Вторая победа (джен)

К Инайре Марк возвращался с победой.

Второй крупной победой в своей жизни. Первой победой был дикий⁽¹⁾ дракон (или, если быть точным — драконица), которого Марку удалось оседлать в одиннадцать лет. Как сам Марк понимал, лишь каким-то чудом, не иначе. Чего стоило огромной драконице, свирепой и старой, испепелить глупого мелкого мальчишку, осмелившегося к ней подойти, в одно мгновенье? И всё же, драконица — позднее Марк стал звать её Шьяммой, как звали одну из древних кратхонских богинь — покорилась ему, признала в нём своего первого всадника!..И когда Марк впервые взмыл в небо на её спине, ему дух захватывало от этого безграничного восторга, от чувства подлинного счастья, столь сильного и всеобъемлющего, что сердце чудом биться не перестало!..

И даже матушкин гнев несколько позже не омрачил счастья Марка, пусть сесть на дракона (да и сесть вообще) не получилось целую неделю. В конце концов, у Марка отныне был дракон! Крупнейший дракон во всём Палдайне — такой не снился ни Антонию, ни Клавдию, ни Инайре, ни даже матушке.

И всё же, та первая победа случилась ужасно давно, целых пять лет назад — и Марк, взмывавший в небо почти каждый день (а иногда и вовсе проводя почти целые дни в небе) все эти годы, уже подзабыл свою всепоглощающую радость, свою безмерную гордость от самого факта обладания крупнейшим в Палдайне драконом... Тогда впервые во взгляде своего старшего брата Антония Марк увидел нечто, похожее, если не на уважение и признание, то хотя бы на зависть, а в глазах матери — словно бы гордость.

Теперь казалось, будто так было всегда — будто бы он, Марк Лерэа, сын короля Клавдия и королевы Селестины, всегда был драконьим всадником, всегда мог подняться в небеса и почувствовать себя счастливым и свободных хотя бы во время полёта...

Вторая победа в каком-то смысле была даже ценнее первой — ибо она была не для него одного. Марк чувствовал, что защитил этой победой свою любимую сестру и её маленьких детей. Чувствовал, что сумел отплатить добром сестре и её супругу, Рикардо, за то добро, что они сделали ему, ведь с тех пор, как матушка изгнала его из Палдайна, Марк жил в Ренемтее, королевстве мужа Инайры.

Марк прибыл к ним морозной зимой, получил убежище, кров и поддержку, когда так в них нуждался. А потом в Ренемтею пришла весна, растаяли снега, и король Рикардо отбыл вместе со своей армией, чтобы воевать с южным соседом. И хоть Марк, как подобало честному и умеющему быть благодарным человеку, рвался в бой, Рикардо упросил его остаться в столице Ренемтеи, чтобы оберегать Инайру и её малышей. А через пару месяцев, когда Рикардо с войском увяз в битвах где-то на юге, с севера в Ренемтею, воспользовавшись моментом, вторгся давний враг, Яков, король Снотвикии.

Быть может, Яков не знал о гостившем в королевстве драконьем всаднике или же не воспринимал шестнадцатилетнего мальчишку всерьёз. В конце концов, даже матушка, дракон которой был крупнее прочих палдайнских драконов, не могла состязаться с целой армией — последние столетия сделали приручённых драконов смирнее и добрее к всадникам, но на размерах и жаре драконьего пламени это отразилось не лучшим образом. Но Шьямма-то была дикой драконицей.

И армия короля Якова, бодро направившаяся к столице Ренемтеи в столь удачное для подобной наглости отсутствие короля Рикардо, оказалась разбита. Всего лишь несколько слов Марка и яростный рёв Шьяммы — и войско потонуло в драконьем пламени, превратившись в груду оплавленных доспехов и обожжённых костей. И, дождавшись когда пламя угаснет, Марк, спешился с Шьяммы и отрубил голову в почти полностью расплавленной короне. Король Яков был мёртв, и голову его Марк собирался отправить в подарок Рикардо.

