Boy Who Lived (гет)

— Надеюсь, он будет похож на отца.

Начальница приюта взглянула на нее жалостливо, но роженица не замечала этого, уставившись сквозь слезы в беленый потолок. Новая схватка скрутила ее тело, и она застонала в отчаянии — пока начальница уговаривала: «Тужьтесь, тужьтесь, милочка!» — досадуя на ребенка, который так настойчиво спешил покинуть ее лоно. Она вцепилась истощенными пальцами в чистые белые простыни; ах, если бы вместо этого она могла сжать теплую руку мужа.

Но муж сбежал, бросил ее, и в глубине души она знала, что он не ворвется в двери сиротского приюта, не подбежит к ней с полными любви глазами.

— Тащи еще полотенца, Коул! — крикнула женщина. — Головка показывается!

Роженица с трудом втянула воздух, влажные от пота брови блестели на ее побледневшем лице. Ребенок на пути к рождению разрывал ее изнутри. Медленно, неуклонно, она истекала кровью. А ее воля к жизни и без того была слаба.

Она прикрыла глаза от яркого режущего света электрических лампочек над головой. Этот стол, она знала, станет ее смертным ложем.

— Тужьтесь, милочка! Тужьтесь!

Она послушалась и закричала от влажной и одновременно жгущей боли в паху, растягивающей и разрывающей ее внутренности.

— Он почти вышел, дорогуша! Еще разок! Всего разок натужьтесь!

Ее дыхание сбилось, все тело дрожало, но она согласно кивнула, и когда новая схватка скрутила ее живот узлом, с силой сжалась и завопила снова. Ребенок покинул ее тело с потоком амниотической жидкости и крови.

— Это мальчик! Господь послал вам сына, милочка!

Она не видела младенца, но услышала шлепок, за которым последовал пронзительный, здоровый плач. Она старалась отдышаться, когда вышел мягкий мясистый послед и начальница неумело попыталась остановить кровь.

Но раны не желали закрываться, кровь не сворачивалась, слишком жидкая от недоедания и дурной наследственности. Она закрыла глаза, обессиленная. Если бы она была у волшебников, она знала, что могла бы выжить, но, увы, их здесь не было, и она не была уверена, что жалеет об этом.

Что она могла дать сыну? Бродяжка с разбитым сердцем, у нее не было ничего, — ни дома, ни денег, единственное наследие продано и утрачено навсегда. Она не могла вернуться в жалкую хижину, в которой родилась и выросла; ее отец убил бы дитя, как только узнал бы, кто зачал его, как только учуял бы «нечистую кровь». Нет, несомненно, для ребенка будет лучше, если она умрет, а он будет расти в этом приюте.

— Сэр, вам сюда нельзя! Сэр!

— Простите, мисс… Коул, не так ли? Простите, но это срочно.

Она распахнула отяжелевшие веки, и сердце забилось сумасшедшей надеждой. Неужели? Неужели ее муж действительно…

Но нет, протиснувшийся в дверь черноволосый мужчина, хорошо одетый и привлекательный, был вовсе не ее любимый. Зеленые глаза, остановившись на ее жалкой фигуре, загорелись узнаванием и чем-то еще, что она не смогла бы назвать.

Начальница поднялась с кричащим младенцем, завернутым в потертое одеяльце. Ее молодая помощница, мисс Коул, показалась из-за спины незнакомца, ее щеки горели румянцем.

— Простите, миссис Вул, но он был очень настойчив…

Миссис Вул коротко кивнула.

— Чем могу помочь вам, сэр?

Гость глянул на нее сквозь очки, но его внимание оставалось приковано к роженице.

— Я пришел к миссис Ридл. Я ее бывший сосед, ищу ее уже довольно долго, — когда взгляд вернулся к предмету его интереса, черты лица его смягчились. — Вас было трудно найти, Меропа.

Она нахмурилась, озадаченная. Кто это может быть? Уж конечно, они никогда не были соседями, как он говорит. Она бы его узнала. А незнакомец вложил большую теплую ладонь в ее, маленькую и замерзшую, и только страшная усталость не дала ей содрогнуться в изумлении, когда она почувствовала мягкое прикосновение его разума к своему: «Я пришел помочь. Подыграй мне, пожалуйста.»

Значит, колдун. Но чего же он хочет?

— М-мистер Райт… — выдохнула она вслух. Начальница с помощницей заметно расслабились.

Он улыбнулся ей и повернулся к стоящим женщинам; электрический свет блеснул, отразившись в его круглых очках.

— Позвольте нам побеседовать минутку наедине — миссис Вул, мисс Коул?

— Разумеется, сэр, — кивнула седоватая женщина. — Э-э, ребенок…

— Давайте его сюда, — сказал мужчина, выпуская ладонь Меропы, чтобы принять младенца.

Миссис Вул неловко пристроила хнычущего малыша в протянутые руки, прошептав что-то, чего Меропа не расслышала. Глаза визитера посуровели и, резко мотнув головой, он отослал женщину прочь. Дверь за ней защелкнулась.

Меропа следила, как он придвинул единственный в комнате стул и уселся на него, укачивая ребенка. Смотрел он при этом только на нее, бросив на новорожденного лишь короткий взгляд, который она не смогла понять.

— Сэр, я… — в горле пересохло и она сглотнула. — Что вам сказала хозяйка?

— Миссис Вул считает, что вы умрете, — признался он без колебаний.

— Она права, не так ли?

Это было больше утверждение, чем вопрос. Но, произнесенное вслух, оно каким-то образом сделало ее бедственное положение еще более реальным, и она вздрогнула.

Его лицо склонилось над ней.

— Меропа, вы нужны мне живой.

Она моргнула.

— Сэр?

Вряд ли ему было намного больше ее девятнадцати лет, а глаза — зеленее всего, что она видела.

— Меня зовут Гарри Джеймс Поттер, — начал он объяснять. — Я колдун, Меропа, можете говорить со мной открыто. Я могу спасти вам жизнь, но только если вы соберете волю, желание жить. Вы должны жить, ради вашего сына.

— Не понимаю?

— Я знаю, — его голос был мягким, но настойчивым; чуть странный акцент, почти ленивый, — и я знаю, вам кажется, что незачем жить теперь, когда ваш супруг бросил вас. Поймите, я не могу вам все объяснить сейчас, но вы очень нужны сыну. Ему нужна мать.

Она прикусила губу, сил не было даже покачать головой.

— В приюте наверняка смогут…

— Нет, — твердо прервал гость, — ему нужны вы. Не кто-то другой.

Он протянул ей ребенка. Младенец наконец успокоился, на его багровом личике блестели глаза, темно-голубые, как у всех новорожденных. Она подняла руку, дотронулась пальцами до его горячей мягкой щечки, и слезы потекли по ее щекам.

— Том, — всхлипнула она, — у меня нет ничего. Нам некуда идти и…

— Вы будете жить у меня, — снова прервал ее гость.

Некоторое время Меропа смотрела на него, онемев, и наконец смогла выдавить дрогнувшим голосом:

— Что? Но мы же совсем чужие. Я не понимаю…

Гарри протянул руку и отвел с ее лба прилипшие волосы; простое движение, но столь мягкое и нежное, что ее несимметричные глаза снова наполнились слезами.

— Потому что вы нужны сыну, — повторил он. — А я одинок и вполне могу обеспечить вас обоих.

Ее сын. Он что-то знал о ее сыне, и это нечто, чем бы оно ни было, стояло за его странным поступком. Что может быть особенного в ее сыне? Возможно, все дело в крови, — крови Салазара Слизерина или Кадма Певерелла, — а может быть, в чем-то другом. И кто такой этот Гарри Поттер?

— Меропа, — произнес он мягко, но настойчиво, как будто ее имя имело огромное значение, и она действительно услышала в нем все то, что он не стал повторять. Он ждал ее ответа.

Почувствовав как из глаз снова потекли слезы, она кивнула и зажмурилась, чтобы не смотреть больше ни на Гарри, ни на новорожденного сына. Она ощутила, как подушка подалась под весом ребенка, и вслед за этим горлышко флакона уткнулось в ее тонкие губы. Наверное, зелье было у него в кармане.

Она сразу узнала Кроветворное и машинально проглотила эликсир. Почти мгновенно она ощутила, как жизнь снова наполняет ее тело, замерзшие щеки и пальцы потеплели. Но кровь продолжала течь из ее чрева, и когда Гарри поднялся, она открыла глаза и увидела, что он потянулся к ее ногам, отчаянно краснея.

— Простите, я должен залечить ваш… вашу… — он застенчиво кашлянул.

— Хорошо, — она заметила, что он выглядит особенно юным, когда смущается. Сама же Меропа была слишком уставшей и измученной чтобы стесняться, поэтому просто отвернулась и глядела на сына, почувствовав, что Гарри приподнял подол ее платья и что-то колдует, прижимая кончик палочки к ее плоти.

— Том… — шептала она спящему малышу, — Том в честь твоего папы и Марволо в честь моего…

* * *

Когда мокрая от крови ткань ее юбки опустилась обратно, она обернулась. Лицо Гарри было непроницаемо. Он распрощался, как только пристроил маленького Тома в объятиях матери, пообещав вернуться утром. Миссис Вул и мисс Коул вернулись, оживленно болтая, и было заметно, что они удивлены ее состоянием, улучшавшимся с каждой минутой. А она поразилась, узнав из их болтовни, что Гарри пожертвовал приюту пятьсот фунтов стерлингов.

Кто же он такой, что так легко расстался с немалыми деньгами, — возможно, важный сотрудник Министерства Магии или наследник крупного состояния? Не может быть, что он чистокровный колдун, не при такой щедрости. Чистокровные никогда не бывали так добры, так великодушны. Значит, маглорожденный или полукровка с благородными предками из маглов, ведь Поттеры — обычная фамилия у простецов. Насколько она знала, среди Поттеров-волшебников ни одного Гарри не было. Может быть, Гонты и отличались крайней степенью нищеты и расизма, но совсем уж невежественной она не была…

Он вернулся на следующее утро, и молодая мать со стыдом осознала: на самом деле она не ждала, что Гарри сдержит обещание. Поприветствовав ее с улыбкой, от которой внутри что-то затрепетало (да, ее сердце было разбито, но он был так красив), Гарри проводил ее к магловской машине. Он объяснил, что не хочет рисковать ее здоровьем при аппарации, да и перемещение через каминную сеть может оказаться чрезмерным, ведь она только начала восстанавливаться. Приятно было смотреть, как он сам управляет автомобилем. Даже когда Том еще был с ней, они ни разу не ездили вдвоем. Определенно, Новый Год никогда еще не был так чудесен.

Как и было обещано, он ответил на вопросы, задать которые она не смогла из-за нехватки сил (либо ясности ума) прошлой ночью. Оказалось, что он не работал в Министерстве. Он был предметом исследования в Отделе Тайн. Он был выброшен — так он выразился — из прежней жизни, и не мог вернуться. Впрочем, он сомневался, что Невыразимцы разрешили бы ему вернуться домой, даже будь это возможно. Поэтому с понедельника по пятницу он должен был ходить в Отдел, где они тыкали в него своими инструментами, ставили на нем эксперименты и допрашивали его, а взамен он получал все, о чем просил, и все, что они думали, ему может понадобиться, — например, удобный дом с белым палисадом в загородной местности, прекрасную одежду, средства связи как с магическим, так и с магловским миром, билеты на любой матч или театральное представление, новейшие метлы и машины, редкие книги, гастрономические продукты, домовых эльфов, и многое другое.

Все, кроме свободы.

Он не держал домашних эльфов, хотя имел такую возможность, и после переезда ей понадобилось время, чтобы понять и поверить в то, что он действительно не ждет от нее уборки и работы на кухне, — она даже не знала, что мужчины могут готовить и убирать за собой. Когда она просыпалась по утрам, завтрак был у него уже готов и стоял на столе. Когда ее бельевая корзина наполнялась, ее юбки исчезали и появлялись чистыми и приятно пахнущими в шкафу.

В тот новогодний день, когда Меропа впервые открыла свой шкаф, чтобы убрать поношенную, битую молью мантию, она увидела в нем множество красивых платьев, рядом с которыми сразу же почувствовала себя слишком уродливой. Она расплакалась над ними, но Гарри просто обнял ее, напевая без слов, и вызвал лучшего доктора в округе, который привел в порядок ее непослушные глаза, — мир стал таким ясным, как никогда раньше! вещи уже не двоились в ее глазах, хотя пришлось все же носить очки — и поправил кривые зубы, и прописал питательные зелья (Гарри сказал, что плохое питание и издевательства в детстве были знакомы и ему). В первый же уикенд он даже отправил ее прямо в Париж на косметические процедуры, где ей за вечер обработали в салоне кожу и ногти, и подкрасили волосы.

Она вернулась домой завитая, разодетая, и вся в слезах, и он тогда, стоя на коленях, извинялся перед ней за чрезмерное старание:

— Я хочу, чтобы со мной ты была счастлива, — объяснял он, — но я действительно ничего не умею, особенно, в обращении с девушками. Я знаю, что каждая девушка хочет быть красивой, и поэтому… я подумал… — тогда она опустилась на колени рядом с ним и сказала, что для нее это слишком много, все эти украшения, платья, французский маникюр, что это превосходит даже самые сказочные ее мечты, и все это просто слишком непривычно.

