Boy Who Lived (гет)

— Надеюсь, он будет похож на отца.

Начальница приюта взглянула на нее жалостливо, но роженица не замечала этого, уставившись сквозь слезы в беленый потолок. Новая схватка скрутила ее тело, и она застонала в отчаянии — пока начальница уговаривала: «Тужьтесь, тужьтесь, милочка!» — досадуя на ребенка, который так настойчиво спешил покинуть ее лоно. Она вцепилась истощенными пальцами в чистые белые простыни; ах, если бы вместо этого она могла сжать теплую руку мужа.

Но муж сбежал, бросил ее, и в глубине души она знала, что он не ворвется в двери сиротского приюта, не подбежит к ней с полными любви глазами.

— Тащи еще полотенца, Коул! — крикнула женщина. — Головка показывается!

Роженица с трудом втянула воздух, влажные от пота брови блестели на ее побледневшем лице. Ребенок на пути к рождению разрывал ее изнутри. Медленно, неуклонно, она истекала кровью. А ее воля к жизни и без того была слаба.

Она прикрыла глаза от яркого режущего света электрических лампочек над головой. Этот стол, она знала, станет ее смертным ложем.

— Тужьтесь, милочка! Тужьтесь!

Она послушалась и закричала от влажной и одновременно жгущей боли в паху, растягивающей и разрывающей ее внутренности.

— Он почти вышел, дорогуша! Еще разок! Всего разок натужьтесь!

Ее дыхание сбилось, все тело дрожало, но она согласно кивнула, и когда новая схватка скрутила ее живот узлом, с силой сжалась и завопила снова. Ребенок покинул ее тело с потоком амниотической жидкости и крови.

— Это мальчик! Господь послал вам сына, милочка!

Она не видела младенца, но услышала шлепок, за которым последовал пронзительный, здоровый плач. Она старалась отдышаться, когда вышел мягкий мясистый послед и начальница неумело попыталась остановить кровь.

Но раны не желали закрываться, кровь не сворачивалась, слишком жидкая от недоедания и дурной наследственности. Она закрыла глаза, обессиленная. Если бы она была у волшебников, она знала, что могла бы выжить, но, увы, их здесь не было, и она не была уверена, что жалеет об этом.

Что она могла дать сыну? Бродяжка с разбитым сердцем, у нее не было ничего, — ни дома, ни денег, единственное наследие продано и утрачено навсегда. Она не могла вернуться в жалкую хижину, в которой родилась и выросла; ее отец убил бы дитя, как только узнал бы, кто зачал его, как только учуял бы «нечистую кровь». Нет, несомненно, для ребенка будет лучше, если она умрет, а он будет расти в этом приюте.

— Сэр, вам сюда нельзя! Сэр!

— Простите, мисс… Коул, не так ли? Простите, но это срочно.

Она распахнула отяжелевшие веки, и сердце забилось сумасшедшей надеждой. Неужели? Неужели ее муж действительно…

Но нет, протиснувшийся в дверь черноволосый мужчина, хорошо одетый и привлекательный, был вовсе не ее любимый. Зеленые глаза, остановившись на ее жалкой фигуре, загорелись узнаванием и чем-то еще, что она не смогла бы назвать.

Начальница поднялась с кричащим младенцем, завернутым в потертое одеяльце. Ее молодая помощница, мисс Коул, показалась из-за спины незнакомца, ее щеки горели румянцем.

— Простите, миссис Вул, но он был очень настойчив…

Миссис Вул коротко кивнула.

— Чем могу помочь вам, сэр?

Гость глянул на нее сквозь очки, но его внимание оставалось приковано к роженице.

— Я пришел к миссис Ридл. Я ее бывший сосед, ищу ее уже довольно долго, — когда взгляд вернулся к предмету его интереса, черты лица его смягчились. — Вас было трудно найти, Меропа.

Она нахмурилась, озадаченная. Кто это может быть? Уж конечно, они никогда не были соседями, как он говорит. Она бы его узнала. А незнакомец вложил большую теплую ладонь в ее, маленькую и замерзшую, и только страшная усталость не дала ей содрогнуться в изумлении, когда она почувствовала мягкое прикосновение его разума к своему: «Я пришел помочь. Подыграй мне, пожалуйста.»

