поэтому солнечные лучи проникали сквозь кроны свободно, подсвечивая каждую трещину на коре и каждый островок насыщенно-зелёного мха, напившегося влаги за последние месяцы. Вчерашний Лес, в котором серое небо смешивалось с коричнево-чёрными стволами, вдруг показался миражом.

По малиновой тропинке Маша привычно добралась до реки, где постелила предусмотрительно захваченный плед на корни старого дуба.

Как всегда, оказавшись здесь, она начала приходить в себя от рабочей суеты. Забывались раздражённые лица покупателей, шум магазинного радио, бесконечные тетрадки с учётом и списанием; расслаблялись плечи, пропадала противная тяжесть в голове.

Она достала из рюкзака термос и налила горячий чай в колпачок; пар сразу же взвился вверх, обдав лицо теплом и напомнив запах порошка от простуды и гриппа.

Еще в рюкзаке лежало небольшое зеркальце. Когда-то давно Маша положила его туда, вспомнив из школьных уроков ОБЖ, что таким образом можно подать сигнал спасателям. Но потеряться в роще — пусть и большой — оказалось задачей неординарной, поэтому зеркальце ни разу не пригодилось.

«Можно поиграться с солнечными зайчиками…»

Маша потянулась и взяла зеркальце в руки. На его глади отразилась она сама — в синей куртке и с немного запутавшимися чёрными волосами, затем — голубое небо, стволы деревьев за её спиной и размытая человеческая фигура среди них.

Маша выронила зеркальце и обернулась.

Никакой фигуры не было. Только голые стволы деревьев и небо. Солнце по-прежнему грело Машу, ощутившую внезапный озноб.

Про Лес говорили разное. Что воды реки неспроста такие тёмные — а сулят своим цветом беду; что больше всего опасна Лесная темнота — злобная, ощетинившаяся тысячами невидимых веток. Наконец, что самоубийцы и другие заблудшие души оказываются здесь не просто так — само место зовёт их в гости.

Достаточно было просто подойти к тёмной громаде Леса, чтобы ощутить нечто вековое, давящее на тебя одним своим присутствием; нечто много старше и тебя, и песен в твоих наушниках, и потрёпанного китайского термоса с чаем. Для чего ты сам не больше букашки на тропинке.

Возможно, букашке Лес уделял даже больше внимания.

Маша и сама поучаствовала в распространении подобных сплетен — когда в её одиннадцатом классе здесь повесился школьный физрук. Они с одноклассниками сочинили целую легенду, согласно которой физрук до сих пор бродит по чаще и, завывая, заставляет всех встречных бегать кругами. А на груди у него висит проржавевший, но всё ещё работающий свисток…

Веселее всего было пугать этим малышню.

Кроме того — вспомнилось Маше — был ещё и Вова. Тот самый Вова, который рассказывал ей байки про живущего в реке гигантского сома; который вместе с Алинкой написал на стене школы оранжевой краской «До свидания, школа. 11 Б, 2010 год»; и который месяц назад закончил свою жизнь от передозировки наркотиков прямо на Лесной тропинке.

И если про физрука придумали хотя бы сплетню, про Вову не придумали вообще ничего.

Маша ещё раз оглядела Лес, но не заметила ничего подозрительного.

«Мало ли что люди болтают, — успокаивающе подумала она, возвращаясь к наблюдению за рекой. — То сомы-людоеды, то Чёрные Кони… А мне просто почудилось…»

Начало темнеть. Окружающий мир стал постепенно терять цвета. Небо из голубого превратилось в блёкло-фиолетовое, а потом в чёрное; стволы деревьев медленно растворились в сгустившейся тьме. Вскоре над головой заблестела старая Машина знакомая — Полярная звезда.

Маша улыбнулась звёздочке и потянулась, разминая затёкшие мышцы. Напридумывала она себе сегодня страхов! А по итогу день ничем не отличался от прочих.

«И вообще, — решила она, складывая плед, — если кому-то и стоило бояться призрака физрука, так это тому же Вове, который зло подшучивал над ним. Или Кириллу с Костей, которые придумывали для Вовы шутки… Хотя им-то чего бояться нашего Леса, они давно рванули в Москву…»

С этими странными мыслями она зашагала обратно по малиновой тропинке, подсвечивая себе дорогу с помощью телефона. Маленький светодиодный фонарик на торце давал достаточно света, чтобы не сбиться с пути. Серебристый бабушкин фонарик, хоть и был куда массивнее, освещал хуже. Лидия Павловна, их школьная учительница физики, что-то рассказывала на этот счёт. Кажется, что в светодиоде гораздо большая доля энергии переходит в свет, а не в нагрев вольфрамовой пружины…

«Да что мне сегодня в голову лезут школьные воспоминания? — самой себе удивилась Маша. — То Вова, то Лидия Павловна… Неужели встреча с Ильёй так на меня повлияла?»

Вдруг сбоку что-то блеснуло. Не так ярко, как светодиод, и даже не на уровне бабушкиного фонарика — а скорее как машин старый ночник со звёздочками.

Маша резко остановилась, но ничего не увидела. Лес был тёмный, холодный, пустой.

«Опять показалось? Да что за день такой…»

Она зашагала дальше, но через несколько секунд вновь краем глаза уловила блеск. Медленно, стараясь не терять блеск из виду, Маша повернулась — и поражённо застыла на месте.

В нескольких метрах от тропинки, на небольшой поляне, в воздухе кружились разноцветные пульсирующие шары.

Со слов бабушки Маше всегда представлялись жёлтые точки, бездумно роящиеся в воздухе; но настоящие Огоньки были гораздо красивее. Каждый имел свой собственный цвет, но переливался всеми его оттенками; а по форме больше напоминал маленький клубочек спутанных ниток.

Ещё ей стало понятно, почему бабушка говорила «танцующие». Словно музыка и вправду играет, только Маша почему-то её не слышит; а Огоньки слышат — и кружатся в своё удовольствие. Они то замедлялись, то ускорялись, то двигались вразнобой — что мешало понять, какой должна быть эта музыка. Энергичное танго? Медленный вальс? Размеренные гитарные аккорды?

…Все эти мысли пронеслись в голове за пару секунд, а следом Маша ощутила, как подскакивает пульс и становятся дыбом волосы.

«Что за чертовщина?..»

На краю сознания скользнула мысль, что с самой полянкой тоже что-то не в порядке. Затем Маше вспомнилась фраза, сказанная кем-то из взрослых много лет назад: «Детские сказки должны оставаться в детстве». Кто сказал и по какому поводу — она сейчас не вспомнила бы при всём желании.

Но фраза имела смысл. В семь лет Маша пришла бы в восторг от подобной картины. Сейчас же она замерла как вкопанная и дышала тихо-тихо, пытаясь справиться с затопившим ужасом.

«Может, я свихнулась? Простуда что-то повредила в моём мозгу? Простуда вообще может так делать?.. Так, у меня же где-то записаны контакты бабушкиного психиатра…»

Последняя мысль вызвала полуистерический смешок. В Лесной тишине звук собственного голоса до смерти напугал Машу, но Огоньки никак на него не отреагировали.

Проходили минуты. Картина не менялась.

Маша помедлила еще немного, а потом изогнула запястье, направляя луч телефонного фонарика в сторону от малиновой тропинки. Свет равнодушно скользнул по голым ветвям кустарников и покрытой грязью земле.

«Вот что не так с поляной! — Маша отвесила себе мысленный подзатыльник. — Она зелёная! Там трава, цветы и кусты! Хотя на дворе начало марта!.. И цветы почему-то распустились, а ведь ночь уже!..»

Страх вступил в схватку с любопытством. Часть её сознания хотела бегом добраться до квартиры, закрыться на все замки и спрятаться под одеялом, словно от монстров из детских страшилок. Другая часть настойчиво тянула вперёд — изучить бабушкину сказку поближе.

Глубоко вздохнув, Маша сделала выбор.

Огоньки совсем не обращали внимания на её приближение. Зато чем ближе она подходила, тем яснее становилось, что у Огоньков нет никакой материальной основы — вроде невесть откуда взявшихся гигантских светлячков — которая могла бы хоть немного объяснить происходящее.

Огоньки, как и Маша, были сами по себе.

Голова закружилась от нахлынувших эмоций, что заставило Машу прислониться к ближайшему дереву. Страх внутри понемногу уступал место восхищению. Такими же круглыми глазами она смотрела в детстве на Деда Мороза — когда он ещё казался настоящим, важным, реально существующим чудом. А потом вдруг превратился в набор из накладной бороды и красного кафтана, надетый на кого-то из взрослых.

«Такие бойкие… Пульсируют… Как живые…»

Она собралась с силами и дошла до поляны. Едва она ступила внутрь, Огоньки вдруг встрепенулись, словно стая потревоженных птиц. На секунду Маша испугалась двух противоположных вещей: что Огоньки налетят на неё всей сворой и съедят, как голодные пираньи; или что Огоньки упорхнут и растворятся в темноте, словно испугавшиеся воробушки.

Но ничего из этого не произошло. Огоньки просто подлетели поближе и закружились совсем рядом с её курткой. Лёгкий ветерок, сопровождавший их перемещение, растрепал выбившиеся из-под капюшона волосы. Ей вдруг стало тепло, даже жарко; она сняла капюшон и неуверенно сказала:

— П-привет. Я Маша…

Огоньки закружились сильнее, отреагировав на звук её голоса. Кажется, они были настроены дружелюбно.

Спустя пару минут Маша сообразила: они зовут её потанцевать вместе. Мол, Маша, что стоишь без дела? Вот они мы, ты наконец-то нас нашла, давай танцевать! Ей вдруг вспомнилось, как в детстве она мечтала заняться танцами, но бабушка не потянула бы оплату танцевальной секции.

А бесплатные в их городе позакрывались ещё в девяностые.

Но страх никуда не делся, поэтому Маша не решилась принять предложение. Огоньки покружились ещё немного, а потом вернулись обратно к центру поляны; только один маленький жёлтый Огонёк настойчиво остался висеть в воздухе прямо у её лица. Маша несмело протянула к нему руку, но так и не решилась коснуться: вдруг обожжётся? Может, это вообще какие-нибудь маленькие, странно себя ведущие шаровые молнии?

Лидия Павловна когда-то говорила, что существование шаровых молний не доказано. Но городские журналисты писали о них так уверенно, будто лично видели по сто раз на дню.

— Я об-бязательно зайду к вам в гости. В-в следующий раз, — нервно сказала Маша своей детской сказке, надеясь, что Огоньки понимают речь. — Я тут часто по ночам б-бываю… Дождитесь меня, пожалуйста. Я… п-просто не сегодня…

Словно в ответ на её слова, Огонёк мигнул и отплыл к другим; Маша сделала пару шагов назад, и вдруг всё исчезло, оставив лишь неясные отблески на самой периферии зрения.

Маша глубоко вздохнула, затем быстрым шагом вернулась на тропинку, а оттуда почти бегом направилась домой. Ей срочно нужно было почувствовать себя в безопасности. Захлопнуть дверь, закрыться на все замки, спрятаться под одеяло…

Вороной конь поднялся из воды на берег, заржал звонко и молодо, но забегающая в подъезд Маша уже не могла этого услышать.

2013 год, двенадцатое марта

Заснуть этой ночью у Маши не получилось.

Несколько часов она без толку проворочалась в постели, не в силах выкинуть из головы произошедшее. Осознав бессмысленность этой затеи, попыталась чем-то себя занять: поела, не ощутив вкуса еды; включила телевизор и без интереса посмотрела на нового кандидата на «Евровидение»; выключила обратно и затеяла уборку.

Сейчас часы показывали девять утра. Маша ходила по комнате из угла в угол, нервно взъерошивая волосы.

«Детские сказки должны оставаться в детстве», — в который раз раздражённо подумала она. Злила её не собственная забывчивость, мешавшая вспомнить автора фразы: проблема была серьёзнее.

Маша боялась, что сходит с ума.

Давным-давно, когда ей было не больше семи лет; когда она лежала в постели и пыталась заснуть, а бабушка звенела на кухне посудой — было очень просто мечтать о дружбе с Огоньками, потому что легко дружить со сказкой в пять или семь.

Но сейчас-то Маше двадцать!

Кружка с заваренным чаем осталась нетронутой. Маша ещё немного тревожно походила по комнате, а потом остановилась у окна. Небо больше не было голубым: его вновь затянули низкие дождевые тучи.

Слякотно-серая городская зима сегодня взяла реванш.

Маше одновременно хотелось сделать множество вещей. Позвонить Илье Алексеевичу — Илье, поправила она себя — или Алинке, чтобы рассказать о случившемся. Пойти в поликлинику и сдаться бабушкиному психиатру. Или прямо сейчас броситься разыскивать Огоньки, в чём вряд ли был смысл: согласно легендам, Огоньки появляются по ночам.

Голос разума твердил, что Маше срочно нужно к врачу. Причём, возможно, даже не в поликлинику, а сразу в психоневрологический диспансер, находящийся на противоположном конце города. Дорогу к нему Маша помнила ещё со времени болезни бабушки.

Можно прямо сейчас позвонить Илье и сказать:

— Слушай, к чёрту ресторан. Лучше срочно подвези меня в другое место. Подробности расскажу по дороге…

Мысленно нарисовав эту сценку, Маша полуистерически рассмеялась. Сразу после — рухнула на диван и широко зевнула, потому что бессонная ночь порядком её измотала.

Когда она вновь открыла глаза, за окном уже было темно. Лес и небо слились в одно большое чёрное пятно — подсвеченное фонарями, расставленными по Северной Окружной дороге. Маша смутно помнила, что в её детстве фонари не работали вовсе; но к десятым годам нового тысячелетия коммунальную разруху девяностых частью удалось преодолеть, частью — замаскировать.

Слева на горизонте привычно горели красные огоньки ТЭЦ.

«Уже ночь... Подходящее время, чтобы поискать Огоньки…»

Маша быстро оделась, накинула на плечи рюкзак и в полнейшем смятении вышла из квартиры.

Лампочка на этаже опять не работала. Такое случалось нередко, но этой ночью сплошная темнота особенно пугала. Если Огоньки реальны, кто ещё может в ней прятаться?

Ровно на этой мысли где-то внизу оглушительно хлопнула дверь, заставив Машу вздрогнуть.

Через минуту она уже вышла наружу — и с приятным удивлением оглядела двор, окутанный тёплым оранжевым светом фонарей. От этого света на душе почему-то стало немного спокойнее.

Северная Окружная теперь показалась ей границей двух миров — жилого подсвеченного города и тёмной громады Леса. Даже не тёмной, а…

«...цвета воронова крыла», — подсказала память. Будто соглашаясь с этим воспоминанием, сверху раздалось воронье карканье.

Затем послышалась знакомая музыка ветра, заставив машино сердце уйти в пятки. Услышать подвеску с дельфинчиками на таком расстоянии было невозможно. Да и нет сейчас в квартире никакого сквозняка — Маша самолично закрыла форточку перед уходом.

«Может, лучше вернуться? — тоскливо подумала она, слушая перезвон. — А в ближайший выходной пойду к врачу… А если я не найду Огоньки? А если найду?..»

Бросила взгляд на окружающее пространство и вдруг заметила дорожный столб с железными скобами: одна из них сорвалась и повисла, свободным концом раскачиваясь и издавая тот самый перезвон.

Вероятно, сидевшая там ворона каркнула, а потом взлетела — а одна из скоб от этого движения наполовину сорвалась с крепления.

Маша хмыкнула и перешла дорогу. Вот бы все загадки решались так легко.

Вскоре малиновая тропинка привела её ко вчерашнему месту. Сбоку опять показался блеск; стоило сделать шаг с тропинки — и этот блеск превратился в разноцветные шарики, кружащиеся по зелёной поляне. В этот раз Маша ожидала увидеть подобное — потому смогла отвлечься от испуга и заметить, что Огоньки самых разных цветов. Каждому Огоньку был присущ какой-то определённый, базовый цвет, но он переливался всеми его оттенками.

Больше всего это напоминало новогоднюю гирлянду, неожиданно возникшую здесь в начале марта.

«Так легко нашлись…»

Это было нелогично, но Машу больше поражало даже не само существование Огоньков, а их возникновение в её скучной жизни — наполненной городской слякотью, дурацкими песнями на радио и тяжёлыми рабочими сменами. Как среди этого может появиться такая прекрасная вещь, как разноцветные Танцующие Огоньки из бабушкиных сказок?

«Но появился же Лес, — возразила она себе, пробираясь к поляне. — Появились стихи. И даже мечта о рассказе…»

Старым стихам и странным рассказам тоже было не место в городе. Город мог производить и переваривать только дурацкие песни про любовь, газетные сплетни да бульварные романы — про ту же любовь, убийства или мистику. Время от времени город угощался западными фильмами про супергероев — словно маленький ребёнок, которому родители с зарплаты покупают заморские шоколадки.

Перечисленное смотрелось здесь так же естественно, как ямы на асфальте или пластмассовый декор фонарей на набережной.

Честно говоря, появление в городе рассказа о двух людях — тихо беседующих о чём-то важном под зажжённую конфорку — показалось бы Маше таким же чудом, как Огоньки, не подчиняющиеся законам природы.

Упомянутые Огоньки не стали ждать осторожно приближающуюся Машу, а сами вылетели навстречу, приплясывая в воздухе и чуть-чуть подрагивая, будто от нетерпения.

— Н-ну вот я и п-пришла, — выдавила из себя Маша, когда они поравнялись. — К-как и об-бещала. В-вы же не п-против?..

Если Огоньки и были против, то ничем этого не показали, а просто начали кружиться вокруг неё.

На ватных ногах Маша дошла до края поляны и уселась на большое поваленное дерево. Здесь было теплее градусов на десять, поэтому пришлось снять куртку и закатать рукава водолазки. Прямо перед Машей раскачивался большой голубой колокольчик, а чуть дальше белел полевой вьюнок.

Пока Маша на мгновение отвлеклась на распустившиеся в мартовской ночи цветы, маленький жёлтый Огонёк отделился от остальных и вдруг скользнул ей на колени. Пульсирующий на коленях Огонёк ощущался небольшой вибрацией, словно мурлыкающий котенок.

«Не обжигается…» — устало подумала Маша.

На глаза навернулись слёзы: кажется, душившее последние сутки напряжение понемногу начало отступать. Возможно, Маша просто устала бояться.

— Всё в порядке, — поспешила она заметить вслух. Что сказать дальше? Что в семь лет нормально мечтать о встрече со сказкой, а встретить по-настоящему в двадцать, это…

— Вы очень красиво танцуете, — сказала Маша вместо путанных размышлений про возраст. — Я всегда мечтала научиться, но как-то не получалось… Может, вы и меня научите?

Огоньки запульсировали сильнее. Наверное, это было «да».

— Рада вас встретить. Вы такие… Привет из детства. Что-то родное. А город сейчас совсем чужой…

В пятом классе Алинка пригласила Машу на чаепитие. Вместе с Машей пришла и её бабушка, а за столом к ним присоединилась алинкина мама.

В тот день Алинка проговорилась взрослым, что некоторые дети в школе обижают Машу. Слишком похожа была Маша на приставучих вокзальных цыган, держаться подальше от которых велели родители.

Маша на подругу немного обиделась: несмотря на некоторую робость, защищать себя она умела и необходимости посвящать в эту тему взрослых не видела. Только на прошлой неделе она надела на голову обидевшему её хулигану мусорное ведро. На его крики прибежала учительница, и находящаяся рядом Алинка поддержала Машу, заявив, что хулиган споткнулся и угодил в ведро сам.

— Это пройдёт, — рассудительно заметила тогда алинкина мама, угощая собравшихся шоколадными конфетами. — Как только они поймут, что ты такой же человек, как и все. Ещё и бегать за тобой будут в старших классах, вот увидишь…

— Печальные вещи вы говорите, Тамара, — возразила машина бабушка, отставляя кружку чая обратно на стол. — «Как только поймут...». Да это с пелёнок воспитывать надо, что все люди братья и сёстры! Вот как раньше было…

Маша увидела, что алинкина мама скривилась, будто съела лимон.

— Ох, Нина Сергеевна… Нас воспитывали, а толку? Никогда не забуду, как мы с родителями в Россию пятнадцать лет назад бежали. Всё побросали — дом, хозяйство, баню построенную — вещи в узелки сложили и какими-то горными тропами… И просто радовались, что выжили…

Бабушка хотела что-то возразить, но алинкина мама решительно заметила:

— Даже обсуждать не хочу. Сказки этот ваш интернационализм. И равенство с братством тоже сказки. А детские сказки должны оставаться в детстве!

«Вот ведь, — подумала очнувшаяся от воспоминаний Маша. — Я смогла вспомнить, откуда эта фраза…»

Странным образом пробудившееся воспоминание её дополнительно успокоило. Бабушка не имела ничего против алинкиной мамы, но часто не соглашалась с ней по множеству вещей. Так зачем Маше начинать к ней прислушиваться?

В конце концов — именно бабушка рассказала Маше про Лесных духов. Причём пользы в её рассказах было больше, чем во всех городских газетах и слухах. Горожане любили смаковать сомнительной достоверности страшилки, а бабушка объяснила Маше правила вежливого обращения с Лесом — чтобы духи не захотели Маше навредить.

Может, всё это было неспроста? Может, бабушка что-то знала? Но уже не спросишь…

«А вдруг я тоже какая-то особенная, — с затаённой надеждой подумала Маша. — Как все те герои фанфиков и рассказов. И не смотри, что просто продавщица…»

На коленях по-прежнему лежал жёлтый Огонёк, а другие вились вокруг головы, и парочка, кажется, только что запуталась в её волосах. Маша усмехнулась, почувствовав, как к ней окончательно возвращается вера в то, что всё будет хорошо.

— А, к чёрту всё, — решительно сказала она вслух, помогая запутавшимся Огонькам выскользнуть из её прически. — Развела я тут трагедию… Будь что будет…

Помолчала ещё немного и зачем-то сообщила Огонькам:

— Так тяжело было на работе последние смены. Надеюсь, завтра будет легче…

Внезапно она услышала музыку. Но вовсе не танго, вальс или гитару — а что-то неземное, космическое; похожее на сочетание электронного синтезатора, приглушённого барабана и радиотелефонных сигналов. Затухающие и вновь возникающие звуковые колебания синхронизировались с вихрем взлетающих ввысь и камнем падающих вниз Огоньков. Временами какой-нибудь Огонёк начинал кружиться по спирали, откликаясь на тягучую резонирующую ноту. Отдельные глухие или, наоборот, высокие ноты заставляли Огоньки реагировать пульсацией.

Маша восхищённо замерла. Это было очень красиво. Даже странным казалось объединять эти звуки и обычные песни на радио единым словом «музыка».

Наверное, талантливый композитор смог бы повторить эту мелодию. Но такие композиторы почему-то не пробивались на городское радио.

Она легко подула на колени, тревожа задремавший — если это слово было здесь применимо — Огонёк. Потом сняла кроссовки и по свежей зелёной траве вышла в центр поляны. Какое-то время ещё понаблюдала за пространством вокруг — мягкой травой под ногами, свежим ночным воздухом, разноцветными переливами Огоньков и мерцанием далёких звёзд — а затем растворилась в танце.

2013 год, тринадцатое марта

Алинка с сомнением повертела в руках тысячную купюру: что-то было не так с фактурой материала. Подняла ее, взглянув водяные знаки на просвет; затем сунула в ультрафиолетовую лампу и вздохнула:

— Не могу принять. Скорее всего, фальшивка.

— Ась? — громко переспросила стоящая перед кассой старушка. — Что говоришь, дочка?

Старушка была типичной: в теплом потрепанном пальто, сером пуховом платке и с деревянной тростью.

— Не могу принять! — повысила голос Алинка. — Фальшивка!

— Чегось?

— Заплатите мне сейчас сотенными! — крикнула Алинка еще громче. — А этой купюрой на рынке расплатитесь!

За старушкой оказалась толстая тетка лет пятидесяти, потребовавшая шампунь по акции. Алинка мысленно выругалась: нужный товар уже закончился, а убрать объявление они с Машей забыли.

— Извините, акция уже закончилась…

— А надпись на двери еще висит, — легко парировала тетка.

По закону она была права. По факту Алинка не чувствовала себя виноватой за забытую на двери бумажку. Пусть покупатели скажут спасибо, что в конце рабочего дня Алинка еще способна правильно отсчитывать сдачу.

— Посмотрите на той же полке другие шампуни.

— Не нужны мне другие! У вас вот там, на двери, эта, как ее… оферта вывешена! Вы мне должны этот шампунь продать!

Алинка безразлично пожала плечами:

— Ничем не могу помочь.

— Я пожалуюсь вашему начальству, — заявила тетка, испепеляя Алинку взглядом.

— Да пожалуйста, — вздохнула Алинка, задвигая кассовый лоток.

Следующим в очереди оказался молодой парень в кожаной куртке и с веселой ухмылкой:

— Привет. Гандоны есть?

— Заходят периодически… — пробормотала Алинка, смотря тетке вслед. Поймала недоуменный взгляд покупателя и сказала погромче:

— На прилавке слева, выбирайте.

За парнем никого не было. Часы на стене показывали начало десятого вечера: большинство горожан уже успело закупиться необходимым и сейчас лениво отдыхало после сытного ужина.

— Маш… — протянула Алинка, устало опираясь на прилавок. — Ты там как?..

— Нормально, — откликнулась подруга, что-то записывающая в тетрадь.

— Не верю, — пробормотала Алинка себе под нос. Маша сегодня выглядела странной: одновременно задумчивой, рассеянной и сонной. Но на прямые вопросы отвечала какую-то чушь.

— …Неужели с Ильей Алексеевичем поругались?

Маша густо покраснела. На ее смуглой коже смущение вышло скорее бордовым.

— Нет, все в порядке. Жду, когда он меня в ресторан пригласит… Ну, я говорила.

— Тогда что?

— Ничего, говорю же. Не выспалась просто…

— Мечтаешь о свидании со своим принцем? — пошутила Алинка.

Маша сделала вид, что ничего не слышала.

— Ладно, пойду витрины протру, — вздохнула Алинка, которой надоели безрезультатные расспросы. — Ты же с завтрашними заказами разберешься?

Подруга устало кивнула, не поднимая головы от тетради.

В конце дня стеклянные витрины всегда оказывались заляпанными жирными отпечатками — покупатели имели скверную привычку тыкать пальцами в стекло, выбирая товар. Внизу витрины обычно были детские отпечатки и странные разводы — оставленные, например, трехлеткой в попытке полизать сыр через стекло.

Алинка с избытком пшикнула на витрину чистящим средством и провела тряпкой.

— Сколько у нас растительного масла осталось? — задумчиво спросила Маша за ее спиной. Что бы ее сегодня ни тревожило, чувство ответственности перевешивало. — Которое подсолнечное нерафинированное?

— Семь штук, — откликнулась Алинка и чихнула от резкого запаха чистящего средства. — Надо Михаилу Викторовичу сказать, пусть еще привезет…

— Будь здорова… А того изюма в шоколаде?

— Полная коробка. Отвратительно продается.

— Михаил Викторович потребует распродать… — задумчиво протянула Маша, помечая в тетради соответствующую строку.

— Пусть сам и распродает, — огрызнулась Алинка и дополнила любимым маминым выражением. — Флаг ему в руки и барабан на шею… Прикинь, как бы забавно он стал выглядеть?

Обычно Маша бы рассмеялась, но сегодня она просто кивнула и продолжила заполнять тетрадку.

“Может, правда, просто не выспалась…” — задумчиво решила Алинка, продолжая возить тряпкой по стеклу.

…Вскоре Алинка провернула ключ в замке рольставен, нажала на пульт сигнализации, поцеловала Машу в щеку на прощание — и сбежала по магазинным ступенькам навстречу оглушающей тьме.

Уличные фонари были расставлены далеко друг от друга, поэтому не могли создать непрерывную дорожку из света на ее пути. Вместо этого получались островки оранжевого, окруженные чернотой. Временами какой-то фонарь тускло, с небольшим жужжанием, мигал или не работал вовсе — и тогда путь от островка до островка оказывался вдвое дольше.

В темноте звуки окружающего мира казались громче. Шуршали деревья, завывал в шахтах панельных домов ветер, проезжали редкие вечерней порой машины. Изредка слышались чужие шаги и приглушенные разговоры.

Иногда Алинка проходила мимо изломанных и разрисованных лавочек. На спинках писали предложения купить дурь, чьи-то клички, признания в любви и матерные дразнилки. Некоторые надписи умудрялись совмещать несколько пунктов сразу.