Поэтому он вернул всю бижутерию и отослал обратно все ее платья, заменив их более скромными, но ей все еще казалось, что они слишком роскошны для такой, как она. Снова жаловаться вслух она не стала, но Гарри, наверное, знал и без этого, признавшись, что и сам испытывает то же чувство, но Министерству не понравилось бы, расхаживай он в одеждах простонародья, — даже если он и чувствовал себя именно простолюдином.

Он нежно заботился о ее сыне, по причинам, которых она не могла толком понять, а он не мог толком объяснить, но когда среди ночи слышался плач маленького Тома, — не так уж редко, хотя даже ей, при всей ее неопытности, было понятно, что ребенок необыкновенно тихий, — Гарри никогда не отставал от нее надолго, а иногда к ее приходу уже был у кроватки, укачивая жалобно плачущего младенца. Хоть он и мог иногда вздохнуть досадливо, но никогда не жаловался, когда ему приходилось кормить малыша, менять пеленки, или купать его.

В свидетельстве о рождении было написано: Томас Марволо Ридл, вместо простого «Том». Гарри настоял на этом, и она, не вполне понимая, зачем это нужно, все же согласилась, что так имя звучало совершеннее. Сильнее. Основательнее. Благороднее.

* * *

Они с Гарри быстро привязалась друг к другу, хотя поначалу она опасалась его, а он в некотором роде смотрел на нее, как на дополнительный багаж, полученный вместе с ребенком, — не слишком желанный, но необходимый. Но по мере того, как проходили недели, из неловких незнакомцев они постепенно стали друзьями. Днем, когда он был в Министерстве, Меропа посвящала свое время уходу за маленьким Томасом и занятиям с репетитором, которого Гарри попросил «заполнить пробелы в ее образовании». Она обнаружила, что любит читать, но занятия с маминой палочкой всегда ее нервировали, напоминая о постоянных придирках отца, о его скором гневе и тяжелой руке. Трудно было избавиться от установки, что она никуда не годится и никогда не будет достаточно хороша.

По вечерам он, чуть спотыкаясь, вываливался из камина и сразу же начинал готовить ужин. Гарри говорил, что эта простая рутина помогала ему успокоиться, расслабиться, и отвлекала мысли от неприятностей. Иногда он напевал или насвистывал мелодии песен, которых она никогда раньше не слышала, кастрюлям, сковородкам и маленькому Тому. Готовил он превосходно. Когда Тома, накормленного и срыгнувшего, укачивали, и он засыпал, Гарри с Меропой устраивались в гостиной почитать или послушать радио, или просто поговорить. Она рассказала ему, что родилась на День Святого Валентина в 1907 году, а он сказал, что родился 31 июля 1980-го. Меропа решила не настаивать на разъяснениях.

Гарри рассказал, что был под каблуком Отдела Тайн уже полтора года, и она дивилась, что еще они могли хотеть от него узнать. Он был змееустом, как выяснилось, но не связанным родством со Слизерином. Когда при этом известии ее глаза метнулись в сторону шрама в форме молнии, Гарри мрачно усмехнулся и заметил, что у нее отличные аналитические способности, и что в Хогвартсе она могла бы попасть на Рейвенкло, даже при ее «слизеринском» происхождении. Услышав это, Меропа так отчаянно покраснела, что засомневалась, вернется ли нормальный цвет ее кожи.

* * *

Четырнадцатое февраля застало ее врасплох. Да, это был день «всех влюбленных» и ее собственный день рождения, но он никогда не был особенным днем для нее, даже в короткий период замужества за мистером Т. Ридлом.

В этот день Гарри вернулся домой раньше обычного, немного споткнувшись, как всегда, когда он выходил из камина. Его непослушные волосы были растрепаны чуть больше обычного, а на лице светилась широкая улыбка. Когда он вошел, она кормила Тома, прижимая его к груди одной рукой, а в другой держа раскрытую книжку.

— Привет, Меропа! — поздоровался он.

— Здравствуй, Гарри, — улыбнулась она, прикрывая сына и обнаженную грудь шалью. — Ты сегодня пришел так рано…

— Это потому, что сегодня особенный день.

— Разве? — наклонила она голову в недоумении.

— Ну конечно же! — улыбка на его лице сменилась ошеломленным выражением. — Тебе ведь сегодня исполнилось двадцать лет!

— Ну да, и что же? — она моргнула, опуская книгу на колени. — Завтрак сегодня был замечательный, большое спасибо!

Гарри удивленно приподнял брови и снова улыбнулся. Присев рядом с ней на диване, он накрыл ее руки своими.

— Но ты же не думаешь, что особенно вкусный завтрак это единственная вещь, что я хочу подарить тебе на день рождения?

Покраснев от прикосновения, она взглянула в его зеленые глаза своими, тусклыми и темными.

— Ну, собственно… пока ты не спросил, я так и думала.

— Меропа, — рассмеялся он, — мы сегодня едем в город. Ужин, кино и танцы! Так ведь положено праздновать? Так что укладывай Томми, одевайся и пойдем, договорились?

Ее глаза за роговыми очками сделались размером с галлеоны.

— Кино? — выдохнула она, — Том однажды повел меня на фильм и читал мне титры, было просто изумительно. Мы — действительно?…

— Теперь есть фильмы со звуком, — его глаза блеснули, — никаких больше титров!

— Вот это да! И — и танцы? Но я… Гарри, я не умею танцевать…

— Замечательно! — воскликнул он. — Я ведь и сам не умею!

— О, Гарри… — Меропа отвернулась, подняв дрожащую руку к губам. Никогда прежде она не встречала никого столь щедрого и великодушного, и не переставала дивиться его доброте. У него бывали иногда вспышки гнева, но, в самом деле, у кого их не было? Его периоды скверного настроения были ничто по сравнению с припадками ее отца и брата.

— Ох, Мерлин… Меропа? Прости меня, я… Ну, если ты действительно настолько не хочешь идти, я могу отменить вызов няни и мы придумаем чем бы заняться здесь, у…

— Вовсе нет, Гарри! — она обернулась к нему с бледной улыбкой. — Мне бы очень хотелось пойти с тобой.

— Круто! — он покраснел до корней волос, но его улыбка была шириной с Ла-Манш.

Меропа конечно не знала, что означает это слово в таком контексте, но это явно было что-то хорошее. Она убрала книгу и уложила Тома в кроватку, поцеловав его в лоб, а младенец в это время увлеченно сосал свой палец. Искупавшись, она завила волосы и стала перебирать свой гардероб (который все еще казался ей слишком большим и излишне экстравагантным) в поисках подходящего наряда. Наконец она выбрала изящное прямое платье, фигурный подол которого едва прикрывал колени, а рукавов не было вовсе. Писк магловской моды, оно было почти того же оттенка, что и глаза у Гарри. С ее отцом случилась бы истерика, если бы он увидел, что она носит такое! Но это лишь добавляло шарма наряду.

Она натянула бежевые, медового оттенка чулки, с вышивкой по шелку, и туфельки «мэри-джейн», а на лоб надвинула головную повязку, расшитую бисером. Несколько долгих минут она любовалась собой в зеркале, упершись пальцами в стекло, как будто боясь, что провалится сквозь него, и ее наряд растворится в тряпье, которое она так долго носила.

Меропа знала, что не была красивой, и никогда не станет хотя бы хорошенькой, но лишь однажды она чувствовала себя такой же привлекательной — стоя в алтаре, когда выходила замуж за Ридла. Она ущипнула себя, чтобы убедиться, что не спит. Одежда осталась на месте, и она по-прежнему чувствовала себя симпатичной.

В последний момент она отказалась от губной помады, решив, что и так выглядит ужасно вызывающе, и стесняясь подчеркивать слишком тонкие губы. Когда она спустилась в гостиную, Гарри сидел, дружелюбно болтая за чашкой чая с няней, пожилой женщиной по имени Кэрри Тейкер. Увидев Меропу, он запнулся и едва не облил чаем свой галстук. Она хихикнула и прикрыла лицо ладонями, поглядывая сквозь пальцы.

* * *

Гарри отвез ее в город на машине, которую назвал «Дюзенберг Фаэтон», она была золотистого цвета, а кресла и руль — отделаны красной кожей. Меропа заметила, что его галстук был той же расцветки.

— Ты гриффиндорец, верно? — внезапно спросила она.

Он рассмеялся и просиял улыбкой, давая понять, что она угадала правильно.

Ужин был приятно скромным. Они сидели в ирландском пабе за барашком с картофелем, то оживленно болтая, то смущаясь и краснея, поочередно. О некоторых темах Гарри по понятным причинам говорил расплывчато и осторожно оглядывался на соседей, опасаясь сказать что-нибудь, не предназначенное для чужих ушей. Фильм был еще лучше ужина. Они пошли на американскую ленту пятилетней давности, «Дуглас Фербэнкс в Робин Гуде» 1922 года, где Гарри усмехался, с интересом поглядывая на серебристо-черный экран, а Меропа вздыхала, охала, ерзала в кресле и вскрикивала, когда герой выпрыгивал из замкового окна и съезжал по пятнадцатиметровой занавеске, лихо уходя от врагов.

Им обоим стало интересно, связан ли актер Уоллес Бири, игравший короля Ричарда Львиное Сердце, с хогвартским профессором гербологии.

Однако танцы были лучше всего, хотя другие пары широко расступались вокруг них, когда Гарри с Меропой выплясывали скверные подражания кейкуоку, текитрот и шимми под рэгтайм и новорожденный джаз. Меропа до обморока стеснялась своей неуклюжести, но Гарри отвлек ее, изобразив странные, как у марионетки, движения, которые он назвал «Мистер Робот», — все вокруг смотрели с недоумением, но скоро стали пытаться ему подражать. Она тоже попробовала повторить его безвольные движения руками, но не смогла сдержать смех, подозревая, что похожа на глупо играющего ребенка.

Ни одного вальса они не танцевали, но попытались изобразить нечто вроде медленного танца под музыку «I’m Awfully Glad To Meet You» и «Come Josephine», а потом флиртовали поверх бокалов, потягивая коктейли. Меропа была шокирована своим поведением, но не могла собрать достаточно здравомыслия, чтобы удержать язык за зубами, — однако Гарри был ничуть не расстроен этим.

Это навело ее на мысль о том, какими были девушки в его собственном времени. Скучал ли он по возможности пофлиртовать, как сейчас? Не была ли она слишком чопорной по сравнению с ними? Слишком унылой? Была ли она нежеланной оттого, что уже имела ребенка?

Луна уже стояла высоко в небе, когда они наконец вышли подышать воздухом, слегка вспотевшие и широко улыбающиеся. Пальцы Гарри переплелись с ее пальцами и, кажется, он не собирался их отпускать. В воздухе еще чувствовалась зима, пар от их дыхания свивался причудливыми завитками, и когда ее голые плечи покрылись гусиной кожей, он укрыл их своим пиджаком.

— Спасибо, Гарри, — застенчиво сказала она, ныряя в его теплую глубину.

— Не за что, Меропа.

— Нет, в самом деле, — возразила она. — Спасибо. За все, что ты сделал. За все! Мне еще никогда не было так здорово. Ты самый славный, самый добрый, самый чудесный парень — человек — которого я только встречала.

Он покраснел с самым неловким видом и несколько секунд запинался, пытаясь одновременно ответить на благодарность и уверить ее в своем эгоизме, — и не смог. Казалось, он еще меньше нее был приучен к комплиментам; она, по крайней мере, привыкла к похвале за то время, что провела с Ридлом, как бы ужасно оно не закончилось.

— Извини, Меропа, я должен кое-что тебе сказать, — отвлек ее от этих мыслей Гарри. — Я говорил про ужин, фильм и танцы, но на самом деле я приготовил тебе еще один подарок ко дню рождения.

Она почувствовала слабость при мысли об этом. Гарри уже так много дал ей; ничего больше было не нужно!

— И что же это? — спросила она.

Он потянулся и прошептал ей в ухо:

— Посмотри в кармане пиджака.

Вздрогнув от его дыхания, она повиновалась. Ее пальцы сомкнулись на каком-то странном — с бусинами? — и холодном предмете. Вытянув его из кармана, она увидела, что держит красивое длинное ожерелье. Оно состояло из нескольких нитей белого и золотистого жемчуга, а в середине висел…

— Мой медальон… — сумела она выговорить, прежде чем горло перехватило рыданием.

— Мистер Боргин крайне неохотно с ним расстался, — пояснил Гарри. — Но поскольку это реликвия одного из основателей Хогвартса, по закону он мало что мог возразить, когда Невыразимцы к нему пришли. Хотя ему щедро заплатили, он вряд ли когда-нибудь будет рад меня видеть; скорее, проклянет в спину при случае. Ну, а поместить медальон на ожерелье было уже нетрудно.

Гарри взял украшение и протянул руки, чтобы застегнуть у нее на шее. Меропа сговорчиво приподняла завитые кудри, и его пальцы легко коснулись кожи на ее шее. Медальон улегся знакомой тяжестью у нее на груди и она крепко стиснула его в кулаке, пока не заболели костяшки пальцев и ладонь. Его руки, задержавшиеся на мгновение у застежки ожерелья, метнулись, чтобы стереть слезы, стекающие у нее по щекам.

— Не плачь, пожалуйста. Я никогда не умел утешать плачущих девушек.