Значит, колдун. Но чего же он хочет?

— М-мистер Райт… — выдохнула она вслух. Начальница с помощницей заметно расслабились.

Он улыбнулся ей и повернулся к стоящим женщинам; электрический свет блеснул, отразившись в его круглых очках.

— Позвольте нам побеседовать минутку наедине — миссис Вул, мисс Коул?

— Разумеется, сэр, — кивнула седоватая женщина. — Э-э, ребенок…

— Давайте его сюда, — сказал мужчина, выпуская ладонь Меропы, чтобы принять младенца.

Миссис Вул неловко пристроила хнычущего малыша в протянутые руки, прошептав что-то, чего Меропа не расслышала. Глаза визитера посуровели и, резко мотнув головой, он отослал женщину прочь. Дверь за ней защелкнулась.

Меропа следила, как он придвинул единственный в комнате стул и уселся на него, укачивая ребенка. Смотрел он при этом только на нее, бросив на новорожденного лишь короткий взгляд, который она не смогла понять.

— Сэр, я… — в горле пересохло и она сглотнула. — Что вам сказала хозяйка?

— Миссис Вул считает, что вы умрете, — признался он без колебаний.

— Она права, не так ли?

Это было больше утверждение, чем вопрос. Но, произнесенное вслух, оно каким-то образом сделало ее бедственное положение еще более реальным, и она вздрогнула.

Его лицо склонилось над ней.

— Меропа, вы нужны мне живой.

Она моргнула.

— Сэр?

Вряд ли ему было намного больше ее девятнадцати лет, а глаза — зеленее всего, что она видела.

— Меня зовут Гарри Джеймс Поттер, — начал он объяснять. — Я колдун, Меропа, можете говорить со мной открыто. Я могу спасти вам жизнь, но только если вы соберете волю, желание жить. Вы должны жить, ради вашего сына.

— Не понимаю?

— Я знаю, — его голос был мягким, но настойчивым; чуть странный акцент, почти ленивый, — и я знаю, вам кажется, что незачем жить теперь, когда ваш супруг бросил вас. Поймите, я не могу вам все объяснить сейчас, но вы очень нужны сыну. Ему нужна мать.

Она прикусила губу, сил не было даже покачать головой.

— В приюте наверняка смогут…

— Нет, — твердо прервал гость, — ему нужны вы. Не кто-то другой.

Он протянул ей ребенка. Младенец наконец успокоился, на его багровом личике блестели глаза, темно-голубые, как у всех новорожденных. Она подняла руку, дотронулась пальцами до его горячей мягкой щечки, и слезы потекли по ее щекам.

— Том, — всхлипнула она, — у меня нет ничего. Нам некуда идти и…

— Вы будете жить у меня, — снова прервал ее гость.

Некоторое время Меропа смотрела на него, онемев, и наконец смогла выдавить дрогнувшим голосом:

— Что? Но мы же совсем чужие. Я не понимаю…

Гарри протянул руку и отвел с ее лба прилипшие волосы; простое движение, но столь мягкое и нежное, что ее несимметричные глаза снова наполнились слезами.

— Потому что вы нужны сыну, — повторил он. — А я одинок и вполне могу обеспечить вас обоих.

Ее сын. Он что-то знал о ее сыне, и это нечто, чем бы оно ни было, стояло за его странным поступком. Что может быть особенного в ее сыне? Возможно, все дело в крови, — крови Салазара Слизерина или Кадма Певерелла, — а может быть, в чем-то другом. И кто такой этот Гарри Поттер?

— Меропа, — произнес он мягко, но настойчиво, как будто ее имя имело огромное значение, и она действительно услышала в нем все то, что он не стал повторять. Он ждал ее ответа.

Почувствовав как из глаз снова потекли слезы, она кивнула и зажмурилась, чтобы не смотреть больше ни на Гарри, ни на новорожденного сына. Она ощутила, как подушка подалась под весом ребенка, и вслед за этим горлышко флакона уткнулось в ее тонкие губы. Наверное, зелье было у него в кармане.