Под ногами был мокрый асфальт и разбросанные бычки.

Минут через двадцать Алинка подошла к своему подъезду. Потянула тяжелую железную дверь и вдруг услышала прямо у себя над ухом громкий смех. На секунду перепугалась до смерти, а спустя еще пару мгновений поняла, что звук шел из распахнутого окна на первом этаже. Оттуда же донесся чей-то голос и потянуло запахом жареной картошки; Алинка вдруг осознала, насколько сильно проголодалась.

Еще через две минуты она закрыла за собой дверь квартиры и устало прислонилась спиной к дерматиновой дверной обшивке.

Самочувствие после работы всегда было паршивым. От беготни по залу болели ноги, от перетаскивания ящиков — руки и спина. Под конец смены в голове начинало неприятно стучать, и иногда этот стук перерастал в пульсирующую головную боль.

Алинка некстати вспомнила заляпанные витрины и почувствовала тошноту.

Впрочем, сейчас она стояла на теплом полу арендованной квартиры, а входная дверь за ее спиной надежно отгораживала от внешнего мира. Еще здесь, в отличие от родительской квартиры, не было множества незнакомых пьяных рож — что резко добавляло уюта.

В сумке лежало немного купленных в счет зарплаты вкусностей — сыр и пара банок пива.

Алинка стянула куртку, сапоги оставила просто валяться у двери; взяла в комоде домашние штаны и майку и отправилась в душ.

Болезненно сильные, обжигающие струи горячей воды расслабили затекшие мышцы, сняли тяжесть с головы и привели Алинку в относительный порядок. Она вышла из ванной раскрасневшаяся, с мокрыми волосами и хорошим настроением.

Увы, завтра будет новый рабочий день. Зато после него по плану стоят два выходных — мысль о них вызывала ощущение беззаботных каникул или наступающего Нового года. Словно вот-вот появится Дед Мороз и вручит подарки.

В глубине души Алинка знала, что грядущие выходные вовсе не будут такими безоблачными и счастливыми, как ей грезится сейчас. Первый выходной она просто проваляется в кровати, восстанавливая силы; второй потратит на накопившиеся бытовые дела. К тому же, вечер второго выходного будет омрачен осознанием надвигающейся работы.

Но сейчас Алинка выбросила из головы лишние мысли и отправилась варить макароны.

В комплект к макаронам она натерла весь купленный кусок сыра — в итоге сыра получилось даже чуть больше, чем макарон. Пахла еда изумительно. Этот кусочек сыра достался ей по себестоимости, так как у него заканчивался срок годности; но даже в таком случае сыр обошелся ей в сто двадцать рублей или ровно в два часа работы в магазине.

Она поставила тарелку на стол, включила телевизор — лишь бы тихонько бормотал о своем — и села ужинать.

В это время обычно крутили криминальную хронику. Среди череды бытовых убийств, изнасилований и грабежей — сведения о которых озвучивались диктором в странной манере, словно он одновременно негодовал от происходящего и в то же время находил его крайне увлекательным — попадались сюжеты о борьбе с проституцией, обычно снятые в борделях и уличных точках Москвы. У женщин, почти сплошь приезжих, были яркие лакированные сумочки — какие сама Алинка любила покупать на Пневке.

Она подцепила еду вилкой. Белые макаронины были облеплены светлой сырной стружкой и напоминали утопленника из предыдущего репортажа.

— Откуда приехала? Кем работаешь? — спрашивал находящийся за кадром полицейский.

— Проституткой, — равнодушно отвечала какая-то женщина. Равнодушные в репортажах встречались не часто: большинство или плакало, или нервно смеялось на камеру. — Белгород.

— Давно на точке?

— Восемь месяцев.

— Другой работы не было, что ли? — видимо, это была воспитательная беседа, но Алинка отчетливо слышала издевку: и в тоне голоса, и в обращении на “ты”, которое женщина не смела поправить, и в язвительном “что ли”.

— Ребенка надо содержать, — оставаясь такой же равнодушной, пожала она плечами. — И родителей. Тут платят нормально.

— А больше нигде не платят? — продолжал давить полицейский.

Женщина устало взглянула на него:

— Ребенок болеет. Попробовала, не берут. Боятся, что буду часто отгулы брать.

В этом обмене репликами не было ничего, похожего на искренний разговор; на что-то, живое, настоящее, в результате чего могло родиться понимание друг друга. Общающиеся напоминали болванчиков, совершающих привычный ритуал.

Алинка в последний раз мазнула взглядом по равнодушно-усталому женскому лицу и вернулась к тарелке. Неприятно царапнула вилкой по керамике и вдруг подумала: почему же Вселенная, столь благосклонная к гостям так любимых Алинкой журналов, столь жестоко обошлась с этой женщиной.

И как она планирует поступить с Алинкой?

Передача прервалась на рекламу. На экране под веселую музыку замелькали счастливые люди с шампунями, йогуртами и средствами для мытья посуды. Согласно сюжету, именно рекламируемые товары обеспечивали это счастье. Улыбки на лицах актеров выглядели натянутыми и забавно контрастировали с суровым выражением лиц полицейских из криминальной хроники.

Алинка выключила звук, отнесла пустую тарелку в раковину и взяла из холодильника охлажденную банку пива. Потом вернулась в комнату и залезла на широкий деревянный подоконник. Из щелей немного дуло, зато прямо под подоконником располагались горячие батареи: получалось одновременно тепло и свежо.

Отхлебнула пива и посмотрела на темный двор.

В тусклом свете фонаря можно было разглядеть ржавые качели и пустую песочницу. Если Алинка смотрела в эту часть двора достаточно долго, ей начинало казаться, что качели немного раскачиваются сами по себе. Было ли дело в усталости, или в плохом освещении, или здесь действительно завелся призрак, который не нашел себе занятия поинтереснее, чем качаться на потрепанных советских качелях — черт его знает.

В вышине сияли звезды — красивые, блестящие, и совершенно не желающие складываться в известные Алинке созвездия. Кто-то когда-то сказал ей, что в городе вообще сложно рассмотреть созвездия — максимум можно найти Полярную звезду, а от нее построить Ковш Малой Медведицы.

Наверное, это была Маша. Кто еще мог говорить с ней про звезды?

“Надо что-то делать, — тоскливо подумала Алинка, возвращая взгляд от далеких звезд на ржавые качели. — Дальше так продолжаться не может…”

Десять лет назад Алинке не повезло стать свидетелем автомобильной аварии. Спасатели доставали из обломков искореженные тела, а Алинка стояла и поражалась происходящему. В детстве она чувствовала себя достаточно защищенной, словно мир обязан был хорошо относиться к людям. И в момент аварии мир должен был изменить законы физики, но не допустить сплющенных конечностей и разломанных костей.

Но, вопреки ожиданиям, мир так не сделал.

Сейчас же Алинка чувствовала себя чем-то похожей на тех несчастных. Будто каждый бессмысленный день медленно ломал ее кости, гнул спину и по каплям выпивал кровь. Только не было никаких спасателей, спешащих Алинке на помощь. Ей очень хотелось предъявить миру претензию за такое обращение с собой, но это было бессмысленно.

“Может, попросить о помощи самой?..”

Первым на ум по старой памяти пришел Вова, и Алинка с сожалением вспомнила, что Вова умер — совсем недавно и весьма нелепо, от передозировки какой-то дрянью в глухой роще неподалеку. Впрочем, общение они прекратили больше года назад, и у Алинки было стойкое ощущение, будто Вова умер еще тогда.

Затем мысли привычно вернулись к Маше. Еще на первом году их работы в магазине подруга призывала переехать к ней. Но тогда измученной родительскими пьянками Алинке больше всего хотелось покоя, а не жизни в одной квартире с Машиной бабушкой, медленно, но верно угасающей от деменции.

Однако со смерти Машиной бабушки прошел уже год. Маша вроде бы пришла в себя. Возможно, настало время воспользоваться предложением…

Наконец, Алинка вспомнила про свою давнюю знакомую — Киру.

С Кирой она не общалась со школы. Тогда они здорово проводили время вместе, постоянно зависая на вечеринках и в клубах. Маша в такие места ходить отказывалась, не желая расстраивать бабушку, а вот Кира всегда была рада составить Алинке компанию.

Неделю назад Алинка случайно встретила Киру на дне рождения общего приятеля, и эта встреча произвела на нее огромное впечатление. Хотя Кира была немногим старше их с Машей, выглядела она сейчас гораздо успешнее. В ее уверенных движениях не было ни следа скованности; улыбка была яркой, а драгоценности — настоящими, а не подделкой-бижутерией. В один момент Кира достала из сумки новенький телефон и показала собственноручно сделанные фотографии бирюзового океана и белых песчаных пляжей.

Вечное лето. В таком климате Алинке не пришлось бы мерзнуть по утрам.

Сейчас Кира казалась ей лучом коктейльно-тропического света в слякотном, сером и холодном городском царстве — как могла бы выразиться школьная учительница литературы. Собственно, из уроков литературы Алинка запомнила только про луч света и что Онегин — козел. Правда, последнее было уже не мнение учительницы; так они вместе решили с одноклассницами, когда курили за школой после уроков.

К тому же был еще недавний гороскоп. Гороскоп обещал удачу в решительных действиях. Может, сама Вселенная подсказывает Алинке написать Кире?..

После недолгих сомнений Алинка потянулась за лежащим рядом телефоном и напечатала:

“Кира, привет! Это Алина. Как дела? Я так рада была видеть тебя у Вити. Не хочешь еще на днях сходить куда-нибудь?”

Сначала стоит просто аккуратно сблизиться. А уже потом — выспрашивать, как Кира достигла такой жизни. Действовать нужно продуманно.

Алинка еще раз бросила взгляд в темный двор и представила, как проживает в этом месте всю жизнь. Тяжелые смены сменяются выходными, а потом новыми сменами, только собственно жизни — и связанных с нею надежд — становится все меньше. В какой-то момент, отчаявшись, она выходит замуж за жителя соседнего дома и рожает ребенка, но делает этим только хуже.

От такой перспективы хотелось забиться в угол и зарыдать. Но вместо этого Алинка встала с подоконника, выбросила пустую пивную банку и пошла стелить постель.

Уже засыпая, Алинка вдруг услышала страшный хрип, похожий на хрип тяжелобольного или умирающего. Наверное, именно так хрипел Вова, задыхаясь от передоза на тропинке в роще.

На секунду ей показалось, что Вова теперь стоит и тяжело дышит прямо здесь, рядом с ее подушкой.

Алинка вскочила и метнулась к выключателю.

Комнату залил яркий свет. Никого постороннего в ней не наблюдалось. Побродив по комнате еще пару минут, Алинка наконец обнаружила кусок скотча — отошедшего от окна и под порывами сквозняка издающего тот самый страшный звук, так напоминающий хрип.

“Нервы надо лечить”, — мрачно подумала Алинка, вновь укутываясь в теплое одеяло.

лето 1992 года

Летним утром, когда Илья только закончил первый класс, отец рассказал ему историю об Иоганне Генрихе Песталоцци.

— Случилось это давно, — неторопливо начал отец, раскладывая инструменты по нагретой поверхности уличного стола, — когда были еще на Земле всякие цари да помещики… И простые крестьяне, конечно, которым очень тяжело жилось под их гнетом…

Он ненадолго прервался, чтобы поднять с земли и положить на стол несколько старых досок.

— …В стране, которая называется Швейцария. Знаешь, где это?

Илья присел на лавку и помотал головой. Солнце, проникающее через листву виноградной беседки — в которой они с отцом находились — попало в глаза, заставив зажмуриться. “Хочу солнечные очки, — решил Илья, протирая глаза руками. — Как Вадику из города привезли”.

Рядом с беседкой рос куст черной смородины. Сразу за смородиной начинались густые заросли малины.

На горизонте, за начинающей краснеть малиной, высились громады терриконов — пустой породы, извлеченной при разработке шахт. Близость шахт выдавал и мерный гул работающего вдалеке оборудования. Все поселковые дороги были усыпаны битым углем и угольной крошкой — черными гранеными камешками, сверкающими на солнце.

— Швейцария, — продолжил отец, — это такая маленькая горная страна в самом центре Европы. Знаешь, где это?

— Не-а, — весело ответил Илья.

— А помнишь, что такое Европа?

Илья кивнул:

— Да. Ты мне в атласе показывал.

— Когда зайдем в дом, поищем Швейцарию на карте, если захочешь… Подай мне, пожалуйста, гвоздодер.

Илья с интересом наблюдал, как отец выдергивает из досок проржавевшие гвозди, оставляющие на древесине грязно-оранжевые следы. Отцу нужно было починить прохудившуюся загородку, куда засыпали уголь для отопления дома. Сейчас там была лишь угольная крошка, а в метре от загородки лежала и лениво махала хвостом их собака Лайка.

— …И вот в этой стране давным-давно, в небогатой семье одного врача по фамилии Песталоцци, родился мальчик. Его отец, увы, рано умер; но у мальчика остались мать и служанка, простая крестьянка…

— Мы тоже небогатая семья, — заметил Илья. Мать часто повторяла эту фразу в ответ на просьбы что-то купить. Впрочем, ему не казалось это чем-то неправильным: так жили все вокруг, и другой жизни Илья не знал. Мать целыми днями пропадала на огороде; отец, по мере оставшихся после работы сил, помогал ей или ремонтировал что-нибудь в доме. У самого Ильи был потрепанный велосипед, несколько старых маек и штанов да пара брюк. А солнечных очков, видимо, не видать ему как своих ушей — если отец специально не съездит за ними в город, что вряд ли: это лишние траты.

По телевизору показывали совсем другую жизнь: с домашними бассейнами, домами в два этажа, огромными каминами и красивыми машинами — но это было только в телевизоре, и это Илья тоже воспринимал как данность.

— …Почему у них была служанка, а у нас — нет?

— Время тогда другое было, — ответил отец, не отвлекаясь от работы. — У простых крестьян совсем ничего за душой не было; почти все, что они выращивали, отбирали помещики да цари. И ничего им другого не оставалось, как с утра до ночи работать… Лучше скажи, ты правда хотел бы слуг?

Он отвлекся и посмотрел прямо на Илью. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь виноградные листья, падали на отцовы волосы, лицо и рабочую одежду — всю в пятнах краски и лака.

“Чумазый, — весело подумал про себя Илья. — Мать сказала бы, что он чумазый…”

— Ты бы им приказывал, а они бы тебе шнурки завязывали, — негромко продолжил отец. — Посуду бы за тобой мыли, суетились, бегали бы вокруг и все думали, как тебе еще угодить. Не потому что ты им нравишься, вовсе нет; а потому что если бы они не бегали и не суетились, то умерли бы с голоду…

— Нет, — помотал головой Илья и объявил с гордостью: — Я сам все могу!

И добавил, чтобы порадовать отца еще больше:

— Я вчера помогал маме посуду мыть…

— Это ты правильно, — улыбнулся отец. — Это ты молодец…

Он снова взялся за работу.

— Так вот, маленький Песталоцци еще в детстве узнал, как плохо живется бедным крестьянам. Он ходил в гости к своему дедушке, деревенскому священнику, и видел, как усталые крестьяне из последних сил распахивают поля и собирают урожай под палящим солнцем, как бедно они одеты и мучаются от голода… А Песталоцци, надо сказать, рос очень добрым мальчиком. Он познакомился с этими крестьянами и время от времени помогал им работать в поле…

— Я тоже маме в поле помогаю, — заявил Илья, болтая ногами.

— Это ты тоже молодец, — рассмеялся отец. — Только у нас тут, правда, огород, а не целое поле. А на полях за нас теперь работают комбайны. В городе неподалеку есть целый завод, который эти комбайны выпускает... Ты что-то хочешь спросить?

Илья на самом деле хотел было спросить, где находятся те странные места — с двухэтажными домами, красивыми машинами и каминами. Но шестым чувством, легким ветерком на затылке он вдруг понял, что отец рассказывает ему нечто важное — и лучше его не расстраивать, а спросить что-то по теме.

— А что случилось дальше?

Отец отложил инструменты и сел на лавочку рядом с Ильей. От его одежды пахло краской и морилкой.

— У Песталоцци появилась заветная мечта. Помочь крестьянам, беднякам. И тогда он решил открыть приют для бездомных детей: чтоб, значит, правильно воспитать, выучить и в мир выпустить. Знаешь, что такое приют?

— Не-а…

— Это от слова “приютить”. Дать кому-то крышу над головой, поделиться едой. Но непростым делом оказался этот приют…

— Почему? — ожидаемо заинтересовался Илья.

— Ну смотри, — рассудительно сказал отец, направив взгляд куда-то в чистое голубое небо. — Ты уже год ходишь в школу, взрослый человек, можно сказать… Твоя работа — учиться, верно? И по дому помогать.

Илья кивнул.

— Крыша над головой и еда у тебя есть — это наша с матерью работа. Как правильно писать и считать, тебе учителя рассказывают, потому что это их работа. А если ты заболеешь, врач придет тебя лечить — это его работа… А у тех детей не было никого и ничего на белом свете.

— А куда все делись? — удивленно спросил Илья. Если сам он почему-то не мог найти родителей, то мог обратиться за помощью к соседям или школьным учителям. Благо его отца, преподававшего математику в той же сельской школе, знала вся округа.

— В те времена, чтобы пригласить врачей или учителей, нужно было заплатить много денег, а у бедняков их не было. Они прокормить-то своих детей еле могли. Работали от зари до зари, и все равно едва хватало, чтобы с голоду не помереть. Только помещики, цари да богачи всякие хорошо жили и могли себе позволить приглашать учителей и врачей.

Илья помолчал некоторое время, пытаясь представить себе такой страшный мир.

— … Тогда Песталоцци придумал хитрую вещь, — продолжил отец. Илья вдруг не в тему подумал, что сегодняшняя отцовская одежда совсем не похожа на те чистые и строгие костюмы, в которых он ходит на работу. — Песталоцци решил, что дети будут одновременно и хозяйство вести, и работать, оплачивая свое проживание, и науки постигать. Вот только ничего у него не вышло…

— Почему? — расстроился Илья.

— Детям сложно самим заработать себе на жизнь, — вздохнул отец. — Да еще и учиться одновременно. В итоге Песталоцци погряз в долгах, и пришлось ему свой приют закрыть.

— А что стало с детьми? — спросил Илья. Ему не приходилось видеть беспризорных детей, только беспризорных собак — немытых, неухоженных и голодных. Одну такую, впоследствии прозванную Лайкой, отец даже разрешил забрать домой. Илья до сих пор тайком бегал навещать остальную стаю, подкармливая их хлебом и остатками супа. Ему вдруг захотелось расплакаться, когда он представил себе таких же детей — сбившихся в стаю и ждущих, пока кто-то добрый, навроде Ильи, не принесет им еды.

— Они вернулись к своей прежней жизни. Кто-то попрошайничал, кто-то выполнял грязную работу…

— Понятно, — тихо сказал Илья.

— …Через много лет Песталоцци стал знаменитым учителем. Он упорно учился, развивал науку, и теперь самые зажиточные купцы, помещики и даже некоторые цари признавали его достижения. Но вот одна проблема у Песталоцци оставалась, и мучила она его до конца жизни…

Отец замолчал. Илья, по примеру отца, прищурившись, посмотрел на небо — представляя себя таким же взрослым и умным — и спросил:

— Какая проблема?

Солнце продолжало печь, и воздух был душным и жарким, как и всегда бывало в июле; и Илья вдруг представил себе крестьян, работающих с утра до ночи в полях, а вокруг каждого из них, точно шубой, оборачивался такой же душный и жаркий воздух.

“Хорошо, что сейчас есть комбайны”, — решил он.

— До самой смерти, — негромко ответил отец, — до последних дней жизни Песталоцци не смог простить себе того, что свою мечту — помочь беднякам — он так и не исполнил.

— Он плохо старался? — уточнил Илья после минутных размышлений.

— Сам Песталоцци всю жизнь так и думал: он просто плохо старался, — кивнул отец. — Но сейчас нам понятно, что тогда люди просто не могли произвести достаточного количества еды и других вещей, чтобы хватило всем. Да и многого еще не придумали. Ни тракторов, ни комбайнов… Даже поездов еще не было. Люди ездили на лошадях, на них же пахали землю. Кто победнее, вынужден был обрабатывать землю вручную. Поэтому у людей просто не было лишних сил создать такие приюты, как хотел Песталоцци… Очень сложно, Илюш, сделать что-то, когда могущественные исторические силы против тебя.

Отец иногда забывался и говорил слишком сложными словами. Илья переспросил:

— А потом получилось? Сейчас ведь уже есть и поезда, и трактора…

— Да вот уже семьдесят лет назад как получилось. В советской России создали такие приюты, и даже сделали их лучше, чем Песталоцци мечтал. У нас в начале века тоже было много беспризорных детей, которым требовалась помощь. За несколько лет советская власть смогла помочь большинству…

Пока они вели разговор, на фоне продолжали гудеть шахты — наследие развалившейся год назад страны. Но шахты, в отличие от Союза, все еще были живы, и благодаря им мог дальше существовать поселок.

Впрочем, тогда Илья ничего из этого еще не знал.

* * *

В детстве отец много общался с Ильей. Пока сидел у его детской кроватки вечерами; пока они вместе чинили что-нибудь по хозяйству; субботними утрами, когда готовил завтрак вместо затемно ушедшей на рынок матери.

Даже ранним субботним утром отец был гладко выбрит, причесан, одет в рубашку и брюки. Позже Илья заметил, что подобная аккуратность была присуща многим возрастным жителям поселка. Небрежность в облике сразу же показывала окружающим, что с человеком что-то не так. Для поселка — наследника деревенских устоев — это “не так” было куда страшнее, чем для обеспеченного разнообразными благами города.

В одну из таких суббот, пока исчезали последние звезды и алел горизонт, отец как обычно стоял у плиты и варил Илье овсянку с малиной, а себе — кофе. Илья же в это время сидел на стуле, привычно болтал ногами и пил травяной чай.

— …Вот, положим, был завод, — задумчиво говорил отец, зорко следя за уровнем кофе в турке. — А на заводе — цех. Скажем, сталелитейный… Большой такой цех, человек на сто. И все эти сто человек совместными усилиями сталь производили. А сталь любой стране очень нужна: из нее потом те же комбайны делают, машины… Да хотя бы эту кастрюльку, в которой я тебе сейчас кашу варю…

Илья посмотрел в окно: звездочка сверкнула в последний раз и растворилась на посветлевшем небе.

— …А хитрый буржуй, хозяин завода, брал и продавал эту сталь задорого кому-нибудь. Большую часть денег себе оставлял, а рабочим крохи выдавал, чтобы те с голоду не умерли и продолжили на него работать.

— Почему они не пошли на другую работу? — заинтересовался Илья.

— А не было другой работы, — вздохнул отец и выключил газ под кастрюлькой. Каша, видимо, была готова. — Буржуи все вместе встретились и договорились рабочим одинаково мало платить.

— Но рабочих же много! А буржуев сколько… Человек десять?.. Неужели рабочие не могли ничего сделать?

— Тут вот какое дело, Илюш. Рабочий ведь со своими товарищами очень тесно общается. Трудятся все вместе: он, например, точит болты, а его товарищ — гайки за соседним станком. После работы идут в одну ночлежку спать…

— А почему они по домам не идут?

— Не было у них домов, Илюша. Рабочие были очень бедные, и хватало им денег только на койку в заводской ночлежке и на обед в заводской столовой. Причем и ночлежкой, и столовой тот же буржуй владел — и выданная зарплата сама собой к нему возвращалась.

— Тогда я бы просто перестал работать, — решительно сказал Илья. День обещал быть солнечным, отец был рядом, и на сердце у Ильи было хорошо. Ему и вправду казалось, что, окажись он на месте тех незадачливых рабочих, быстро нашел бы выход. — И пусть буржуй сам свою сталь делает…

— Вот ты спросил, что рабочие делали, — напомнил ему отец, привычным движением переливая овсянку в тарелку перед Ильей. — Они дружно трудились и жили, поэтому рабочий коллектив был очень сплоченным. Часто они, прямо как ты предложил, все вместе работать отказывались, требуя себе хорошую зарплату. Это называется “стачка”.

— Спасибо, — поблагодарил Илья за овсянку и потянулся за ложкой. — А эта… стачка помогала?

— Не всегда. Часто буржуи натравливали на рабочих полицию, которая тех в тюрьму кидала. Чтобы бунтовать неповадно было…

— Но они же не могут совсем всех в тюрьму кинуть, — горячо возразил Илья, пережевывая овсянку. Малина и сахар делали кашу очень вкусной. Было ли дело в домашних ягодах, разговоре с отцом или рассвете за окнами — но уже взрослому Илье ни разу не удалось повторить этот вкус. — Кто же у них тогда будет работать?.. Лучше немного в тюрьме посидеть, а потом хорошую зарплату получить…

— Примерно так в итоге революция и получилась, — кивнул отец и сел рядом с кружкой крепкого кофе. — Потому что это очень несправедливо, когда все вместе работают, а сливки один загребает.

— Здорово, — улыбнулся Илья. Ему понравилось, что рабочие додумались до того же, что и он.

— Кстати, революцию устроили, в основном, рабочие вместе с солдатами. Как раз потому, что были такими дружными. А вот крестьяне, которым тоже несладко жилось, революцию поддержали куда меньше…

— Почему? — заинтересовался Илья.

Отец улыбнулся. Ему нравилось, когда Илья задавал много вопросов.

— Потому что каждый крестьянин на своем маленьком кусочке земли сидел и только о нем и думал. Сосед для него — не товарищ по несчастью, а опасный соперник. Ты слышал когда-нибудь поговорку “моя хата с краю”?

Илья кивнул.

— Знаешь, что она означает?

— Да, — подтвердил Илья. — Так часто тетя Клава говорит. Про что-то, с чем дела иметь не хочет…

— Правильно. Вот эта поговорка от крестьян и пошла.

— А как можно крестьян друг с другом подружить?

Отец чему-то усмехнулся, но ответил серьезно:

— После революции советская власть как раз об этом стала думать — и придумала колхоз. Знаешь, что такое колхоз?

— Да, — важно сказал Илья. — Это тот большой дом на краю поселка.

— В том доме только колхозное начальство сидит. А сам колхоз — это когда множество маленьких земельных участков объединяются в один большой. Теперь этот большой участок принадлежит всем крестьянам сразу. И ты уже в сторонке не отсидишься: надо общую землю всем вместе обрабатывать, друг с другом договариваться и дружить. И сосед тебе больше не соперник, а товарищ по общему делу… И таких колхозов, как наш, тысячи по всей стране.

— Понятно, — сообщил Илья и потянулся за травяным чаем, в который он лично добавил большую ложку абрикосового варенья. Кофе ему отец пока пить не разрешал. Впрочем, как-то раз Илья попробовал глоточек, счел напиток горьким и с тех пор не очень-то и хотел.

— …К тому же, работу на большом участке можно механизировать. То есть использовать для работы больше машин: трактором землю распахивать, комбайном зерно собирать… Вот на нашем огороде, к примеру, трактор даже развернуться не сможет, чтобы соседский огород не зацепить. А на большом поле он быстро все вспашет.... Поэтому, когда у нас первый колхоз организовали, в соседнем городе построили завод, который тракторы и комбайны делает. Он, кстати, до сих пор их собирает.

— Ме-ха-ни-зи-ро-вать, — повторил Илья по слогам новое слово. — А почему раньше нельзя было ме-ха-ни-зи-ро-вать?

— Так крестьяне же друг с другом не ладили. А один крестьянин, даже богатый, себе тот же трактор купить не мог. К тому же заводов, их собирающих, не было. А значит, и помещику себе тракторов купить негде — ему проще крестьян заставить землю обрабатывать…

На лицо отца вдруг набежала тень. Он замолчал, глядя куда-то в сторону, а затем спросил:

— Помнишь место, откуда вы с друзьями яблоки таскаете? Вот это, Илюш, и есть наш колхозный сад…

Илья ждал продолжения, но больше отец за тем завтраком ничего не сказал.

* * *

декабрь, 1994 год

Жизнь поселка круто изменилась в декабре девяносто четвертого. Сам Илья тогда уже был в четвертом классе и считал себя совершенно взрослым человеком.

В тот день он проснулся от странного шума с улицы. Где-то проехала машина с включенной сиреной, что для поселка было делом нечастым; заголосили какие-то женщины; залаяли, поддавшись общему настроению, собаки. Прямо за окном прошла пара мужчин, вполголоса о чем-то ругающихся.