К Инайре Марк возращался с победой... Шьямма сыто ревела, голова короля Якова покоилась в холщовой сумке, а на сердце Марка вновь — впервые с его последнего разговора с матерью — было спокойно и хорошо. И даже ферзь из черепашьего панциря, последний материнский подарок, больше не обжигал кожу. Теперь Марк мог не бояться, что с Инайрой что-то случится. Мог не бояться, что захватчики окажутся в столице, что причинят вред его сестре и племянникам.

Триумф заставлял сердце Марка биться чаще, а ноги — нестись быстрее по многочисленным дворцовым лестницам. И в покои Инайры Марк влетел, окрылённый своей второй за шестнадцать лет жизни победой, надеясь увидеть если не радость и благодарность, то хотя бы облегчение в дорогих тёмных глазах.

Но Инайра отшатнулась от него, только увидев. А фрейлины её вздрогнули и заспешили прочь.

Инайра дрожащей рукой прижала к себе своего старшего сына, кудрявого улыбчивого малыша, прежде чем отослать вместе с нянькой в детскую. Карие глаза Инайры смотрели на Марка с таким ужасом, с такой чудовищной болью... И Марк с болью в сердце осознал — его любимая сестра боялась его. Он был ей противен из-за своей жестокости. И Инайра никогда не сможет эту жестокость простить.

— Это было бесчеловечно, — сказала Инайра, и на последнем слове голос её задрожал и сорвался.

Марк шагнул к ней, попытался было объясниться, но слова не нашлись сразу, а, спустя мгновение, после взгляда в глаза вновь отшнатнувшейся от младшего брата Инайры, стало понятно, что никаких слов не хватит, чтобы её убедить, и Марк замер, почувствовав себя загнанным в ловушку, из которой у него не было ни сил, ни ума, ни ловкости выбраться.

На пальцах у Инайры были драгоценные перстни. Один из них — Марк прекрасно помнил это, пусть был в ту пору одиннадцатилетним мальцом, которого больше волновал дикий дракон, замеченный на границе Палдайна — не налезал даже на мизинец в день её свадьбы, но теперь спокойно сидел на указательном пальце. За эти пять лет Инайра сильно похудела, но впервые — а Марк имел возможность видеть её почти каждый день с этой зимы — выглядела тенью самой себя. И от этого было почти стыдно, пусть Марк и не понимал, в чём именно виноват он.

В комнате они теперь были одни. Не было фрейлин, не было маленьких племянников, что могли бы улыбнуться Марку или наброситься, осыпая хаотичными, но меткими ударами хлыста, как порой делала матушка (возможно, её правильнее было отныне называть её величеством королевой Селестиной?). Марк оставался один на один с разочарованием одного из тех немногих людей, кто был для него важен. И только языки пламени в камине неторопливо пожирали дрова...

— Они были люди, — прошептала Инайра, и губы её подрагивали, будто она вот-вот расплачется. — Живые — как ты или я.

В сердце Марка что-то оборвалось — как в ту роковую ночь, когда её величество королева Селестина равнодушно и холодно, сообщила, что такой сын, как Марк, ей не нужен — и Марк отступил, сделал шаг назад, не смея больше даже желать прикоснуться к руке старшей сестры. Инайра не желала иметь такого брата, как он, с горечью осознал Марк. Инайра предпочла бы умереть, но не принять ту помощь, которую мог оказать ей он.

Марк отвёл взгляд. Сердце его кто-то словно сжал своей холодной, но сильной рукой, и с каждым мгновением терпеть эту боль становилось всё невыносимее. И Марк чувствовал, что не имеет больше никакого права показать эту боль кому-либо в целом мире. Он постарался незаметно выпрямиться, принять самую расслабленную позу, чтобы скрыть, как сильно ему хотелось разрыдаться из-за несправедливости происходящего. Марк понимал, хоть и не мог принять того, почему король Клавдий ненавидел его. Понимал, почему ма... королева Селестина не желала видеть. Но происходящее сейчас у Марка понять не получалось.