Она сразу узнала Кроветворное и машинально проглотила эликсир. Почти мгновенно она ощутила, как жизнь снова наполняет ее тело, замерзшие щеки и пальцы потеплели. Но кровь продолжала течь из ее чрева, и когда Гарри поднялся, она открыла глаза и увидела, что он потянулся к ее ногам, отчаянно краснея.

— Простите, я должен залечить ваш… вашу… — он застенчиво кашлянул.

— Хорошо, — она заметила, что он выглядит особенно юным, когда смущается. Сама же Меропа была слишком уставшей и измученной чтобы стесняться, поэтому просто отвернулась и глядела на сына, почувствовав, что Гарри приподнял подол ее платья и что-то колдует, прижимая кончик палочки к ее плоти.

— Том… — шептала она спящему малышу, — Том в честь твоего папы и Марволо в честь моего…

* * *

Когда мокрая от крови ткань ее юбки опустилась обратно, она обернулась. Лицо Гарри было непроницаемо. Он распрощался, как только пристроил маленького Тома в объятиях матери, пообещав вернуться утром. Миссис Вул и мисс Коул вернулись, оживленно болтая, и было заметно, что они удивлены ее состоянием, улучшавшимся с каждой минутой. А она поразилась, узнав из их болтовни, что Гарри пожертвовал приюту пятьсот фунтов стерлингов.

Кто же он такой, что так легко расстался с немалыми деньгами, — возможно, важный сотрудник Министерства Магии или наследник крупного состояния? Не может быть, что он чистокровный колдун, не при такой щедрости. Чистокровные никогда не бывали так добры, так великодушны. Значит, маглорожденный или полукровка с благородными предками из маглов, ведь Поттеры — обычная фамилия у простецов. Насколько она знала, среди Поттеров-волшебников ни одного Гарри не было. Может быть, Гонты и отличались крайней степенью нищеты и расизма, но совсем уж невежественной она не была…

Он вернулся на следующее утро, и молодая мать со стыдом осознала: на самом деле она не ждала, что Гарри сдержит обещание. Поприветствовав ее с улыбкой, от которой внутри что-то затрепетало (да, ее сердце было разбито, но он был так красив), Гарри проводил ее к магловской машине. Он объяснил, что не хочет рисковать ее здоровьем при аппарации, да и перемещение через каминную сеть может оказаться чрезмерным, ведь она только начала восстанавливаться. Приятно было смотреть, как он сам управляет автомобилем. Даже когда Том еще был с ней, они ни разу не ездили вдвоем. Определенно, Новый Год никогда еще не был так чудесен.

Как и было обещано, он ответил на вопросы, задать которые она не смогла из-за нехватки сил (либо ясности ума) прошлой ночью. Оказалось, что он не работал в Министерстве. Он был предметом исследования в Отделе Тайн. Он был выброшен — так он выразился — из прежней жизни, и не мог вернуться. Впрочем, он сомневался, что Невыразимцы разрешили бы ему вернуться домой, даже будь это возможно. Поэтому с понедельника по пятницу он должен был ходить в Отдел, где они тыкали в него своими инструментами, ставили на нем эксперименты и допрашивали его, а взамен он получал все, о чем просил, и все, что они думали, ему может понадобиться, — например, удобный дом с белым палисадом в загородной местности, прекрасную одежду, средства связи как с магическим, так и с магловским миром, билеты на любой матч или театральное представление, новейшие метлы и машины, редкие книги, гастрономические продукты, домовых эльфов, и многое другое.

Все, кроме свободы.

Он не держал домашних эльфов, хотя имел такую возможность, и после переезда ей понадобилось время, чтобы понять и поверить в то, что он действительно не ждет от нее уборки и работы на кухне, — она даже не знала, что мужчины могут готовить и убирать за собой. Когда она просыпалась по утрам, завтрак был у него уже готов и стоял на столе. Когда ее бельевая корзина наполнялась, ее юбки исчезали и появлялись чистыми и приятно пахнущими в шкафу.