Зевая, Илья вышел на кухню. Отец стоял в дверях, снимая заснеженные шапку и полушубок.

— Взорвались, — мрачно сообщил он матери, готовящей завтрак. — Вторая и третья смена внизу остались, пересменка как раз была… У Демидовых сын, у Смирновых сын с мужем, у Захаровой муж…

— Спасать будут? — тревожно спросила мать.

— А черт его, — с досадой бросил отец. — Спасатели говорят, концентрация метана высокая. Там сейчас глава расчета орет, мол “что вы от меня хотите, чтобы я своих людей угробил, пытаясь ваших спасти…”

Мать задумалась. Поставила на стол блюдца, выключила кашу и наконец ответила:

— Завтракайте тогда, а я к Захаровой. Узнаю, как она.

— Она, наверное, сейчас у администрации, — подсказал отец. — Жены почти все там. Требуют, дескать, если вы спасателей не хотите пускать, так нас пустите, мы сами в шахты пойдем…

Больше не отвлекаясь на разговоры взрослых, Илья быстро съел предложенную гречку с молоком; потом надел отцовскую, еще большую ему, зимнюю куртку и выскользнул за дверь — прямо в снежный декабрьский день.

Непривычное оживление никуда не делось с улиц. Компании по несколько человек шли к администрации шахт — большого красивого здания с белыми колоннами и высокими резными дверьми. В толпе находилось много женщин, прижимающих к лицу носовые платки; эти платки были самой разной расцветки, но все в клеточку, китайского производства, купленные у баульщиков на субботнем рынке. Идущие рядом мужчины выглядели молчаливыми и напряженными.

Илья обогнул несколько компаний, прошел мимо чьей-то собаки, непонимающе махающей хвостом при виде происходящей суматохи, и очутился рядом со своим другом — Вадиком Захаровым.

— Отец в шахте был, — сказал ему Вадик вместо приветствия. — Когда все взорвалось. Мать к правлению пошла…

— Понятно, — ответил Илья. Нужно было как-то выразить сочувствие, но слова будто застряли в горле. — А ты сейчас туда же?

— Ага.

— С тобой пойду.

Некоторое время они шли молча. Утоптанный снег скрипел под весом их шагов.

— Моя мама пошла твою искать, — прервал молчание Илья. — А отец дома остался.

— Твой-то учитель, — с завистью сказал Вадик. — Конечно, он дома…

— С твоим тоже все хорошо будет, — Илья пытался звучать уверенно, но вышло так себе. — Спасатели ведь приехали. Вытащат…

За разговором они подошли к зданию администрации. Здесь было особенно многолюдно и шумно: одни плакали, другие переговаривались, третьи требовали приезда владельцев шахты.

— А ведь Федя постоянно говорил, — тихо сказала какая-то женщина поблизости. — Ребята, мы же взорвемся. Шахта загазована…

Ее знакомая быстро закивала и хотела было что-то добавить, но вместо этого всхлипнула и спрятала лицо в носовой платок. Справившись с эмоциями, ответила:

— Мой тоже… Что у хозяев на уме? Деньги. Начальник участка стоит как надзиратель и повторяет: “Что вы трусите, вам деньги не нужны?.. Не нравится — за забором очередь…”

Внезапно толпа оживилась. Илья перевел взгляд на здание и увидел, что высокие резные двери приоткрылись. Через них вышел, а скорее, был кем-то выпихнут, молодой и весьма растерянный человек в костюме и с галстуком; на его лице, несмотря на морозный день, явно выступил пот.

— Успокойтесь, пожалуйста! — полуистерически выкрикнул он. Закашлялся и продолжил. — Граждане, успокойтесь! Все под контролем! Мы решаем сложившуюся ситуацию…

— Никитина давай! — заорала толпа имя главного собственника шахты. — Пусть он выйдет! Никитина сюда!

— Да все знали, что шахта загазована! — неожиданно пронзительно закричала какая-то женщина; остальные притихли, слушая ее выступление. — Вы все нормальные датчики сняли, а эти венгерские совсем не работают! Это вы сделали! Верните наших мужей!

— Верните мужей! — заскандировала толпа. — Верните…

— Пожалуйста, успокойтесь! — затравленный молодой человек вновь попытался перекричать собравшихся. — Все будет хорошо!.. Спасательные работы ведутся!.. Возможным нарушениям будет… будет даваться оценка в правовом ключе… все проверяют!..

Он продолжал что-то кричать, но его уже никто не слушал. Толпа продолжала скандировать; несколько хмурых мужчин со сжатыми кулаками полезли на крыльцо, явно собираясь сделать с молодым человеком что-то нехорошее. Тот заткнулся и быстро попятился к дверям.

Изнутри кто-то вновь на пару секунд приоткрыл створку, позволяя молодому человеку проскользнуть внутрь. Плачущая и матерящаяся толпа попыталась просочиться вслед за ним; когда это не удалось, она принялась выбивать двери.

— Все будет хорошо, — зачем-то повторил Илья молча смотрящему на происходящее Вадику.

* * *

декабрь 1994 года — апрель 2006 года

За несколько суток отчаянная надежда в глазах окружающих погасла, сменившись молчаливым оцепенением. В конце концов даже последние несогласные признали, что спасти никого не удастся.

Поселок замер — чем-то напомнив Илье стеклянный шар с искусственным снегом, который отец подарил ему на прошлый Новый год.

Еще Илье навсегда врезались в память тропинки из красных гвоздик на белом снегу. Он бесцельно бродил по поселку, а тропинки вели со многих дворов, петляя и пересекаясь друг с другом. В какой-то момент он пошел по следу из этих гвоздик, словно дети по хлебным крошкам — из какой-то сказки, рассказанной отцом.

Этот след привел Илью к поселковому кладбищу, где образовалась целая очередь из похоронных процессий. В морозном воздухе слышался приглушенный плач и вой вдов.

— Мало мы в очередях за продуктами стояли, — проворчал какой-то мужчина, когда Илья подошел поближе. — Теперь еще и хоронить по очереди будут…

Илья застыл на несколько минут, наблюдая за открывшейся картиной. Похоронная толпа вдруг слилась в его глазах в единую массу — черную, злобную и горестную. Масса колыхалась, словно желе, и вместе с испускаемым плачем и воем медленно перетекала от входных ворот внутрь кладбища, таща на себе деревянные гробы.

Илья почувствовал, как волосы становятся дыбом. Напрягся, сбрасывая оцепенение, а потом развернулся и припустил домой.

Вечером с похорон вернулись отец с матерью. Илья все эти часы просидел на кухне, гладя самовольно запущенную в дом Лайку. Лайка тепло дышала, лизала его мокрым языком и с удовольствием подставляла голову для поглаживаний — отвлекая от увиденной ранее картины.

При появлении родителей Лайка приняла виноватый вид и без всяких указаний сбежала к себе в будку.

— Там жуть что творится, — негромко сказал Илья, пока родители раздевались. Ему было стыдно за испуг, не маленький ребенок же; но ничего поделать с собой Илья не мог. — Аж воют все… Хотел вас поискать, но решил домой вернуться, что толку этот вой слушать…

— Ты просто этих людей почти не знал, — ответил отец, и в его голосе послышалась что-то, похожее на осуждение. — Знал бы, тоже волком бы выл…

Вадик ходил совершенно растерянный и держался поближе к осунувшейся матери. Мама самого Ильи, на правах старой подруги, старалась больше времени проводить с мамой Вадика. Через пару дней Илья пришел к дому Вадика, желая тоже проведать друга, но разговора не вышло. Вадик отвечал односложно, много молчал, а в один момент повернулся и ушел в дом.

Шахты поспешно затопили. По местному телеканалу Илья увидел кадры ареста все такого же растерянного и бледного молодого человека, чьи руки теперь были застегнуты за спиной в наручники. Гораздо позже уже взрослый Илья выяснил, что невезучий молодой человек спустя год скончался в колонии общего режима; а вот с остальных фигурантов уголовного дела тихо и неприметно сняли обвинения за истечением срока давности.

— Понимаешь, Сонечка, — сказал как-то отец матери за ужином. — Получается такой немой сговор. Привязывая зарплату к объему добычи угля, администрация сама толкает работника на нарушение техники безопасности…

В поселке всегда говорили слово “добыча” с ударением на первый слог. В городе Илья такого никогда не слышал.

— Говорят, начальники сами требовали нарушать, — заметила мать. — Мол, больше угля, больше денег…

— Читал подобное у Джека Лондона, — мрачно кивнул отец. — Никогда не думал, что вживую увижу…

— А что будет дальше без шахт?

— Выживем, куда денемся. Чернозем есть, значит, сами себя прокормим, чай не за Полярным кругом живем…

Вскоре выяснилось, что отец в последнем утверждении был и прав, и неправ одновременно. Вырастить в их климатических условиях действительно можно было многое, но совершенно не умеющие огородничать родители Ильи наделали много ошибок. Последующие годы в памяти Ильи остались крепко-накрепко связаны со сладковатым запахом подгнившей промерзшей картошки и с трехлитровыми банками квашеной капусты — съедобной, но отвратительной на вкус.

Когда заалела рабина, а листья покрылись осенним золотом, Илья впервые увидел цыганский табор, остановившийся в одном из опустевших домов — прежние владельцы, отец и сын, погибли при взрыве. Парни из табора возраста Ильи таскали со всей округи металлолом, небезосновательно подозревались сельчанами в кражах и других пакостях — а еще, следуя странным традициям своего народа, уже были женаты.

Илье было немного любопытно, но цыгане держались особняком и не вступали в разговоры.

Когда в ноябре пошел снег — еще робкий, мелкий, растворяющийся в уличной слякоти — Илья увидел первого поселкового наркомана: тот валялся на грязной улице, мычал и завороженно смотрел прямо в небо.

Наркотиками почти в открытую торговали те же цыгане: либо героином, либо лютой, унылой смесью, самодельно сваренной из попавшегося под руку дерьма и отходов от производства клея. По рассказам знакомых, смесь вставляла где-то на грани между обмороком и клинической смертью.

В феврале девяносто пятого отец неожиданно уехал в город. Сделал он это прямо посреди рабочей недели, оставив школу без математика. Илья знал, что отцу потом пришлось объясняться перед директором; как и хорошо понимал, что ничего особенного директор не сделает — в поселке и так почти не осталось желающих учительствовать.

— Город держится, — сказал отец матери по возвращении. — Многие живут перепродажей китайского тряпья. Но долго ли можно так прожить…

С собой он привез агитационные листовки, газеты и удостоверение о членстве в КПРФ. Пока отец толковал что-то матери — не слишком довольной его внезапной поездкой, Илья пролистал некоторые брошюры. Счел их цветастыми, похожими на рекламные афиши приезжих артистов, и потерял всякий интерес.

В то время его больше волновали первая любовь и наглый одноклассник, которому давно было пора надавать тумаков.

Однако эта поездка оказала на жизнь их семьи огромное влияние. Отец нашел новый смысл жизни в политической деятельности — и почти перестал уделять время Илье и маме. Поэтому Илья вскоре научился сам чинить розетки, менять краны и вполне сносно готовить еду. Огород они с матерью теперь тащили вдвоем — благо, Илье как раз начало хватать физических сил.

Летом девяносто шестого прошли президентские выборы. Отец, поначалу крайне воодушевленный, в один вечер пришел домой совершенно раздавленный и сказал матери:

— Какой же он тварью оказался, Сонечка. Мы ведь почти победили…

Мать что-то ответила, но Илья, находящийся в соседней комнате, не расслышал.

— …должен был! — повысил голос отец. — Если бы он был настоящим коммунистом! Должен был выйти к народу и сказать: все на улицы! У нас пытаются украсть будущее те, кто уже украл настоящее! А не смиренно блеять, что кого-то там показывали по телевизору больше!..

Отец всегда был весьма спокойным человеком. Он не кричал, даже когда взорвались шахты.

— …взять хоть нашего… Сам бывший горкомовский секретарь, переделавшийся в олигархи….

С того дня отец прекратил всякие усилия, направленные на политическую жизнь страны. Вместо этого он со рвением, смешанным с каким-то странным отчаянием, взялся за преподавательскую деятельность в их сельской школе.

Илье такой поворот событий даже понравился — отец больше не пропадал непонятно где, а вернулся в поселок; ему снова начало хватать времени на маму и Илью. А когда Илье удавалось наперегонки с одноклассниками решить сложную математическую задачу или придумать интересный вопрос, отец не скупился на похвалу.

Спустя пару лет, за ужином, Илья сказал отцу:

— Они же все уедут. Все наши, которые к тебе на факультатив ходят, я спрашивал. Коля и Настя хотят в Москву податься, Лена — в Центр, а Ваня вообще об Америке мечтает…

— А что в этом плохого? Что люди хотят лучшей жизни? — не понял отец. По деревенской привычке отломил ломоть хлеба и продолжил: — В той же Америке сейчас такой же капитализм, как у нас. Только жизнь сытнее да климат получше…

— А тебе не жалко? Ты же всю жизнь в нашем поселке живешь, всю душу в них вкладываешь…

— Ну что я могу поделать? — спокойно переспросил отец. — Коммунизм в одиночку построить? Я надеюсь, что способствую прогрессу человечества в целом и счастью конкретных детей в частности. Разве этого мало?..

В тот момент Илья подумал, что это в любом случае гораздо больше, чем делают остальные.

Он не запомнил, как именно пришел к мысли самому стать учителем. Просто в один день Илья проснулся с этим желанием.

Поэтому после школы Илья поступил на физико-математический факультет в ближайшем к поселку городе — том самом, где в прошлом веке построили комбайностроительный завод. Успешно сдал первую сессию и вернулся домой на каникулы.

Ему навсегда запомнилось, как в конце этих каникул отец провожал его на поезд в город. Через снежные завалы они с трудом добрались до перрона; отец крепко обнял Илью, а когда поезд тронулся, помахал на прощание зимней шапкой-формовкой.

На третьем курсе Ильи заболела и умерла Лайка. Как ни рвался Илья проститься с любимой собакой, напряженный график экзаменов помешал ему приехать вовремя.

Четвертый и пятый курс Илья почти не выбирался домой: предпочел остаться в городе, чтобы подработать и спокойно закончить обучение. Некоторое время он продавал телефоны в расплодившихся киосках, но быстро вошел в конфликт с начальством из-за требования навязывать покупателям ненужные им дорогие модели и аксессуары. Потом он начал писать за однокурсников лабораторные, курсовые и дипломные — и тут дело пошло хорошо.

В последний раз Илья увиделся с отцом весной пятого курса.

В тот апрельский день поезд привез Илью к совершенно весеннему перрону, стоящему посреди чистого поля из ярко-зеленой травы и первых цветов. Илья спрыгнул с поезда; торопливо прошел по узкой тропинке, ведущей на главную поселковую дорогу — все так же усыпанную блестящей угольной крошкой; потом быстрым шагом дошел до дома.

Бросил сумки у порога и кинулся обнимать мать. Мать обняла его в ответ и, уткнувшись Илье в плечо, неожиданно расплакалась. Они молча постояли некоторое время, а потом мать зашла к отцу первой, попросив Илью подождать пару минут.

— …совсем ты замучилась, Сонечка, — услышал Илья голос отца. — Прости, что столько хлопот доставляю…

— Да что ты говоришь, мне же совсем не сложно, — успокаивающе откликнулась мать.

— …какая же замечательная женщина мне досталась, — то ли вздохнул, то ли хмыкнул отец. — Сонечка, ты такая красивая, мне бы тебе платья да жемчуг покупать, а ты дальше нашего огорода в последние двадцать лет ничего и не видела…

— Хочешь чаю? — преувеличенно жизнерадостно спросила его мать. — Чай у меня тоже замечательный, вот увидишь…

Подождала еще несколько секунд, возможно, дожидаясь кивка отца, и сказала:

— К нам сын из города приехал.

Илья оставался с отцом до позднего вечера. Потом пожелал ему доброй ночи и сжал на прощание отцовские руки — мысленно неприятно удивившись их слабости — и вышел на кухню.

К его большому неудовольствию, за столом рядом с матерью оказалась ее старшая сестра — тетя Клава. Илья в своей жизни видел ее нечасто, обычно просто случайно сталкиваясь на улице. Отец тетю Клаву не особо привечал, поэтому мать предпочитала навещать ее сама, а не приглашать в дом.

— …врач сказал, уже можно к худшему готовиться, — тихо продолжила мать разговор. Тетя Клава, дородная женщина лет пятидесяти, сидела рядом с чашкой чая и закусывала дешевыми пряниками. — Мол, что вы хотите… У него, помимо этого инсульта, скорее всего уже несколько микроинсультов было, нервы все пережгло… Я говорю — да как же так? А он в ответ — да после девяностых у нас мужчины вообще долго не живут. Ваш еще неплохо продержался... На похороны у тебя займу, насчет кладбища я уже с Сергеем договорилась, он за пару бутылок выкопает…

— Соня, не говори глупостей, — заметила тетя Клава, отхлебывая чай. — Какие “займу”, свои же люди…

— Займу, — упрямо повторила мать. — Тебе о своей семье думать надо, а мне мой сын поможет. В общем, по деньгам вроде складывается…

— Глупости говоришь, — отрезала тетя Клава. На ее блузке с цветочным узором лежали пряничные крошки. — Алексей, конечно, бедовый человек под конец стал, но все же родня, какие тут счеты…

Илья сделал несколько шагов вперед, обозначая присутствие.

— Илюша! — обрадовалась тетя Клава. Она дернулась в его сторону, и по блузке прошли волны, сбрасывая крошки. — Ты посмотри, какой стал! Сонечка, ну весь в деда пошел, все-таки кровь есть кровь!..

— Мой отец, — тихо и очень зло начал Илья, пропустив мимо ушей приветствие, — никогда никаким “бедовым человеком” не был, а уж сколько сил он потратил на обучение вашего сына…

— Илья! — прикрикнула мать и он, с детства приученный к родительскому послушанию, машинально остановился. — Хватит. Пойди делом займись… Курей вон проверь.

Илья постоял еще пару секунд, оценил замученное состояние матери и молча направился на крыльцо.

— …ну, мужчина он у тебя уже взрослый, — проворковала за его спиной тетя Клава. — А тут отец умирает, чего же ты хочешь…. Так вот, насчет кладбища, я что предлагаю…

Илья хлопнул дверью громче, чем следовало бы, и сел на ступеньки крыльца, прямо под звездное деревенское небо. В нескольких метрах от него виноград все так же обвивал беседку с уличным столом, а дальше темнели куст смородины и заросли малины. В какой-то момент Илья машинально протянул руку, чтобы погладить Лайку, но опомнился, как только рука схватила воздух.

Он просидел так, не считая времени; просто бесцельно блуждая взглядом по звездам, темному двору, силуэтам терриконов на горизонте; думая о самых разных вещах. Но потом за спиной раздался звук открывающейся двери и на крыльцо вышла бледная мать.

— Илья, — сказала она дрожащим голосом. — Отец умер.

Неожиданно даже для себя Илья расплакался, больше совершенно не обращая внимания на окружающий мир.

2006 год

Столь же сильно, как то летнее утро после первого класса или зимний день, когда отец провожал его на поезд, Илье запомнился обычный вечер две тысячи шестого года.

Тогда он только начинал работать в школе. И перед учебным годом снял однушку в потрепанной хрущевке неподалеку от места работы, въехав туда с четырьмя коробками вещей.

Хотя Илья договаривался об одиночной аренде, в первый же вечер он обнаружил на своей кухне сожителей — наглых рыжих прусаков, заинтересованно изучающих чайник. После недолгих экспериментов выяснилось, что тараканы исчезали после раскладывания отравы. Поэтому большую часть месяца Илья травил тараканов, и только перед самым визитом хозяина переставал — чтобы пожаловаться на насекомых и выбить себе дополнительную скидку.

С пятиклассниками от изучения натуральных чисел Илья постепенно переходил к дробям; со старшими классами — от тригонометрических формул к производным; а квартира тем временем наполнялась предметами. Вскоре Илья с удивлением понял — случись вновь переезжать, потребуется коробок десять.

Тем вечером он покончил с ужином, вымыл посуду и вытер руки о кухонное полотенце; потом заварил чаю и вместе с кружкой и недописанным конспектом урока вернулся в комнату.

По телевизору шли региональные новости. Минут через пятнадцать их должны были сменить общероссийские; после покажут мелодрамы — повторы вчерашних серий и свежие выпуски. В десять вечера на их место придут сводки криминальных новостей — и на суровом рассказе диктора о совершенных злодеяниях Илье пора будет чистить зубы и стелить постель.

На содержание передач Илье было плевать. Ему просто нравилось бормотание телевизора, разбавляющее одиночество съемной квартиры. Но если бы кто-то зачем-то спросил его, какая передача раздражает больше всего — Илья без колебаний выбрал бы мелодрамы.

Дело было не в том, что мужчинам вроде как положено ненавидеть слезливую сентиментальность и рассчитанные на женскую аудиторию сценарные клише. Просто герои таких произведений постоянно влюблялись, женились, изменяли, разводились и женились вновь, рожали детей — и только изредка, словно сценарист не придумал ничего лучше, занимались главным делом, определяющим жизнь каждого человека — работой.

Впереди большинство учеников Ильи ждали экзамены, вуз и дальнейшее трудоустройство. Работа будет их кормить, будет решать, что им позволено, а что нет — фактически, определит всю жизнь. В лучшем случае они будут работать по сорок часов в неделю — но, думается, не обойдется без переработок.

Своей профессиональной задачей Илья как раз и видел подготовку учеников к будущей профессии.

— …В этом году завод “Южсельмаш” празднует свое семидесятилетие, — вдруг сказал диктор, отвлекая Илью от вычерчивания графика параболы. — В связи с этим радостным событием мы пригласили в гости председателя совета директоров завода, Юрия Петровича Никитина…

Знакомая с детства фамилия привлекла его внимание. На экране появился немолодой мужчина — стройный, хорошо выглядящий, в явно дорогом классическом костюме. На его лице виднелся небольшой загар — естественный, вовсе не из солярия, а откуда-то с теплых тропических берегов.

— Здравствуйте, Юрий Петрович, — поприветствовал его диктор. — Спасибо, что нашли время ответить на наши вопросы.

— Добрый вечер, — доброжелательно откликнулся Юрий Петрович. — Спасибо за приглашение. Я с удовольствием побеседую на темы, которые волнуют ваших зрителей.

— Давайте начнем с истории завода. Вы руководите “Южсельмашем” еще с советских времен. Что вы можете сказать о его сегодняшнем состоянии?

— Думаю, вы помните, — спокойно начал Никитин, обращаясь к диктору и как бы одновременно ко всем телезрителям, — что еще десять лет назад наше предприятие испытывало серьезные сложности. Не хватало буквально всего: поставщиков, клиентов, квалифицированных кадров, современного оборудования… Мы много работали над тем, чтобы наш завод получил новую жизнь и превратился в современное успешное предприятие. С гордостью могу сказать, что нам это удалось. Вместе со всем коллективом завода мы продолжаем многолетние традиции производства сельхозтехники уже на современных технологиях.

— Как же вам удалось превратить старое советское предприятие в один из флагманов отечественной промышленности? — с наигранным удивлением спросил диктор.

— Не буду скрывать, это потребовало больших усилий и от меня, и от всего коллектива завода. Например, мы отказались от старых советских методов производства, ориентированных на выдачу больших объемов продукции сомнительного качества…

В советское время, как было известно Илье, завод выпускал по двести тракторов в месяц. Сейчас он едва справлялся с таким объемом за год.

— …Вместо этого мы внедрили современные, энергоэффективные и экологичные методы производства, которые позволили снизить расходы на обслуживание больших помещений и разместить технологическую линию полного цикла всего в нескольких цехах. Благодаря этому нам удалось существенно сократить издержки и направить сэкономленные средства на повышение зарплат рабочим, создание комфортных и безопасных условий труда…

Видимо, под “издержками” Никитин понимал чуть ли не две трети сотрудников завода — которых уволили или сократили за последние несколько лет. При этом молодежь на их место не рвалась: так, ни один из учеников Ильи не планировал связать свою жизнь с “Южсельмашем”.

— Много внимания привлекло ваше недавнее заявление, что на заводе также планируется введение инновационной системы медицинского обеспечения. Что вы можете сказать по этому поводу? — поинтересовался диктор.

— О, это отдельная гордость всего нашего руководства, — улыбнулся Никитин. — Вот уже много лет мы на постоянной основе перенимаем и внедряем самые современные западные достижения. Например, последние несколько лет мой сын проходит стажировку на ведущих промышленных предприятиях Великобритании и знакомится с европейскими стандартами оказания медицинской помощи на производстве. Обобщая этот опыт, в самое ближайшее время на Южсельмаше, впервые в нашем регионе, будет внедрена система “Work and care”. Она позволит предоставить каждому рабочему медицинские услуги высочайшего уровня…

Илья почувствовал, как раздражение от происходящего на экране достигло максимального уровня: кажется, Никитину удалось вывести его так, как не получалось у самой глупой мелодрамы.

Поэтому он протянул руку и нажал первую попавшуюся кнопку. Телевизор моргнул и, повинуясь команде, переключился на музыкальный канал. Женщина лет сорока, одетая как пятнадцатилетняя школьница, запела по-английски что-то о богатой и счастливой жизни.

Илья отложил пульт в сторону, удовлетворившись подобным фоновым шумом; постарался выбросить из головы Никитина и с еще большим усердием начал вычерчивать карандашом плавные изгибы элементарных функций.

* * *

2009 год, второе сентября

Илья как раз перевернул очередную страницу рассказов Джека Лондона — взятых на летних каникулах из отцовской библиотеки — как услышал звонок на перемену. Класс, в котором он сейчас находился, пустовал; но уже через десять минут должен был начаться первый в этом году урок математики у одиннадцатого “Б”.

Поэтому он отложил книгу, подошел к доске и взял в руки мел.

Учебный год только начался, но Илья чувствовал себя непривычно усталым. Прислушавшись к этому чувству внимательнее, он вдруг понял — это не усталость, а раздражение.

Его раздражала тупость, тупость и еще раз тупость. Особенно печалило, что это были три разные тупости.

Первая и самая главная тупость была бюрократической. Школьная администрация и вышестоящее министерское начальство заставляли учителей делать множество бесполезной работы, объем которой рос год от года. Учителя заполняли анкеты, отчеты, служебные записки и прочие никому не нужные бумажки; проводили открытые уроки, насквозь пропитанные фальшью, которую отлично чувствовали и дети, и приглашенные специалисты из комиссии по образованию. Чего стоили одни только нудные планерки в учительской — очередная должна была состояться сегодня вечером.

Илья всерьез задался мыслью, а не сказаться ли ему больным, чтобы избежать планерки. Впрочем, этот обман не поможет ему избежать других источников раздражения…

Второй была тупость детей. Вокруг Ильи был маленький провинциальный городок и школа, в которой учились более чем среднестатистические дети. Большинство из них станут продавцами, мастерами маникюра, грузчиками и разнорабочими. За прошедшие четыре года работы Илья стал хорошо понимать — на его наивное идеалистическое желание как-то изменить их судьбы, вложить знания и продвинуть в светлое будущее — откликнется один из десятков.

Наконец, третью тупость проявляли родители. Лучшие из них относились к Илье как к бесплатной обслуге, положенной им от государства; и, увидев плохие оценки чада, приходили выяснять, почему образовательная услуга была оказана некачественно. Впрочем, с ними еще можно было о чем-то говорить. Худшие же извращали само понятие учебного процесса, говоря что-то вроде: “ну и пусть ничего не знает — вы, главное, оценку хорошую поставьте”.

К счастью, все эти четыре года Илье стабильно удавалось отвертеться от классного руководства.

…Одиннадцатый “Б” за его спиной понемногу заполнял класс. Шумел, разговаривал о чем-то своем, раскладывал на партах пеналы и учебники, а Илья продолжал стоять у доски и думать о разном.

Ему вспомнились мелодрамы и изображенная в них фальшивая жизнь; спокойные слова отца “разве этого мало?”; детское ощущение чего-то доброго, светлого, наполненного отцовскими историями, рассветами за окном и запахом овсянки с малиной — проникшее даже сюда, за двести километров от поселка и пару десятков лет.