Может быть, из-за спиртного, или из-за душевного потрясения, или его доброта просто переполнила чашу терпения, а может быть, по всем этим причинам сразу, но ее выдержка наконец лопнула, и она обхватила его голову ладонями, прижавшись губами к его губам. Она промахнулась на несколько сантиметров, но они это быстро исправили, как только Гарри восстановил равновесие (она едва не сбила его с ног своим напором). Погладив ее тонкие запястья, он поцеловал ее в ответ. Поцелуй длился не слишком долго и был не особенно страстным — скорее, слишком мокрым, — но когда он распался и они вдохнули воздуха, она произнесла самое романтичное признание, которое Гарри слышал в своей жизни:

— Я хочу развестись!

«Мэри-джейн» — фасон женских туфель на плоской подошве. Немного кукольный, но симпатичный (http://www.pichome.ru/image/2nz).

«Duesenberg» — модель автомобиля; фаэтон — форма открытого кузова со складывающимся верхом (http://www.pichome.ru/image/2n9).

Кейкуок (кекуок, cakewalk) — американский танец негритянского происхождения под характерную музыку того же названия, близкую к рэгтайму (музыкальный стиль рэгтайм происходит от музыки кейкуок); текитрот (turkey trot) — популярный танец начала XX века под быстрый рэгтайм; шимми (shimmy) — танец, основанный на покачивании плечами взад-вперед, в 1920-х годах считался неприличным и часто запрещался к исполнению в дансингах.

«Come Josephine in My Flying Machine» — популярная песня, впервые прозвучавшая в 1910 году; «I’m Awfully Glad To Meet You» — музыка 1909 года, автор Jack Drislane.

И Гарри оформил ей развод — почти. Ее экземпляр брачного свидетельства давно пропал куда-то, но оказалось нетрудно разыскать священника, проводившего церемонию, а после этого оформить бумаги и судебные решения не составило большого труда. Запросы Отдела Тайн редко вызывали сомнения или оспаривались, неважно, насколько они казались нелепыми, странными или невероятно обычными (ведь слово обычный очень плохо подходило Отделу). Фактически, главным препятствием оказался сам мистер Том Ридл, чья подпись требовалась для подтверждения законности всей процедуры.

Хотя именно Меропа затеяла все это, ей было трудно заставить себя снова встретиться с супругом, даже при том, что он вот-вот должен был стать «бывшим». Она собирала все свое невеликое мужество, только лишь для того, чтобы остановиться на полпути, — ее рука застывала на дверной ручке, не повернув ее до конца; пальцы замирали, погрузившись в дымолетный порошок, — и, постояв так, она возвращалась обратно в глубокой задумчивости, или вовсе со звенящей пустотой в голове. Так продолжалось почти целый месяц, пока Гарри наконец не решил, что поговорит с Ридлом сам. Сначала она возражала, но не очень решительно, и скоро сдалась, зная, как трудно заставить его передумать, если он уже на что-то настроился. Это не помешало ей, впрочем, переживать за Гарри, и она нянчилась с маленьким Томасом гораздо больше обычного, любуясь его веселой улыбкой и позволяя стискивать беззубыми деснами кончики своих пальцев.

* * *

Литл Хэнглтон был точно таким, как Гарри видел его в воспоминании Боба Огдена*: церковь и маленькое кладбище в центре маленького городка, угнездившегося промеж двух холмов; голубое, как незабудки, небо; сельская дорога в зарослях ежевики. Гарри помнил, даже слишком хорошо, те страшные минуты, что он провел на этом кладбище, наблюдая возрождение Темного лорда, схватку с ним, эффект Приори Инкантатем, еще теплый труп Седрика и ужасную боль в шраме, настолько сильную, что казалось, он от нее умрет. Гарри зажмурился, отгоняя видения прочь.

Он стиснул в руке волшебную палочку, черпая поддержку в прикосновении ее надежного, пусть и хрупкого, дерева. Время не смягчило ни боль той ночи, ни боли последовавших за ней лет. Боль лишь немного утихла, и только с большим трудом ему удавалось скрывать от Меропы пронизанные жуткими воспоминаниями кошмары. Не было никакого смысла углубляться в них и лишний раз тревожить память.

Он прошел мимо хижины Гонтов, не зная, выпустили ли уже Морфина из Азкабана, и не желая дразнить спящего дракона, если брат Меропы уже освободился. Гарри слышал, как несколько змеек, ползавших по обочине, шипели друг на друга, греясь на солнышке; кажется, они тоже старательно избегали жилища Гонтов. Вспоминая гадюку, прибитую гвоздями к двери хижины, Гарри не мог винить их за это. Он не стал заговаривать со змеями, уверенный, что они испугаются; у Гонтов была плохая репутация даже среди животных. Дорогу к поместью Ридлов проще и безопаснее было узнать, расспросив окрестных жителей, а заодно и послушать местные слухи со сплетнями.

* * *

Безупречная репутация семейства Ридлов, как выяснилось, была безвозвратно погублена побегом Тома с Меропой. Гарри узнал, что когда Том пришел в себя и вернулся в Литл Хэнглтон, старые Томас и Мэри Ридл не оставили сына на улице лишь потому, что опасались раздуть этот скандал еще больше. Том заперся в особняке и пребывал в немилости, выбираясь лишь для долгих верховых прогулок вдали от глаз публики. Его бывшая возлюбленная, Сесилия, отказывалась встретиться с ним, равно как и от писем или посыльных от его семьи. Слуги жаловались мяснику, и пекарю, и торговцу свечами, на скверный характер молодого хозяина, на его вспышки гнева и подозрительность, на его детскую озабоченность тем, чтобы ему угождали со всем усердием. Почти никто и не подозревал даже, с кем именно сбежал тогда Том: Гонты жили на отшибе и так мало виделись с соседями, что едва ли кто-нибудь замечал их отсутствие. Отец и сын попали в тюрьму, дочка уехала, — и кому какое дело.

Хотя Ридлы все еще владели большей частью земель и недвижимости Литл Хэнглтона, они навсегда потеряли прежнее уважение общества. Теперь о них постоянно судачили, тихонько посмеивались за спиной, и провожали насмешливыми взглядами. Но их особняк был по-прежнему величествен, хоть и немного простоват; его лужайки безупречны, на стеклах ни единого пятнышка. Он распространял вокруг себя атмосферу напыщенности, в которой, однако, была примесь какой-то грусти, как будто дементор недавно пролетел по саду.

Гарри еще раз проверил свой костюм и галстук, — все ли в порядке (он был разодет в пух и прах, и даже надел очки в оправе из гоблинского золота), — и решительно постучал бронзовым дверным молотком. Ему открыла чопорная служанка с волосами мышиного цвета и, когда Гарри спросил Тома Ридла, провела его в гостиную, где его встретил хозяин поместья.

Томас Ридл оказался не таким уж старым, у него были черные волосы с проседью и усы с загнутыми вверх кончиками, как у кинозлодея из старых фильмов, а в левом глазу он носил монокль, — не хватало только плаща, поезда, и девицы в опасности*. Он критически оглядел Гарри, поджав губы, как будто попробовал что-то горькое.

— Чем могу быть полезен? — спросил он.

Гарри протянул руку, и они обменялись крепким рукопожатием.

— Гарри Джеймс Поттер, сэр, — представился он, стараясь вспомнить все, что знал об этикете (Гермиона могла бы им гордиться). — Полагаю, что мне на самом деле нужен ваш сын. Том Ридл-младший, правильно?

— На самом деле, третий*, — мужчина дернул усом. — Второй это я.

— Виноват, сэр. Не знал.

— Бывает, — проворчал хозяин и позвал: — Офелия!

Мышиная служанка появилась снова и сделала книксен перед хозяином.

— Приведи моего сына немедленно, — он повернулся к Гарри. — Могу я предложить вам выпить, мистер Поттер?

— Благодарю вас, не стоит.

Горничная вскоре вернулась с Томом Ридлом третьим. Гарри вздрогнул: его сходство с юношей, в которого в будущем превратится маленький Томас Марволо, было сверхъестественным, — хотя цвет глаз был немного другой, черты чуть более крупные, выражение лица слишком подавленное, а возраст двадцать два года, а не шестнадцать, — и Гарри изо всех сил постарался избавиться от чувства дежа вю. Старший Ридл представил сына своему гостю и они уселись за кофейный столик.

Гарри поправил очки и извлек из принесенного с собой портфеля пачку документов.

— Я постараюсь изложить дело как можно проще, — сказал он. — Мистер Ридл, я здесь лишь по одной причине: миссис Меропа Ридл, урожденная Гонт, желает с вами развестись. Чтобы развод состоялся, вам достаточно подписать эти бумаги.

Гарри ожидал, что реакция будет, скорее всего, отрицательной, и через секунду ошеломленной тишины это предположение ярко подтвердилось, — Том Ридл третий вскочил и разразился бессвязными оскорблениями. Вмешательство старшего Ридла избавило Гарри от необходимости его успокаивать.

— Сядь, Том! — прогремел он, выглядя расстроенным скорее неприглядной реакцией сына, нежели самой новостью.

Сжав губы, Том подчинился, стиснув длинные пальцы в кулаки.

— Эта… эта женщина смеет разводиться со мной? Если кто и имеет право подавать на развод, так это я!

— И все же вы этого не сделали, хотя уже скоро год живете раздельно, — притворяясь спокойным, заметил Гарри. Сколько же спеси в этом человеке! — Интересно, почему?

Том-второй посмотрел на сына, приподняв бровь, а у того на высоких скулах проступили красные пятна.

— Я не ждал, что когда-нибудь услышу о ней снова. Я думал, что она, скорее всего, умерла в сточной канаве; кто бы приютил слугу Сатаны вроде нее? Уж конечно, она не посмела бы явиться попрошайничать ко мне на порог.

Гарри почувствовал, что у него скоро разболится голова, но, соблюдая этикет, удержался от того, чтобы потереть лоб.

— Мистер Ридл, ваша жена может быть много кем, и она, безусловно, не святая, но она также и не адепт Темных Искусств — или сатанизма.

— Да вы хоть представляете, что эта девка со мной сделала? — прорычал Том. — Опоила меня! Все равно, что изнасиловала, как шлюху! Она извращенка, как и вся ее семья! Языческая ведьма!

Гарри окинул его холодным взглядом.

— Мистер Ридл, мне известно, что миссис Ридл…

— Не называйте ее так! Боже милостивый, эта женщина мне не жена!

— Хорошо, тогда Меропа. Мне известно, что она сделала с вами, и кто она, — он многозначительно посмотрел на младшего Ридла. — Однако это не мое дело. Если вы так стремитесь от нее избавиться, — просто подпишите бумаги. Если желаете привлечь ее к суду за ее деяния, то занимайтесь этим сами, не отнимая времени у меня.

Оба Ридла вздрогнули при мысли о том, что произошедшее может быть предано огласке, но младший тут же взвинтил себя снова.

— Если вы думаете, что я отдам этой гарпии половину…

— Об этом волноваться не нужно, мистер Ридл. Меропа сейчас обеспечена и не нуждается в ваших деньгах или другой собственности. Она просто хочет получить развод.

Том выхватил протянутую авторучку, и, усмехаясь, начал подписывать документы. Его отец подбирал подписанные бумаги со столика, и внимательно просматривал их содержание.

Том быстро закончил и поднялся, сверкая глазами.

— Вот. А теперь убирайтесь—из—моих—владений!

— Это не твои владения, сынок, — проворчал Томас. — По крайней мере, до тех пор, пока меня не отпели. Я хочу еще кое-что обсудить с мистером Поттером. Раз у тебя нет желания слушать нас, то можешь быть свободен. И мне не важно, сколько тебе лет, Том, за непослушание я тебя попотчую вальком*.

Гарри подавил смешок, глядя, как младший Ридл убегает из комнаты, с развевающимися фалдами фрака и покрасневшими ушами. Томас не выказывал желания поговорить с Гарри, на несколько минут углубившись в бракоразводные бумаги. Просмотрев их, он снял монокль и с силой провел по лицу ладонью.

— Офелия! Принеси мне выпить! — позвал он, чуть повысив голос, чтобы было слышно в холле. Отложив документы в сторону, он спокойно взглянул на гостя. — От имени моего сына я приношу извинения и прошу простить его поведение. Он теперь не тот, каким был когда-то; к нам он вернулся совсем другим человеком. Не сомневаюсь, что местные поделились с вами сплетнями о нем, знаю я их повадки, — он перелистал документы снова, как будто не зная, куда деть руки. — Условия здесь прописаны очень тщательно, но мой сын поступил глупо, подписав их, не читая. Очень беспечно. Неосторожно. Думаю, что должен поблагодарить вас за то, что вы не потащили его в суд и не выжали все наше состояние.

— Сэр…

Томас Ридл остановил его, подняв руку.

— Я прошу только об одном. Этот… ребенок, — последнее слово он выдавил полузадушенно. — Я не хочу иметь с ним ничего общего. Не хочу его видеть или слышать о нем. Я не думаю, что Том о нем знает, и не собираюсь ставить в известность мою жену. Если он носит мою фамилию, пусть ему дадут другую. Я не знаю всех деталей этого… романа, но если для моей семьи есть хоть отдаленная возможность жить так, как будто ничего этого не было, пусть так и будет. Неважно, что в глазах Господа это законный ребенок; он не унаследует ничего из моей собственности. Простите, если это кажется жестоким, но я действую в интересах своей семьи.

Гарри медленно наклонил голову.