— Мне следовало дождаться, пока эти люди пришли бы за твоей головой? — холодно поинтересовался Марк, и сам не узнал своего голоса, зазвеневшего в тишине замолчавших покоев Инайры. — А они бы пришли, пришли с мечами и ружьями, чтобы забрать твою жизнь, чтобы забрать жизни твоих детей, твоего мужа... Это было бы тебе милее, чем то, что совершил я?

Не в силах больше смотреть в глаза сестры, Марк впился взглядом в стоявшие на столике шахматы. Партия была не доиграна, и, кажется, именно во время неё Инайре принесли известие о том, что произошло на севере, если Марк хоть немного знал свою сестру. Белые слон и ферзь лежали на доске, оброненные кем-то, а чёрная ладья стояла перед ними, возвышаясь словно чёрный замок из придуманных Марком когда-то в детстве глупых страшилок.

Шахматы были любимой игрой короля Клавдия, которого Марк с одиннадцати лет предпочитал не звать отцом вслух, а с четырнадцати — даже в мыслях. Игрой, которая всегда была его величеству важнее неудачного сына, по нелепой ошибке заполучившего себе Шьямму. Важнее мату... королевы Селестины, нежелание которой выдавать Инайру замуж за чужака было так велико, что отныне она с горя не садилась на спину своему дракону, хотя до того любила полёты больше всего на свете. Важнее Антония, просившего себе в жёны одну премиленькую девчонку из графской семьи, а вместо того получившего похожую на снулую рыбу Женевьеву. Быть может, даже важнее Ролланда, при мысли о котором в груди у Марка до сих пор всё клокотало от ярости.

Марк терпеть не мог шахматы, но никогда не позволял себе говорить об этом при Инайре, которой играть в них нравилось.

— Мы бы укрылись в стенах аббатства, — пробормотала Инайра, шагая назад и цепляясь за спинку кресла. — Монахи укрыли бы нас. Мне никогда не нужна была эта корона, и когда об этом узнал бы король Яков, он бы нас пощадил!..

Король Яков... Мог ли тот, кто вторгся в Ренемтею, прекрасно зная, что северные рубежи этого королевства были почти лишены защиты, а король Рикардо сражался с врагами далеко на юге, пощадить королеву с маленькими детьми? Марк не был уверен. Он был ещё юн, и, вероятно, не слишком хорошо понимал, как устроены эта жизнь и отношения между королевствами, только вот в милость короля Якова он нисколько не верил. Как никогда не верил в милость короля Клавдия по отношению к себе.

Да, монахи, быть может, и укрыли бы Инайру в стенах аббатства. Только вот разве там была жизнь?.. В Палдайне десятилетний Марк однажды почти два с половиной месяца прожил в монастыре, пока матушка не уговорила короля Клавдия простить неразумного сына за ту глупую выходку. И пусть к Инайре и её детям монахи скорее всего отнеслись бы дружелюбнее, Марк не желал им такой жизни. Не желал скромной до скудности еды, прогулок два раза в день, на рассвете и на закате, и продуваемых всеми ветрами едва пригодных для жизни келий.

У Марка были чудесные маленькие племянники, которые заслуживали роскоши королевских дворцов, изысканных блюд и жизни без страха и унижения. Которые заслуживали жить в родном королевстве, не прячась в стенах монастыря и уповая лишь на милость аббата и религиозность да честность короля Якова.

— Твоему мужу корона тоже не нужна? — язвительно поинтересовался Марк, вдруг как-то странно усмехнувшись и сам испугавшись этой усмешки. — А твоему сыну? Он тоже предпочтёт видеть Якова и его солдат живыми и здравствующими, а себя — лишённым трона узником в стенах монастыря?

Инайра вздрогнула. Впилась побелевшими пальцами в спинку кресла. И Марку показалось, что кто-то невидимый хлестнул его плетью по сердцу. Следовало уйти. Следовало немедленно уйти из покоев Инайры. Следовало бегом добраться до Шьяммы и, быть может, никогда больше не заходить в королевский дворец Ренемтеи. И покинуть королевство, как только Рикардо вернётся с победой.

— Драконы даны нам богами не для того, чтобы мы сжигали людей! — прошептала Инайра и закрыла ладонями уши, словно не желая слышать ничего, что мог сказать ей Марк. — Это жестоко и грешно!..