Нельзя сказать, что одиннадцатый “Б” не понимал, что скоро их ждет взрослая жизнь. Но вот образ этой жизни был у него каким-то смутным и расплывчатым, в отличие от того, что ощущал Илья каждый вечер в своей однушке. Когда за окном было темно, на газовой плите закипал чайник и огоньки конфорки весело плясали голубым, с редкими всплесками оранжевого, цветом; бормотал телевизор, а сам Илья сидел за столом и дописывал конспект урока, одновременно прикидывая, какую часть аванса он может послать матери в поселок.

Прозвенел звонок, возвещая о начале урока. Илья пришел в себя, положил мел на место и повернулся к классу.

Одиннадцатый “Б” притих и теперь наблюдал за ним с любопытством. Дети совсем не изменились с мая — разве что загорели.

— Здравствуйте, — поздоровался Илья. Скорее всего, дети уже поздоровались с ним при входе в класс, а он не заметил, увлеченный мыслями. — Поздравляю с началом учебного года.

Класс оживился, ответив нестройными “спасибо”, “и вас”. Илья подождал немного, пока шум стихнет, и с интересом спросил:

— Как провели каникулы?

Дети зашептались на месте и завертели головами.

— Я в августе выступала на концерте, — рискнула первой сказать Соня, миловидная полноватая отличница с первой парты. — Там пятьсот человек было! Наша музыкальная школа организовывала…

— Вы большая молодец, — похвалил ее Илья. — Понравилось?

— Очень! — Соня раскраснелась от похвалы.

— Подрабатывал у отца в автомастерской, — гордо сказал Кирилл. — Ну, я и Костя, он тоже попросился…

Сидящий рядом Костя кивнул в подтверждение.

— Звучит здорово, — заметил Илья. — Чем именно занимались?

— Учет вели, — пожал плечами Кирилл. — Мастерам помогали… Вот, в итоге на новые телефоны заработали. Еще и девочек хватило в кино выгулять…

За соседней партой Маша покраснела и спрятала улыбку. Ее подруга Алина тихо засмеялась и прошептала ей что-то на ухо.

— А я была на море!

— Поехали в деревню!

— А я работал продавцом!

— Что ж, вы все большие молодцы, — подытожил Илья, завершая обсуждение прошедшего лета. — Впрочем, я в этом не сомневался. Теперь давайте поговорим об учебе. Как вы все знаете, в конце года вас ждет единый государственный экзамен…

Класс погрузился в молчание. Кирилл и Костя внимательно ловили каждое его слово; Алина опять было зашепталась с Машей, но обе девушки смутились и замолчали, заметив его взгляд. На последней парте в своем обычном одиночестве скучал Вова, понемногу разрывая на куски выдранный из тетради бумажный листик — не иначе как собирался кидаться бумажными шариками в соседей. Когда-то Илья думал, что заниматься подобным школьникам надоедает классе в пятом, но Вова успешно опровергал этот тезис.

Илья бросил взгляд за окно, на зеленые листья липы и продолжил:

— …От того, как вы его сдадите, зависит, без преувеличения, вся ваша дальнейшая жизнь: поступление в вуз, выбор профессии. Поэтому давайте на этот год отложим баловство и развлечения и будем старательно учиться. Математика нужна всем. Хорошо?

— Хорошо, — нестройно подтвердил класс.

— А чтобы помочь вам хорошо сдать экзамен, каждую субботу, в десять утра, я буду проводить факультатив. Жду всех желающих.

Он подошел к доске, вновь взял в руки мел и начал рисовать числовую окружность, как двери неожиданно отворились, впуская в класс трех человек — заместителя директора Наталью Анатольевну и двух неизвестных Илье женщин лет пятидесяти в светлых блузках, прямых черных юбках и уродливых квадратных туфлях.

От одного их вида у Ильи заныли зубы в ожидании очередной бюрократической ерунды.

— Извините, Илья Алексеевич, за вторжение, — произнесла Наталья Анатольевна тоном, от которого сразу стало ясно: ей абсолютно плевать и на него, и на вторжение. — Наши уважаемые коллеги из Центра помощи детям и молодежи пришли прочитать лекцию о вреде наркотиков…

На каникулах в области случилась трагедия: четверо школьников умерли после совместного употребления какой-то дряни. Еще лет пятнадцать назад, во времена учебы самого Ильи, эта новость никого бы не удивила — и уж тем более никто не стал бы проводить специальных мероприятий. Но теперь местное министерство образования дало команду социальным работникам провести серию тематических лекций.

“Почему именно на моем уроке?” — раздраженно подумал Илья. Но вслух сказал сдержанно:

— Пожалуйста.

— Так, Илья Алексеевич, — Наталья Анатольевна вспомнила, кто тут является бесплатной рабочей силой. — Поставьте, пожалуйста, флешку и опустите экран…

Пока Илья возился с проектором, одна из женщин вышла вперед, привлекая внимание школьников:

— Здравствуйте, дорогие дети…

Класс нестройно поздоровался в ответ.

— …Меня зовут Юлия Викторовна, и мы с моей коллегой, Татьяной Сергеевной, расскажем вам сегодня о такой важной проблеме, как наркомания. Как вы знаете, наркотики — одна из злободневных тем, которая волнует все мировое сообщество…

Наталья Анатольевна встала поодаль, сложила руки в замок и молча оглядывала помещение. Класс, всегда чувствовавший себя с Натальей Анатольевной весьма неуютно, окончательно затих.

—...Человек, принимающий наркотики, уничтожает свои нравственные качества, теряет друзей, возможность завести полноценную семью и родить здорового ребенка, — продолжила женщина. — Теряет возможность, наконец, найти хорошую высокооплачиваемую работу и будет вынужден всю жизнь прозябать на низкооплачиваемых должностях…

Илья против воли вспомнил свои вечерние попытки расписать бюджет.

Костя тихо сказал Кириллу что-то забавное, и парни усмехнулись, но под тяжелым взглядом Натальи Анатольевны быстро вернули себе серьезный вид.

— …А теперь давайте посмотрим небольшой ролик.

Илья сел полубоком, чтобы лучше видеть происходящее на экране. Его не особо интересовал ролик — зато интересовало, правильно ли он настроил проектор.

…В ролике показывали листья — не зеленые, вроде заоконных, а ржавые и рваные, конца осени. Они красиво кружились в воздухе под лучами заходящего солнца, а потом медленно падали на холодную темную землю.

На фоне играла спокойная и немного грустная музыка.

В кадре появились подростки, одетые в джинсы, свитера и ветровки. С разных ракурсов — операторская работа вышла неплохой, признал Илья — они то бежали по какому-то парку, то прыгали в воздухе, показывая на камеру подошву кроссовок, то падали в груду из ржавых осенних листьев.

Голос, добавившийся к музыке, произнес:

“Почему же подростки решаются попробовать наркотики? Дело в непонимании в кругу семьи; недостаточной открытости и искренности в отношениях между родителем и ребенком…”

Ролик продолжился еще пару минут, показав еще больше красивых кадров; голос добавил несколько предложений, которые Илья мысленно охарактеризовал как приятные благоглупости и, наконец, появились титры.

Вова на последней парте негромко сказал что-то забавное и, судя по бурной реакции детей, не особо приличное. Если бы это было что-то приличное, смех не сопровождался бы фырканьем. Илья уже мог назвать себя экспертом по подростковому поведению.

— Так! — возмутилась Наталья Анатольевна, выходя вперед. — Успокоились все, быстро! Владимир!.. Что ты вынес из сегодняшней лекции?

Вова — долговязый неуклюжий парень в дешевой одежде с рынка, весьма похожий лицом на мать — такую же высокую, худощавую женщину с очень усталым взглядом — нехотя встал.

— Ну, — промычал он под внимательным взглядом класса. — Употреблять наркотики — это неправильно….

Класс вновь рассмеялся.

— Замечательно, Владимир, — отрезала Наталья Анатольевна. — Садись. Или ты хочешь сказать что-то еще?

Вова торопливо покачал головой. Смешки в классе затихли под цепким ищущим взглядом заместителя директора.

— Мария, — Наталья Анатольевна определилась с новой жертвой. — А что ты мне скажешь?

Маша встала и, явно занервничав под взглядами всех присутствующих — включая завуча и незнакомых женщин из Центра помощи — нервно начала теребить пальцами толстую черную косу:

— Наркотики — это плохо, потому что они губят здоровье и мешают высокооплачиваемой работе…

Вова опять что-то сказал. Или не Вова — Илья услышал тихий шепот и ответные смешки, но не заметил никого конкретного.

— Молодец, Мария, — почти на автомате отмахнулась Наталья Анатольевна, зорко оглядывая класс на предмет нарушителей спокойствия. — Именно так. Губят здоровье и мешают хорошо зарабатывать. Конечно, хорошо зарабатывать не так важно, главное — любить свою работу…

“Ага, — развеселился Илья. — Ну ты-то любишь свою работу! Сидишь в своем кабинете за зарплату втрое больше моей, носа оттуда не показываешь и бумажки перекладываешь…”

Он изо всех сил попытался сдержаться, понял, что ничего не получается, и сказал:

— А мне кажется, Наталья Анатольевна, что хорошо зарабатывать — это очень важно. Без хорошего заработка здоровье точно так же легко сгубить…

— Спасибо за мнение, Илья Алексеевич, — ответила Наталья Анатольевна, и ее взглядом можно было замораживать куриные ножки, которые Илья обычно складывал в верхнюю камеру морозильника. — В ваших словах, конечно, есть доля правды…

— Мне бы хотелось добавить в качестве окончания, — вновь заговорила представительница Центра помощи, — что только умение говорить “нет” соблазнам окружающего мира станет нерушимой стеной для пагубных пристрастий. В жизни есть столько всего хорошего! Спорт, туризм, танцы…

— Быть здоровым — модно! — добавила вторая. — Надеемся, вы сделаете правильный выбор. До свидания!

— До свидания! — нестройно отозвался класс.

Наталья Анатольевна в последний раз осмотрела класс, задержала на несколько секунд взгляд на Илье и вышла последней, закрыв за собой дверь.

— Что ж, — не считая нужным скрывать сарказм, заметил Илья. — Уверен, теперь никто из вас никогда и не подумает пробовать наркотики…

Класс, правильно уловивший его настроение, рассмеялся.

— Да после таких унылых лекций только наркотики и помогут, — пошутил Кирилл, вызвав новые смешки.

— Понимаю вас, — кивнул Илья, вовлекаясь в разговор: на тригонометрию у него все равно настроения уже не было. — Но, говоря серьезно, наркотики действительно ломают жизни. В поселке, откуда я родом, в девяностые трое моих знакомых сторчалось досмерти. Я, как и вы, тогда в одиннадцатом классе учился. Был на похоронах — страшное зрелище. Словно высохшие скелеты…

— А чем это они так? — пробасил Вова.

— Героином, — ответил Илья.

— Ой, жалко как, — высказалась Соня. — А почему так получилось?

— Девяностые, — Илья пожал плечами, словно это все объясняло. — Родители пьют, ругаются каждый день, работы нет, денег, соответственно, тоже… А тут хоть какой-то способ сбежать от реальности.

Он вновь мазнул взглядом по зеленым заоконным листьям, на которых еще не было никакой ржавчины, и подытожил:

— А чтобы с вами не случилось подобное, чтобы реальная жизнь была вам интереснее мимолетных разрушающих грез — вам нужно выбрать хорошую профессию.

— У отца один крупный клиент есть, — вдруг сказал Кирилл. — Большой начальник в какой-то московской конторе… В общем, говорят, кокаином балуется. И вроде как это помогает ему в работе. Только недавно к нам в сервис на новеньком "мерине" заезжал, мы ему масло меняли…

— Ну знаете, — опять не удержался Илья. — Чтобы упарываться кокаином, вам точно сначала хорошая работа нужна… Но если говорить серьезно, эффективность работы он, конечно, повышает — но заодно и весьма повышает риск сердечного приступа. На том свете "мерины" вам будут не нужны…

— А я слышала, что в Европе все популярные музыканты на наркоте сидят, — удивила его Соня. — И в Америке тоже. Например, Бритни Спирс, я в журнале читала…

— А потом годами лечатся в клиниках или убивают себя, — возразила ей Алина. — Я тоже читала…

— Я не собираюсь себя убивать! — возмутилась Соня и, обращаясь уже к Илье, неожиданно покраснела и добавила:

— Приходите, пожалуйста, на мое октябрьское выступление в нашем ДК.

Они проговорили оставшуюся часть урока. Илья неожиданно для самого себя понял, что знает о проблеме наркомании не так уж мало. Чему-то он сам был свидетелем еще в девяностые, что-то ему рассказывал отец, а что-то Илья почерпнул из неожиданно пригодившихся криминальных передач — которые привык использовать как будильник, сигнализирующий о необходимости готовиться ко сну.

Его немного беспокоило, что Вова не проявил интереса к обсуждению. У Ильи не было явных улик, но слухи в учительской ходили нехорошие. Поэтому, когда прозвенел звонок и ученики стали выходить из класса, Илья попросил его задержаться.

— А я тут при чем? — резонно спросил Вова в ответ на вопрос Ильи об его отношении к обсуждаемой теме.

— Мне показалась, что тема вам интересна, — осторожно заметил Илья.

— Ваще не интересна, — заверил его Вова. — Это все?

— Если вам вдруг понадобится помощь, обращайтесь, — отступил Илья. — Теперь все.

“Может, я правда излишне беспокоюсь,— подумал он, присаживаясь обратно за стол и открывая книгу. У него была пара свободных часов, потом еще один урок и следом чертова планерка. — С другой стороны, за спрос денег не берут, а если это поможет..."

Не придя ни к чему определенному, Илья временно выбросил из головы Вову, Наталью Анатольевну, представительниц Центра — и продолжил чтение рассказа о старике, по жестоким обычаям северного племени оставленного замерзать позади спешащих вдаль упряжей. Поступили соплеменники с ним так, потому что старик был слишком слаб и у него почти не осталось сил.

“А ведь у меня тоже осталось немного сил терпеть весь этот бардак”, — неожиданно зло подумал Илья.

2009 год, двадцать девятое декабря

В последний рабочий день уходящего года Илья задержался в школе до вечера c проверкой контрольных. Потом аккуратно сложил стопку проверенных работ на край стола, забрал журнал и отправился в учительскую — уверенный, что в здании, кроме охранника, больше никого нет.

За окнами уже стемнело. С неба срывались крохотные снежинки — редкие, колючие, понемногу засыпающие город. В учительской горела желтая лампочка — тогда их еще не успели повсеместно заменить на холодные люминесцентные — и обнаружился еще один человек: Николай Федорович, учитель физкультуры.

Пил чай и тоже почему-то не торопился домой. Илью, по крайней мере, в городе никто не ждал, а вот у Николая Федоровича была семья.

— Добрый вечер, — нейтрально сказал Илья, ставя журнал на место. Вспомнил свою пустую квартиру и добавил: — Пожалуй, тоже заварю чаю. И присоединюсь к вам, если не возражаете…

— Добрый, — откликнулся Николай Федорович. В его голосе сквозило безразличие. — Да, конечно…

— Морозно сегодня, — сказал Илья банальность, чтобы завязать разговор. Залил кипятком дешевый чайный пакетик и сел напротив. — Снег такой колючий…

— Колючий, — улыбнулся Николай Федорович. Илье показалось, что эта улыбка была из вежливости. — Елку надо пойти купить…

— Надо бы, — легко согласился Илья. — Но я не буду. Все равно на праздники домой еду, а в поселке мать уже поставила.

— Будете, значит, со своими праздновать? — вновь улыбнулся Николай Федорович, и на этот раз, кажется, по-настоящему тепло.

— Да, — коротко ответил Илья, не желая уточнять детали: из “своих” осталась только мать, да и после того декабрьского взрыва тринадцать лет назад Новый год в поселке не очень-то любили. — Надо будет глянуть расписание поездов. Есть ли маршрут тридцать первого или лучше заранее выехать…

Разговор не клеился, но Илье не хотелось уходить. Николаю Федоровичу, видимо, тоже.

— Вы сегодня особенно молчаливый, — заметил Илья через пару минут.

Николай Федорович хмыкнул:

— В голову просто всякая дрянь лезет, Илюша…

Обычно Илья был против фамильярностей, но сейчас это было простительно: физрук был вдвое старше его и не сделал молодому коллеге ничего плохого. Поэтому вместо возражений Илья уточнил:

— Могу чем-то помочь?

— У вас хорошо получается выстраивать отношения с классом, — заметил Николай Федорович, смотря в пространство. Строго говоря, смотрел он на деревянные шкафы с синими классными журналами, но, скорее всего, даже не видел их. — Меня всегда интересовало, как у вас получается так… Естественно.

— У меня отец был учителем, — просто ответил Илья и улыбнулся. — Причем старой закалки: дисциплина, учительский авторитет… Наверное, я детства насмотрелся. Знаете, он всегда приходил в школу в классическом костюме и белой рубашке…

— Прямо как вы, — заметил Николай Федорович.

— Да, я… Подражаю, вроде как, — усмехнулся Илья и сделал новый глоток чая. Приглушенный желтый свет и терпкий вкус напитка в равной мере успокаивали и настраивали на философский лад; ему вдруг показалось возможным рассказать сокровенное, чем он особенно ни с кем не делился. — Все ходили как попало. Форму, когда я учился, как раз отменили… Кто в джинсах, кто в майке с блестками, учителя любили разноцветные блузки в цветочек… Знаете, этот сельский шик. А отец — всегда в костюме. Но при внешней строгости — всегда доброжелательный, пытающийся помочь нам разобраться в предмете…

Илья обхватил кружку, грея ладони.

— …Когда я сам стал учителем, старался ориентироваться на него во всем. В подходах к преподаванию, в стиле одежды… Да даже в интонациях и обращениях к ученикам. Очень помогало в начале, пока я еще не научился работать с аудиторией. Ну и по итогу… Вроде у меня получается.

Николай Федорович тихо рассмеялся:

— О, вы уж в этом не сомневайтесь. Наша дорогая Лидия Павловна вчера вас так расхваливала…

Лидия Павловна была школьной учительницей физики. От результатов работы Ильи зависело, справятся ли ученики с математической составляющей физических задач.

— …А я даже в школе до этого года не работал, знаете ли. Просто подвернулась возможность, и я подумал: деньги какие-никакие, а не лишние; да и детей обучать — дело хорошее…

Илья вздрогнул, неожиданно сообразив, что Николай Федорович плачет. В картине мира Ильи — учитель, мужчина вдвое старше его, не мог расплакаться просто так. Для этого должна быть очень страшная причина.

— Что с вами? Что-то с семьей?

Физрук покачал головой и закрыл лицо руками, явно пытаясь справиться с эмоциями. Через пару весьма тревожных для Ильи минут вздохнул, убрал руки и ответил:

— Не слушаются. Я пытаюсь научить, рассказываю, что знаю… Поверьте, я знаю не так уж и мало, но… Я для них совсем не авторитет. Мальчик для битья, если хотите, хотя какой из меня уже, к черту, мальчик…

Крошечный твердый снег, до того срывавшийся безмолвно, вдруг зашелестел по стеклу из-за поднявшегося ветра.

Илья немного помолчал, переваривая услышанное, и заметил:

— Скажите мне кто. Я поговорю с ними.

Николай Федорович махнул рукой и попытался встать:

— Не стоит…

— Стоит, — резко возразил Илья. — Просто скажите, я поговорю сразу после каникул. Если не скажете — проведу профилактическую беседу со старшими классами самостоятельно.

Физрук, собравшийся было уходить, сел обратно:

— Да дело не только в этом. Может быть, даже совсем не в этом дело…

В наступившей тишине шелест снежинок был слышен особенно хорошо. Учительская, с ее желтым светом и чаем, вдруг показалась Илье спасительным кругом — в океане из темноты, пронизывающего ветра и колючего снега.

— Тогда в чем? Расскажите, мне все равно спешить некуда…

— …Вы знаете, я сразу после ПТУ пошел работать на завод, — неожиданно сказал Николай Федорович после большой паузы, когда Илья уже решил, что ответа не будет.

Физрук не уточнил название завода, потому что все в городе при этом слове представляли “Южсельмаш”, без которого никакого города бы и не было.

— …Было это еще в семидесятых. Тогда завод совсем другим был. Как-то слаженней мы все работали, и знали, ради чего трудимся — чтобы хлеб у людей был. И своей работой гордились, и жена моя будущая… — Николай Федорович на мгновение запнулся. — Тоже очень мною гордилась…

Илья откинулся на спинку стула, настраиваясь на долгий рассказ.

— …Где-то в восьмидесятых началось неладное: первые задержки зарплаты. Но ни у кого не было ощущения, что скоро все развалится. Да, есть какой-то там кризис. С телевизоров говорят, что надо что-то менять, принимать специальные меры, экономику, это самое… ускорять. Ну, есть у страны сложности. Но были времена куда тяжелее — и ничего, справлялись. Сейчас наше руководство, как говорится, движимое единственно верным учением, что-то там поднастроит — и опять будем двигаться, куда надо…

— Вот как, — вполголоса откликнулся Илья.

— …В общем, мы и подумать не могли, что скоро будем без работы сидеть и краюхе хлеба радоваться. Страна шестьдесят лет не знала голодных времен… Вот только Светочка, мы как раз недавно поженились, начала меня упрашивать, чтобы я взял какую-нибудь подработку. Мол, денег не хватает. Везде очереди, а хочешь урвать что-то нормальное — переплати. Сама она тогда в декрете была…

— И что же, взяли?

Николай Федорович кивнул:

— Ко мне как-то подошел директор завода вместе, значит, с главой профсоюза. И говорят: ты, Николай, человек молодой, шустрый, руки из нужного места растут, дочка маленькая скоро будет… Давай-ка, вступай в наш кооператив.

— А где сейчас ваша дочь?

— Уехала. Что ей здесь в городе тухнуть… С матерью поругалась, они обе у меня с характером, побросала вещи в сумку — и аж в Питер рванула. Звонит теперь иногда…

— Понятно, — проговорил Илья. — Значит, вам предложили вступить в кооператив?

— Да. Они искали толковых рабочих. Говорили красиво: дескать, вынесут дополнительные операции по установке специальных таких резиновых уплотнителей в отдельное производство. Чтобы, значит, конвейерную линию разгрузить, число операций в цеху уменьшить, а производительность труда, стало быть, наоборот — повысить. Набрали нас тогда — десять человек. Мы еще удивлялись: как так, со всего завода, где не одна тысяча работает, всего десять человек в кооператив пойдут. Но нам разъяснили, что много народу не нужно…

“Мир тесен”, — подумал Илья, сжимая в руках кружку. Он вдруг понял, что уже знает эту историю.

— …Работа была несложная. Знай себе вставляй стекла в этот резиновый уплотнитель да клеем промазывай. А потом монтируй во все те же комбайны с тракторами… Пару месяцев я проработал нормально. Доплачивали тоже прилично, как обещали — по сорок рублей. Тогда я с преподаванием познакомился: устроили меня начальником производственной практики от нашего, значит, кооператива для подшефных школ. Но недолго все это продлилось: поползли слухи, что вся эта кооперативная работа — всего лишь прикрытие для обогащения верхушки завода. Я сначала не поверил, подумал: технику мы как выпускали, так и выпускаем, какой тут вред заводу, что пару простых операций делает кооператив?.. А как год закончился — выяснилось, что завод вместо очередного перевыполнения планов, к которому все уже привыкли, перешел в отстающие, да еще и в убытках оказался по хозрасчетным договорам… Зато кооператив наш показал невиданную прибыль, с которой нам даже премия в пятьдесят рублей перепала. Тогда-то я и понял, что не врали люди. И пошел в профсоюз жаловаться…

— И что вам сказали в профсоюзе? — заинтересовался Илья.

— Меня там один местный активист выслушал, — пояснил Николай Федорович. — Золотой был человек, всегда за рабочих вступался… Сказал, серьезное дело — налицо контрреволюционная деятельность. Достижения трудящихся масс хотят себе присвоить отдельные вредительские элементы. И к председателю сразу меня отправил. Вот только председатель за закрытыми дверями как начал меня стращать увольнением по статье… Запугал, в общем. Из кооператива меня в итоге перевели обратно на общую производственную линию, надбавки убрали. Светочка так ругалась…

— А активист что?

— Да что-что… Трепыхался еще какое-то время. В девяносто втором, помнится, рабочее движение пытался устраивать. А в девяносто третьем его утопленным в нашей речке нашли.

Николай Федорович вдруг стал выглядеть еще более задумчивым:

— Илюша, а вы знаете городскую легенду про большого сома? Который зазевавшимися горожанами трапезничает?

— Не слышал, я ведь не городской, — изумленно напомнил Илья. — Неужели тут водился сом-людоед?

— Нет, конечно, — фыркнул Николай Федорович. — Сом — это же вам не крокодил, чтобы на людей охотиться. Придонная рыба, пусть и здоровенная вымахивает… Я в нашей роще, честно говоря, рыбачить очень люблю — свежий воздух, природа, птички поют. Сколько сомов за свою жизнь повылавливал!.. Увесистые, морда жуткая. Смотришь на нее, а в голове картинки проносятся: сейчас он как подпрыгнет и меня сожрет, а потом пойдет на улицу в каждый дом заглядывать…

Илья не удержался и рассмеялся.

— …Враки это все. Но сом отлично справляется с задачей съедать все, что на дно падает. И ему без разницы, что это: рыбка, рачок какой или тело человеческое. А в лихие девяностые у нас много кто свой путь в речке закончил. Вылавливаешь сома, распарываешь живот, а там — кольца, кости, зубы… Тем более активиста-то нашего заводского, его ведь только через пару месяцев нашли, уже речной живностью попорченного. Вот газеты и подхватили…

— И все поверили?

— Да не то чтобы все, — признался Николай Федорович. — Я думаю, этот вымышленный сом просто оказался всем очень удобен. И милиции, и бандитам, и властям городским. Чтобы никто лишних вопросов не задавал — а что это у нас люди массово в середине ноября в речке оказываются…

— А вы что дальше делали?

— А что мне оставалось?.. Продолжал работать. После развала Союза руководство завода несколько раз сменилось, меня начальником смены предлагали сделать, но там уже я не захотел…

— Почему же? — спросил Илья, лениво размышляя, что Николай Федорович начал работать еще до его рождения. А сейчас они пьют чай и разговаривают на равных.

— Во-первых, не люблю я начальствовать, не мое это, а во-вторых… Илюша, вы, если не ошибаюсь, где-то в начале восьмидесятых родились?

— В восемьдесят третьем.

Николай Федорович отхлебнул чаю и откинулся на спинку стула:

— Значит, девяностые застали уже в сознательном возрасте, помните, что тогда творилось… Сначала зарплату начали постоянно задерживать. Вот я в руководители и не лез — что подчиненным скажу? Позже нас перекупил новый собственник, ну и все: оборудование большей частью пошло на металлолом, кучу народа посокращали… Мы пытались возмущаться, но страшно было: хозяина крышевала известная в то время Калининская ОПГ, и с недовольными расправлялись быстро. В конце девяностых Калининских, вроде как, перестреляли большей частью, ну да он себе новых в свиту набрал…

Илья не нашелся, что сказать в ответ.

— …Помню, одно время у нас пытались конверсию наладить. Вместо тракторов да комбайнов попробовали производить сковородки. Сковородки выходили дрянные, хуже китайских, покупали их плохо… Как-то после трех месяцев задержки зарплаты выдали ее этими самыми сковородками, — Николай Федорович не особо весело рассмеялся. — Когда я десяток таких сковородок вместо денег домой приволок, меня жена чуть одной из них не прибила..

— А ваша жена не работала?

— Пыталась. Как раз тогда в ларек устроилась. Знаете, что такое“душегубки”?

— Не слышал.

— Еще одна примета времени. Представьте себе ларек, торгующий всем подряд. Сигареты, пиво, газеты, жвачки… Понятное дело, продавщицы боялись, что их ограбят, а недостачу потом из зарплаты вычтут. Поэтому со всех сторон запирались на железные решетки да амбарные замки. Беда в том, что такие ларьки часто поджигали в ходе разборок. А выбраться из-за запертых решеток удавалось не всем. У Светочки в ларьке однажды тоже небольшой пожар случился… Спаслась, к счастью, но заистерила: больше, сказала, в ларек ни ногой. Ну, я и не настаивал…

— Печально все это, — заметил Илья.