— Я понимаю вас, мистер Ридл. Не думаю, что ваша просьба вызовет затруднения.

— Благодарю вас, мистер Поттер.

Горничная принесла Ридлу его напиток (явно очень крепкий: Гарри сразу почувствовал запах виски) и проводила гостя к выходу, сделав на прощание книксен, прежде чем захлопнуть дверь у него за спиной. Гарри миновал несколько кварталов, свернул в проулок и с оглушительным хлопком дизаппарировал в Лондон. Чем раньше он сдаст в министерскую канцелярию бумаги о разводе, тем раньше окажется дома.

* * *

Дом. Мысль о нем наполнила теплом его сердце, в котором, казалось, уже целую вечность обитали лишь холод и боль. Добрую половину жизни единственным местом, которое можно было назвать домом, он считал Хогвартс; «Нора» и дом на Гримо 12 были чем-то близким, но никогда не вызывали такого же чувства безопасности, чувства принадлежности. Затем он попал в это время, и несколько месяцев жил в Отделе Тайн, допрашиваемый, препарируемый и изучаемый подобно пришельцу из научной фантастики. Он торговался и молил о кусочке свободы, и они наконец решили ослабить поводок, чтобы он им себя не удавил, и посадили его в этот коттедж, в часе езды от цивилизации, — довольно большой дом, называемый по растущим здесь деревьям «Коттедж Падубовой Рощи»*.

Он тоже не стал ему настоящим домом, но Гарри наслаждался здесь свежим воздухом, солнечным светом, возможностью посещать туалет не под присмотром, и тем, что его здесь не анализировали, как бактерию под микроскопом. Ему позволили ездить по Британии, заниматься собственными делами (например, разыскивать Меропу), и ни в чем не отказывали, — в конце концов, Министерство желало, чтобы его игрушка была счастлива и не захотела бы сменить хозяина, — но он всякий раз должен был возвращаться в коттедж и в цепкие руки Невыразимцев.

О да, их очень метко прозвали.

Однако, после того, как Гарри нашел и забрал Меропу и Тома, его чувства к этому дому постепенно начали меняться. Тогда, в канун Нового Года, он сказал чистую правду: он был ужасно одинок, и после того, как эти двое вошли в его жизнь, боль стала понемногу стихать. Вряд ли она совсем поблекнет когда-нибудь, — это невозможно, — но ему становилось легче.

Меропа встретила его и пригласила в дом с тревожной улыбкой на лице и слабым запахом паленого из дверей. Она хотела, чтобы к возвращению Гарри его ждал бы горячий суп, но из-за ее натянутых нервов результат получился малосъедобным. Томми у нее в объятиях тянулся к Гарри, бормоча младенческую чепуху, пока тот не взял его на руки.

— Теперь ты снова мисс Гонт, официально, — сказал он Меропе.

Ее губы задрожали, и она обняла его, уткнувшись острым носом ему в плечо.

— Спасибо тебе.

После ее дня рождения они больше не целовались; без воздействия коктейлей их манеры были не такими дерзкими и отважными, их притяжение — не столь сильным. Они как бы кружили друг вокруг друга, иногда позволяя себе как бы случайно задержать прикосновение или надолго остановить друг на друге блуждающий взгляд. Когда она помогала ему мыть тарелки, они иногда соприкасались бедрами.

Томас быстро развивался, — Гарри заранее знал, что так будет. Он был безмерно любопытен и начал ползать и говорить раньше обычного возраста. Из-за чрезмерного любопытства он устраивал множество происшествий, разбивая хрупкие предметы, попадая во все закоулки дома, и засовывая все, до чего мог дотянуться, себе в рот. Меропа очень переживала за него, и хоть она сердилась иногда на ребенка, но никогда не повышала на него голос.

Он по-прежнему оставался необыкновенно тихим, и обращал огромное внимание на маму и Гарри, когда они разговаривали, а когда говорил он сам, то произносил слова лишь намеренно и всегда понятно, даже если из-за несовершенного контроля над мышцами они получались у него немного невнятными. Неудивительно, что чаще всего он говорил, прося, чтобы ему что-нибудь почитали. Уложить его спать вечером, не рассказав какую-нибудь историю, стало невозможно. Целыми вечерами Меропа читала ему сказки Барда Бидля (давно знакомые ей), братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсона (с которыми она знакомилась одновременно с Томом), и многое другое: американские сказки, наподобие Рип Ван Винкля, истории из греческой и скандинавской мифологии, и тому подобное.

В тот день, когда маленькому Томасу исполнилось семь месяцев, у Гарри был день рождения. Меропа не смела надеяться, что Гарри снова помчит ее в город на вечеринку, поэтому она просто испекла к его возвращению бисквитные печенья из готового порошка, украсив их фруктами и взбитыми сливками.

Но Гарри хорошо знал, что жизнь редко бывала к нему снисходительна.

* * *

Том сидел на высоком стульчике, выстраивая идеально прямые линии из вареных макарон, когда его мама увидела в окно, как Гарри аппарировал перед воротами вместе с целителем в зеленой мантии*, его рука была закинута на плечо мужчины. Он тут же упал на колени и его стошнило на траву газона. Тарелка выскользнула из рук Меропы и разбилась, напугав малыша.

— Мам?

Меропа, ничего не ответив, подхватила ребенка, и выбежала с ним из кухни. Она пристроила его на кресле, мягко приказав: «не двигайся», поспешила ко входной двери и распахнула ее с громким возгласом:

— Гарри!

Его лицо было пепельно-бледным, с одной стороны покрытым красными и багровыми пятнами разных оттенков, которые продолжались ниже, на шее, и уходили под воротник рубашки. Очки отсутствовали, а спутанные волосы топорщились во все стороны.

— Меропа… — выдохнул он.

— Гарри, что с…

— Ведро! — успел он сказать, прежде чем согнулся пополам и его снова стошнило.

Отскочив назад, чтобы ее ноги не испачкало рвотой, Меропа взмахнула волшебной палочкой и призвала из кухни большую миску. Медик очистил пол заклинанием и, умело подтащив Гарри к дивану, уложил его. Меропа невольно отметила, что цвет обивки ужасно сочетался с его мертвенной бледностью, и его кожа казалась пожелтевшей. Она подставила миску поближе к его голове, Гарри повернулся, и его в третий раз вырвало.

— Что с тобой случилась? — воскликнула она. Внутри у нее все дрожало; роговые очки все время съезжали с носа.

— Отработал день. Можно воды? — хрипло и с горечью произнес Гарри.

Целитель подсунул ему заранее наколдованный стакан, и Гарри прополоскал рот, вздрагивая, как осенний листок. Меропа заметила, что его нетвердая рука тоже была покрасневшей.

— Отработал? День? — повторила она неверяще.

Целитель с неловким видом прервал ее:

— Утром придет другой доктор, проверить состояние мистера Поттера. Если станет хуже, немедленно обращайтесь по камину в Св. Мунго.

Он смущенно откланялся и вышел, но Меропа с Гарри едва заметили это.

— Как такое может получиться за день работы, Гарри? — взмолилась Меропа, чуть не плача.

— Вот так, — тихо ответил он.

Она никогда толком не понимала, что именно он делает в Отделе Тайн. В основном, конечно, потому, что он никогда ей не рассказывал, и она смутно воображала колдунов, сидящих вокруг него, произносящих заклинания и заполняющих заметками невероятно длинные свитки. Но не такое. Никогда ничего подобного.

— Папа!

Взрослые вздрогнули при этом возгласе и Гарри сразу съежился от вызванной этим движением боли. Меропа обернулась к сыну, который полз к ним, явно расстроенный.

Никогда раньше он не называл Гарри папой.

Почувствовав смущение и растерянность, Меропа не стала думать об этом выражении приязни со стороны ребенка, и просто подхватила его на руки. Том положил пухлые ручки на диванную подушку и пристально уставился Гарри в глаза.

— Вавка, — сказал он, потянувшись к пестрым пятнам на коже Гарри.

Тот перехватил его ручку, прежде чем он смог дотронуться до саднящей щеки.

— Да, малыш. Большая вавка.

— И часто такое бывает? — спросила Меропа.

— Почему? — спросил Том.

Гарри быстро взглянул на них по очереди.

— Я должен защищать тебя и маму от плохих людей, верно, Томми? Обычно все не так ужасно, в первые месяцы было похуже. Но сегодня они так взялись за меня, потому что это мой день рождения. Какой-то научный бред, я в нем ничего не понял.

Том попытался вскарабкаться ему на грудь, и Гарри зашипел, отстраняясь.

— Томми, не надо, — мягко пожурила Меропа сына.

Гарри улыбнулся, с болью и через силу, но искренне.

— Прости, малыш, не сейчас. Уж очень сильно меня приложило.

— Папа… — Том икнул и приготовился заплакать.

— Эй, все в порядке! Это еще не так плохо, вот подождите Хэллоуина.

Меропа побледнела.

— Но… при чем здесь Самайн?

— Я оказался здесь в канун Дня Всех Святых, — тихо ответил Гарри. — Они... очень воодушевились в прошлом году, и не думаю, что в этот год будет по-другому. Я не слишком-то люблю Хэллоуин, у меня сложная история с этим праздником.

Смерть его родителей. Горный тролль. Кубок огня.

— Не ладится и с концом мая и началом июня, если уж на то пошло.

Убийство Квиррела. Тайная комната. Смерть Седрика. Смерть Сириуса. Смерть Дамблдора. Битва за Хогвартс…

— Что-то… — голос Меропы дрогнул. — Я что-нибудь могу…

— Сделать? — закончил за нее Гарри. — Нет. В больнице сделали все, что могли, а вообще... Этим приходится заниматься. У меня нет выбора.

— О, Гарри… — слезы, большие и блестящие, текли по ее лицу.

— Ну не плачь, — взмолился он. — Взгляни на это с другой стороны: я теперь всю неделю должен пробыть дома, и никто меня не потревожит!

Но она лишь зарыдала еще горше, а это усилило и расстройство Томми. Он положил свои крохотные ладошки поверх ее очков, словно это могло остановить поток слез.

— Ма! Мама, тш-ш…

Ей понадобилось несколько минут, чтобы, наконец, успокоится. Сделав это, она уложила нервничающего малыша в кроватку; за это время Гарри дважды стошнило, а потом рвать уже было нечем, и остались лишь скручивающие приступы. Вернувшись к нему, она принесла одеяла и его запасные очки. Она молчала; застрявший в горле комок не давал произнести ни слова, и она занялась уходом за Гарри, — сняла с него туфли и галстук, укрыла ему ноги, подоткнула одеяло, — как будто укладывала Тома размером со взрослого. Несколько слез скатились у нее по щеке.

— Меропа, — начал Гарри, и запнулся, осознав, что не знает, что сказать.

— Прости, — сказала она, всхлипывая, — я должна отлевитировать тебя в твою комнату, или использовать чары для переодевания, или вообще… но…

— У тебя плохо получаются чары, когда ты расстроена. Все в порядке. Я понимаю, — сказал он успокаивающе.

Она неловко кивнула, избегая смотреть ему в глаза.

— Не нравится мне этот колдомедик. Он пришел и просто сбросил тебя на диван, как будто камень. Не очень-то профессионально.

— Отдел Тайн хорошо платит ему. Просто он ничего не мог больше сделать. В больнице поправили, что смогли, а остальное должно исцелиться естественным путем. Это случится, в общем-то, довольно быстро, хотя какое-то время Гилдероем Локхартом мне не быть.

Меропа не знала, о ком это он, и лишь неразборчиво буркнула, уставившись на маленькую дырочку в одеяле. Повисла многозначительная пауза. Наконец, она сказала:

— Извини за то, что сказал Том. Я знаю… то есть, я поговорю с ним утром. Я… я надеюсь, ты не сильно расстроился…

— Я не сержусь, Меропа.

— П-правда? — она, наконец, подняла глаза и посмотрела на него.

Гарри сумел улыбнуться.

— Я даже польщен. Это… странное ощущение, конечно, но стать для Тома, как отец? Я совсем не против.

— Д-действительно?

— Действительно, — он протянул здоровую руку к ее щеке, на которой показались новые слезы, и погладил кончиками пальцев ее темные волосы. — Я был бы не против стать ему отцом и по закону. Хотя, наверное, нам еще рано думать об этом. Знаешь, с тех пор, как мы… как мы… даже не знаю.

Она покраснела, широко раскрыв глаза, и накрыла его руку своей.

— Я… — она с трудом сглотнула. — Наверное, нам надо… исправить это?

— Наверное.

— Ты мне очень нравишься, Гарри.

— Ты тоже мне нравишься, Меропа, — ответил он.

Он осторожно притянул ее к себе, и, не сопротивляясь, она встретила его губы. Это был нежный, и мягкий, и быстрый, и полный неосуществленных желаний поцелуй. От напряжения мышц он вздрогнул, и они отпрянули. Меропа укрыла лицо на его надежном плече и расплакалась.

*Воспоминание Боба Огдена о посещении Литл-Хэнглтона показывал Гарри (в книге «ГП и Принц-полукровка») Дамблдор, чтобы познакомить его с ближайшими родственниками Вольдеморта.

*Девица в опасности (damsel in distress, «дева в беде») — расхожий штамп в примитивных мелодраматических историях; поезд — классическое место действия старых киномелодрам.