В тот новогодний день, когда Меропа впервые открыла свой шкаф, чтобы убрать поношенную, битую молью мантию, она увидела в нем множество красивых платьев, рядом с которыми сразу же почувствовала себя слишком уродливой. Она расплакалась над ними, но Гарри просто обнял ее, напевая без слов, и вызвал лучшего доктора в округе, который привел в порядок ее непослушные глаза, — мир стал таким ясным, как никогда раньше! вещи уже не двоились в ее глазах, хотя пришлось все же носить очки — и поправил кривые зубы, и прописал питательные зелья (Гарри сказал, что плохое питание и издевательства в детстве были знакомы и ему). В первый же уикенд он даже отправил ее прямо в Париж на косметические процедуры, где ей за вечер обработали в салоне кожу и ногти, и подкрасили волосы.

Она вернулась домой завитая, разодетая, и вся в слезах, и он тогда, стоя на коленях, извинялся перед ней за чрезмерное старание:

— Я хочу, чтобы со мной ты была счастлива, — объяснял он, — но я действительно ничего не умею, особенно, в обращении с девушками. Я знаю, что каждая девушка хочет быть красивой, и поэтому… я подумал… — тогда она опустилась на колени рядом с ним и сказала, что для нее это слишком много, все эти украшения, платья, французский маникюр, что это превосходит даже самые сказочные ее мечты, и все это просто слишком непривычно.

Поэтому он вернул всю бижутерию и отослал обратно все ее платья, заменив их более скромными, но ей все еще казалось, что они слишком роскошны для такой, как она. Снова жаловаться вслух она не стала, но Гарри, наверное, знал и без этого, признавшись, что и сам испытывает то же чувство, но Министерству не понравилось бы, расхаживай он в одеждах простонародья, — даже если он и чувствовал себя именно простолюдином.

Он нежно заботился о ее сыне, по причинам, которых она не могла толком понять, а он не мог толком объяснить, но когда среди ночи слышался плач маленького Тома, — не так уж редко, хотя даже ей, при всей ее неопытности, было понятно, что ребенок необыкновенно тихий, — Гарри никогда не отставал от нее надолго, а иногда к ее приходу уже был у кроватки, укачивая жалобно плачущего младенца. Хоть он и мог иногда вздохнуть досадливо, но никогда не жаловался, когда ему приходилось кормить малыша, менять пеленки, или купать его.

В свидетельстве о рождении было написано: Томас Марволо Ридл, вместо простого «Том». Гарри настоял на этом, и она, не вполне понимая, зачем это нужно, все же согласилась, что так имя звучало совершеннее. Сильнее. Основательнее. Благороднее.

* * *

Они с Гарри быстро привязалась друг к другу, хотя поначалу она опасалась его, а он в некотором роде смотрел на нее, как на дополнительный багаж, полученный вместе с ребенком, — не слишком желанный, но необходимый. Но по мере того, как проходили недели, из неловких незнакомцев они постепенно стали друзьями. Днем, когда он был в Министерстве, Меропа посвящала свое время уходу за маленьким Томасом и занятиям с репетитором, которого Гарри попросил «заполнить пробелы в ее образовании». Она обнаружила, что любит читать, но занятия с маминой палочкой всегда ее нервировали, напоминая о постоянных придирках отца, о его скором гневе и тяжелой руке. Трудно было избавиться от установки, что она никуда не годится и никогда не будет достаточно хороша.

По вечерам он, чуть спотыкаясь, вываливался из камина и сразу же начинал готовить ужин. Гарри говорил, что эта простая рутина помогала ему успокоиться, расслабиться, и отвлекала мысли от неприятностей. Иногда он напевал или насвистывал мелодии песен, которых она никогда раньше не слышала, кастрюлям, сковородкам и маленькому Тому. Готовил он превосходно. Когда Тома, накормленного и срыгнувшего, укачивали, и он засыпал, Гарри с Меропой устраивались в гостиной почитать или послушать радио, или просто поговорить. Она рассказала ему, что родилась на День Святого Валентина в 1907 году, а он сказал, что родился 31 июля 1980-го. Меропа решила не настаивать на разъяснениях.