— Печально, — кивнул Николай Федорович. — Но на заводе творились вещи и похуже… Как сейчас помню один случай в соседнем цеху. В девяносто седьмом году было… Была у нас старенькая кран-балка, которая таскала корпуса тракторов. А тут против всяких норм и правил начальник цеха распорядился по два корпуса на крюк вешать. Крановщик было возмутился, но на него прикрикнули, пригрозили увольнением, и делать нечего — смирился. И какое-то время балка по два корпуса протаскала. Но наконец один корпус сорвался с крюка, — Николай Федорович махнул рукой, изображая падение, — и свалился прямо на головы работягам.

— А разве можно под работающим краном стоять? — не поверил Илья.

— По уму-то нельзя, да только кто ж тебе даст прохлаждаться и по широкой дуге все это обходить? Начальник участка сразу орать начинал — чего ты тут гуляешь, тебе не за прогулки платят…

Николай Федорович поморщился. Воспоминания явно его тяготили.

— …В общем, двоих насмерть, один чудом выжил — ноги лишился, раздробило углом этой стальной конструкции. И тут мордовороты из охраны сразу же крановщика скрутили. А того мужика, что без ноги остался, прямо в больнице навестил Леха Штырь из Калининских. И объяснил: если не хочешь второй ноги лишиться, надо показания дать как следует. Что крановщик на самом деле в пьяном виде на работу явился и сам во всем виноват…

— А вы не думали за крановщика вступиться? — проявил любопытство Илья и сразу же дал себе мысленный подзатыльник. Он ведь хотел поддержать физрука, а не давить на больное.

— …Мы с мужиками хотели было возмутиться, — кивнул Николай Федорович. — Стояли, обсуждали, работа остановилась — ЧП ведь. А как только пошли дружной группой с проходной, так перед нами тормознула тонированная бэха, из нее вылезли два мордоворота, из-под пояса пистолеты торчат… Мы аж обомлели. Леха Штырь и второй, кореш его, у него еще глаза косили… Подходят к нам и говорят: мужики, что вы тут всякие разговоры ненужные разговариваете про то, как жалобы писать будете? Начальству виднее — разберутся без вас, идиотов. А если кто непонятливый — можем отвезти вас на речку, объяснить. А если вдруг вам объяснить не получится, так мы вашей семье объясним…

— Я все-таки не понимаю, — признал Илья. Любопытство окончательно взяло в нем верх. — На заводе ведь работали тысячи людей. Неужели никто не взбунтовался?

Николай Федорович грустно усмехнулся:

— Да все просто, Илюш. Еще с восьмидесятых там начался эдакий… Отрицательный отбор, скажу по-научному. Сначала выдавили самых инициативных, кто подбивал остальных забастовки устраивать, когда зарплаты задерживали. Потом, в девяностые, поувольняли или поубивали тех, кто возмущался распилом завода на металлолом. В итоге ближе к нулевым остались только самые покорные или те, кому некуда деваться. А они от самых покорных мало чем отличаются. У меня вот — жена, дочка маленькая, их кормить надо…

— Так вы, получается, все это время там и проработали?

— Да. Меня в прошлом году уволили. С завода тогда вообще много кого поувольняли, кризис же на дворе… Ну, как уволили — намекнули, чтобы написал заявление по собственному.

Николай Федорович тяжело вздохнул и добавил:

— …Понимаете, Илюша, что меня окончательно доконало… Сейчас-то уже никаких бандитов нет, никто в лицо пистолетом не тычет, а отношение ведь такое же осталось. Вроде все тихо, мирно, чинно и пристойно, а рабочие как были бесправным скотом в глазах начальства, так им и остались. Мне кадровичка так и сказала: вы можете, конечно, заупрямиться, и тогда вас уволят по статье. Может, административное дело заведут, если лишний болтик за проходную вынесете. Вам оно надо на старости лет?..

А когда я из отдела кадров выходил, весь в раздумьях, мне навстречу тот самый Леха Штырь попался. Только он уже давно не “Леха Штырь”, а Алексей Витальевич Смирнов, глава заводской службы безопасности, важный человек. Поморщился еще, мол, ходят тут всякие…

— Грустная история, — признал Илья. Он хотел было добавить что-то еще, но не нашел нужных слов. Да и разве можно словами унять боль нескольких десятилетий жизни?

— А знаете, что самое грустное? — переспросил Николай Федорович. — Вот представьте, работали люди ударно, в тридцатые годы еще, строили заводы и города, чтобы потомкам лучше жилось... А весь их труд на моих глазах разломали да продали по цене лома. Разве это справедливо? Я когда еще с работы приходил, постоянно говорил жене — разве это справедливо? А она отвечала: мечтательный ты дурень, ты не за них, ты за нас побеспокойся — что есть в следующем месяце будем. Но все же, разве это…

“Несправедливо”, — хотел было машинально ответить Илья, но сразу же почувствовал знакомое тошнотворно-болезненное чувство. Он много раз наблюдал подобные разговоры, полные бессилия и беспомощности — шла ли речь о повышении коммунальных тарифов или росте цен в магазинах. “Несправедливо”, — резюмирует кто-то, и после этого слова все пойдет по прежнему, словно оно не было произнесено вовсе.

— Несправедливо, — все-таки произнес Илья и сразу же возненавидел себя за то, что и сам стал частью подобных разговоров. — Но мне хорошо знакома подобная картина нарастающего упадка. Я сам родился в поселке в двухстах километрах отсюда. Когда шахты взорвались… Поселок очень быстро изменился к худшему. Кражи, наркотики…

Николай Федорович задумчиво повертел кружку:

— Шахтерский поселок в двухстах километрах… Пролетарский?

— Он самый. Бывали?

— Не довелось, — покачал головой физрук. — А ведь забавно: получается, вы тогда знаете хозяина завода. Фамилию Никитин помните?

— Отчетливо. Люди винили его во взрыве, — кивнул Илья. — Я как-то видел репортаж по телевизору. Диктор представил его как, дайте-ка вспомнить… Председателя совета директоров завода, кажется.

— Уж не знаю, где он там председательствует, — проворчал Николай Федорович, — но точно знаю, что он стал новым собственником завода после приватизации. Быстренько подсуетился… Пакость экая.

Илье очень захотелось как-то поддержать Николая Федоровича. Поэтому он сказал ободряюще:

— Пережили ведь мы с вами девяностые. Со всеми их дефолтами, бандитами и разрухой… И сейчас переживем. А насчет детей — не волнуйтесь, я вам помогу. Наладим контакт.

— Девяностые-то мы пережили, — мрачно заметил Николай Федорович, отставляя пустую кружку и вставая со стула. Илья понял, что попытка поддержать собеседника провалилась. — А изменилось-то что? Чуть больше сортов колбасы на витринах? Можем себе позволить чуть чаще китайское тряпье покупать? А эти хозяева жизни на нас все так же как на пустое место смотрят, разве что малиновые пиджаки сняли… Был я рабочим, был ценным специалистом, верил в то, что светлое будущее приближаю. А сейчас я так… Не пришей кобыле хвост. Не живу, а доживаю. Сколько нас таких?..

Он немного помолчал, смотря в сторону, и добавил:

— …Да и потом — мы-то выжили, а остальные? Кто спился, сторчался, в бандитских разборках закончился? Вы, Илюша, просто их не знали — вот вам и не больно…

Илья вздрогнул: последняя фраза до боли напомнила старую реплику отца.

Тем временем Николай Федорович глубоко вздохнул, приходя в себя:

— Простите меня, что-то я совсем разошелся. На вас взвился почем зря… Пойду, что ли, и правда елку покупать. Надо же как-то праздничное настроение себе делать, да?

— Ничего страшного, — растерянно ответил Илья. — И… с наступающим вас.

* * *

2010 год, одиннадцатое января

Снег продолжал падать и после зимних каникул — только уже большой, мягкий и пушистый. Илья шел по коридору к классу математики, а снег облеплял машины, здания и деревья, превращая весь видимый мир в сверкающий белый ком.

“Кажется, теперь я не люблю Новый год еще сильнее...” — подумал Илья, бросая взгляд за окно. На контрасте с белыми миром на душе у него было темно.

О самоубийстве физрука Илья узнал еще на каникулах, когда в поселок позвонила крайне раздраженная такими новостями завуч. Но на прошедшем только что совещании Наталья Анатольевна довела до педсостава подробности, которые окончательно выбили Илью из колеи.

Оказалось, что Николая Федоровича в школе не травил только ленивый. Завуч назвала и конкретные имена: так, из одиннадцатого “Б”, ожидаемо отличился Вова и неожиданно — Кирилл с Костей, образцовые ученики.

— …Говорят, так и болтался там, — горячо рассказывал кто-то в классе, пока Илья закрывал за собой дверь. — В свитере и брюках, пальто снял зачем-то…

— Может, мешалось? — предположил собеседник.

— Наверное… А потом, когда его начали снимать, он неожиданно то ли зарычал, то ли забулькал, менты аж разбежались все…

— Врешь! — возразил третий голос. — Папа говорит, он там с полуночи висел, как он смог бы зарычать? Закоченел весь к утру, или когда там его нашли…

— Утром, тридцать первого. Я знаю, у меня окна на рощу выходят…

Илья с лишней, чем требовалось, силой, швырнул классный журнал на рабочий стол. Класс, привлеченный резким звуком, наконец-то обратил внимание на учителя. Дети начали вставать, приветствуя его. Кто-то пнул мешающийся портфель, кто-то поправил одежду — по помещению прокатилась обычная волна суеты.

— Здравствуйте, Илья Алексеевич, — робко сказала стоящая возле первой парты Соня.

— Здравствуйте, — негромко, не смотря на присутствующих, ответил Илья. Затем отвернулся к доске и двумя движениями набросал числовую плоскость. Подписал оси и тупо уставился на результат, собираясь с мыслями.

За его спиной продолжали шептаться школьники. Почему-то дети всегда были уверены, что учителю у доски ничего не слышно. Хотя сами много раз бывали на этом месте и могли лично оценить слышимость.

— …да я тебе говорю, зарычал он!

— …что за фигню ты несешь! Я же там рядом был, я специально туда ходил и это дерево видел… Там еще снег притоптанный весь…

Илья прекратил делать вид, что его очень интересует числовая плоскость, отряхнул руки от мела и развернулся к классу. Выдержал небольшую паузу и негромко сказал:

— Уверен, вы уже слышали, что случилось с нашим учителем физкультуры.

Хотя это было утверждение, а не вопрос, школьники тут же загомонили. С задних парт наперебой раздалось:

— Повесился он!

— В роще.

— Говорят, жена его заела…

Такая реакция задела Илью. Он-то думал, что дети будут хотя бы немного расстроены произошедшим. Это была бы нормальная реакция здорового человека — сочувствие. Не желая больше скрывать злость, Илья выпалил:

— Да вы хоть понимаете, что повесился он из-за вас?!

Конечно, говорить такое было нельзя. Илье лучше других было понятно, что повесился Николай Федорович от безысходности собственного бытия, а толпа несовершеннолетних недоумков просто стала последней каплей. Кроме того, квалифицированному педагогу точно не стоило применять к детям принцип коллективной ответственности — которой они толком и осмыслить пока не могли.

После реплики Ильи установилось короткое молчание, а потом класс взорвался возмущением:

— Да мы-то тут причем!

— Это жена его довела!

— Что, хотите сказать, никто из вас над ним не издевался? Не насмехался? — перебил Илья, мысленно отмечая, что несколько человек все же выглядят пристыженными.

— А что, нам уже и посмеяться нельзя? — пробасил с последней парты Вова.

— Как посмеяться? — вновь не выдержал Илья. — Пожилого человека оскорблять и унижать?

— Да кто его оскорблял?! Никто его не оскорблял!..

— Ну, пошутили пару раз…

— Скучно постоянно круги бегать!

— И что это были за шутки? — после этой реплики Ильи класс вновь резко замолчал.

— Ну, мальчики тальком как-то кидались, — наконец робко сказала Соня, боязливо оглянувшись на окружающих. — Просто он, ну… Забавный был.

— Кто именно кидался? — зачем-то переспросил Илья. Он понятия не имел, что будет делать с этой информацией.

Соне, казалось, стало совершенно некомфортно:

— Ну, Вова…

— Да я-то что! — взорвался упомянутый Вова. — Да она сама меня подговорила! И потом смеялась громче всех! А Костян с Кирей вообще предложили его в туалете запереть!..

— Слышь, ты бы помолчал, — в разговор вступил Кирилл. — Хорош стрелки переводить. Мало ли, что мы предложили, ты сам запирал…

Илья опять замолчал, просто наблюдая как переругивается между собой класс. Дети уже начали вспоминать личные обиды — выясняя, кто чей портфель пнул и с кем подрался — и, кажется, напрочь забыв, с чего вообще начался разговор.

— Ну все, хватит, — не выдержал он в какой-то момент, повысив голос. К его удивлению, все заткнулись. — Неужели вам совсем его не жалко?..

— Конечно, жалко, — хором выдал класс положенный ответ.

— Он забавно так ругался, незло…

— А кто теперь у нас физкультуру будет вести?

Когда-то на глазах отца Ильи разваливалась страна, которую тот отчаянно и безуспешно пытался спасти. Но в память об этой стране у Ильи еще оставались отцовские идеалы — стремление к добру, справедливости, жажда дать что-то обществу. Отец показал ему, как можно учить детей наукам — развивая их ум и давая путевку в жизнь.

Увы, в изменившемся мире закономерно изменилось и отношение к учителям. Они больше не считались проводниками знаний, а стали низкооплачиваемой обслугой — которую соответственно воспринимали и дети, и родители, и администрация.

"Вся разница между мною и Николаем Федоровичем,— с горечью подумал Илья, — в том, что я оказался зубастее побитого жизнью физрука..."

Ему вдруг со всей очевидностью стало ясно, что он больше не хочет работать в школе.

Поэтому Илья преувеличенно спокойно сказал:

— Все с вами понятно. Что ж, тогда давайте вернемся к учебе, — взял в руки мел и начал рисовать на числовой плоскости график натурального логарифма.

Похоже, этот небольшой разговор все же пронял школьников — до конца урока класс вел себя тише обычного. Но Илье уже было на это плевать.

…Когда прозвенел звонок на перемену, и дети высыпали в коридор, кто-то нерешительно позвал его из-за спины. Илья обернулся и увидел грустную Машу.

— В чем дело? — спросил он. Получилось резче, чем Илья планировал.

Девушка сразу же сделала шаг назад и в целом стала выглядеть так, будто желает провалиться под землю. Затем пересилила себя и сказала:

— Извините нас…

Прежде чем Илья успел как-то среагировать, Маша отвернулась и убежала в коридор за всеми. Он проследил за ней взглядом, а затем вновь повернулся к доске и взял в руки тряпку.

“Доведу параллель до конца года и к черту все это”, — решил он, стирая графики и формулы.

2013 год, пятнадцатое марта

Следующие два рабочих дня прошли у Маши сумбурно. Физически она присутствовала в магазине, но мысленно танцевала с Огоньками. Потом ловила на себе обеспокоенный взгляд Алинки и усилием воли возвращалась к обычной рутине.

Рассказать о происходящем подруге Маша пока не решалась. Даже если Алинка ей поверит, то сразу захочет увидеть все своими глазами. А вдруг Огонькам не понравится чужой человек?

И они больше никогда не пригласят Машу потанцевать…

Однако рабочие обязанности все же выдергивали из переживаний. Она разговаривала с покупателями, занималась приемкой товара и проверяла остаток кассы — временно позабыв о переливающихся всеми цветами светящихся шарах.

Но утром выходного дня переживания вернулись с утроенной силой. Самая неприятная мысль была прежней: что, если это сумасшествие?

“Ладно, — попыталась успокоиться Маша, заваривая утренний чай. — Даже если я сбрендила, от этого, по крайней мере, нет вреда окружающим…”

Чай мгновенно окрасил воду в темный цвет. Вряд ли он заварился так быстро — скорее всего, к листьям просто добавили краситель.

“Надо мыслить позитивно, — вновь постаралась подбодрить себя Маша. — Если я не сошла с ума, то что это может быть? Откуда бабушка вообще взяла сказку про Танцующие Огоньки? Их видел кто-то еще?..”

В последние годы жизни бабушка и не вспоминала о Лесных духах. Строго говоря, за год до смерти она вообще начала забывать все подряд — город, знакомых, положение предметов в собственной квартире. Ее восприятие мира стало похоже на причудливый калейдоскоп из осколков воспоминаний, случайных фантазий и вчерашних снов.

Так, в бабушкином мире все еще существовала ее родная деревня. В хлеву стояли коровы, которых нужно было подоить до рассвета, на полях зрело зерно — которое пора собирать, пока не начались дожди. В такие моменты Маша пыталась указывать ей на льющийся из окон солнечный свет или лежащий на земле снег, но это не срабатывало. Бабушка легко соглашалась со всеми доводами и так же легко возвращалась обратно в фантазии.

Временами бабушка садилась на лавку в коридоре и ждала “Тишу”. Тихон — именно так звали Машиного дедушку — должен был с минуты на минуту подъехать на мотоцикле к крыльцу. А потом повезти бабушку кататься с ветерком по сельским дорогам.

В этих случаях Маша не напоминала ей о реальном положении дел. Бабушка выглядела гораздо счастливее, находясь внутри этой иллюзии.

Врач прописал целую гору таблеток, которые не особо помогали. К тому же, таблетки нужно было принимать после еды — но и обычный прием пищи вскоре стал проблемой. В последние месяцы Маше приходилось, ласково уговаривая, кормить бабушку с ложки — точно так же, как сама бабушка когда-то кормила маленькую Машу, пока мама пропадала на работе.

Следуя каким-то остаточным воспоминаниям, в такие моменты бабушка вспоминала о Машиной маме — и начинала искать свою дочь.

— Где Таня? — спрашивала она, и Маша пользовалась этим моментом, чтобы засунуть ей в рот ложку с кашей. — Где она?

Как бы сильно Маша ни любила бабушку, уход за больным человеком выматывал. К счастью, время от времени на помощь приходила Ирина Павловна — соседка по лестничной клетке и старая бабушкина подруга.

“Точно, Ирина Павловна! — спохватилась Маша, уцепившись за эту мысль. — Она же всю жизнь проработала в городском краеведческом музее!.. Может, она в курсе истоков сказки об Огоньках?..”

Пожалуй, стоило навестить соседку и задать вопросы.

С пустыми руками ходить в гости Маша не привыкла. Из сладкого дома были только сахар и яблоки, купленные вчера по уценке в магазине. Залежалые яблоки есть в сыром виде уже было невкусно; а вот для начинки пирога они годились отлично.

Она быстро взбила бисквитное тесто, добавила нарезанные яблоки, присыпала корицей для запаха — и отправила результат в духовку.

В городском краеведческом музее Маша была лишь раз — на школьной экскурсии. Там ей запомнилась старинная карта бывшей губернии, на которой вместо города была изображена лишь пара деревень. А еще — золотые скифские украшения, выставленные в отдельном зале и красиво переливающиеся под искусственным светом.

После этой экскурсии она еще месяца два канючила у бабушки какое-нибудь золотое украшение себе в подарок. Но вскоре Алинка обнаружила на Промке ларек, торгующий позолоченной бижутерией — огромной, сверкающей, пусть и не слишком аккуратно сделанной.

Сама Алинка сразу же купила там массивную позолоченную цепочку — которую, по тогдашней моде, цепляла на джинсы или носила вместе с куртками из искусственной кожи. Бабушка любила шутить, что Машина подруга где-то урвала себе кусок якорной цепи, который стоило бы приварить на место, пока корабль не унесло в открытое море.

Маша же накупила множество позолоченных браслетов, серег и кулонов. Самыми любимыми ее украшениями стали серьги в виде соцветия колокольчика и браслет на руку, состоящий из множества тонких звенящих колец.

Когда пирог испекся, Маша выложила его на поднос и постучалась в соседскую дверь.

— Бегу, бегу! — послышалось за дверью. Раздались шаркающие шаги, скрежещущий звук отпирания замка, и на пороге возникла Ирина Павловна в одном из своих любимых халатов в цветочек. — Машенька, как хорошо, что ты зашла! Давненько тебя не было!.. И любимый бабушкин пирог испекла, вот молодец!..

— Да знаете, то работа, то дела, все недосуг… — выдала Маша банальное оправдание и передала соседке пирог.

Внутри соседской квартиры было тепло, пахло свежепостиранным бельем и почему-то хвоей. На стене просторной гостиной мерно тикали большие часы. Сквозь выходящие во двор окна проникали детские крики и лай собак.

— Держи, Машенька, — Ирина Павловна поставила перед севшей на диван Машей свежезаваренный чай и кусок пирога.

— Как у вас дела? — поинтересовалась Маша, пробуя чай.

— Хорошо, — откликнулась Ирина Павловна, присаживаясь напротив. — Внук на неделе заезжал, жениться собрался… Девушка вроде хорошая. Шторы с тюлем перестирала, умучилась… Да вот и все. Что у нас, стариков, происходить-то может? Лучше ты расскажи. Как у тебя с женихами-то? Небось, очереди выстраиваются?

Маша покраснела и смущенно буркнула:

— Все нормально.

— Понятно, — усмехнулась Ирина Павловна. — Ну, тогда лезть не буду. Другое спрошу: никак ты в Лес начала захаживать?

Маша поперхнулась кусочком пирога.

— А откуда вы…

— Когда возвращаюсь с рынка, то и дело вижу тебя на тропинке, — улыбнулась Ирина Павловна. — Осторожнее там шатайся. Ты девушка красивая, не дай бог, что случится…

На рынок Ирина Павловна ездила автобусом; значит, возвращалась домой она пешком с конечной остановки, расположенной дальше по Северной окружной.

Маша кивнула собственным мыслям, а вслух заметила:

— Вы говорите прямо как моя бабушка.

— Помню, Нина рассказывала, как ты любила в детстве по ночам на Лес глазеть. Она с тобой намучилась: мать твоя на работе, а ты вместо сна стоишь на табуретке и в окно смотришь. А там темень такая, хоть глаз выколи. Что ты хочешь увидеть — непонятно…

— Бабушка говорила, что в Лесу живут сказочные существа, — рассмеялась Маша. — Ну, из наших местных легенд. Видимо, я надеялась их разглядеть…

Сделала глоток чая и призналась:

— Мне вот что непонятно. Бабушка всегда относилась к Лесу… хорошо. Любила и уважала. А все мои знакомые Леса боятся. Да и газетные сплетни жути нагоняют…

— Сказывается разница восприятия, — академическим тоном ответила Ирина Павловна. Маша удивленно моргнула: теперь перед ней сидела не бабушкина подруга, а заслуженный музейный работник. — Ты же знаешь, где твоя бабушка родилась?

— В деревне неподалеку. Ее уже не существует… А что?

— Скажи-ка мне, какое значение для деревенского жителя имеет лес?

— Там… можно насобирать малины какой-нибудь?

— Верно, лес кормит. В нем растут грибы и ягоды; течет речка, значит, можно наловить рыбы. А к кормильцу нужно относиться с любовью и уважением.

— А горожане?

— А горожане все покупают в магазинах вроде твоего. Любителей природы среди нас тоже немного… Тем более, место неухоженное, опасное. Есть риск нарваться на алкаша или наркомана. В общем, для наc Лес — это такое бесполезное образование, где бродят маргинальные личности.

— Вы ведь всю жизнь проработали в музее. Можете рассказать подробнее про связанные с Лесом легенды?

Из коридора в гостиную зашла Мурка. Удивленно мяукнула, увидев гостью, а затем запрыгнула на диван и подсунула руку под голову, требуя ласки.

Маша почесала кошку за ухом.

— А ты к нам в музей давно заходила? — спросила тем временем соседка.

— Да как-то все не до того было…

— А зря! — веско сказала Ирина Павловна. — Какая у нас там выставка скифо-сарматской культуры! Полсотни одних только золотых монет в коллекции, загляденье… Ладно, тогда возьми на полке четвертый том музейного каталога. Вот там, серенький, с циферкой четыре на корешке… Хоть так посмотришь.

Маша встала, чтобы взять указанный предмет. Каталог оказался толстой книгой со светло-серой обложкой и пожелтевшими от времени страницами. Внутри было много черно-белых фотографий каких-то блюд, кувшинов, отдельных черепков и еще чего-то, что напоминало верхнюю часть вешалки.

— …Это навершие, — усмехнулась Ирина Павловна ее предположению. Сакральный предмет, не нужно на него пальто вешать… Конкретно здесь изображено Мировое древо.

— А что это? — спросила Маша, рассматривая иллюстрацию. Пока она не могла понять, почему Ирина Павловна вдруг вспомнила про скифов.

— Олицетворение мироздания. Крона из семи ветвей — верхний мир, ствол — средний, корни — нижний. К ветвям на цепочках подвешены колокольчики, полумесяцы и круги, символизирующие гром и небесные светила. А видишь небольшие фигурки под ветвями? Это кошачьи хищники.

— А что они там делают? — заинтересовалась Маша.

— Согласно мифам, выступают брачными партнерами Мирового Древа.

— Придумали же… — удивилась Маша фантазии скифов.

— Мышление древних было образным и символичным, — пожала плечами Ирина Павловна. — Ведь им было необходимо структурировать хаос окружающего мира, превратить его в понятный космос…

Маша не до конца поняла последнюю фразу, но уже переключила внимание на следующий рисунок:

— А это что?

— Здесь показан союз Неба и Земли. В мифологии практически всех индоевропейских народов это — первоначальная божественная пара, источник всего живого…

— Но при чем тут Лес? — не выдержала Маша.

Ирина Павловна усмехнулась ее нетерпеливости:

— Дело вот в чем. Весь относящийся к нашей роще фольклор можно разделить на два типа: довоенный деревенский и относительно современный, городской. В деревенском присутствует сохранившаяся с давних пор вера в леших, водяных, русалок… И других характерных для нашей культуры персонажей. В современном говорится об НЛО, снежном человеке или чем-то подобном… Но что интересно — загадочные Танцующие Огоньки и Черный Конь присутствуют в обоих вариантах.

— А еще какая-нибудь разница между этими двумя типами фольклора есть? — поинтересовалась Маша.

— Да, и я тебе ее уже озвучила. Деревенский фольклор повествует, скорее, о правилах мирного сосуществования с потусторонними явлениями. Например, как вести себя в Лесу, чтобы не навлечь беду и уйти с добычей. А городской — суть мрачные страшилки про гиблое место. Здесь имеет смысл обратить внимание на социально-экономический контекст. Ты, конечно, не застала, а вот я хорошо помню, как от веры в светлое будущее мы пришли к депрессивным девяностым…

Взгляд Ирины Павловны слегка затуманился.

— …Все вокруг разваливалось, кругом — разруха и бандитизм. Кто-то искал спасение на дне бутылки, кто-то употреблял вещества посерьезнее, а кто-то и вовсе хотел верить, что сейчас прилетят инопланетяне и заберут его на летающей тарелке... Фольклор всегда подстраивается под общественные реалии.

— Но Конь с Огоньками присутствуют и там, и там?

— Верно, — подтвердила Ирина Павловна и жестом указала на книгу в Машиных руках. — И по моему мнению, историческая основа тут дохристианская, языческая. С тех незапамятных времен, когда в наших краях жили скифы...

Маша с возросшим любопытством взглянула на каталог.

— ...А что мы знаем о скифах? — оседлав любимый конек культуры, Ирина Павловна окончательно ударилась в лекционный тон. — Кочевой ираноязычный народ. Собственной письменности у них не было, поэтому ученым приходится либо полагаться на древнегреческие источники, ведь скифы активно торговали с греками, либо проводить культурологические параллели с родственными скифам народами, либо непосредственно изучать объекты исторического наследия…

— А почему вы решили, что легенды про Лес связаны со скифами?

— Конь — очень характерный образ для бога или божка кочевых народов. Скорее, всего, почти все мужские скифские божества могли быть представлены в образе коня или всадника на коне.

— А какой конкретно бог появляется в наших легендах? — спросила Маша. Эта тема была ей интересна меньше увиденных воочию Огоньков, но информация лишней не будет.

— Давай подумаем… — задумчиво протянула Ирина Павловна. — Верховное божество у скифов было женским — Табити, богиня домашнего очага, или шире — огня во всех проявлениях. Конечно, ее образ прямо связан с огнем. Следом идет Папай — олицетворение неба. Его чаще изображали в образе старика, а среди животных к нему ближе бык и лебедь. Его супруга Апи олицетворяет собой влажную, оплодотворенную землю…

— Как-то непохоже на то, что нам нужно, — с сомнением вставила Маша.