*Если отец и сын имеют одинаковое полное имя, в англоязычных странах к их именам для различия добавляют «старший» и «младший» (senior and junior, сокр. Sr. и Jr.) Если же и дед имеет то же имя, то к имени его сына добавляют «второй», а к имени внука — «третий». Сокращенно это обозначается римскими цифрами.

Авторучка — перьевая ручка, в которой чернила автоматически поступают из внутреннего резервуара. Широко распространены начиная с 1850-х годов.

*Валек — деревянный, часто плоский, брусок с рукояткой или округлая палка для валяния шерсти, обмолота, выколачивания белья при полоскании и для катания его на скалке. В Англии и США — традиционное средство для наказания непокорных сыновей. См. напр. «Как аргонавты в старину» Джека Лондона.

*Падуб — то же самое, что остролист (из дерева которого сделана волшебная палочка Гарри).

*Мантии целителей на самом деле «цвета лайма». В некоторых переводах они (да, смешно) стали «лимонно-желтыми».

Примечание переводчика: Большое спасибо CofeinaBaby за помощь в редактуре этой главы.

Примечание от автора: имя служанки Ридлов, Офелия, означает «змея» и «помощь» (на греческом). Автор не считает семью Ридлов негодяями, — они, скорее, просто богатые сквайры, — но он не сомневается, что «роман» Ридла-младшего имел последствия не только для репутации семейства в целом, но и для его психики, поэтому трудно представить у него нормальную реакцию на упоминание Меропы. Не известно, как много Томов предшествовали Вольдеморту (по канону он, по крайней мере, третий Том в этой линии, но автор решил добавить еще одного). Автор также считает, что возможный интерес к путешественнику во времени сильно преуменьшен, и из него попытаются выжать все крупицы информации. Автор думает, что даже благородный Дамблдор с трудом бы мог удержаться от того, чтобы вывернуть такого человека наизнанку. Лишь с содроганием можно думать о том, что ждало бы его, если б на него наложили лапу правительство и его «ученые».

На следующее утро медик переправил его в спальню должным образом. Точнее, это была медиведьма, Пенелопа Джиллан, отметившая, что хотя Гарри поправляется хорошо, до конца недели она будет навещать его каждое утро. В эти дни Гарри в основном спал, а когда не спал, то с неотрывным вниманием наблюдал за Томми — тот отказывался уходить от его постели, впадая в безудержную истерику всякий раз, когда мать пыталась унести его из комнаты, — и обменивался с Меропой многозначительными молчаливыми взглядами. Она даже не подозревала раньше, что можно так замечательно флиртовать, обходясь без слов, одной лишь мимикой.

Прежде чем пойти на поправку, внешний вид Гарри сначала ухудшился; краснота на коже превратилась в отвратительные желтые и пурпурные пятна, которые потом медленно выцветали. На третий день началась лихорадка, и хотя целительница говорила, что этого следовало ожидать, Меропа страшно беспокоилась, укутывала больного несколькими слоями одеял, и тайком целовала его влажный лоб, пока он спал. Однажды это легкое прикосновение разбудило его, и он втянул ее в настоящий поцелуй, прежде чем она успела сбежать. В другой раз, читая Тому, она случайно уснула, сидя у Гарри на кровати, и проснулась в его крепких объятиях. Его зеленые глаза внимательно смотрели на нее, а сын дремал у нее на коленях. На шестой день боли перестали мучать Гарри, он начал вставать и потихоньку передвигаться по дому. На седьмой день синяки, наконец, стали исчезать, а Гарри с Меропой долго и нежно целовались у камина.

Слишком скоро, увы, ему пришлось вернуться к прежнему расписанию, — к расписанию, которое так предательски имитировало рабочий день нормального человека, при том, что ничего нормального в нем не было. Маленький Томас был безутешен, и Меропа ничего не могла с ним поделать, — он успокаивался лишь сам, наплакавшись до изнеможения.

* * *

Потянулись новые месяцы. Томас продолжал развиваться удивительно быстро, он был живым, радостным, и очень умным ребенком; трудно было поверить, что ему еще нет и года. Отношения Гарри с Меропой медленно и незаметно доросли до того, что она машинально целовала его, провожая, и когда он возвращался домой — иногда измученным, но чаще всего в полном порядке. Первым делом она целовала его по утрам, когда он еще готовил завтрак; когда он уходил в Министерство, его губы все еще пахли кофе; по вечерам она целовала его в холле, прежде чем они расходились по спальням. Иногда они довольно страстно обнимались, — на кухне, в прихожей, в гостиной под музыку из радио, — и, приходя в себя, видели друг у друга взъерошенные волосы и сбитую одежду, горящие щеки и отскочившие пуговицы. А еще он научил ее «эскимосскому поцелую», — смешному и нежному обычаю тереться друг о друга носами.

Летняя жара сменилась осенней прохладой, и Хэллоуин оказался не так плох, как рассказывал Гарри, — он был гораздо страшней. Десять дней Гарри провел в больнице Св. Мунго, четыре из них в коме, и еще две недели приходил в себя дома. Эти десять дней были кошмаром: поскольку Меропа не была его родственницей, ее не пускали к нему, и сознание того, что он страдает, а она ничего не может с этим поделать, было мучительным. Они с Томми остро переживали его отсутствие и с большим облегчением встретили его возвращение домой, хоть он был еще очень болен. И, обрадованный, Томас в этот день сделал свои первые шаги.

Зимнее солнцестояние тоже прошло не лучшим образом, но далеко не так ужасно, как канун Дня Всех Святых; лишь немногим хуже его дня рождения. Поэтому Рождество праздновалось главным образом ради Тома, хотя особых подарков он не получил, потому что его день рождения был всего через неделю, да и в возрасте одного года он не слишком-то нуждался в игрушках, особенно таких, которые не могли бы его чему-то научить, — а он уже говорил вполне свободно, законченными предложениями, и выражал вполне связные мысли.

Тридцать первое декабря, однако, принесло с собой не только первый день рождения Тома. Поздней ночью стрелки часов приближались к полуночи, и Гарри с Меропой, обнявшись, сидели рядом на диване и потягивали шампанское.

— С Новым Годом, Меропа, — сказал Гарри. — Мы с тобой теперь знакомы ровно год.

Она улыбнулась ему и слегка коснулась высоким бокалом его бокала.

— Это был лучший год в моей жизни. Давай выпьем за то, чтобы следующий год был не хуже?

— Я непременно постараюсь сделать его лучше, — сказал Гарри. Он прикусил губу с несвойственной ему нервозностью и выудил что-то из-под декоративной подушки. — Наверное, есть… наверняка есть более формальный способ это сделать, но я, гм, я не очень-то люблю формальности, и я знаю, ты тоже не любишь, поэтому…

Она не перебивала, лишь подтолкнув его подбородок пальцами, чтобы он посмотрел ей в глаза.

— Гарри?

Его яркие глаза были широко открыты и в круглом ободке оправы очков казались очень большими.

— Меропа, я не смогу подарить тебе другого ребенка, Отдел Тайн… ну, это само собой разумеется, что я не должен делать этого. А если бы случилось чудо, и они позволили бы мне родного ребенка, то уж, несомненно, постарались бы наложить на него свои лапы. Но… я все равно хочу жениться на тебе.

Он поднял руку, и в его пальцах Меропа увидела простое золотое кольцо. Она беззвучно ахнула, прикрыв пальцами губы, и ее роговые очки съехали на кончик носа.

— Ты выйдешь за меня?

Слов не требовалось, и она просто поцеловала его.

Часы с кукушкой прочирикали полночь. Диктор по радио поздравил своих коллег и слушателей. Забытые бокалы с шампанским выпали у них из рук, — на ковре здесь останется пятно, которое на долгие годы станет им милым, греющим сердце напоминанием.

* * *

У него не было семьи или друзей, которых он хотел бы пригласить на свадьбу, и у нее тоже. Никому из них не нравилась мысль о пышной, торжественной церемонии с кружевами и морем цветов, поэтому они решили сделать все как можно проще. Он выбрал бежевый костюм, а она — светлое кремовое платье, и перед мировым судьей они обменялись клятвами, а миссис Тейкер и Пенелопа Джиллан были свидетелями. Они поженились 22 января 1928 года, и по окончании церемонии Меропа и Томас Марволо из Гонтов официально стали Поттерами.

Их домашняя жизнь не слишком изменилась в тот день; жаркого медового месяца не было, и Меропа по-прежнему ночевала своей спальне, хотя они с Гарри чаще спали вместе, чем порознь. Все же, другой человек в твоей постели — не то, к чему привыкаешь мгновенно, а в те времена мужчина и женщина, спящие вместе, в глазах общества были откровенным скандалом. Но время шло, их поцелуи становились более смелыми и свободными, прикосновения — более игривыми, а ласки — более интимными, и, в общем, Меропа быстро и счастливо рассталась с неловким и застенчивым образом мыслей «современной женщины» начала двадцатого века.

Томас продолжал расти, неизменно восприимчивый ко всему новому, постоянно готовый учиться. Его игрушки-конструкторы* не могли постоянно удерживать внимание ребенка, и в вечерние занятия Меропы с репетитором стали понемногу включать и его: он учил цифры, алфавит, геометрические фигуры, и занимался с книжкой, показывающей животных со всех концов земли, как волшебных, так и обыденных. Он учился, конечно, не так быстро, как первоклассник начальной школы, но для своего возраста — просто блестяще, и к двадцати месяцам мог уже бегло читать простейшие детские книжки. Он заполнял листы бумаги абсолютно неразборчивыми каракулями, — должно было пройти еще несколько лет, прежде чем он выработает нужную координацию движений, неважно, насколько он был умен сейчас, — но Меропа обожала их и бережно сохраняла, как будто это были произведения искусства, достойные самого Моне.

* * *

Летом следующего года они отважились выбраться в соседний городок, чтобы устроить пикник. За пределы «Падубовой Рощи» они выходили лишь изредка, и не очень хорошо знали своих соседей по Мидлтону, хотя их лица были, в основном, знакомы местным жителям.

Расстелив одеяло в парке и разобрав корзинку с едой, они закусывали, болтая с другими родителями, которые восхищались «взрослой» речью Томаса и хвалили его. Том чувствовал себя неловко среди других детей и немножко побаивался, но они быстро определили, что он не метит в короли детской площадки, и радостно включили его в свои игры. Но почти столь же быстро они почувствовали его «странность» и постепенно выдавили его из своей компании, так что ему пришлось самостоятельно искать себе развлечений.

Заметив вдруг, что сына нигде не видно, Гарри с Меропой ненадолго запаниковали, но Меропа быстро нашла его: он наклонился возле дерева, тихо шипя. Подбежав, она услышала:

— Оставь меня в покое, глупый человек!

Дыхание застряло у нее в горле, когда она узнала язык, известный ей с рождения. Змея, которую сын по незнанию растревожил, раздражалась с каждой секундой все больше. Не теряя времени, она подхватила Тома на руки.

— Томми, нельзя!

Ребенок сразу же разревелся. Змея, которая оказалась обыкновенной медянкой, а вовсе не гадюкой, как она сначала подумала, еще больше разозлилась от его плача.

— Убирайтесь прочь! — прошипела она.

— Прости за беспокойство, — прошипела в ответ Меропа. Змеиные слова слетели с ее языка с легкостью, более естественные, чем дыхание, но принесли с собой тяжелые воспоминания. Она боролась со жжением в глазах, стараясь не заплакать, пока пыталась успокоить Тома, который расстраивался тем больше, чем дальше она уносила его от дерева и от змеи.

— Неет! Змейка! Я хочу поговорить со змейкой, мама! — рыдал он. Его лицо сморщилось и покраснело.

Она погладила вцепившегося в нее ребенка по спине.

— Извини, малыш.

— Не-е-е-т…

Услышав плач сына, Гарри быстро подбежал к ним с Меропой. Он ласково погладил Тома по голове и потрепал его темные волосы.

— Что случилось? — спросил он.

— Он донимал медянку, и она разозлилась. А я подумала, что это гадюка.

Гарри понимающе, но немного угрюмо кивнул и поцеловал их обоих, сказав Меропе идти к машине, пока он сбегает и соберет вещи.

«Фаэтон» уже давно заменили на «Мерседес Бенц СС Эрдман», — по крайней мере, так его назвал Гарри. Шикарный автомобиль, но ни Гарри, ни Меропа его не любили: он плохо подходил для детей, и Том, неловко пристроившись у нее на коленях, тер покрасневшие глаза, едва не задыхаясь от волнения. Гарри подошел через несколько минут и уложил вещи. Том все еще хныкал, и она, утешительно воркуя, носовым платком вытерла его щеки и подбородок, — но он продолжал плакать большую часть дороги к дому, и в конце концов заснул у нее на коленях.

— Мне кажется, нам пора бы завести какого-нибудь питомца, — сказал Гарри, когда Меропа уложила спящего ребенка в кроватку.

Она взглянула на него, отбросив упавшую на глаза прядь волос, и тихо спросила:

— Змею?

К ее облегчению, Гарри отрицательно покачал головой.

— Нет. Змеи, когда питаются, убивают добычу, а я не хочу, чтобы Томми это видел, тем более, в таком возрасте. Это… — он замолчал, покусывая губы, и Меропа непонятным образом почувствовала, что это как-то связано с тем, кем может вырасти ее сын. Она ободряюще положила руку на плечо мужа и была вознаграждена его улыбкой.