Гарри рассказал, что был под каблуком Отдела Тайн уже полтора года, и она дивилась, что еще они могли хотеть от него узнать. Он был змееустом, как выяснилось, но не связанным родством со Слизерином. Когда при этом известии ее глаза метнулись в сторону шрама в форме молнии, Гарри мрачно усмехнулся и заметил, что у нее отличные аналитические способности, и что в Хогвартсе она могла бы попасть на Рейвенкло, даже при ее «слизеринском» происхождении. Услышав это, Меропа так отчаянно покраснела, что засомневалась, вернется ли нормальный цвет ее кожи.

* * *

Четырнадцатое февраля застало ее врасплох. Да, это был день «всех влюбленных» и ее собственный день рождения, но он никогда не был особенным днем для нее, даже в короткий период замужества за мистером Т. Ридлом.

В этот день Гарри вернулся домой раньше обычного, немного споткнувшись, как всегда, когда он выходил из камина. Его непослушные волосы были растрепаны чуть больше обычного, а на лице светилась широкая улыбка. Когда он вошел, она кормила Тома, прижимая его к груди одной рукой, а в другой держа раскрытую книжку.

— Привет, Меропа! — поздоровался он.

— Здравствуй, Гарри, — улыбнулась она, прикрывая сына и обнаженную грудь шалью. — Ты сегодня пришел так рано…

— Это потому, что сегодня особенный день.

— Разве? — наклонила она голову в недоумении.

— Ну конечно же! — улыбка на его лице сменилась ошеломленным выражением. — Тебе ведь сегодня исполнилось двадцать лет!

— Ну да, и что же? — она моргнула, опуская книгу на колени. — Завтрак сегодня был замечательный, большое спасибо!

Гарри удивленно приподнял брови и снова улыбнулся. Присев рядом с ней на диване, он накрыл ее руки своими.

— Но ты же не думаешь, что особенно вкусный завтрак это единственная вещь, что я хочу подарить тебе на день рождения?

Покраснев от прикосновения, она взглянула в его зеленые глаза своими, тусклыми и темными.

— Ну, собственно… пока ты не спросил, я так и думала.

— Меропа, — рассмеялся он, — мы сегодня едем в город. Ужин, кино и танцы! Так ведь положено праздновать? Так что укладывай Томми, одевайся и пойдем, договорились?

Ее глаза за роговыми очками сделались размером с галлеоны.

— Кино? — выдохнула она, — Том однажды повел меня на фильм и читал мне титры, было просто изумительно. Мы — действительно?…

— Теперь есть фильмы со звуком, — его глаза блеснули, — никаких больше титров!

— Вот это да! И — и танцы? Но я… Гарри, я не умею танцевать…

— Замечательно! — воскликнул он. — Я ведь и сам не умею!

— О, Гарри… — Меропа отвернулась, подняв дрожащую руку к губам. Никогда прежде она не встречала никого столь щедрого и великодушного, и не переставала дивиться его доброте. У него бывали иногда вспышки гнева, но, в самом деле, у кого их не было? Его периоды скверного настроения были ничто по сравнению с припадками ее отца и брата.

— Ох, Мерлин… Меропа? Прости меня, я… Ну, если ты действительно настолько не хочешь идти, я могу отменить вызов няни и мы придумаем чем бы заняться здесь, у…

— Вовсе нет, Гарри! — она обернулась к нему с бледной улыбкой. — Мне бы очень хотелось пойти с тобой.

— Круто! — он покраснел до корней волос, но его улыбка была шириной с Ла-Манш.

Меропа конечно не знала, что означает это слово в таком контексте, но это явно было что-то хорошее. Она убрала книгу и уложила Тома в кроватку, поцеловав его в лоб, а младенец в это время увлеченно сосал свой палец. Искупавшись, она завила волосы и стала перебирать свой гардероб (который все еще казался ей слишком большим и излишне экстравагантным) в поисках подходящего наряда. Наконец она выбрала изящное прямое платье, фигурный подол которого едва прикрывал колени, а рукавов не было вовсе. Писк магловской моды, оно было почти того же оттенка, что и глаза у Гарри. С ее отцом случилась бы истерика, если бы он увидел, что она носит такое! Но это лишь добавляло шарма наряду.