Разговор с Инайрой чудовищно не ладился с самого начала, и с каждым мгновением становился всё паршивее. Марк вздохнул, пытаясь успокоиться. Он шагнул к окну. Отсюда, из покоев Инайры, было прекрасно видно старое аббатство с возвышавшейся над остальными зданиями башней колокольни. И крыша башни сверкала в свете солнечных лучей, напоминая Марку чем-то отблески драконьего пламени. Монастырь, в котором сам Марк провёл семьдесят два дня своей жизни, так не сверкал даже под ярким солнцем.

— Погибли только люди Якова, — сказал зачем-то Марк, мрачно разглядывая крыши аббатства. — Его люди горели в пламени Шьяммы, а твои подданные живы и не искалечены в битвах. Разве что, быть может, пахотных земель чуть поубавилось.

Марк отошёл от окна, не желая больше смотреть на крыши, которые пробуждали в нём злость на покойного короля Клавдия, на собственное бессилие перед слезами и разочарованием Инайры.

Но, стараясь избегать лишний раз смотреть на Инайру, Марк то и дело натыкался взглядом на проклятые шахматы, которые вовсе не помогали ему в попытках потушить ярость, уже встрепенувшуюся в груди. Чёрная ладья стояла в самом центре доски, приковывая к себе взгляд. Одну такую Марк стащил из кабинета короля Клавдия в семь лет — чтобы поставить своих солдатиков охранять крохотную чёрную башню. Тогда это показалось таким правильным... Только вот маленькая кража обернулась довольно суровым наказанием от короля Клавдия и весьма долгими насмешками от Антония и Ролланда.

Только Инайра его тогда утешала, твердя меж тем, что брать чужое — грешно.

Почему же она теперь не считала, что король Яков поступил дурно, посягнув на чужое королевство?.. Почему же теперь она не желала даже смотреть на своего некогда горячо любимого младшего брата?..

— Ты — чудовище, Марк! — всхлипнула Инайра, и слёзы покатились по её когда-то румяным щекам.

Марк поднял на неё взгляд, и обида разлилась в сердце. Марк не сожалел о содеянном. Ни капли не сожалел. Он сделал то, что должен был сделать любой мужчина на его месте — он защитил свою семью. И его сестра сейчас была жива. И племянники его были живы. И если Инайра не понимала, что король Яков не позволил бы её сыновьям жить спокойно, то она была полной дурой, которой не следовлао быть королевой.

— А ты — блаженная! — закричал Марк, впервые в жизни повышая на сестру голос. — Яков убил бы тебя, Яков убил бы твоих детей! А тебе плевать на это, ты жалеешь людей своего врага!..

И поддавшись гневу, Марк подскочил к шахматной доске, схватил оттуда первые подвернувшиеся под руку фигуры, и со злостью зашвырнул их в камин. Зашвырнул — и в следующее мгновенье понял, что приковывающая к себе его взгляд чёрная ладья всё ещё стоит на месте.

Почему-то захотелось расхохотаться от бессилия.

Марк вновь подошёл к окну. Вперился взглядом в сверкающую крышу башни, терзавшей его одним своим существованием. И сколько времени Марк смотрел на башню, он не знал.

Когда он вновь обернулся, Инайра уже не стояла — сидела на полу у кресла и молча смотрела в камин. Слёзы катились по её бледному лицу, и в этот момент Марк понял, что что-то между ними разбито — или сожжено — окончательно. Шахматы были подарком короля Клавдия на свадьбу Инайре... Подарком лично ей... Она ведь любила отца, подумал Марк, стыдясь своей вспышки ярости. Отца, которого больше не было в живых. Любила его, любила шахматы — а Марк бросил в огонь фигурки... И поздно уже было бросаться их вытаскивать.

— Прости, — только и сумел выдавить из себя Марк, прежде чем шагнул прочь из покоев сестры.

Он знал, что больше никогда не сможет позволить себе к ней войти.

1) Дикие драконы в этом мире крупнее и свирепее своих приручённых века назад собратьев.

Вернуться к тексту