— На самом деле я думаю о каком-нибудь попугае, — признался Гарри. — Они самые разумные среди птиц. Томми сможет научить его разговаривать и решать задачки. Они могли бы в некотором роде учиться вместе. Вот, правда, это будет, как будто у нас два младенца, кусающихся, и все такое, только один из них будет в перьях и дюжину дюймов ростом.

Ее накрашенные губы расплылись в улыбке и она хихикнула.

— Это будет просто замечательно, Гарри. По-моему, Томми нужен какой-то постоянный друг, кто-то одного с ним возраста, с кем он мог бы общаться. Видит Мерлин, мой брат плохо ко мне относился, и твой двоюродный брат, я знаю, тоже плохо ладил с тобой… Но для Томми…

— Я знаю, — сказал он, крепко сжав ее руку, и она не смогла удержаться от поцелуя.

Проснувшись, Томми долго дулся и хмурился (родители ждали этого заранее), не понимая, зачем его вдруг утащили от красивой змейки. Перспектива получить питомца существенно улучшила его настроение, но угрюмость не сразу покинула детскую мордашку, и привычное доброе расположение духа вернулось к нему лишь после того, как Меропа отчасти исполнила обещание, прогулявшись с ним в Косой переулок, где они посетили «Заколдованный зверинец». И пусть они ушли, так и не купив никакого животного, Меропа вернулась домой гораздо более осведомленной, чем когда она входила в магазин.

Они наконец остановились на золотом жако*. Этот подвид африканского попугая был неизвестен в обычном мире, хотя и не был по-настоящему волшебным животным. Их разводили для красоты, поэтому их перья и были золотистыми, а не серыми, и они были заметно умнее обычных, легче приспосабливались к жизни в новых условиях, и не были так склонны выщипывать себе перья от волнения. Поэтому Гарри с Меропой отказались от птенца и приобрели птицу, которой уже было несколько месяцев от роду.

Томас был в восторге от этого нового прибавления в семье, неловкого комочка золотистого пуха. Поскольку комнат у них было больше, чем достаточно, он получил свою собственную отдельную спальню, и Томас несколько часов возбужденно рассказывал Меропе и Гарри о том, какие растения он поставит там, и где именно, какие игрушки, безделушки, кольца и насесты он хочет для этой комнаты. Разумеется, многие его «предложения» были отвергнуты, ведь попугаю не нужны были игрушечные машинки или человеческая кровать, — но они пришли к соглашению, которое удовлетворило мальчика.

Том назвал птицу Мидасом и они долгие часы проводили вместе; так сильно его могли увлечь лишь только «истории». Вообще-то, он часто читал Мидасу вслух, а еще взял за правило в присутствии попугая проговаривать все, что собирался сделать. Однако слова не развлекают попугаев так же хорошо, как маленьких мальчиков, и Гарри позаботился о том, чтобы Томас не меньше времени играл с Мидасом, который особенно полюбил приносить теннисный мячик и находить спрятанные яркие помпоны. Импровизированные игры в чаепитие стали у них на удивление обычным делом, хотя Гарри или Меропе приходилось следить за тем, чтобы птицу в конце концов все-таки правильно покормили.

Мидас постепенно достиг возраста, сравнимого с «ужасным двухлетним возрастом» человеческих детей, который и сам Томас еще не вполне перерос, и пальцы мальчика, так же, как и пальцы Гарри, сильно пострадали от его укусов. Меропа же осталась невредимой, поразив их глубоким пониманием настроения птицы. Беспокойство Мидаса вырастало из страха и чувства уязвимости, а не от стремления к независимости, как было у Томаса. Она рассказала, что многие змеи вели себя подобным образом, когда она еще жила с Марволо и Морфином, и в результате от них «избавлялись», часто очень жестоко.

Когда его привязанность к Мидасу несколько поумерилась от постоянных щипков, Том начал искать новых развлечений, оставив попугая на попечение матери. Несколько дней он провел, листая книги и осторожно пробуя новые занятия, и наконец, услышав как-то вечером по радио «Maple Leaf Rag»*, выбрал фортепиано. Он нырнул в уроки с головой, как будто давным-давно уже этим занимался. Учительница, мисс Виола Киз, называла его гением, и Меропа краснела от гордости. Гарри гордился тоже, но его гордость за приемного сына всегда сопровождалась крохотной долей беспокойства, от которого он никак не мог до конца избавиться.

А Мидас часто усаживался на пианино, щелкая клювом и стрекоча, как будто подпевая.

* * *

Хотя Мидлтон был от них в часе езды на машине, Томас начал посещать начальную школу сразу же, как только достиг нужного возраста. Родители знали, что ему важно общаться со сверстниками, а необходимость увеличить немного дистанцию между ребенком и взрослыми стала очевидной после нескольких истерик, которые разгорались, стоило Гарри или Меропе ненадолго оставить его одного.

Учителям тоже пришлось помучиться, когда он расстраивался подобным образом. Но, за исключением беспокойства от разлуки с близкими, Том преуспевал и демонстрировал замечательные результаты по всем предметам. Вскоре директор назначил специальное расписание, по которому мальчик посещал английский язык и литературу с пятым классом, математику с четвертым, естествознание со вторым и историю с третьим классом.

Как и можно было ожидать, завести друзей оказалось Томасу непросто. Некоторые дети завидовали его смышлености, другие просто считали его слишком странным, но, неожиданно, магия не стала проблемой: выбросы случайного волшебства были слабыми и случалось нечасто, а учителя считали его рассказы о волшебных животных признаком творческих способностей, и, может быть, видели в нем будущего исследователя мифологии или археолога. Но он никогда не приглашал домой никаких друзей, а на переменах и на обеде всегда был один. Учителя, восхищаясь его успехами, не замечали отсутствия у него навыков общения, не замечали, как его отталкивают от качелей, или что его выбирают в футбольную команду лишь последним. Меропа тоже не замечала таких вещей, потому что не училась в школе сама и не испытала на себе насмешки школьников, тем более жестокие от того, что они были, в сущности, безобидны.

Но Гарри заметил, и его сердце полыхнуло острой болью. Он решил тем же вечером поговорить с сыном.

— Томми.

Том поднял голову от книжки, — он читал «Гекельберри Финна», — и сел поровнее на кровати; свет лампы окрашивал его лицо в золотистый цвет.

— Да, папа?

— Папа, папа! — эхом затрещал на насесте Мидас.

Гарри чуть улыбнулся, положив руку на притолоку.

— Не возражаешь, если я зайду?

— Заходи, конечно, — ответил мальчик.

Он повернулся, свесив длинные ноги с кровати, и заложил книгу закладкой. Хотя ему было всего восемь лет, можно было уже угадать, что он вырастет поразительно красивым мужчиной; впрочем, он уже был очень красивым ребенком, с чистой и светлой кожей, с естественным пробором в темных волосах; он вел себя и разговаривал как вполне состоявшийся взрослый. Но Гарри никогда не забывал, что как бы он ни был умен и уверен в себе, это все же был маленький мальчик.

Путешественник во времени присел рядом со своим сыном и пружины кровати протестующе скрежетнули. Гарри притянул Томаса к себе на колени и обнял его. Мальчик отстранился.

— Тебе приходится трудно в школе, — начал Гарри.

К чести Томаса, на его лице не отразилось ни крупицы удивления, он лишь слегка напрягся.

— Не знаю, о чем ты говоришь.

— В самом деле? Мне кажется, ты знаешь, Томми.

Мальчик отвел взгляд, упрямо отказываясь посмотреть в слишком понимающие глаза отца.

— Со школой все в порядке, папа. Математика у меня теперь уже с шестым классом, и…

— Наверное, я не совсем точно выразился, — прервал Гарри, не обращая внимания на нервный взгляд сына. — Мне кажется, у тебя трудности с детьми в школе.

Том секунду поколебался и, наконец, совершенно поник, ссутулившись и опустив глаза.

— Я… да, то есть… да.

Гарри вздохнул и снова обнял сына, положив подбородок ему на макушку.

— Извини, Томми.

— Они ненавидят меня. Не знаю, почему, — сказал мальчик, теребя пальцами шерстинки на свитере Гарри.

— Они просто не понимают тебя, Томми. Они даже не понимают, что ведут себя жестоко.

— Даже не жестоко. Ну, то есть, да, но не на самом деле. Они просто… просто…

— Не обращают внимания? — подсказал Гарри.

— Да, — тихо ответил Томас. — Они делают вид, как будто меня нет, если ничего не хотят от меня. А когда что-то хотят…

Гарри успокаивающе погладил его по голове.

— Маленькие дети часто бывают жестокими. Ты же знаешь, что я рос с тетей, дядей и с двоюродным братом?

— Да, конечно.

— Ну вот, когда я был в твоем возрасте, они тоже со мной плохо обращались. Они боялись моей магии, хотя Дадли даже не знал, что я колдун, пока не пришло письмо из Хогвартса. Но он дразнил меня в школе, и со своими друзьями гонялся за мной, и если они меня ловили, то могли побить. Они называли это «охота на Гарри».

— Но, папа, другие мальчики не гоняются за мной и не бьют!

— Как ты думаешь, от этого я чувствовал себя по-другому?

Том на мгновение задумался.

— Нет, — ответил он. — Просто тогда болит еще и снаружи, а не только внутри.

Они помолчали; Гарри чувствовал, что Томас набирается смелости сделать какое-то признание.

— Один мальчик из моего класса по математике, — начал он, — его зовут Адам, он говорит, что вы с мамой и я… что мы попадем в ад, потому что не ходим в церковь.

Вот оно что. Гарри почувствовал неприятный спазм в желудке. Он никогда раньше не обращал особого внимания на религию; в восьмидесятых и девяностых годах посещение местной церкви каждое воскресенье не было жестким требованием общества. Уже в 60-е годы эти требования ослабли, и не было ничего странного, если семья вообще не ходила в церковь; религия стала более личным, не столь первостепенным делом. Однако в 1930-е годы к ней нельзя было относиться так непринужденно, по крайней мере, не среди маглов, а Гарри не подумал о том, что отдавая сына в общую школу он сделает его жертвой этих предрассудков. Волшебники, как правило, не были слишком озабочены религией, — возможно, потому, что очень многие старые боги вовсе не были богами.

— И ты думаешь, это правда? — спросил Гарри.

— Ну… нет, не думаю.

— Тогда отчего тебя так заботит, что говорит этот мальчик, Адам?

Том недовольно фыркнул.

— Вовсе нет! Не заботит… но…

— Но это все равно ранит, — закончил за него Гарри.

— Да… точно, — голос мальчика прервался и он тихонько заплакал в отчаянии. Гарри обнял его покрепче, прижав к своей груди.

— Люблю тебя! — выкрикнул Мидас со своего насеста. Гарри улыбнулся, и почувствовал, что Томас тихонько хихикает.

— Я тоже тебя люблю, Мидас, — пробормотал мальчик.

— И я люблю тебя, Томми, никогда не забывай об этом, — сказал Гарри. — Ты можешь поговорить со мной о чем угодно. Не обещаю, что непременно смогу помочь тебе, но я очень постараюсь. И вот еще что: я знаю, как нелегко иногда приходится в школе, поэтому если ты однажды проснешься и поймешь, что совсем-совсем не хочешь туда идти, то скажи тогда мне или маме, и можешь остаться дома. Хорошо?

Томас так крепко обнял отца, что спина Гарри под его пальцами заболела.

— Обещаешь?

— Да, — ответил Гарри. — По крайней мере, пока ты будешь справляться с домашними заданиями, но мне отчего-то кажется, что это не вызовет особых затруднений, — добавил он иронически.

Том кивнул и, расцепив объятия, вытер глаза.

— Спасибо, папа.

Гарри поцеловал его в макушку.

— А зачем, по-твоему, нужны отцы?

После этого дела у Тома пошли на лад, но он, конечно, стал оставаться дома гораздо чаще, чем раньше. С учетом того, насколько быстрее своих одноклассников он учился, не отстать от программы ему удавалось без труда. Возвращаясь домой через камин, Гарри обнимал сына и совершал сложные маневры вокруг Мидаса, чтобы поцеловать Меропу, прежде чем взяться за приготовление ужина.

*Конструкторы — автор называет конкретные марки, «Lincoln Logs» и «Tinker Toys». Если вам интересно, на что были похожи «игрушки Lego» сто лет назад, их описание есть в английской Википедии.

*Жако — серый африканский попугай (https://ru.wikipedia.org/wiki/Жако), наиболее умная из всех птиц. Есть искусственная мутация жако с желтыми перьями (летиносы), но в начале XX века таких еще не было.

*«Maple Leaf Rag» (Рэг кленового листа) — фортепианная пьеса Скотта Джоплина в стиле раннего рэгтайма. Можно послушать (https://commons.wikimedia.org/wiki/File:Maple_Leaf_RagQ.ogg), можно почитать статью в Википедии.

Примечания автора: автор заметил, что фикрайтеры, описывающие времена, когда жила Меропа, часто забывают, каковы были тогда общественные нормы. Жена и муж никогда не спали в одной постели (даже если у них была общая спальня), это было совершенно возмутительно. Жить вместе, как Гарри с Меропой, не будучи женатыми, было тем более неслыханно и абсолютно непристойно. Конечно, как дитя 80-х годов, Гарри привык к совершенно другой атмосфере, и всячески старался сделать Меропу более «современной» (автор подмигивает).