Она натянула бежевые, медового оттенка чулки, с вышивкой по шелку, и туфельки «мэри-джейн», а на лоб надвинула головную повязку, расшитую бисером. Несколько долгих минут она любовалась собой в зеркале, упершись пальцами в стекло, как будто боясь, что провалится сквозь него, и ее наряд растворится в тряпье, которое она так долго носила.

Меропа знала, что не была красивой, и никогда не станет хотя бы хорошенькой, но лишь однажды она чувствовала себя такой же привлекательной — стоя в алтаре, когда выходила замуж за Ридла. Она ущипнула себя, чтобы убедиться, что не спит. Одежда осталась на месте, и она по-прежнему чувствовала себя симпатичной.

В последний момент она отказалась от губной помады, решив, что и так выглядит ужасно вызывающе, и стесняясь подчеркивать слишком тонкие губы. Когда она спустилась в гостиную, Гарри сидел, дружелюбно болтая за чашкой чая с няней, пожилой женщиной по имени Кэрри Тейкер. Увидев Меропу, он запнулся и едва не облил чаем свой галстук. Она хихикнула и прикрыла лицо ладонями, поглядывая сквозь пальцы.

* * *

Гарри отвез ее в город на машине, которую назвал «Дюзенберг Фаэтон», она была золотистого цвета, а кресла и руль — отделаны красной кожей. Меропа заметила, что его галстук был той же расцветки.

— Ты гриффиндорец, верно? — внезапно спросила она.

Он рассмеялся и просиял улыбкой, давая понять, что она угадала правильно.

Ужин был приятно скромным. Они сидели в ирландском пабе за барашком с картофелем, то оживленно болтая, то смущаясь и краснея, поочередно. О некоторых темах Гарри по понятным причинам говорил расплывчато и осторожно оглядывался на соседей, опасаясь сказать что-нибудь, не предназначенное для чужих ушей. Фильм был еще лучше ужина. Они пошли на американскую ленту пятилетней давности, «Дуглас Фербэнкс в Робин Гуде» 1922 года, где Гарри усмехался, с интересом поглядывая на серебристо-черный экран, а Меропа вздыхала, охала, ерзала в кресле и вскрикивала, когда герой выпрыгивал из замкового окна и съезжал по пятнадцатиметровой занавеске, лихо уходя от врагов.

Им обоим стало интересно, связан ли актер Уоллес Бири, игравший короля Ричарда Львиное Сердце, с хогвартским профессором гербологии.

Однако танцы были лучше всего, хотя другие пары широко расступались вокруг них, когда Гарри с Меропой выплясывали скверные подражания кейкуоку, текитрот и шимми под рэгтайм и новорожденный джаз. Меропа до обморока стеснялась своей неуклюжести, но Гарри отвлек ее, изобразив странные, как у марионетки, движения, которые он назвал «Мистер Робот», — все вокруг смотрели с недоумением, но скоро стали пытаться ему подражать. Она тоже попробовала повторить его безвольные движения руками, но не смогла сдержать смех, подозревая, что похожа на глупо играющего ребенка.

Ни одного вальса они не танцевали, но попытались изобразить нечто вроде медленного танца под музыку «I’m Awfully Glad To Meet You» и «Come Josephine», а потом флиртовали поверх бокалов, потягивая коктейли. Меропа была шокирована своим поведением, но не могла собрать достаточно здравомыслия, чтобы удержать язык за зубами, — однако Гарри был ничуть не расстроен этим.

Это навело ее на мысль о том, какими были девушки в его собственном времени. Скучал ли он по возможности пофлиртовать, как сейчас? Не была ли она слишком чопорной по сравнению с ними? Слишком унылой? Была ли она нежеланной оттого, что уже имела ребенка?

Луна уже стояла высоко в небе, когда они наконец вышли подышать воздухом, слегка вспотевшие и широко улыбающиеся. Пальцы Гарри переплелись с ее пальцами и, кажется, он не собирался их отпускать. В воздухе еще чувствовалась зима, пар от их дыхания свивался причудливыми завитками, и когда ее голые плечи покрылись гусиной кожей, он укрыл их своим пиджаком.