— За ними идет Гойтосир, — вновь усмехнулась Ирина Павловна. — Из всего пантеона мы знаем о нем меньше всего. Его имя можно попробовать трактовать как “пастух”, “охранник”, “защитник правопорядка”. Есть предположения, что он как раз мог представать в образе коня. Но в целом Гойтосир ассоциируется с солнцем, небом и светом… Мне он всегда напоминал культ солнечного бога финно-угорских народов, мчащегося по небу на белых конях.

Маша, обрадовавшаяся было упоминанию коня, к концу реплики Ирины Павловна сникла:

— Но раз Гойтосир ассоциируется со светом, он скорее тоже белый конь? А в историях про наш Лес — наоборот, Черный…

— Верно, — кивнула соседка. — Поэтому пошли дальше. Агримпаса — женское божество плодородия, главным образом животного и человеческого. Не то. Далее идет победоносное божество, которое Геродот именует Гераклом, не приводя скифского имени. Больше ничего особо не известно. И наконец, последний из пантеона — Арес, бог войны, его олицетворение — меч. Мы также называем его именем греческого бога войны, так как скифское имя неизвестно. Возможно, оно было табуировано; а может, его не было вовсе — имелось только фетишистское поклонение мечу…

— Значит, больше всего подходит Гойтосир? — уточнила Маша. — А потом идут другие мужские божества, которые также могли быть конями…

— Если рассматривать исключительно верховный пантеон, то да, — рассмеялась Ирина Павловна. — Но если быть поскромнее, есть еще два варианта. Первый — речь идет о каком-то местечковом божке в образе Черного Коня. Больше информации о нем просто не сохранилось.

— А второй?..

— Второй — интереснее. Еще у скифов существовало божество по имени Тагимасад, не входящее в семерку главных богов. Его почитало только одно из скифских племен, зато — главенствующее над всеми остальными.

— А почему он нам интересен?..

— Это божество морей, рек и озер, — просто ответила Ирина Павловна. — Тесно связанное с образом коня.

— О! — восхитилась Маша и процитировала бабушкины слова по памяти. — “Черный Конь, который бежит по реке и владения свои осматривает..” Похоже…

— Еще интересно, что в мифах скифов — а может и в реальности, кто знает — существовала такая мера длины, как конский бег. Конский бег отмерял надел кочевника.

— А что мы еще знаем о Тагимасаде? — Маша почуяла, что напала на след.

— Геродот прямо отождествляет его с греческим Посейдоном, — пожала плечами Ирина Павловна. Она не разделяла Машину взбудораженность, ведь для соседки это был просто давно известный научный материал. — Посейдон ведь не только бог морей и рек, но и, согласно мифам, сотворил первого коня из скалы. Вообще индоиранский образ коня имеет самое непосредственное отношение к воде…

Маша задумалась:

— То есть наш Черный Конь — скорее всего, Тагимасад?

— С большой долей вероятности можно сказать только то, — покачала головой Ирина Павловна, — что у местных легенд есть языческая, основанная на скифской мифологии основа. Дальнейшие наши предположения вилами по воде писаны. Возможно, по той самой, по которой Черный Конь бежит…

Маша хихикнула.

— …Ты еще учитывай, что у многих кочевых племен вообще не было единообразных представлений о богах. В конце концов, языческие боги — это не ГОСТ на колбасу, который везде должен быть одинаковый.

— А что насчет Танцующих Огоньков? — перешла Маша к более интересующей ее теме.

— Тут сложнее. Ничего, прямо напоминающего Огоньки, в мифологии скифов я не назову, — вздохнула Ирина Павловна. — Но ключ может быть в новогодних ритуалах. Обрати внимание: согласно городским легендам, Огоньки чаще всего видят в марте. Как раз в канун скифского Нового года. Многие народы праздновали Новый год весной — это связано с циклом умирающей и возрождающейся природы. Конкретно у скифов существовали огненные ритуалы весеннего праздника, так называемое “зажигание весенних огней”... Огонь, повторюсь, в целом был священной стихией: огонь как тепло домашнего очага; огонь как алтарь, пожирающий жертву…

— То есть Танцующие Огоньки — это роща празднует Новый год? — улыбнулась Маша.

Ирина Павловна рассмеялась:

— Возможно. Кстати, есть еще одна интересная деталь. В скифской мифологии, что важно, вообще существовала концепция священных рощ. Появление ее легко объяснимо, ведь роща для кочевника — угроза. Там может сломать ногу конь, и тогда придется пустить его на мясо; а если коня пожрут волки, то и мяса не будет. Как скиф мог объяснить себе и соплеменникам, что туда нельзя? Потому что там живут боги, а боги не любят, когда их покой нарушают.

— Получается, у скифских богов есть… ограниченная область действия? — Маша как могла сформулировала свою мысль. — В роще они тебя могут с тобой взаимодействовать, а за ее пределами — нет…

— Это верно для большинства языческих богов, — подтвердила соседка.

— А что вы говорили про жертвы?.. — спросила Маша следом. Упоминание неведомых жертв настораживало.

— Древние боги жестоки, — пожала плечами Ирина Павловна. — Отражение жестокости мира, в котором жили народы, в них верившие. Могущество, по представлению древних, завязано на силе. Богов надо не столько уважать, сколько бояться…

“Надеюсь, Танцующие Огоньки не связаны ни с какими жертвами, — опасливо подумала Маша. — Они же такие милые…”

Но вслух спросила:

— Мне вот что еще интересно. Поговаривают, что из-за всех этих Лесных сказок у нас часто свет чудит и гаснет. Это тоже как-то связано со скифами?

— Думается мне, у скифов было не очень хорошо с электричеством, — рассудительно заметила Ирина Павловна, и Маша ойкнула, осознав глупость вопроса. — Это, конечно, современный фольклор. Подозреваю, прямо связанный с коммунальной разрухой девяностых…

— Понятно…

— Знаешь, что общего между тобой и скифами? — вдруг улыбнулась Ирина Павловна.

— Внешность? — предположила Маша самое очевидное.

— И это тоже, — кивнула соседка. — Но я о другом. Скифы тоже очень любили золото и природные мотивы в украшениях. Звезды, полумесяцы, колокольчики часто встречаются на навершиях и подвесках.

— Бабушка вам и про мои украшения рассказала? — улыбнулась Маша.

Ирина Павловна кивнула:

— Было дело. Очень ее уж твои блестяшки веселили. Говорила, наша Маша — что сорока, все золотое да блестящее в дом тащит… Вот пусть теперь тебе женихи украшения и дарят. А то зачем, спрашивается, еще они нужны?..

— Вы сказали, что я и внешне на скифов похожа, — с сомнением протянула Маша, отвлекая соседку от неведомых женихов. — Но ведь я цыганка, в папу. Разве скифы и цыгане как-то связаны? Или это просто случайное совпадение?

— А ты прям уж так уверена, что цыганка? — неожиданно огорошила ее Ирина Павловна. — Ты на глаз отличишь представителя цыганского народа от представителя народа ираноязычного? Я вот не возьмусь…

Маша почувствовала резкое облегчение. Она шла к соседке за дополнительной информацией, которая могла бы прояснить, не сходит ли Маша с ума. И вот нашелся лишний аргумент в пользу реальности Огоньков! Маша может быть кровно связана со скифами — именно поэтому Огоньки и появились перед ней.

“Неужели я и правда какая-то особенная?.. — растерянно подумала она следом. — Но кто тогда мой папа? Может, они с мамой тоже встретились не случайно?..”

— О чем задумалась? — спросила Ирина Павловна, отвлекаясь на свой кусок пирога. — Может, еще чайку?..

— Нет… Спасибо вам за рассказ, — встрепенулась Маша. — Я, наверное, уже пойду… А можно я каталог с собой возьму? На время.

— Бери, что ему на полке пылиться, — легко согласилась Ирина Павловна. — Если хочешь, могу тебе дополнительную литературу поискать. Правда, там будет не столько про скифов, сколько общая информация о народах мира…

Несколько минут спустя к уже стоящей на пороге Маше соседка принесла стопку книг. На вершине стопки лежал бумажный конверт.

— А это? — заинтересовалась Маша.

— Загляни, — улыбнулась Ирина Павловна. — На выходных антресоли разбирала, и нашла.

Маша последовала совету. Сердце вдруг пропустило удар.

В конверте лежали старые фотографии. На них была Ирина Павловна, бабушка и совсем молодая рыжеволосая и зеленоглазая девушка, на пару лет младше самой Маши.

— …Спасибо, — выдавила из себя Маша. Сказать что-то длиннее помешал внезапный ком в горле. Она еще никогда не видела маму такой молодой.

— Заходи почаще, — напутствовала ее Ирина Павловна, то ли не заметив Машиной реакции, то ли сделав вид.

В своей квартире Маша отложила ставшую вдруг совсем неинтересной мифологию и впилась взглядом в фотографии. Ей вспомнился один из вечеров времен собственного детства.

— …Работы нет, денег нет, — расстроенно говорила мама на кухне, пока Маша стояла у двери и боялась зайти внутрь, чтобы не отругали: ей давно пора было спать. — …Купить не на что.

— Да ты… и не видела, — вздохнула бабушка. — ...Сутками дома не бываешь.

— Жить на что-то надо, — возразила женщина. — У Шевцовых возьмем… не хочу, чтобы Маша вечно в обносках…

— Так давай я вместо тебя пойду… — возразила бабушка. — А ты с Машей…

— Не получится… С трудом смогла договориться…

— …собачки выставочные…

“Какие собачки?” — удивленно подумала маленькая Маша. Слова про безденежье и безработицу ей были давно знакомы — каждый взрослый любил их повторять. Возможно, это было какое-то пока неизвестное Маше правило взрослых людей. Но про собачек она еще ничего не слышала.

Возможно, у мамы на работе живут собачки. И мама ходит туда их гладить. А бабушка тоже хочет погладить собачек, но мама отказывается с ней делиться. А поделится ли она с Машей?...

Она так погрузилась в эти важные мысли, что не услышала, как отворилась кухонная дверь. А в следующую секунду уже оказалась в объятиях мамы — теплых и крепких. От мамы привычно пахло духами с жасмином.

…Маша подняла одну из фотографий ближе к лицу: ей почудилось, что от снимка исходит тот самый, давно позабытый жасминовый аромат.

Она просидела еще какое-то время, медленно перебирая фотографии — пока рядом не зазвонил сотовый. Мелодия вызова резко вторглась в старые воспоминания, вынудив вздрогнуть.

— Здравствуйте, Маша, — весело сказал голос Ильи, когда она нажала на кнопку.

— Здравствуйте… — растерянно поприветствовала его Маша.

Голос немного замешкался:

— …У вас все в порядке?

— Да, — торопливо сказала она и глубоко вздохнула, окончательно приходя в себя. — Просто задумалась. Рада вас слышать.

— Взаимно. Я хотел спросить: вы не откажетесь завтра вечером, например, часиков в семь, составить мне компанию в ресторане?

— Не откажусь, — улыбнулась Маша. За сегодняшними событиями она умудрилась напрочь забыть про все романтическое и сейчас заново осознала, что скоро у нее будет свидание.

— Тогда заеду за вами где-то в полседьмого. До встречи?

— До встречи. Буду ждать! — заверила его Маша.

Собеседник положил трубку.

“В моей жизни стало как-то много чудес, — задумчиво решила Маша, откладывая сотовый и переводя взгляд обратно на фотографии. — Сначала Илья. Потом Огоньки… Мам, что тут вообще происходит?”

После увольнения из школы Илье ничего не хотелось. Разве что лежать на диване, смотреть в потолок и ни о чем не думать.

Но окружающий мир заставлял обратить на себя внимание — истощающейся заначкой, пустеющим холодильником, просьбами матери. Долго подражать Обломову Илья не мог.

Менять шило на мыло и устраиваться в другую школу было глупо. Помимо работы педагога, город мог предложить ему вакансии продавцов техники, сотрудников техподдержки и сисадминов — но зарплаты совсем не радовали.

В итоге Илья временно остановил свой выбор на работе таксиста — благо, от отца осталась старенькая “Лада”. Ему представлялась дорожная романтика: крутишь руль, из всех забот — довезти клиента до места. Никаких планерок, терок с начальством и замкнутых душных помещений.

Реальность показала, что жизнь таксиста наполнена иным: пробками, дорожными стычками, ремонтом, постоянной чисткой салона после пьяных клиентов, конфликтами — с теми же пьяницами, пассажирами под веществами или просто не слишком адекватными людьми.

Однако эта работа позволяла неплохо зарабатывать. Илья помнил свое изумление, когда за первый месяц получил на руки сумму, равную четырем школьным зарплатам. Вскоре он даже смог сменить отцовскую “Ладу” на кредитную “Ауди”.

Романтика пробивалась отдельными моментами. Ранним утром, когда он вез клиента в Центр, а на горизонте алел рассвет, и в полях вокруг колосилась пшеница; поздней ночью, когда Илья отвозил пьяную компанию на дальний хутор — а над ними брезжило звездное небо, и впереди, яркими огоньками, струилась лента фонарей.

Увы или ура, долго так продолжаться не могло. Илья видел, как в столицах рынок постепенно захватывают агрегаторы и золотое время высоких заработков таксистов заканчивается. Было лишь вопросом времени, когда агрегаторы доберутся до регионов. Поэтому он планировал пожить так пару лет, параллельно накопить денег и подучить актуальные ныне языки программирования.

А потом уехать искать работу в Центре.

Однажды клиент попросил закончить поездку возле небольшого продуктового магазина. Илья выполнил просьбу и вдруг вспомнил, что в бардачке закончились сигареты.

Магазинчик был задрипанный и совершенно обычный. Ко входу вели ступени, выложенные потрескавшейся плиткой. На двери висело распечатанное на принтере объявление о какой-то акции. Внутри было душно, а все видимые поверхности оказались заставлены продукцией.

Ему потребовалась пара секунд, чтобы узнать в смуглой девушке за прилавком — Машу.

“Кажется, у нас обоих жизнь пошла не по плану, — подумал он, разглядывая ее мешки под глазами. — Маша Морозова, неплохие способности, работает продавщицей… Так и я — мехмат с отличием, отец гордился, преподаватели хвалили… На что я трачу свою жизнь?”

Вслух, конечно, он ничего из этого не сказал. Какое Илье дело до бывших учеников?

Просто поздоровался, улыбнулся и попросил сигарет.

Видимо, какое-то дело все же было — потому что вскоре в его жизни появился небольшой ритуал. Временами Илья забегал в этот магазинчик за всякой всячиной, улыбался Маше или перебрасывался парой фраз с Алиной — и от этих незатейливых действий на душе почему-то становилось чуть легче. Как бы неправильно ни сложилась жизнь, они все еще могут поговорить или улыбнуться друг другу.

Тем более, особых усилий от него это не требовало — просто заезжать в магазин, расположенный на пару кварталов дальше привычного.

Первое время Маша и Алина работали в разные дни — видимо, владелец магазина еще не доверял молоденьким продавщицам настолько, чтобы ставить в одну смену. Алину Шевцову Илья тогда знал хуже: на его факультатив она не приходила, на уроках не блистала, ограничивалась лишь хорошими домашними заданиями — скорее всего, списанными с решебника.

В магазине же он почти не общался с Машей — подспудно боясь, что за одним неловким словом последует множество ненужных ему в новой жизни воспоминаний; но вот Алину — за узкими рамками учебного процесса — он не знал вовсе. Да и сама девушка поначалу казалась ему веселым и открытым человеком. Постепенно они разговорились.

В один из таких разговоров Илья упомянул, что Маша, по всей видимости, так и не поступила в вуз.

— Не поступила, — подтвердила Алина, отрезая приглянувшийся ему кусок сыра. — Бабушка заболела, и она осталась. И я тоже осталась помогать, ну и заодно работать тут, в городе… На триста двадцать рублей кусок.

— А вы хотели уехать? — откликнулся Илья, доставая из бумажника купюры.

— Я и сейчас хочу, — призналась Алина. — Не знаю, в Центр, в Москву или сразу за границу… Но обязательно куда-нибудь уеду.

Она смеялась над его шутками и шутила сама, охотно поддерживала диалог, и все серьезные жизненные темы, о которых им случалось говорить перед прилавком, из ее уст казались обыденными, житейскими и потому не такими уж страшными. “Так бывает, — словно говорила она, легко примирившись с несовершенством мира. — Люди болеют, умирают, мечтают о чем-то и не получают желаемого — вот, кстати, ваш пакет — такова жизнь, и ничего тут не поделаешь”.

Лишь через пару месяцев Илья сообразил, что Алина, с ее вечными улыбками и болтовней, на самом деле оставалась с ним закрытой: она никогда не становилась по-настоящему серьезной и не позволяла ему говорить с ней серьезным тоном на беспокоящие ее темы.

Наверное, такой тон и темы она оставляла для близких людей, вроде Маши.

Сам Илья в то время еще встречался с Юленькой — красивой и яркой девушкой, недавно окончившей в Питере экономический и вернувшейся в город работать на предприятии отца. Они познакомились случайно, когда Илья вез ее из аэропорта домой. В лучших традициях романтических фильмов, Юля написала блеском для губ на салфетке номер телефона.

Рядом с Юленькой Илья чувствовал себя непривычно. Он не знал любимых Юлей брендов; не разбирался в блюдах высокой кухни; не отдыхал каждое лето за границей. Воспоминания о детстве у них тоже разительно отличались: Илья понятия не имел, что такое “Денди”, у него не было “Тетриса” или “Тамагочи”.

Юля, в свою очередь, никогда не полола картошку, не вытаскивала обнюхавшегося клеем одноклассника из заброшки, не знала, что такое “терриконы”, “поднять на-гора” или “тормозок”.

Илья не был до конца уверен — нужны ли ему эти отношения. Определиться помог один разговор в январе две тысячи тринадцатого.

— Я решила, переезжай ко мне, — сказала ему тогда Юля. — Что ты тут маешься на съеме… Папа покупает мне шикарную двушку возле набережной. Только весь хлам свой повыкидывай, у меня будет минимализм. Он сейчас в тренде…

Она взяла один из его свитеров и выразительно покрутила его в руках.

— А в чем я буду ходить? — уточнил Илья, спасая из рук Юленьки свитер.

— Через дорогу торговый центр, — пожала плечами Юля. Оказавшись с пустыми руками, она переключила свое внимание на старые кассеты. — Который “Европейский”. Зайдем, купим тебе нормальную одежду, ты же красивый парень, а ходишь в каких-то дедушкины свитерах… Что это, если не хлам?

Последний вопрос относился к одной из кассет, судя по обложке — песни народов мира.

— Это не хлам, — терпеливо ответил Илья. Таким же тоном он когда-то объяснял школьникам, почему на уроках нехорошо плеваться бумагой. — Это память об отце, его любимые записи. А теперь это мое имущество, и ничего я выкидывать не буду…

Юля была бойкой и решительной — и в этом не было ничего плохого; проблема состояла в том, что ее решительность часто превращалась в желание руководить другими людьми. Илья подозревал, что подобную манеру она переняла у отца — преуспевающего бизнесмена, привыкшего раздавать приказы менее экономически успешным гражданам.

Применительно к городу это означало примерно девяносто процентов населения.

— Слушай, ты же не маленький, — со всей рациональностью заметила Юленька. — Старше меня. Должен понимать, что незачем копить старье… Хочешь сохранить память об отце? Здорово. Что у тебя тут, песни народов мира?.. У меня там крутая аудиосистема будет. Найдем тебе эти песенки в интернете, так будет даже лучше…

— Не нужно за меня решать, что мне лучше, — резко заметил Илья. В школе тоже часто приходилось пользоваться таким тоном — после того, как более мягкие замечания школьники пропустили мимо ушей.

— Я ведь хочу тебе помочь, — обиделась Юля. — Протащить тебя в люди, а ты цепляешься за свое бедное мышление, вещи эти стариковские… Тебе что важнее, дурацкий свитер или я?

Последовавшая за этим небольшая ссора привела к тому, что Юленька всерьез обиделась на нежелание Ильи быть облагодетельствованным и решительно хлопнула дверью.

Илья не стал ее возвращать.

Зато через несколько дней, привычно заехав в магазин за сигаретами, он вдруг поймал себя на мысли, что соскучился по Маше и хочет поговорить.

Некоторое время Илья прокручивал в голове это озарение, запоздало понимая, что знает о теперешной Машиной жизни, стараниями Алины, очень многое. Словно последние три года Маша, со своими бедами и радостями, все время была рядом — как тем осенним днем в классе, когда призналась ему в чувствах и настороженно смотрела большими черными глазами, требуя объяснений.

Тем не менее, Илья медлил. Он был старше и опытнее; тем, в кого влюбились первым. В такой ситуации легко было оказаться недостойным человеком, играющим с чужими чувствами. В конце концов, с того разговора прошло уже достаточно времени... Нужен ли он сам Маше?

В начале марта Алина между делом сообщила, что Маша заболела — и Илья с неожиданным волнением и весельем побежал в цветочный ларек, напоминая самому себе взбалмошного подростка. Который вдруг решил подарить красивой девушке цветы, потому что эта девушка заслуживала именно их — а не мешков под глазами, недовольной очереди и неоплачиваемого больничного.

Безразлично посмотрел на горячо рекомендуемые продавщицей белые лилии, поморщился при взгляде на красные гвоздики и в итоге остановил выбор на большой алой розе.

...В домашней одежде и с распущенными волосами Маша выглядела одновременно знакомо и непривычно. Более взрослой и, несомненно, более красивой. А еще она явно была рада его видеть.

В конце беседы он пригласил Машу в ресторан, попрощался и уехал домой. В тот день Илья работал с четырех утра, поэтому по приезду почти сразу завалился спать.

Ему приснилось то, что не снилось уже пару лет — школьники и бывшие коллеги. Только место действия находилось не в школе, а на какой-то заснеженной лесной опушке.

Они с одиннадцатым “Б” оставляли Николая Федоровича у костра, на верную смерть; собирали ему хвороста про запас — а сверху все падали, грозя потушить костер, большие и пушистые хлопья снега.

Наталья Анатольевна, руководившая действием, ворчала и поторапливала собравшихся.

Откуда-то далеко, медленно но неумолимо, приближались старые ржавые комбайны — Илья не мог разглядеть их за снежной пеленой, но знал об этом по странным правилам сна. Зияя пустыми кабинами без водителей, машины бездушно перемалывали все на своем пути.

Он добавил в кучу хвороста последнюю ветку; посадил класс на упряжи, внимательно проследив, чтобы все дети удобно разместились; и они вместе уехали прочь от комбайнов и еле теплящегося костра, оставляя Николая Федоровича далеко за спиной.

* * *

2013 год, шестнадцатое марта

Автобусы подъезжали к остановке один за другим. В них втискивались уставшие после рабочего дня люди, повисали на поручнях и уезжали по домам. Освободившееся на остановке место быстро заполняли новые горожане.

К водителям автобусов подходили мужчины — обычно цыганской или кавказской внешности — с секундомером в руках. Говорили водителям время, брали с них деньги и махали рукой, позволяя ехать дальше.

Илья сидел на ограждении клумбы и пил горячий кофе.

Рядом стояла его темно-синяя “Ауди”, немного заляпанная городской грязью. За ней были машины других таксистов. Его нынешние коллеги переговаривались между собой, пили чай и кофе, ели продающиеся тут же бутерброды и ждали клиентов.

Илья, как и все таксисты, знал — сейчас самое хлебное время. В эти минуты легко подхватить горожанина, отчаявшегося влезть в городской автобус и желающего хоть как-нибудь добраться домой.

— Разводяга… — протянул Ахмет, кавказец с характерной внешностью. Реплика относилась к очередному человеку с секундомером. — Хвосты ослиные, а не люди, э!..

— А что будет, если водитель не заплатит? — поинтересовался Илья, наблюдая, как очередной автобус трогается с места.

— Сам не знаешь! — фыркнул Ахмет. — Того в синей куртке видишь?.. Я его давно заметил. Вон, смотри, у него ствол под курткой.

— Не будет же он в водителя стрелять, — недоверчиво протянул Илья.

— Зачем стрелять?.. Погрозит. А потом номер наберет, на следующей остановке автобус мусора стопнут. Всех выгонят, шмон наведут, водитель деньги потеряет…

— Выходит, гаишники в доле? — зачем-то задал Илья очевидный вопрос и снова отвлекся на кофе. Стаканчик горячего напитка интересовал его куда больше перипетий полукриминальной жизни городского транспорта.

— Все в доле! — веско сказал Ахмет и провел рукой по подбородку, пытаясь что-то показать. — Они… как у вас, поговорка такой есть…

— Рыльце в пушку, — спустя несколько секунд сообразил Илья.

— Вот! — согласился Ахмет. — Рыльце в пушку. Я так скажу: они весь в пушку!..

Илья рассмеялся.

Солнце давно преодолело зенит и медленно клонилось к горизонту. Илье почему-то вспомнилась статья из его детской энциклопедии: древние греки считали, что солнце — это золотая колесница бога Гелиоса. Когда колесница поднимается по небу, освещаются верхушки гор, а звезды скрываются одна за другой. В сверкающей одежде Гелиос едет по небосклону и дарит живительные лучи земле. В конце дня колесница опускается к священным водам океана, где бога ожидает золотая лодка. Она доставит его во дворец — отдохнуть и набраться сил перед новым днем.

“Интересно, — подумал Илья, сминая пустой стаканчик и бросая его в урну, — ждут ли Гелиоса на конечной остановке свои разводилы…”

Тем временем Ахмет достал из кармана пластиковый стакан лапши быстрого приготовления, с сомнением оглядел его и шагнул к ларьку неподалеку.

— Зиночка, красавица, — донесся до Ильи его голос, — кипяточку плесни… Ай, спасибо!

Вскоре он вернулся и сел рядом с Ильей, помешивая лапшу вложенной в упаковку пластиковой вилкой. Затем нацепил лапшу на вилку и сказал:

— Недавно какой-то важный шишка в аэропорт вез. Тот все по мобильной говорил. Про какой-то кризис чет-там, финансы чет-там… Чувствую, недолго нам тут деньга зашибать осталось. Что за жизнь… Сколько живешь, столько и знаешь, как с одной ямы в другую переваливаешься. Разве нельзя честно работать, нормально жить?..

— Это давно известно, Ахмет, — пожал плечами Илья. — Мне еще отец рассказывал, что капиталистический мир не может жить нормально. У него постоянно: то взлет, то кризис… Но, сам понимаешь, когда взлет — не мы взлетаем. А вот кризисы нам с тобой расхлебывать…

— Видно, умный у тебя человек отец был, — уважительно кивнул Ахмет. — Это ты правильно делаешь, что его слова помнишь…

— А как дела у семьи? — поинтересовался Илья, лениво продолжая наблюдать за людьми на остановке. Таким вопросам Ахмет всегда радовался. Рассказывал про сестренку Фариду, которая заканчивала школу в далеком ауле, с теплотой вспоминал родителей, не всерьез ругал младшего брата Магомеда.

— Хорошо, — довольно сообщил Ахмет. — Отец хорошо, мать хорошо, дед хорошо… Мага, прикинь, опять вляпался… Зашел на рынок, хотел фрукты купить, а ему гнилые сунули. Мага скандалить. А торговка визжать начала, будто ее режут… И тут мусора мимо проходили. Они разбираться не стали, хотели Магу сразу в отделение забрать. Чет-там для установления личности…

— Ты же говорил, у вас сейчас с братом документы в порядке? — поддержал Илья беседу.

— Э, да кому нужны эти документы! Пока Мага деньги не достал, мусор на документы и смотреть не хотел…

— Понятно…

— Да Мага всегда дурной был, что с него взять! Я его когда сюда привез, на стройка пристроил. Нормальный стройка. А он больше денег захотел и пошел Стакан строить, прикинь…

— Стакан?

— Ага… Вот, пошел туда ре-кон… конст-ру… переделывать все, — сдался Ахмет.

“Стаканом” называли тот самый торговый центр “Европейский”, куда Юленьке так и не удалось затащить Илью за обновками. Раньше это была обычная трехэтажная бетонная коробка, но потом ее реконструировали — во всяком случае, так этот процесс назвали на бумаге. На самом деле, центр скорее разобрали до основания и отстроили заново — теперь в форме огромного стеклянного цилиндра, за что он немедленно и получил от горожан новое название.