В Британии живут только три вида змей; единственным ядовитым видом являются гадюки (для взрослых они не очень опасны: за период с 1876 по 2005 год было зарегистрировано всего 14 смертельных случаев, последний из которых произошел в 1975 году, когда от укуса гадюки погиб пятилетний ребенок). Кроме того встречаются ужи (чаще всего, во влажных местах: в болотах и заводях) и обыкновенные медянки (Coronella austriaca); их меньше всего, они встречаются на юге острова и не ядовиты, но их окраска имитирует окраску гадюки, и их часто принимают за ядовитых змей.

Попугай Мидас назван в честь мифического царя из Греции, чье прикосновение обращало все в золото.

Автор не думает, что школьные (и дошкольные) успехи Тома нереальны. Автор полагает, что если бы ему предоставили возможность, он двигался бы семимильными шагами в начальной школе, хотя в начале двадцатого века школьные требования были выше, чем сейчас (и никаких калькуляторов!). Д. К. Роулинг называет Гермиону «почти гениальной», поэтому автор думает, что не будет чрезмерным считать, что Том — просто гениален. Возможно, вы удивитесь, отчего маленький Томас не ходил в ясли и/или в детский сад; это оттого, что в то время таких заведений не было. Они появились лишь спустя несколько десятилетий и стали обязательными для посещения еще позже.

Те времена, когда Гарри возвращался из Министерства домой измученным и разбитым, давно миновали. Хотя Хэллоуин по-прежнему был для него очень неприятным днем, как и — в большинстве случаев — дни солнцестояний, к этому времени в Отделе Тайн почти уже не надеялись вытянуть из него что-нибудь новое, поэтому в итоге его сделали кем-то вроде почетного Невыразимца.

Его здоровье больше не подвергалось опасности, и Меропа не уставала радоваться этому. С годами ее уверенность в себе, как и любовь к супругу, окрепли — о такой искренней любви она мечтала с детства. Как и у любой другой пары, в их отношениях с Гарри были свои подводные камни и сложности, но это было вполне естественно, и Меропа хорошо понимала, что о таком счастье, какое он принес ей, могла бы мечтать любая женщина. Она до сих пор иногда просыпалась, в глубине души ожидая обнаружить себя в отцовской хижине или в богадельне, и тогда легонько проводила пальцами по шелковым простыням и по плечу Гарри: бережно, как будто по отражению на мыльном пузыре, которое могло рассыпаться на мельчайшие капельки от неловкого движения. Просыпаясь, Гарри крепко целовал ее, и тогда она убеждалась, что все по-настоящему.

А иногда она сама пробуждалась от легкого прикосновения пальцев, перышками блуждающих по ее коже, и, открывая глаза, видела у Гарри на лице такое же выражение, какое, она думала, бывало и у нее самой: как будто она ему приснилась, и он боялся, что вот-вот проснется. Как будто боялся, что вдруг появится зияющая дыра, которая засосет его и выплюнет обратно в то время, из которого он пришел. Тогда она обнимала его и целовала, напоминая ему и себе, что все это — по-настоящему.

Сын был в ее глазах самым замечательным ребенком на свете. Временами при взгляде на мальчика ей бывало больно видеть лицо его отца, но она быстро справлялась с этим, ведь ее Томас был настолько лучше того человека — такой одаренный, добрый и внимательный, прекрасный во всем.

Невозможно описать, как она гордилась им в тот день, когда пришло письмо из Хогвартса, и Томас, с лицом, буквально светящимся от радости, торжественно читал его родителям. Не выдержав, Меропа с радостным визгом налетела на него и закружила по комнате, не останавливаясь. Мерлин знает сколько времени спустя Гарри, дождавшись наконец, когда они успокоятся, в свою очередь крепко обнял сына. В тот день они втроем отправились по каминной сети в Лондон, отпраздновать это событие в индийском ресторане, который Томас особенно любил.

Они давно уже стали завсегдатаями в Косом переулке, но было удивительное чувство новизны в том, чтобы ходить по нему, занимаясь покупками к Хогвартсу; они рассматривали лавочки и мостовые, и спешащую толпу, как будто в первый раз. Их библиотека вдруг сильно разрослась, и Гарри безжалостно поддразнивал Томаса, утверждая, что тот сделался даже большим книжным червем, чем его давняя подруга Гермиона Грейнджер. Том так отчаянно краснел, смущенный и польщенный одновременно, что было немного странно видеть, что у него из ушей не идет пар.

Последние две недели августа прошли в ярком водовороте впечатлений, наполненные кипучей деятельностью. Пройдя, наконец, сквозь колонну между платформами «9» и «10», Том с Меропой ахнули в изумлении при виде Хогвартс-экспресса. Гарри лишь усмехнулся на это, помогая погрузить сундук мальчика в вагон. Меропе стоило большого труда не заплакать; хоть она и готовилась к этому моменту, готовилась к тому, что придется отпустить сына, теперь ей казалось, что к этому невозможно было подготовиться.

Томас ненадолго скрылся в вагоне, но вскоре его лицо показалось в окне, которое он сразу же открыл.

— Вы будете мной гордиться, обещаю!

Гарри улыбнулся:

— Не беспокойся, Том. Мы уже гордимся тобой.

Поезд загудел и с шипением тронулся, его блестящие колеса медленно закрутились. Меропа наконец сдалась и прижала носовой платок к щекам.

— Мы тебя любим, Томми!

— И я люблю тебя, мама. И тебя, отец. Увидимся на Рождество!

Меропа не сдержалась и фыркнула в платок. Какое Рождество? Том выглядел так, будто Рождество уже наступило!

— Обязательно пиши нам, — попросила она.

Поезд поехал быстрее.

— Каждую неделю, мам! — крикнул Томас, сложив ладони рупором у рта.

— И сразу после распределения!

Его ответ затерялся в шуме толпы, и Гарри с Меропой махали вслед, пока поезд совсем не скрылся из виду. К тому времени провожающие уже разошлись; лишь Поттеры и несколько других семейств оставались на перроне. Меропа, естественно, весь день грустила, и Гарри, заметив вечером, что она сидит, безучастно уставившись в пустоту, сел рядом, крепко обняв ее, и долго рассказывал о тех вещах, которыми можно заняться, пока ребенка нет в доме, — и которыми они обязательно займутся, добавлял он соблазнительно, — пока ее щеки не раскраснелись.

* * *

Первое письмо Тома прибыло на следующее утро в когтях одной из школьных сов.

1 сентября 1938

Дорогие мама и папа,

Хогвартс во всех отношениях даже лучше, чем ты, папа, рассказывал — он просто изумителен! Но зачем ты выдумал, что надо будет бороться с троллем? Это было совсем не смешно!

Шляпа отправила меня в Слизерин, едва коснувшись моей головы. Я очень удивился, потому что вовсе не считаю себя особенно хитрым или честолюбивым. Честно сказать, я больше надеялся попасть в Рейвенкло, и поэтому немного расстроен. Но я уверен, что Шляпа решила правильно, ведь она распределяет учеников уже много столетий. С другой стороны, может быть она за это время уже впала в маразм?

Старостой школы в этом году будет девушка со Слизерина по имени Дорея Блэк. Она очень красивая и кажется милой, хотя ее немного побаиваются. Я слышал, что она помолвлена с выпускником по имени Карлус Поттер. Папа, а мы не родственники этим Поттерам? Мисс Блэк и несколько других учеников спрашивали меня, но я не знаю.

От этого возникли некоторые проблемы. Мои соседи по комнате (я буду жить с четырьмя одноклассниками) заинтересовались моим происхождением, и один из них спросил, не «грязнокровка» ли я. Я ответил, что оба моих родителя — волшебники, если они об этом спрашивают, и больше этот вопрос не поднимался. Но вы, должно быть, понимаете, что я очень обеспокоен. «Грязнокровка» — явно не лестное слово, и мне представляется неблагоразумным напрямую спрашивать у моих одноклассников о том, что оно означает. Буду благодарен за любые разъяснения в этом вопросе.

Глава нашего Дома — довольно эксцентричный человек по имени Гораций Слагхорн, он преподает зелья. Но гораздо более эксцентричным мне показался глава Гриффиндора, заместитель директора Альбус Дамблдор. Никогда в жизни не видел настолько странно одетого человека. Мне сказали, что он преподает трансфигурацию. По-моему, его уроки будут очень забавными, судя по его характеру. Но слизеринцы, кажется, не любят Дом Гриффиндора и все, что с ним связано. По-моему, эта ложная идея соперничества возникла еще в те времена, когда распалась дружба между Годриком Гриффиндором и Салазаром Слизерином. Мне непонятно, отчего она еще жива, но я, наверное, разберусь со временем. Во всяком случае, я не собираюсь воздерживаться от общения с учениками других Домов.

Я уже скучаю по вам. Очень необычно жить в одной комнате с другими ребятами — но без Мидаса, который будил бы меня по утрам, как всегда. Надеюсь, после моего отъезда он не будет слишком надоедать вам. Имей в виду, мам, — он может приставать к папе целый день!

Ваш сын,

Томас Марволо Поттер.

P. S. Украшения в виде змей в слизеринской гостиной все время шепчут мне что-то. Так и должно быть?

Да, эти вопросы… Вопросы, о которых Гарри с Меропой знали, что они рано или поздно возникнут. Но они никак не думали, что это может случиться так скоро.

Зная, что ответное письмо не попадет к Томасу раньше завтрашнего утра, Гарри сочинял ответ не спеша.

2 сентября 1938

Дорогой Том,

Поздравляю тебя с распределением в Дом Слизерина! Этот Дом имеет репутацию относительно «темного», но я уверен, что ты будешь прекрасно учиться там. Не буду извиняться за то, что не сказал тебе, что самым трудным испытанием будет надеть старую шляпу — это традиция!

Я хотел бы сказать, что удивлен реакцией твоих одноклассников, но на самом деле я ожидал чего-то подобного. Ты родственник тем Поттерам, Томас, хотя и дальний, — у нас с ними общие предки.

Думаю, что ты был прав, не спрашивая у своих товарищей об услышанном от них ругательстве. «Грязнокровка», Том, это очень грубый жаргонизм, обозначающий колдуна или ведьму, чьи родители — маглы. В некоторых «чистокровных» семьях — в тех, которые на протяжении множества поколений никогда не роднились с маглами и их потомками (или, по крайней мере, не признавали этого), — считают, что маглорожденным не место в нашем обществе и их нельзя допускать к обучению в Хогвартсе. Салазар Слизерин склонился к этой точке зрения в определенный момент своей жизни, поэтому слизеринцы широко известны тем, что тоже поддерживают ее. Лично я думаю, что на самом деле лишь малая часть слизеринцев действительно с этим согласна, но тебе будет благоразумнее не спорить с идеями чистоты крови; между прочим, Блэки известны как горячие поборники этих идей.

Ты, Томас, — не маглорожденный. Однако и я, и твоя мать считаем, что маглорожденные ведьмы и колдуны имеют такое же право на волшебное образование и образ жизни, как и любой из «чистокровных». За это мнение на нас можно повесить ярлык «предателей крови».

Профессор Дамблдор — несомненно, выдающийся человек. Сам я у него не учился, но не сомневаюсь, что он окажется великолепным преподавателем. Слагхорн не был моим любимым учителем, но он отлично знает свое дело. У него зоркий глаз на таланты, и если ты сможешь произвести на него впечатление (а в этом у меня мало сомнений), то он, скорее всего, захочет добавить тебя в свою «коллекцию» талантов — студенческий кружок, который называется «Слаг-Клаб». В нем состоят наиболее одаренные ученики Хогвартса, а также учащиеся с хорошими связями в обществе — то есть, те, кто, по его мнению, далеко пойдет в жизни или сделает крупные открытия, или как-то иначе прославится после окончания школы. Меня это в свое время раздражало.

Что касается змей, говорящих с тобой, — храни это в секрете. Дело в том, что ты — змееуст, так же, как я и твоя мама. Этот дар встречается редко, и многие люди предубеждены против него, хотя он ничем не отличается от любой другой врожденной способности. Если ты найдешь друга, которому будешь доверять, то можешь рассказать ему, но сейчас об этой твоей способности лучше не распространяться.

Мы с мамой скучаем по тебе. Мидас совершенно невыносим: все утро я не мог подойти к твоей маме без того, чтобы он меня не клюнул. Может быть, заколдовать его в почтовую сову, чтобы он носил тебе письма? Этот перекормленный снич должен побольше тренироваться.

С любовью,

Папа.

P. S. Чуть не забыл. Мама просит напомнить, чтобы ты не забывал вовремя менять носки и белье. Мидас говорит «привет».

В последующие дни они отправили и получили еще множество писем. Том, как и обещал, писал им каждые выходные, и через эти послания Гарри с Меропой на расстоянии наблюдали, как он рос и расцветал. Приложив определенные усилия, мальчик наладил дружеские отношения со своими соседями — Лестрейнджем, Эйвери, Мальсибером и Розье — несмотря на неясности с его происхождением. У первоклассников было не так уж много времени, чтобы общаться с учениками других Домов, но Томас не был обычным первоклассником. Иногда он упоминал в своих письмах тихую книжную шестиклассницу, Миранду Гошхок, которую всегда можно было найти в дальнем углу библиотеки, довольно лестно отзывался о гриффиндорской девочке на год старше его, Минерве Макгонагал, и весьма язвительно — о слизеринцах Корнелиусе Фадже и Вальбурге Блэк, а также о Септимиусе и Сексте Уизли, которые были головной болью всех учителей из-за своих проделок, а на Хэллоуин зачаровали все знамена, кроме гриффиндорских, в оранжево-черные цвета.