— Спасибо, Гарри, — застенчиво сказала она, ныряя в его теплую глубину.

— Не за что, Меропа.

— Нет, в самом деле, — возразила она. — Спасибо. За все, что ты сделал. За все! Мне еще никогда не было так здорово. Ты самый славный, самый добрый, самый чудесный парень — человек — которого я только встречала.

Он покраснел с самым неловким видом и несколько секунд запинался, пытаясь одновременно ответить на благодарность и уверить ее в своем эгоизме, — и не смог. Казалось, он еще меньше нее был приучен к комплиментам; она, по крайней мере, привыкла к похвале за то время, что провела с Ридлом, как бы ужасно оно не закончилось.

— Извини, Меропа, я должен кое-что тебе сказать, — отвлек ее от этих мыслей Гарри. — Я говорил про ужин, фильм и танцы, но на самом деле я приготовил тебе еще один подарок ко дню рождения.

Она почувствовала слабость при мысли об этом. Гарри уже так много дал ей; ничего больше было не нужно!

— И что же это? — спросила она.

Он потянулся и прошептал ей в ухо:

— Посмотри в кармане пиджака.

Вздрогнув от его дыхания, она повиновалась. Ее пальцы сомкнулись на каком-то странном — с бусинами? — и холодном предмете. Вытянув его из кармана, она увидела, что держит красивое длинное ожерелье. Оно состояло из нескольких нитей белого и золотистого жемчуга, а в середине висел…

— Мой медальон… — сумела она выговорить, прежде чем горло перехватило рыданием.

— Мистер Боргин крайне неохотно с ним расстался, — пояснил Гарри. — Но поскольку это реликвия одного из основателей Хогвартса, по закону он мало что мог возразить, когда Невыразимцы к нему пришли. Хотя ему щедро заплатили, он вряд ли когда-нибудь будет рад меня видеть; скорее, проклянет в спину при случае. Ну, а поместить медальон на ожерелье было уже нетрудно.

Гарри взял украшение и протянул руки, чтобы застегнуть у нее на шее. Меропа сговорчиво приподняла завитые кудри, и его пальцы легко коснулись кожи на ее шее. Медальон улегся знакомой тяжестью у нее на груди и она крепко стиснула его в кулаке, пока не заболели костяшки пальцев и ладонь. Его руки, задержавшиеся на мгновение у застежки ожерелья, метнулись, чтобы стереть слезы, стекающие у нее по щекам.

— Не плачь, пожалуйста. Я никогда не умел утешать плачущих девушек.

Может быть, из-за спиртного, или из-за душевного потрясения, или его доброта просто переполнила чашу терпения, а может быть, по всем этим причинам сразу, но ее выдержка наконец лопнула, и она обхватила его голову ладонями, прижавшись губами к его губам. Она промахнулась на несколько сантиметров, но они это быстро исправили, как только Гарри восстановил равновесие (она едва не сбила его с ног своим напором). Погладив ее тонкие запястья, он поцеловал ее в ответ. Поцелуй длился не слишком долго и был не особенно страстным — скорее, слишком мокрым, — но когда он распался и они вдохнули воздуха, она произнесла самое романтичное признание, которое Гарри слышал в своей жизни:

— Я хочу развестись!

«Мэри-джейн» — фасон женских туфель на плоской подошве. Немного кукольный, но симпатичный (http://www.pichome.ru/image/2nz).

«Duesenberg» — модель автомобиля; фаэтон — форма открытого кузова со складывающимся верхом (http://www.pichome.ru/image/2n9).

Кейкуок (кекуок, cakewalk) — американский танец негритянского происхождения под характерную музыку того же названия, близкую к рэгтайму (музыкальный стиль рэгтайм происходит от музыки кейкуок); текитрот (turkey trot) — популярный танец начала XX века под быстрый рэгтайм; шимми (shimmy) — танец, основанный на покачивании плечами взад-вперед, в 1920-х годах считался неприличным и часто запрещался к исполнению в дансингах.

«Come Josephine in My Flying Machine» — популярная песня, впервые прозвучавшая в 1910 году; «I’m Awfully Glad To Meet You» — музыка 1909 года, автор Jack Drislane.