— …Говорит мне — большие деньги зашибать буду. Марам порадую, платье красивое куплю, домой отошлю… Дедушкам-бабушкам подарки привезу. Вот, строил. И первый месяц хорошо работал, хорошо получал. На Рамадан домой ездил, подарки привозил. Я даже завидовать начал. Думал: вот, баранка кручу, а столько не получаю. Да и сам знаешь — то машину загадят, то осел какой крыло помнет…

Илья знал, что Ахмед прибедняется скорее по привычке — присущей всем, кто работал в городе на себя. Свою белую "Тойоту" Ахмет всегда держал в чистоте, и клиентов у него было много. Но таксисты, владельцы продуктовых ларьков и прочие мелкие предприниматели на вопрос о делах всегда начинали жаловаться на жизнь, словно репетировали речь перед налоговой инспекцией.

— …А потом бригадир им сказал: премия дам. Как объект закончим. Хороший премия. А пока с деньгами надо подождать. Ну, Мага… он дурачок был, ничего не смыслил. Вкалывали они там день и ночь, даже спали там… Вот, лапша съесть…

Ахмет вновь нанизал на вилку лапшу и приподнял ее, видимо, для большей наглядности.

— …да намаз десять минут совершить, святое дело, сам понимаешь… Все делали: бетон мешали, плитка клали, штукатурили, красили… Мага ко мне по выходным заходил и говорил: мне заплатят, я сразу деньги домой отошлю. Отец, наверное, забор поставит, мама холодильник новый купит…

“Как мелко мечтает Мага”, — подумалось Илье.

Ахмет заметил промелькнувшие на его лице эмоции. Человеком он был неглупым, пусть и говорил на русском плохо.

— Что, думаешь, мало это?.. Дома ведь все по другому. Ты думаешь, у нас тут жизнь плохая? Э, ты у нас не был. Что там творится…

Проговорив последнюю фразу, кавказец замолчал — видимо, предаваясь воспоминаниям о доме. Илья почувствовал себя неловко и поспешил прервать молчание:

— А что с твоим братом случилось дальше?

— Полгода они строили… — вернулся к рассказу Ахмет, — Наконец, достроили. Приехал какой-то важный павлин в костюме, ходил по стройке, смотрел… Бригадир радостный бегал — говорит, все хорошо, много денег заплатят… А на следующий день их всех мусора накрыли. Да не обычные, а эти, как их… Спецназ. С автоматами, брониками, касками… Всех положили, начальник мусорской матом орет... Они уже замерзли на холодной земле лежать, а он дальше орет — лежите, ждите пока с миграционки подъедут…

Дальше Ахмет, кое-как продираясь через дебри все еще непривычного ему русского языка, изложил простую и понятную историю. Бригадир вызвонил того самого павлина в костюме, павлин приехал и откупился от спецназа с помощью взятки. Правда, на взятку ушли все деньги, которые планировали заплатить рабочим.

— …Мага расстроился, конечно, но что делать. Снова на стройка пошел. Дорога строил. В какой-то крутой поселок, важные люди там живут. Мага решил, что они точно не кинут. И что думаешь?.. Через пару месяцев другой бригадир то же самое сказал — потом много заплачу, пока потерпите. Мага ко мне пришел. Я ему говорю: ты, Мага, не торопись там работать, другое место поищи. Что-то мутное творится. А он говорит — там не вышло, тут выйдет. И опять за неделю до сдачи мусора нагрянули.

Мага, на что дурак, а тут сообразил и больше в стройка не лез. Хорошо, дяде догадался написать. Он у нас хороший, у него своя скотобойня есть. Вот, Магу к себе пристроил. Три года уже там работает. Больших денег не платит, но на жизнь хватает. Аллах милостив, наконец-то сын у него родился в прошлом году…

— А его жена с сыном не в России? Дома?

— Дома, — цыкнул языком Ахмет. — Как сын подрастет, он его тоже сюда привезет, деньги зарабатывать. А жене сюда ехать зачем?.. Я вот думаю, надо мне скоро своего Вахаба сюда перевозить. Уже пятнадцатый год пошел. Хватит ему коз гонять. Я, конечно, ему машину не выделю, но… Сарика же знаешь? Механик который? Вот, он помощника себе ищет. Пора сыну мужчиной становиться! Мужчина что? Зарабатывать должен да жениться… Поскорее детей делать жене. Э, вот ты сам когда жениться будешь?

Последний вопрос Ахмета резко напомнил Илье причитания матери на ту же самую тему. Подавив смешок, Илья ответил:

— Да вот, как раз сегодня девушку в ресторан веду…

— Ай молодец, ай услышал Ахмета, правильно делаешь!.. Девушка хороший?

— Хорошая, — улыбнулся Илья. — Машей зовут. Молодая совсем, ей двадцать лет…

— Двадцать лет? Ай хорошо! Удачи тебе, брат! Веришь ли, надеюсь увидеть кольцо на пальчике…

Илья бросил взгляд на часы и встал с ограды:

— Пожалуй, пораньше сегодня закончу. Хочу еще домой заехать.

— Э! — шутливо возмутился Ахмет. — Вечер, самое время зарабатывать!

— Всех денег все равно не заработаешь, — философски откликнулся Илья, снимая машину с сигнализации и открывая дверь.

— Хорошего вечера, брат, — пожелал ему Ахмет, вернулся к своей лапше и продолжил наблюдать за вереницей автобусов, горожан и разводил так, как обычно люди смотрят на море или горы.

2013 год, шестнадцатое марта

Когда Илья подъехал к назначенному времени, Маша уже стояла возле подъезда. Это приятно удивляло. Юленька любила опаздывать, при этом руководствуясь чем-то средним между “настоящая женщина не приходит вовремя” и “начальство не опаздывает, а задерживается”.

Он потянулся и открыл дверь со стороны пассажира:

— Добрый вечер! Присаживайтесь.

— Здравствуйте, — робко откликнулась Маша, располагаясь на соседнем сиденье. Ее неуверенные движения с головой выдавали человека, пользующегося исключительно общественным транспортом. Окончательно это стало понятно, когда ей не поддался ремень безопасности. В итоге Маша стушевалась, отвернулась к окну и принялась молча рассматривать пролетающий мимо город.

Спальный район девятиэтажных панельных домов сменился полузаброшенной промзоной “Южсельмаша”; затем начались центральные улицы. Здесь побитые временем и хулиганами советские дома жались под напором точечной застройки нулевых — возведенной на месте бывших парков, скверов и площадей. Бенефициаром этого процесса был городской холдинг “Строительные технологии будущего”, чьи рекламные постеры висели по всей области. Злые языки поговаривали, что жирные контракты холдинг выигрывает благодаря одному из своих соучредителей — местному депутату.

Ресторан, в котором Илья забронировал столик, находился в здании тридцатых годов постройки — это было время, когда город только появился на свет. Частично отреставрированный фасад украшала большая гирлянда с желтыми звездами-лампочками, ярко светящимися в мартовских сумерках. Гирлянда эта принадлежала муниципалитету и, согласно официальной позиции властей, должна была поднимать настроение прохожим.

Пару месяцев назад Илья забирал от этого же ресторана в аэропорт подвыпившего мужчину средних лет. Из обрывков фраз стало понятно, что тот весь вечер отмечал удачную сделку.

— Ну, работа не ждет… — сказал он кому-то на прощание и сел на переднее пассажирское сидение, наполнив салон алкогольными парами.

Илья поморщился от резкого запаха, но промолчал: все же со стороны пассажира подобный жест был проявлением вежливости. В лихие девяностые преступники часто садились сзади, чтобы в удобный момент накинуть удавку на шею водителю. Выбирающий переднее сидение пассажир открыто демонстрировал, что не имеет дурных намерений.

Правда, сейчас эта примета времени постепенно уходила в прошлое. Чем моложе был клиент, тем чаще он со спокойной душой садился позади.

Тогда Илья доехал до ближайшего перекрестка и выругался вслух: яркий зеленый логотип одного из банков сбил его с толку. Логотип был ярче светофора, в этот момент показывающего красный — и Илья чуть было не выехал прямо под колеса огромного грузовика.

— Че, не нравится знак?.. — хмыкнул пассажир. — А ведь это те козлы с Тракторной ставили…

— Козлы с Тракторной? — переспросил Илья.

— Конкуренты наши, — довольно сообщил пассажир. Вряд ли его радовало наличие конкурентов; скорее, приподнятое настроение побуждало любить весь мир. — Я рекламой занимаюсь. И тут, и по области…

— Да кто же им разрешил?! — возмутился Илья и выкрутил руль, сворачивая со злополучного перекрестка в сторону Северной Окружной.

Пассажир рассмеялся:

— Не будь ты таким наивным. Конечно, это все нарушает. Но у них подвязки и в ГАИ, и в Комитете…

— Каком таком Комитете?

— Муниципального хозяйства, который все эти знаки вешает.

— А почему нельзя не нарушая закон повесить? — искренне удивился Илья.

— Ну вот ты сейчас на знак внимание обратил?

— Так я же его обругал!

— Но запомнил же? Что там банк поблизости. Будет нужно деньги снять — найдешь…

— …Тяжело вам, наверное, с такими конкурентами, — заметил Илья спустя некоторое время. Машина уже ехала по Северной Окружной в сторону выезда из города.

— Да ты за нас не переживай, у нас связи не хуже, — снова рассмеялся пассажир. Коррупция явно представлялась ему благом. — Остановку возле Стакана помнишь? Ну, название?..

— Улица Комбайнеров, — кивнул Илья. Центральные городские улицы носили сельскохозяйственные названия: Колхозная, Тракторная, Зерновая. А вот спальные районы называл любитель природы: существовали улицы Майская, Лесная, Озерная и даже переулок Ландышевый.

— Это она до прошлого года “Улицей Комбайнеров” была, — тем временем возразил пассажир. — А теперь так и называется: “Торговый центр Европейский”. Комитету даже пара благодарственных писем пришло, что проще стало в городе ориентироваться….

— А вы-то тут при чем?

— Так что же, по-твоему, такие переименования бесплатно делаются? — изумился пассажир. — Заказчик полтора ляма отвалил. Ну и нам кое-что досталось…

— Погоди, — Илья почувствовал, что теряет нить разговора. — Переименованием ведь не ваше агентство занимается?

— Не наше, конечно. Но мы знаем, кому денег занести, чтобы все без проблем прошло.

— Никогда бы не подумал, что на таких мелочах деньги делаются…

— Это для тебя мелочь. А для пиар-директора Стакана это — повышение проходимости на пять процентов.

На некоторое время в салоне повисло молчание.

— …Большинство людей не замечает, сколько вокруг простых способов поднять бабла, — глубокомысленно заметил пассажир минут через пять. Алкоголь в его крови явно не давал ему молчать. — Горбатятся на своих работах за три копейки вместо того, чтобы мозгами немного пошевелить. Обвиняют всех вокруг… А кто им виноват, что они сами идиоты? Вон, видел вокруг Стакана недавно новые фонари поставили?..

Илья кивнул.

— …Красивые такие, белым светят… Еще и асфальт под это дело обновили. Думаешь, это просто совпадение, что во всем городе их именно там понатыкали?

— Это что же же, собственник ТЦ и тут взятку чинушам дал?

— Зачем собственник, — усмехнулся пассажир. — Собственник только деньги считает. А, это самое… как там по-научному… повышать привлекательность в глазах потенциальных клиентов, вот… В общем, это задача наемных менеджеров. Через нас просто заносят кому надо.

— Так значит, даже в нашем захолустье предприимчивые люди найдут способ заработать, — с очевидной иронией сказал Илья.

Впрочем, собеседник был слишком пьян, чтобы ее заметить:

— Разумеется, куча способов!.. Вспомни хотя бы ресторан, от которого ты меня забирал. Заметил там гирлянду над входом? Звездочки такие желтые? Думаешь, это хозяин ресторана повесил?

— Ну, а кто еще?

— Муниципальный комитет постарался, конечно.

— А не дешевле было самому купить и повесить?

— Купить-то гирлянду недорого, а вот разрешение выбить на историческом здании вешать… А тут никаких хлопот — занес кому надо бабла, и теперь у тебя красивая гирлянда висит…

— Повышает проходимость? — подсказал Илья.

— Именно, — рассмеялся пассажир. — Вот, ты меня понимаешь… В общем, украшения всякие, указатели куда надо, скамеечки с такой ненавязчивой рекламой — сидишь, отдыхаешь, заодно изучаешь товар… Человек когда расслабится — его убедить деньги потратить проще... Да, в конце концов, даже на социальной рекламе можно заработать!

Машина преодолела пост ГАИ и выехала на междугороднюю трассу. Слева показалось большое озеро, созданное вытекающей из города рекой; по его поверхности плавала пара лебедей. В окружении грязной земли, серого неба, коричневых стволов деревьев и догнивающей с осени растительности лебеди выглядели яркими белыми пятнами.

Секунду спустя птицы скрылись за элитными коттеджами, расположенными прямо на берегу озера.

— Года три назад… — поинтересовался Илья, вспомнив прошлое. — Социальный ролик для школьников о вреде наркотиков... Случайно не вы снимали?

Пассажир нахмурился, перебирая в памяти контракты:

— Который с осенним парком в локациях?.. Было дело, припоминаю. Мы тогда жирный контракт у тех козлов с Тракторной перехватили…

— Разве за социальную рекламу много платят? — изумился Илья. В рекламном бизнесе он совершенно не разбирался, но за годы жизни успел усвоить, что определение “социальный” обычно идет рядом со словами “бедность”, “нищета” или “безденежье”.

— Из бюджета? Платят?.. — вновь рассмеялся пассажир. — Да я тебе щас больше отдам, чем нам тогда заплатили!..

— В чем тогда выгода?

— Ну, как же. Чинушам нужно всякую социальную фигню для начальства снимать. Денег на нее почти не выделяют, просто так найти исполнителя нереально. Вот мы и договариваемся: наше агентство делает красивый ролик, чтобы начальству в высоких кабинетах зашло, а нам за это — хороший контракт отдают…

— Понятно, — хмыкнул Илья. Это многое объясняло.

— Говорю же, рубить бабло — просто! — пассажир вернулся к изначальному тезису. — Вон, с той же ресторанной гирляндой — сколько народу смогло на пустом месте заработать!..

Он принялся загибать пальцы.

— …Производители гирлянды заработали, продукцию свою продали — это раз. Хозяин ресторана заработал, у него выручка увеличилась — это два. Чинуши, которым бабла за согласование занесли — три. Ну и нам за помощь досталось — четыре. А горожане, считай даром красивое украшение получили!..

— …Ой, как здесь все красиво украшено! — услышал Илья Машин голос и вернулся в реальность этого вечера. — Знаете, а у меня в детстве похожие звездочки были. На ночнике…

“И правда ведь, повышается проходимость…” — подумал он про себя, но вслух ответил:

— Рад, что вам нравится. Предлагаю теперь оценить, как ресторан украшен изнутри.

Когда они зашли внутрь и сдали в гардероб верхнюю одежду, Маша осталась в ярко-голубом сарафане — подчеркивающем темный тон кожи и иссиня-черные волосы. На ее правой руке обнаружилось несколько звенящих при движении позолоченных колец, придающих Маше сходство то ли с дочерью цыганского барона, то ли с индийской принцессой. В магазине она скорее напоминала рядовую цыганку, которую зачем-то забрали с вокзала, отмыли, отобрали цветастые шали и поставили за кассу.

У Ильи появилось озорное желание купить шаль, нарядить в нее Машу и посмотреть на результат. Сейчас же он сказал:

— Прекрасно выглядите.

— Вы тоже, — улыбнулась Маша.

Освещение внутри ресторана было неравномерным. Над столиками располагались желтые лампы в плотных тканевых абажурах, над танцевальной зоной — разноцветные декоративные лампочки. В углах зала клубился сумрак. Стены были вручную расписаны затейливыми цветами и персидским орнаментом.

Официант проводил их к заказанному столику, вручил меню и пообещал подойти через несколько минут.

— Все в порядке? — уточнил Илья, наблюдая, как Маша боязливо листает ламинированные страницы ресторанного меню.

— Да… — Маша неожиданно сильно покраснела. — Просто непривычно. Здесь все такое стильное… Гирлянда на входе, рисунки такие красивые на стенах…

Первым порывом Ильи было сказать что-то напыщенно-романтическое, по образцу любовных романов, которые так любила читать Юля. Например, “это все меркнет на фоне вашей красоты”.

Но вместо этого он почему-то ответил честно:

— Маша, это дешевая китайская гирлянда и рисунки студентов ближайшей художественной школы. Вам абсолютно не из-за чего переживать.

Не выглядящая убежденной Маша молча пожала плечами, возвращаясь к меню; а еще через пару минут спросила:

— Может, закажете еду для нас обоих?

— Без проблем. Как вы относитесь к легкому вину?

— Не разбираюсь в алкоголе. Можно попробовать.

Илья ненадолго отвлекся на диалог с официантом, а когда вновь перевел взгляд на Машу, та увлеченно наблюдала за парами, танцующими под незатейливый джазовый мотив. Хотя, честно говоря, танцами это было назвать сложно — так, ритмичные покачивания под музыку.

— Любите танцевать? — спросил Илья первое, что пришло в голову.

— Всегда мечтала научиться, — грустно вздохнула Маша. — Но так и не вышло.

— Почему же?

— Да как-то не до того все было… Правда, совсем недавно я танцевала. Одна. Для души…

— Может быть, тогда вы согласитесь немного потанцевать и со мной? — весело спросил Илья. Ему захотелось растормошить стесняющуюся девушку.

— Но я правда не умею! — ожидаемо запротестовала Маша. — Звучит здорово, но…

— Мы ведь в ресторане. Люди здесь танцуют либо чтобы произвести впечатление, либо чтобы получить удовольствие, — провокационно заметил Илья. Еще со времен университетских лекций по педагогике он знал, что на молодежь провокация действует отлично. — Вы что больше хотите?

Маша хихикнула:

— Второе. Тогда давайте танцевать.

Илья встал, галантно протягивая спутнице руку, и случайно мазнул взглядом по ресторанным окнам. За стеклами уже полностью стемнело, ведь солнце заходило еще по-зимнему рано. Но в воздухе все равно повисло предвкушение тепла и света. Где-то севернее сейчас вовсю цвели подснежники, но в городе их никогда не водилось: жаркое степное лето было подснежникам не по нутру.

Впрочем, в последнее время Илья привык замечать наступление весны по изменениям в работе. На этих выходных он записался в знакомый автосервис, где Сарик — тот самый механик, в помощники к которому Ахмет надеялся пристроить сына — должен был провести техобслуживание машины и поменять резину.

— Хочу спросить, — призналась Маша, отвлекая его от посторонних мыслей. — А почему все-таки вы тогда решили прийти ко мне? Ну, когда я болела…

Подглядев за окружающими, она аккуратно взяла Илью за плечи. Прикосновение вышло таким легким, что на мгновение он почувствовал себя хрустальным.

— Как я и сказал тогда, — ответил Илья, кладя руки ей на талию и понимая, что теперь начинает волноваться сам, — просто очень захотелось с вами поговорить.

Замялся ненадолго, стараясь ничем не выдать собственного волнения — шутка ли, еще не хватало распереживаться им обоим! — и продолжил:

— …Мы, конечно, виделись в магазине довольно часто, но как-то не по-настоящему, что ли... Я был неразговорчив, да и вам, наверное, было не до меня. И я подумал, что разговор за кухонным столом пройдет лучше, чем в очереди к кассе.

— Я мечтала о подобном с десятого класса, — заметила Маша. Илью позабавили нотки обиды в ее голосе.

— Тогда был против я. Причины вам известны.

— Кстати, о причинах. Вы ведь говорили когда-то… Что мне не нужно всерьез ждать такого маловероятного события, как наша встреча.

— Маловероятные события случаются, — признал Илья и усмехнулся. — Не с моим образованием это оспаривать. Другое дело, что я этого совершенно не ожидал и тем более не мог предугадать, но… Рад, что все так сложилось.

— Я тоже рада, — улыбнулась Маша. — Знаете, в моей жизни стало как-то много чудес…

— Вы о чем?

— Просто в последнее время случилось много хорошего, — она неопределенно пожала плечами, словно желая уйти от ответа. — С вами встретилась. На природе гуляю, там красиво. Рассказ вот собственный решила написать…

— Кстати, как там ваш рассказ?

— Так себе, — Маша нахмурилась. — Я все еще не понимаю, о чем должны беседовать персонажи. Сумрачную кухню представляю, голубые огоньки конфорки с такими оранжевыми всполохами — тоже, а сам разговор — хоть убей...

— Кстати, газ ведь обычно синий, — весело заявил Илья. — Оранжевые всполохи случаются либо когда плита грязная, либо когда сам газ некачественный. Вам, как автору, стоит это учесть.

— Да, какой из меня автор, — заспорила Маша. — Я же еще ничего не написала…

— Начинающий, разумеется.

Маша рассмеялась. От позитивных эмоций в уголках ее глаз появились небольшие мимические морщинки, а в самих глазах заплясали разноцветные искорки. Илья мысленно поздравил себя: она явно стала чувствовать себя спокойнее.

Вскоре принесли заказ, и они вернулись за стол.

— Какой… необычный вкус, — заметила Маша, аккуратно пробуя полусухое вино.

— И как он вам?

— Непривычно. Пока не знаю.

— Если захотите, в любой момент можем заказать что-то более привычное, — подсказал Илья. — Итак, мы с вами почти не общались последние три года. Теперь мне интересно: что у вас нового?

— Ну… — Маша вдруг резко погрустнела. — Вот, бабушка умерла…

Илья мысленно отругал себя за неудачный вопрос. Разумеется, самое важное, что у нее случилось — смерть единственного близкого родственника. Он ведь уже знал это от Алины.

— Запоздало, но мои соболезнования. Как вы?

— Грустить особо некогда, — Маша вновь улыбнулась, но теперь печально. — Работать надо…

— И как вам работа?

— Так себе, — пожала плечами Маша. — Ничего интересного, устаю очень. Хорошо хоть, последние полгода мы с Алинкой упросили хозяина поставить нас в одну смену. Я раньше с Галиной Сергеевной работала. Она хорошая, но строгая и не поговоришь особо. А с Алинкой все веселее…

— Зато вы делаете полезное дело, — попытался подбодрить ее Илья. — Снабжаете горожан продуктами. Не у производителей же людям покупать…

— Что полезного? — неожиданно резко возразила Маша. Кажется, эта тема была для нее болезненной. — Хозяин закупается у оптовиков, а мы продаем то же самое дороже. Если бы не наша наценка, люди могли бы брать больше мяса, фруктов… Какую-нибудь красную рыбу, ее совсем редко берут…

— Зато теперь вы лучше понимаете суть рыночной экономики, — хмыкнул Илья. — Кстати, здорово, что вы до сих пор так дружны с Алиной. Школьные подруги редко продолжают дружить после выпуска...

Маша широко улыбнулась:

— Ага. Алинка замечательная.

— В школе она казалась мне довольно легкомысленным человеком, — признался Илья. — А теперь вот добросовестно работает…

— Вовсе она не легкомысленная! — возмутилась Маша. — Вы не смотрите, что она вечно глянцевые журналы читает. Алинка очень настойчивая и упорная. У нее мечта есть — уехать в столицу или за границу. Надеюсь, у нее все получится…

— Хочется верить, что все наши мечты сбудутся, — нейтрально кивнул Илья.

— Я давно хотела спросить… — Маша замялась, словно боясь продолжать фразу. — Вы ведь мечтали преподавать. Вы сами об этом говорили. Но почему тогда вы ушли из школы? Это как-то связано, ну… с Николаем Федоровичем?

Илья вдруг подумал, что вопроса о смене профессии никогда не задавала Юленька. В ее картине мира все было предельно просто — он ушел туда, где больше платят. И правильно сделал, потому что одним призванием сыт не будешь.

— Не совсем, — ответил Илья вслух, мысленно удивляясь этому открытию. — Дело в том, что мой отец был заслуженным учителем РСФСР…

— Ух ты! — восхитилась Маша и тут же похвасталась: — А у меня у дедушки был орден Трудового Красного Знамени… Ой, извините, я вас перебила.

— Значит, у вашей семьи тоже славное трудовое прошлое, — улыбнулся Илья. — Честно говоря, впечатляет. Такой орден — награда куда более серьезная.

— Так вы из-за своего отца решили стать учителем?

— Да. Я им очень гордился. Он всегда хотел сделать что-то полезное для людей и делал то немногое, что мог — обучал подрастающее поколение математике. Помогал успешно стартовать в жизни, в каком-то смысле запускал их в жизнь… Даже в девяностые, когда жизнь эта оставляла желать лучшего.

Илья ненадолго замолчал, подбирая слова.

— …История с Николаем Федоровичем, прямо скажем, не была для меня причиной уйти из школы. Скорее, поводом. Я тогда обвинил ваш класс в его самоубийстве… Но это было сказано на эмоциях. У Николая Федоровича хватало проблем и без вас. А я сам к тому моменту проработал учителем уже четыре года и вдоволь нахлебался… всякого. Безразличия, абсолютной незаинтересованности от школьников — а я не волшебник, Маша, я в одиночку ситуацию не переменю, — упреков от склочной администрации, которой, извините, лишь бы задницу бумажками прикрыть… Упреков от родителей, которые почему-то были уверены, что я им по гроб жизни должен… В общем, я просто устал от этой работы.

— Надо же, — теперь Маша выглядела слегка шокированной. — А я даже не знала, что вас все это волнует. Надоедала со своими признаниями…

— Благодаря вашим признаниям мы сейчас здесь, не так ли? — подбодрил ее Илья. — Ну, довольно о грустном. Расскажите что-нибудь о себе.

Шок на Машином лице сменился задумчивостью:

— Да мне, в общем-то, нечего о себе рассказывать. Работала я все это время на одной работе, никуда не ездила… Давайте я вам лучше еще про дедушку расскажу!

— Вы хорошо его знали?

— Вообще не знала, — покачала головой Маша. — Он разбился на мотоцикле еще в восьмидесятые, за несколько лет до моего рождения. Бабушка всегда говорила, что оно, наверное, и к лучшему. Дедушка всей душой болел за свой колхоз, жизни без него не мыслил. Развал колхоза стал бы для него личной катастрофой… Кажется, не получается у нас с вами о грустном не говорить.

Неожиданно Илья почувствовал прикосновение печали. Всепроникающей, пронзительной, светлой — и так хорошо знакомой людям постсоветского пространства.

Эта печаль приходила в моменты, когда все казалось нормальным. Сейчас вокруг них был красивый интерьер, легкая джазовая музыка, вкусные блюда. Но стоило в непринужденной беседе случайно коснуться недавнего прошлого или задуматься о перспективах на будущее — и сквозь идиллию приятного вечера проступали старые трагедии, предчувствие новых и ощущение бесконечного бега в беличьем колесе.

— А что вы еще о нем знаете? — спросил Илья, поддаваясь этой печали.

— Бабушка много всего рассказывала… — задумчиво протянула Маша. — Дедушка в войну механиком был, а после устроился работать комбайнером. Здесь, в городе, на машино-тракторной станции. Город тогда меньше был, а на его краю как раз находилась бабушкина деревня и поле колхозное…

Илье подумалось, что эта печаль напоминала лучи света в окружающем их помещении. Где-то сильные, яркие; местами приглушенные; в углах зала почти незаметные — и при первом взгляде можно решить, что там царит полная тьма. Но едва глаза привыкали, становилось понятно — частицы света пронизывают все пространство.

— …Дедушка тогда завидным женихом был. Войну прошел, машины умел чинить. Кандидатом в члены партии был… А бабушка считалась первой красавицей на деревне. У нее была толстая рыжая коса до бедер и глаза зеленые-зеленые. Моя мама внешностью в нее пошла…

Джазовая композиция на фоне закончилась, сменившись гитарной.

— …И как-то раз бабушка с подругами допоздна заработались в поле. Там на дальнем краю малина росла, они ее собирали себе на варенье. Ягоды нужно было скорее убрать, потому что дождь сильный обещали — испортит урожай. В общем, набрали несколько ведер, а как их по темноте до деревни тащить — непонятно… Бабушка, кстати, часто малиновое варенье готовила. И меня научила, — неожиданно похвасталась Маша.

Илья улыбнулся.

— …И вдруг видят: едет к ним, железками гремит, старый списанный трактор. Они во все глаза смотрят — что за диво такое творится? А за рулем трактора — дедушка. Оказалось, этот трактор у них раньше в каком-то дальнем сарае стоял, давно списанный. Дедушка его разобрал, почистил, отремонтировал что-то — и приехал, чтобы помочь добраться до деревни…

— Думаю, вашей бабушке было важно, чтобы вы помнили о своем дедушке, — заметил Илья, когда Маша замолчала. — Чтобы знали, что не появились здесь из ниоткуда.