Они не обсуждали больше чистоту крови или язык змей, но молчаливо подразумевалось: «мы обязательно поговорим об этом».

Наконец, Гарри с Меропой дождались рождественских каникул. Сначала они собирались, встретив сына на вокзале, пообедать с ним в Лондоне, но Том — радостный, с лицом, раскрасневшимся от мороза, — заявил, что соскучился по домашней еде, так что Гарри пришлось готовить. После обеда они устроились в гостиной, включили радио и тихо наслаждались счастьем. Том свернулся в объятиях матери и слушал, как бьется ее сердце, а Меропа гладила его волосы и временами, когда не могла удержаться, целовала в лоб.

Дом еще не был украшен к праздникам — родители ждали возвращения Тома, чтобы заняться этим вместе. Гарри с мальчиком организовали поход в лес, чтобы срезать рождественскую елку, а Меропа отправилась на чердак — доставать гирлянды и украшения. Когда лесорубы, усталые и раскрасневшиеся, подошли к дому, Томас опустил капюшон, и Гарри тут же засунул пригоршню снега ему за воротник.

— Ой! Папа-а! — вскрикнул мальчик, пританцовывая на крыльце, и пытаясь извлечь снег, который таял у него на спине.

Гарри расхохотался.

— И вовсе не смешно! Ай-ай! Холодно! Хо-лод-но!

— Что тут за крики и топот? Что случилось? — поинтересовалась Меропа, выйдя из кухни в прихожую. Дом был полон ароматом ягнятины и картошки — в духовке явно томился пастуший пирог*.

— Он… он засунул снег мне под рубашку! И я не могу достать! — воскликнул Том, царапая пальцами по спине.

Меропа добродушно вздохнула.

— Давай я вытащу, Томми, — сказала она и, с непринужденной ловкостью, которая приходит лишь с материнским опытом, сняла с него куртку и выдернула рубашку из-под пояса. Талый снег вывалился на пол и растекся лужей. Томас облегченно вздохнул.

— И вовсе не смешно, — нахмурился он, глядя на тихонько посмеивающихся родителей.

— Отнюдь, — сказал Гарри, — мне было очень смешно!

Меропа, фыркнув, оттащила Гарри с порога, чтобы все-таки закрыть за ними дверь.

— Ладно, ладно, мальчики. Может быть, сменишь рубашку, Том? А мне надо поговорить с твоим отцом.

Том мстительно усмехнулся. Теперь будет его очередь смеяться.

* * *

Пастуший пирог был, как всегда, великолепен, но Томас с нетерпением ждал, когда ужин закончится, и тарелки будут сложены в мойку, злясь на себя за то, что собирался нарушить атмосферу праздника.

— Мама, папа? — позвал он.

Родители обернулись к нему.

— Можно мне кое-что у вас спросить?

Меропа склонила голову чуть набок, вытирая руки полотенцем.

— Конечно, Том. О чем ты хотел узнать?

— Я знаю, что это на самом деле не важно, но я очень хотел бы узнать, — мальчик проглотил комок в горле и глубоко вздохнул, — какой у меня статус крови?

Как он и думал, настроение у всех тут же упало. Томас почти пожалел о том, что не смог оставить вопросы при себе. Гарри с Меропой обменялись мрачными взглядами, как бы признавая поражение. Затем Гарри обошел вокруг стола и положил руки на плечи мальчика.

— Ты полукровка, Том, — сказал он.

— Ох. А кто из вас?..

Гарри сжал его плечо, и Томас замолчал, смутившись и чувствуя непонятное волнение в груди.

— Я думаю, нам всем надо присесть и обсудить это не спеша, — мягко сказал Гарри.

Заинтригованный, Том кивнул, и они перебрались в гостиную. Гарри обосновался в своем любимом кресле, а Меропа подсела к сыну на диван, крепко взяв его за руку. Том вопросительно посмотрел на нее.

— Что… — он вдруг почувствовал, что слова застряли в горле.

— Мы с твоим отцом знали, что ты однажды спросишь об этом, — сказала Меропа.

Гарри сцепил руки под подбородком, поставив локти на колени.

— Ты полукровка, Томми, так же, как и я, но Меропа — чистокровная ведьма, — сказал он.

Том чуть приподнял темные брови.

— Я… не понимаю.

Меропа глубоко вздохнула, закрыв глаза, и эхо давней боли прокатилось по ее чувствам.

— Во-первых, ты должен знать, что мои родственники были весьма неприятными людьми. Твоя бабушка умерла, когда я еще была очень маленькой, но твой дед и дядя, они были… скажем так, они были крайними пуристами*. Они ненавидели маглов, маглорожденных, и даже полукровных волшебников. Твой дед — мой отец — не любил меня, его волновала только чистота крови в моих жилах, моя «чистая» родословная. И он очень легко выходил из себя. Постоянно кричал на меня…

Ее дыхание сбилось, и Том, не вполне понимающий, к чему рассказывается эта история, успокаивающе сжал ее руку. Меропа улыбнулась и пожала его руку в ответ.

— Больше всего на свете я хотела сбежать оттуда навсегда. В поселке был человек, которым я тогда жутко увлеклась, очень красивый и богатый, в те дни он для меня был как свет в окошке. Однажды мой брат Морфин увидел, как я глазела на него, и проклял этого человека.

Том быстро глянул на отца, но Гарри лишь улыбнулся ему успокаивающе и беззвучно прошептал: я люблю тебя, Томас.

— Когда власти узнали об этом, к нам явился аврор, — продолжила Меропа, — он сказал, что Морфин должен явиться в суд. Отцу это очень не понравилось. А Морфин… Морфин тогда… в общем, он намеренно проболтался, что я влюбилась в магла.

Ее голос упал почти до шепота. На побледневшем лице Тома медленно проступало понимание.

— Отец едва не убил меня в тот день, но, к счастью, аврор вернулся с подкреплением, и отец с братом угодили в Азкабан. С тех пор я их не видела. Впервые в жизни я была свободна; я могла идти, куда захочу и делать что мне угодно. Но я знала, что это продлится недолго: отца должны были вскоре освободить, а прожить сама я не смогла бы, ведь я — женщина. Так уж устроен наш мир. И вот однажды, очень жарким днем, тот человек, в которого я влюбилась, катался по округе на лошади. С большим трудом мне удалось уговорить его отпить воды, которую я приправила амортенцией.

Томас замер, как будто оглушенный.

— Не прошло и месяца, как мы поженились и сняли маленький дом в Лондоне. Пусть это была и не настоящая любовь, но я была счастлива и, со временем, полюбила его очень, очень сильно. И я очень надеялась, что, несмотря на дурман, он тоже начнет питать ко мне теплые чувства. В общем, я перестала поить его амортенцией.

Горькие слезы полились у нее из глаз.

— Я ошиблась. Я говорила, что ношу его ребенка, надеясь, что он, может быть, останется ради нерожденного малыша, но он все равно ушел. Скорее, чем я могла себе представить, я оказалась на улице, без гроша. Пришлось просить милостыню и приворовывать; несколько раз меня даже сажали под арест за попрошайничество.

Том сжал ее пальцы так сильно, что она почувствовала в них все косточки.

— К тому времени, когда начались роды, я очень ослабла. Было очень холодно, а у меня, к тому же, открылось кровотечение. Мы, чистокровные… у большинства из нас гемофилия. Наша кровь не сворачивается, в ней не образуются тромбы — отсюда, кстати, и слово «грязнокровка» — поэтому без специальных зелий мы можем истечь кровью даже от небольшой ранки. В общем, кончилось тем, что на меня наткнулась одна девушка, чуть моложе меня, и отвела в сиротский приют, где она жила и работала. Там-то я и родила тебя, Томми, и там я готовилась умереть.

Неясный звук вырвался из горла мальчика. Он весь задрожал, но не заплакал.

— Но тут… тут появился Гарри. Я уже почти простилась с жизнью тогда… Мне ведь нечего было дать тебе, Томми, у нас не было ни крыши над головой, ни денег на еду, и я подумала, что лучше мне будет умереть, чтобы ты мог жить, как сирота, в этом приюте. Но Гарри отговорил меня. Он спас меня — спас нас обоих — он взял нас к себе по доброте своего сердца, и мы с ним полюбили друг друга. Гарри сделал мне предложение в твой первый день рождения. Что было дальше, ты знаешь и сам.

Так вот оно что.

Вот, значит, в чем дело.

Гарри — не настоящий его отец…

Воздух застыл у Тома в груди, застрял у него в горле. Все это было для него совершенно неожиданно. Он понимал, что родители обходят молчанием его статус крови по какой-то существенной причине, но узнать, что на самом деле Гарри — его приемный отец?

Он и за сотню лет не смог бы догадаться!

Том встал, сжимая виски руками и опустив глаза.

— Я… пойду спать, наверное. Мне надо… подумать, — Том решил не спрашивать про парселтанг. Он не был уверен, что хочет узнать еще и об этом.

Мальчик не заметил, что у Гарри как будто что-то сломалось внутри.

* * *

В последующие дни Меропе было, мягко говоря, не слишком комфортно. Томас вел себя даже тише, чем обычно, настолько погрузившись в свои мысли, что был похож на привидение, проплывающее по дому. Гарри избегал его, как только мог, чувствуя себя неуверенно и опасаясь услышать от приемного сына слова отторжения. Застигнутая между мужем, оплакивавшим то, что еще не было им потеряно, и сыном, отдалившимся настолько, что казалось, если позвать его, он не услышит, Меропа чувствовала себя совершенно беспомощной.

К Сочельнику Томас наконец пришел в себя и обратил внимание на окружающее. Спустившись к ужину, он заметил, что Гарри сбежал почти сразу же, как только он показался на пороге. Том посмотрел в спину матери, которая, опустив плечи, с расстроенным видом ковырялась в тарелке, и спросил:

— Что с папой такое?

Обернувшись, Меропа посмотрела на него.

— Он боится, Томми.

— Боится? — нахмурился мальчик. — Но ведь папа ничего не боится.

— Да, боится, — мягко ответила она. — Он боится, что ты теперь не хочешь, чтобы он был твоим отцом.

Том раскрыл рот от изумления.

— Ч-что? — он ухватился за стол так сильно, что костяшки его пальцев побелели, и в голосе его зазвенел ужас: — Как он… как мог… как он мог подумать?..

— Ты ведь в последние дни весь ушел в себя, что совершенно понятно, конечно, но для него… Видишь ли, у взрослых есть свои тревоги, даже у Гарри. Особенно у Гарри.

Он ведь действительно ушел в себя, верно. Не видел ничего вокруг, пытаясь свыкнуться с поразительным открытием о своем происхождении. Но даже подумать о том, чтобы отвергнуть Гарри… — немыслимо! Он никогда не знал и не хотел другого отца. Конечно, оставалось жгучее любопытство к тому незнакомцу, который биологически породил его, но… но…

— Что мне делать? — тихо спросил он.

Меропа придвинула свой стул поближе и взяла его холодные, напряженные руки в свои. Ее взгляд был темным и глубоким, таким он его никогда раньше не видел.

— Просто поговори с ним. Не стоит просить прощения и извиняться, ты ведь ничего плохого не сделал, просто… поговори, — погладив его по щеке, она добавила: — У всех есть свои секреты; у нас же их больше, чем бывает в обычной семье, и некоторые из них посерьезнее этого. В свое время ты о них узнаешь. Но никогда не забывай, Томас, что твой отец любит тебя. Мы оба тебя любим. Никогда не забывай об этом.

Разве он мог забыть? Том отдался материнским объятиям и почувствовал себя невесомой пушинкой.

Гарри тем временем не ушел далеко. Не найдя отца ни в его кабинете, ни в комнате Мидаса, ни в главной спальне, Томас выглянул из окна и увидел его на заднем дворе, где Гарри застыл, мрачно разглядывая заросли остролиста. Кусая от нетерпения губы, мальчик скатился по лестнице, набросил шарф и натянул резиновые сапоги. Распахнув дверь, он торопливо зашагал по снегу, пятная девственный ландшафт глубокими отпечатками ног.

Гарри обернулся на шум — нос покраснел от мороза, глаза удивленно расширены.

— Том?..

Томас кинулся к нему и обхватил поперек туловища, вцепившись так крепко, как если бы от этого зависела его жизнь. Ни мгновенья не раздумывая, Гарри обнял его в ответ.

— Том, что такое? Что случилось? Все в порядке?

— Ты всегда будешь моим отцом. И никто другой, — пробормотал Томас, немного опасаясь отчего-то, что Гарри оттолкнет его прочь.

Гарри безмолвно застыл на мгновение, но затем присел, аккуратно подвинув руки Томаса, и обнял его так крепко, что мальчик едва мог дышать, положив подбородок на плечо отца.

— Я люблю тебя, Том.

И, сам не зная отчего, Томас лишь обнял его крепче и расплакался.

* пурист — сторонник строгого и зачастую чрезмерного соблюдения традиций.

* пастуший пирог — картофельная запеканка с мясом.

Примечания переводчика:

1) Я очень извиняюсь за перерыв в публикации. Он был вызван обстоятельствами непреодолимой силы.

2) Меня спрашивают: там так и будет флафф? Нет. Будет ужасная трагедия и драма.