Маша кивнула. На секунду ее губы задрожали, и Илья подумал, что она промолчала, не желая выдавать нахлынувших эмоций.

— Если я правильно помню, вас воспитывала бабушка?

— Ага. Она была хорошей, доброй. Мне в детстве казалось, что просто когда бабушка рядом, мир становится светлее.

— Замечательно, что у вас был такой человек.

— Жаль только, я на нее с мамой не похожа, — неожиданно горько вздохнула Маша и дернула себя за черный локон. — Было бы здорово. А я пошла не пойми в кого…

— У вас прекрасная внешность, — торопливо возразил Илья. Он и не подозревал, что Маша испытывает комплексы по этому поводу. — Необычная, вы сразу бросаетесь в глаза. Думаю, вам очень подошел бы яркий аксессуар… Я часто по работе мотаюсь в Центр, знаю там неплохой магазинчик. Не будете возражать, если я вам презентую что-нибудь оттуда?

К его удовольствию, Маша повеселела и хихикнула:

— Всегда рада подаркам.

— У нас тоже в поселке колхоз был, — решил Илья продолжить тему воспоминаний. — Я сам его уже не застал, помню только заброшенный фруктовый сад. Яблоки там были вкусные… Но жили мы, в основном, не за счет сельского хозяйства, а благодаря шахтам с каменным углем.

— Ух ты! — Маша явно чему-то впечатлилась. Впрочем, ее дальнейшие слова прояснили ситуацию. — А вы эти шахты изнутри видели? Как там, под землей?

— Не видел, — покачал головой Илья. — В девяносто четвертом году, когда я сам только начальную школу заканчивал, там произошел взрыв газа. В итоге шахты затопили. Часть оборудования, разумеется, осталась на поверхности, но ничего особо интересного — всякие приспособления для погрузки и разгрузки угля…

— Так что же, оно там до сих пор стоит без дела? — удивилась Маша.

Илья усмехнулся:

— Нет, конечно. Где-то через полтора года после взрыва к нам в поселок приехала французская делегация. Какие-то улыбчивые люди в пиджаках, ходили, восторгались всем. Их еще мордовороты с оружием охраняли, следили, чтобы ребятня близко не подобралась. Нам с пацанами, само собой, интересно было…

— А что они хотели? — заинтересовалась Маша.

— Выкупить остатки оборудования на лом, — пожал плечами Илья. — Что им еще от нас было нужно, не денег же дать... Впрочем, я тогда был маленький и происходящего не понимал. Суета какая-то веселая… Но я помню эмоции на лицах взрослых.

Музыкальная композиция закончилась, и внезапно наступившая пауза подчеркнула последние сказанные слова. Ненадолго они оба замолчали, почему-то не решаясь прервать эту тишину.

— Я про свою работу рассказала. А что вам в вашей нынешней работе нравится? — наконец спросила Маша.

— Бывать в новых местах, — честно ответил Илья, продолжая любоваться повзрослевшей и наконец-то переставшей стесняться девушкой. — Особенно за городом. Представьте: едешь ночью по трассе, светит луна и мерцают звезды, шелестит пшеница на полях… Завораживает.

— Здорово, — ожидаемо восхитилась Маша. — Я тоже хочу такое увидеть!

— Это легко устроить, — улыбнулся Илья. — Предлагаю дождаться июля, когда пшеница созреет, и выехать поздней ночью. Так мы застанем и последние звезды, и рассвет.

— Договорились, — серьезно кивнула Маша. — А я возьму с собой чай с термосом и бутерброды. Я так часто делаю, когда гуляю в нашем Лесу…

— Лесу? — не понял Илья. — Вы имеете в виду рощу возле вашего дома?

— Да, — немного смутилась она. — Бабушка всегда называла ее Лесом, вот и я по привычке… Она сейчас заброшенная, но красивая.

— Вам не страшно? — забеспокоился Илья. — Место глухое…

— Хуже, чем работа продавщицей, со мной все равно ничего не случится, — с неожиданным сарказмом ответила Маша, заставив Илью поперхнуться вином. — Но вообще не волнуйтесь. У меня газовый баллончик есть.

— Поберегите себя, — заметил Илья, откашливаясь. Он торопливо сделал еще один глоток, желая смочить горло. — Запретить я вам уже ничего не могу, но… Держите баллончик всегда под рукой.

— Так и делаю, — кивнула Маша. Поизучала его еще немного и вдруг спросила: — Слушайте, а... А вы не хотите еще потанцевать?..

Дождалась ответного кивка, решительно взяла за руку и упрямо потянула за собой на танцпол.

2013 год, девятнадцатое марта

Утро выходного дня Маша решила посвятить исследованиям.

Заварила себе большую кружку черного чая, накинула поверх домашней майки и штанов теплую дедушкину рубашку, взяла на полке огрызок карандаша — и погрузилась в одолженные у Ирины Павловны книги.

За следующие пару часов она узнала множество интересной — пусть и бесполезной в контексте Леса — информации.

Например, древние египтяне верили в божество в образе жука-скарабея. Огромный жук каждое утро выкатывал на небо алое рассветное солнце — подобно тому, как настоящие скарабеи катят по земле навозные шарики. Рассуждали египтяне просто: и солнце, и навоз — источники плодородия, самой жизни.

“Не помню, чтобы в школе об этом рассказывали, — задумалась Маша, вчитываясь в текст. — Иначе Вова точно запомнил бы про навоз и потешался над египтянами до выпуска…”

В Древнем Китае считали, что на небе существует не одно, а целых десять солнц, покоящихся на мировом тутовом дереве. В течение дня мать-возница забирает их с небосклона одно за другим и складывает в свою колесницу. Но там, где есть солнечный свет, есть и тень; верно и обратное. Свет и тень, черное и белое, добро и зло не могут существовать друг без друга — что отражено в древнекитайском символе “Инь-Янь”.

Следующая книга направила мысленный взор Маши в недра земли — где копошились древние хтонические чудовища в виде огромных пауков и червей. Они оплетали спрятанные под землей пещеры, бурили глубинные ходы и приносили людям беды, разрушения и катаклизмы. Но не из-за личной злой воли, а просто потому что являлись самой сутью необузданной природы.

Но вскоре Маша вернулась обратно на небо — попутно выяснив, что народы Казахстана называли ее любимую Полярную звезду “железным гвоздем”, вбитым в небо. Остальные же звезды Малой Медведицы являли из себя аркан на шее у Коня — созвездия Большой Медведицы.

…Громко зазвонил лежащий рядом телефон, заставив вздрогнуть и отвлечься от фантазий о небесных конях и звездных арканах. На экране отобразился незнакомый номер.

“Только бы не работа… — тоскливо подумала Маша, не спеша отвечать на вызов. Обычно звонки в выходной значили неприятности в магазине. Либо кто-то заболел и срочно нужна подмена, либо она вчера накосячила и теперь должна исправлять ошибку. — Как же я не хочу сегодня работать…”

Однако ей все еще надо было оплачивать коммунальные счета и продукты. Маша стиснула зубы, словно перед ней лежал не телефон, а ядовитая змея, и заставила себя ответить:

— Алло?

— Здравствуйте! — донесся из динамика веселый голос Ильи. — Как ваши дела?

— Хорошо, — улыбнулась Маша, облегченно выдыхая. Надо было сразу записать его номер в контакты, а не пугаться почем зря! — Чай пью и книжку читаю. Про мифы народов мира…

— Интересуетесь древними культурами?

— Ну… Немного.

— Я тут подвозил клиента в наш район, только что освободился, — Илья перешел к цели звонка. — Если хотите, могу к вам заглянуть… Скажем, минут через двадцать.

— Давайте! — обрадовалась Маша. Со свидания в ресторане прошло уже два дня, и она здорово соскучилась. В тот вечер они от души натанцевались и наговорились, а потом Илья проводил ее до квартиры. И пока Маша набиралась храбрости, чтобы намекнуть на прощальный поцелуй, вежливо попрощался и уехал. — Правда, мне нечем вас угостить…

— Не волнуйтесь, я что-нибудь захвачу, — ответил Илья и отключился.

Маша как раз успела немного прибраться и заварить свежий чай, как снова услышала звонок — на этот раз в дверь.

— Здравствуйте еще раз, — повторил Илья с порога. У него в руках была большая картонная коробка и еще какой-то бумажный сверток. — Надеюсь, вы любите пиццу. Взял… Забыл название, но тут несколько видов колбас.

— Люблю. Я вообще всеядная, — заверила Маша. Пустые каши в детстве научили ее не привередничать зря. — Ой, а я знаю это кафе. Они вкусно готовят…

— Бывали там? — вежливо поинтересовался Илья, откладывая гостинцы на коридорную лавку и переобуваясь в уже знакомые тапочки.

— Нет, но пару раз заказывала доставку, — пояснила Маша. — Мы с Алинкой иногда собираемся у меня и чаевничаем.

— Значит, я угадал с выбором, — усмехнулся Илья и снова взял коробку в руки. — Давайте-ка я отнесу еду на кухню, а вы пока изучите этот сверток. Это мой вам подарок.

Заинтригованная Маша взяла сверток в руки, сняла бумажную упаковку, расправила ткань и пораженно ахнула. Внутри оказалась большая синяя шаль, на которой золотыми и серебряными нитями были вышиты природные мотивы. Маша с первого взгляда узнала бутоны роз, дубовую листву и что-то, очень напоминающее Лесной вьюнок.

Накинула шаль на плечи и повертелась перед коридорным зеркалом.

— Вам идет, — сказал за ее спиной Илья. Маша поспешно обернулась: он стоял, прислонившись к кухонному дверному косяку, и с любопытством следил за ее действиями. — Честно говоря, сначала хотел выбрать что-то поярче… Но потом вспомнил, что вы любите природу.

— Спасибо. Такая красивая шаль! — радостно поблагодарила Маша, которой очень понравился подарок. От нахлынувших эмоций захотелось подбежать к Илье и поцеловать в щеку, но Маша вовремя себя остановила: еще неизвестно, как он отреагирует на такие вольности.

— Рад, — кивнул Илья. — Кстати… Может быть, перейдем на “ты?”

— Давайте! — быстро согласилась Маша и тут же поправилась: — В смысле… Давай. Тогда… Пойдем пить чай?

Спустя пару минут они уже сидели за кухонным столом друг напротив друга. В центре стола лежала пицца, неподалеку стоял заварочный чайник, вода в котором имела красноватый цвет; Маша добавила туда несколько ложек малинового варенья, сделанного прошлым летом из собранных в Лесу ягод.

— А в детстве я даже не знала, что в мире существует пицца, — торопливо сказала Маша первую пришедшую в голову мысль, потому что вдруг почувствовала неловкость. Обращение на “вы” предполагало дистанцию, которая неожиданно исчезла. Сказать Илье “ты” почему-то было очень сложно; и Маша решила временно избегать обращений вовсе. — Мы обычно каши ели. А иногда бабушка покупала мне сгущенку…

— Сгущенку? — переспросил Илья, отпивая чай.

— Ага. Потом варила ее и делала мне бутерброды. Сама не ела, только заливала кипятком остатки в банке и говорила, что ей этого хватает…

Маша с удовольствием откусила кусочек пиццы, прежде чем продолжить рассказ. На теплой и светлой кухне, пропитанной запахами вкусной еды, воспоминания о скудном быте девяностых вдруг показались какими-то ненастоящими, искусственными.

— …Нас тогда очень выручал Лес. Бабушка ходила туда, собирала ягоды, грибы какие-то вкусные. Я всегда просилась с ней, но она не разрешала.

— Наверное, боялась за тебя, — предположил Илья. Переход на “ты” явно дался ему проще.

— Наверное. Но это я уже потом поняла, раньше сильно обижалась. Сейчас… Просто жаль, что грибы бабушка меня собирать так и не научила. Я иногда вижу в Лесу красивые блестящие шапки, но пробовать боюсь. Вдруг ядовитые…

— Беспокоят меня твои прогулки по Лесу, — вздохнул Илья, перенимая ее терминологию о городской природоохранной зоне. — Да, сейчас не девяностые, но насколько там безопасно…

— Ничего плохого со мной не случится, — заупрямилась Маша. — И вообще, я без Леса жить не могу.

— Не можешь?

— Да. У меня раньше такие сильные мигрени были, таблетки плохо справлялись. А от прогулок по Лесу здесь, — Маша жестом показала на шею и плечи, — все расслабляется и голова больше не болит.

— Тогда это были не мигрени, — возразил Илья. — Подозреваю, это были головные боли, вызванные мышечными спазмами. Это обычно из-за стресса…

— Возможно, — легко согласилась Маша. — В любом случае, Лес мне помогает. Это главное.

Илья хмыкнул, но не стал спорить, а спросил:

— Раз ты любишь природу… Где бы ты еще хотела побывать? Мир ведь не ограничивается Лесом.

Маша всерьез задумалась:

— Природа везде красивая, так что даже не знаю… Хочу на бескрайние снега посмотреть. На северное сияние. И на теплый океан с настоящими пальмами… Кстати, Кирилла с Костей помнишь? Мои одноклассники. Они сейчас где-то в Москве работают, в небоскребе. Так вот, недавно выложили фотки с отпуска, на них такой океан был! Я аж своим глазам не поверила. Голубой-голубой, словно мой сарафан!..

— Кирилл с Костей, — Илья внезапно помрачнел. — Что ж, не сомневался, что люди, сумевшие организовать травлю учителя, хорошо устроятся по жизни. Там же у них еще третий был на побегушках, правильно? Вова.

— Вова умер, — вздохнула Маша, мысленно ругая себя за неудачную реплику. — Недавно совсем. В начале февраля…

— Вот как? — Илья помедлил, осмысливая новую информацию. — Очень жаль… Как это вышло?

Маша пожала плечами:

— Сама толком не знаю, мы после школы почти не общались. Алинка поддерживала связь какое-то время, а когда стало ясно, ну… Что он торчит на чем-то, она тоже прекратила. Говорила, с нее родителей-алкашей хватит…

Маша обхватила теплую кружку ладонями, внезапно почувствовав озноб.

— …Она в последний раз его прошлой осенью видела. Вова тогда пришел к ней во двор... Выглядел уже плохо — худой, нервный как на иголках, в глазах огонек какой-то бешеный… Она к нему не вышла, поэтому не знает, зачем приходил. Денег, наверное, просить. В общем, он несколько часов у них во дворе на качелях просидел, прождал ее без толку и ушел. А в феврале…

Маша на секунду остановилась, но заставила себя продолжить:

— …Алинка от кого-то узнала, что его мертвым в Лесу нашли. Передознулся чем-то.

Илья помолчал, задумчиво стуча пальцами по столу.

— Вот как, — наконец сказал он. — Значит, не зря мы в учительской беспокоились… Впрочем, что уж теперь.

Маша неопределенно пожала плечами. Вову было жаль, но, в отличие от многих безвременно ушедших, свою смерть он приблизил добровольно.

— А ты в детстве знал, что существует пицца? — спросила она, возвращаясь к прежней теме и заодно аккуратно пробуя это “ты”.

Илья слегка улыбнулся:

— Не уверен. Мы тоже кашами питались, по большей части. Еще я собирал яблоки и абрикосы в заброшенном колхозном саду. Мать из них потом варенье делала. Плюс свой огород, он нас в голодные годы очень выручал…

— Наверное, вам в поселке было гораздо проще, — предположила Маша. — Всегда можно вырастить на земле, что хочешь, и съесть.

— Не сказал бы, — хмыкнул Илья. — Кормиться со своего огорода не проблема, если ты умеешь это делать. А у меня родители жили, по сути, городской жизнью. Мать максимум цветы выращивала… Поэтому мы сажали самое простое, неказистое, что точно выживет. Капусту, кабачки, картошку… Ту же картошку еще окучивать надо уметь. Родители, смешно вспомнить, первые пару раз собрали урожай картофеля с пригоршню размером…

— А если заняться животноводством? — неожиданно проснулась в Маше предпринимательская жилка. — Ну курицы там, коровы?..

— Однажды пытались вырастить цыплят, — кивнул Илья. — Мать все свои украшения продала, чтобы купить яйца и инкубатор. Не знаю, что тогда родители сделали не так, но… Птенцы все быстро передохли, мы сами едва по миру не пошли. В общем, зареклись с такими попытками.

— Жалко цыплят, — загрустила Маша.

Илья протянул руку и аккуратно взял ее за ладонь. Его собственная ладонь была теплой, немного шершавой и примерно на четверть больше Машиной.

— Тогда всем было непросто, — успокаивающе заметил он. — К счастью, все это в прошлом.

Маша почувствовала, как от неожиданного прикосновения начинают гореть щеки. На несколько секунд она неуверенно застыла, а потом легко сжала руку Ильи и поймала ответную улыбку.

— А хочешь, расскажу как я в детстве ездил за гуманитаркой? — спросил Илья следом, убирая руку, чтобы долить себе чаю. Теперь ладонью Маша ощущала холод и какую-то пустоту.

— Давай, — кивнула она, стараясь не выдать своей растерянности. — А что такое гуманитарка?

— Западная гуманитарная помощь, нас снабжали ей после развала Союза.

Маша взяла кусок пиццы и кивнула, всем своим видом показывая готовность слушать.

— Встаешь без двадцати шесть, — начал Илья. — Одеваешься нарочито победнее. Не то чтобы у меня тогда был богатый выбор, конечно… Но все, что представляет хоть какую-то ценность, вроде школьной сумки, оставляешь дома. Вместо нее берешь старую авоську…

— А почему за гуманитаркой ездили именно вы… в смысле, ты?

— Пацанов на такое посылать, — дело хорошее, — усмехнулся Илья. — Дети все-таки, жалость вызовут… Плюс бегать быстро умеют, что тоже важно. В общем, в таком виде идешь на электричку, они тогда к нам в поселок еще ходили. И зайцем бегаешь от проверяющих, денег на билет ведь все равно нет… Знаешь, как бегать зайцем?

Маша помотала головой, потому что рот был занят пиццей.

— Эх ты, — шутливо вздохнул Илья. — Учись. Стоишь на стреме. Видишь, что идет контролер, и, пока он проверяет билеты у остальных, отбегаешь в соседний вагон. И снова, и снова. Потом электричка останавливается на какой-нибудь станции… Ты выбегаешь наружу, по перрону бежишь назад и забегаешь в вагон, где контролера уже нет.

— Звучит сложно, — засомневалась Маша.

— Не сложно, — возразил Илья. — Хотя, может, в детстве все иначе ощущается… Как приключение. Стоишь в вагоне, наслаждаешься видами природы в окнах. Ну, побегать приходится, что поделать… Все остальные пассажиры напряженные, зыркают подозрительно, за карманы и сумки держатся. А у меня перед ними было огромное преимущество…

Маша вопросительно посмотрела на него, ожидая продолжения.

— …У меня было нечего красть.

Описываемую ситуацию нельзя было назвать веселой, но против воли у Маши вырвался смешок.

— …Потом выходишь из электрички и пешком идешь на пункт выдачи. Его обычно здесь, в городе, в бывшем доме культуры устраивали. В главном зале стоят какие-то мутные личности и раздают коробки. К ним очередь со страждущими. На стене обязательно красивый разноцветный плакатик на английском, что-то вроде “God bless America”...

— А что в коробках? — заинтересовалась Маша.

Илья задумался, вспоминая:

— Много сладостей, галеты… И тому подобное. Изредка попадалась тушенка, по тем временам — невероятная ценность. Какую коробку в руки сунут, то и получишь. Лотерея…

Он помедлил, размешивая ложкой остывший чай. Ложка тихо и мерно звенела, ударяясь о керамические стенки кружки.

— …Видишь ли, иностранцы тогда вообще не понимали, в чем у нас проблема. Только что была вторая экономика мира, а теперь люди от голода умирают. Поэтому они клали в гуманитарку то, что положили, условно говоря, если бы решили побаловать своих детей…

— Но сначала отстаиваешь очередь? — спросила Маша, когда Илья опять замолчал, задумавшись о чем-то.

— Да, — встрепенулся он. — Можешь попытаться разжалобить внешним видом, но обычно без толку, времена суровые… Обязательно в конфликт ввяжешься — то за место в очереди, то кто-то решит, что ты неправильно на него посмотрел. Вокруг… — Илья провел рукой воображаемую линию, — всякие сомнительные личности бегают, гопота самого мелкого пошиба. Фактически такие же звереныши, как и ты, только чуть старше и с заточками.

— Никогда бы не подумала, что мой учитель бегал от контролеров и гопников, — шутливо поддела его Маша.

— Школьникам вообще не свойственно видеть в учителях людей, — хмыкнул Илья. — Когда я работал в школе, пятиклассники наверняка думали, что после уроков я остаюсь в кабинете до следующего утра. Словно мобильник на подзарядке на ночь…

Маша рассмеялась, а отсмеявшись, спросила:

— А когда ты получаешь коробку, все готово? Просто возвращаешься домой?

— Если бы. Тут начинается самая сложная часть.

— Какая?

— Донести добычу до дома. Тебя хочет ограбить и местная гопота, и та, что поджидает по дороге на вокзал. Ведь про точку с гуманитаркой знает весь город… Надо что-то придумывать, бегать быстро. Опять же, с ящиком тушенки особо не побегаешь… Да и в самом поезде еду лучше не светить — карманники, конечно, больше на кошельки и часы нацелены, но на голодный желудок и тушенка с печеньем сойдут.

Маша с уважением посмотрела на Илью. Описываемая операция выглядела невероятно сложно.

— …Еще могли достаться “ножки Буша”, — вспомнил Илья, потянувшись за новым куском пиццы. — Они замороженные были, а с заморозкой, особенно в жару, сама понимаешь… Плюс воняли отвратительно — американцы, не будь дураки, в качестве гуманитарки посылали нам свои запасы со складов длительного хранения. Но мать умудрялась из них неплохой суп варить… А тушенку родители обычно целиком мне скармливали, как растущему организму.

— Круто, — не удержалась Маша от восхищения. — Я, наверное, не смогла бы так добывать еду.

— Смогла бы, — спокойно возразил Илья. — Если бы пришлось для выживания. Впрочем, хорошо, что тебе не приходится проверять.

— Ага, — легко согласилась Маша. — Сейчас люди лучше питаются. Это я тебе как продавец говорю.

— Кстати о работе. Я не упоминал, но вскоре планирую менять профессию. Попробую себя в программировании, благо образование позволяет.

— Здорово, — кивнула Маша, мысленно удивившись резкой смене темы. — У Алинки был знакомый программист, хорошо зарабатывал.

— …Так вот, хочешь со мной? Не всю жизнь же тебе продавцом работать.

Маша совершенно растерялась:

— Я же не справлюсь! У меня знаний никаких нет…

Илья тихо рассмеялся:

— Как раз с этим могу помочь. Мне не сложно, а голова у тебя светлая. Это я отлично помню.

Неожиданное предложение звучало крайне заманчиво, ведь работать в магазине Маше осточертело давным-давно. Да и математика ей всегда нравилась… Но в жизни не бывает все так просто.

— Я сегодня утром книги читала, — Маша решила начать ответ издалека. — Про мифологию…

— Ты говорила, — кивнул Илья. Теперь он выглядел удивленным: видимо, гадал, как мифология связана с программированием.

— Простые книги, на самом деле. Никаких тебе сложных формул, графиков, теорем. Просто… считай, сказки народов мира. Но меня все равно только на пару часов хватило, потом силы закончились. Ты как раз позвонил, когда я думала заканчивать чтение.

Неожиданно Маша спохватилась, что звучит обиженно. На себя, магазин или мир — она не знала.

— …Я вечно такая разбитая после двух смен. Если ничем не заниматься, просто чай пить и в окно смотреть — кажется, что все в порядке. А только придешь в себя — и снова на работу…

Она расстроенно махнула рукой, не закончив мысль.

— Вот как, — задумался Илья. — Да, это проблема…

— Мы с Алинкой недавно это обсуждали, — поспешно добавила Маша, резко начиная чувствовать себя паршиво; фактически она расписывалась в собственной никчемности перед любимым человеком. Но будет лучше, если Илья заранее не станет строить иллюзий. — Что график два через два, а сил поменять жизнь особо не остается. Алинка тоже считает, что давно пора все менять…

“Нет, с жалобами на жизнь точно пора заканчивать”, — со страхом подумала Маша и заставила себя жизнерадостно произнести:

— В общем, вроде нашли выход. Алинка, наверное, вскоре ко мне переедет. Так мы подкопим денег, уволимся, отдохнем… И переучимся на кого-нибудь. Так что спасибо за помощь, но я сама справлюсь…

— Или ты можешь просто уволиться, — перебил Илья. — Отдохнуть как следует. Выучиться вместе со мной. Я тебе на это время с финансами помогу… А потом найдешь хорошую работу и, в свою очередь, поможешь Алине.

Маша ошарашенно посмотрела на него, а затем яростно замотала головой:

— Не надо денег, ты же не обязан мне так помогать! Я правда справлюсь…

— Почему же до сих пор не справилась? — тихо спросил Илья. Кажется, он ни капли не купился на ее жизнерадостный тон. — Я не хочу на тебя давить, но… Не нужно отказываться просто из-за приличия. Я ведь действительно могу и хочу помочь.

— Давай поговорим об этом позже? — сдалась Маша. Предложение материальной помощи окончательно ввело ее в ступор. — Я пока подумаю.

— Договорились, — кивнул Илья и оглянулся на висевшие на стене часы. — У тебя хорошие способности, мне больно выглядеть, как ты растрачиваешь их зря. Считай, что это профессиональное…

Маша пропустила мимо ушей похвалу, потому что ее насторожил жест:

— Уже уходишь?

В сердце зашевелилась тоска. Прямо как осенью, когда после теплых дней солнце на долгие месяцы скрывалось за пеленой серых облаков, а термометр замирал на околонулевой отметке. В этом не было ровным счетом ничего страшного — каждый знал, что свет и тепло вернутся весной, — но почему-то все равно становилось грустно.

— Что? — не сразу понял Илья. — А, нет… Просто смотрел время. Я ведь работаю на себя, могу оставаться, сколько захочу.

— Оставайся хоть на всю ночь, — мечтательно заявила Маша, сразу успокаиваясь.

Илья поперхнулся чаем:

— Ты на что-то намекаешь или не подумала о формулировке?

— Ой, — вырвалось у Маши. — Нет, я имела в виду, что готова разговаривать с тобой часами…

— Так и решил, — весело хмыкнул Илья в ответ. Кажется, Машина реплика его здорово развеселила.

Маша резко почувствовала обиду и отвернулась, чтобы по лицу нельзя было прочитать эмоции. Но Илья все равно что-то заподозрил:

— Я тебя обидел? Извини, не хотел…

— Нет, — тщательно контролируя тон голоса, сказала Маша. Ей было стыдно за такую реакцию, но ничего поделать с эмоциями не получалось. — Просто… Настроение почему-то испортилось. Устала, наверное. Я же с утра учиться пыталась… У меня всегда настроение портится, когда я устаю.

Судя по звукам, Илья вздохнул и встал со стула. На секунду Маша испугалась, что он просто возьмет и уйдет, разозлившись на ее капризы.

Но вместо этого Илья сел рядом и попросил:

— Маша, посмотри на меня.

— Не буду, — буркнула Маша. — Просто… Не хотела вас… тебя смущать всякими непродуманными формулировками.

— Мне приятно, что тебе нравится проводить со мной время, — откликнулся Илья. — И вообще, почему ты не рассматриваешь вариант, что я тоже нервничаю наедине с красивой девушкой, и потому несу чушь?

— Ты… нервничаешь?

— Разве я железный?.. Скажу честно, я так нервничал перед приездом к тебе, что не помню, закрыл ли дверь квартиры.

Маша хихикнула, но не повернулась:

— Тогда тебе быстрее нужно обратно. Вдруг тебя ограбят…

— Не могу. У меня здесь срочное дело.

— Какое?

— Мне нужно уговорить тебя повернуться. Потому что пока ты не повернешься, я не смогу тебя поцеловать.

Маша вдруг почувствовала себя затаившимся зверьком, вроде спрятавшегося под кустом зайчонка, на которого пристально смотрит волк. Преодолевая смущение, она немного повернулась и Илья решительно ее поцеловал.

Вблизи он пах малиновым вареньем и каким-то терпким мужским одеколоном, очень напоминавшем запах июньского, цветущего на все лады, Леса.