Корейский для начинающих (гет)

Бесконечный свет неона, из-за которого невозможно было разглядеть звёзд, уже почти не щипал глаза; он привлекал сотнями вывесок, приглашающих посетить уютные кафе, магазины с дорогой и не очень одеждой. Практически через каждые двадцать метров по обеим сторонам улицы сменяли друг друга кофейни или небольшие ресторанчики с вывесками, где непременно была изображена курица. Складывалось впечатление, что корейцы только и делают, что запивают хрустящую острую курочку кофе.

Уже почти десять дней прошло с тех пор, как я оказалась в Южной Корее — стране, о жизни в которой я могла когда-то лишь только мечтать. Впереди ждало ещё целых двадцать дней, двадцать счастливых дней! Слабо верилось, конечно, что я прилечу сюда и сразу же попаду в дораму, где тут же стану главной героиней — разумом-то я это понимала, но вот сердце никак не могло послушаться. Так я и ходила с чуть глуповатой улыбкой, с интересом читая незнакомые фразы и слова на хангыле, заглядывая в придорожные лотки со сверкающей бижутерией и местными сладостями — печеньем с красной бобовой пастой, которая была мне не по вкусу. Впрочем, я уже считала её мерзостью и почти привыкла к её непомерному количеству в каждой выпечке и пирожном.

Согруппники остались в Пицца Хате, не пожелав сопровождать меня до соседнего магазина косметики и поверив на слово, что топографическим кретинизмом я отродясь не страдала; только, несмотря на то, что ещё в детстве я выводила маму и тётку из лабиринтов турецких рынков, я таки заблудилась. Меньше нужно было рот по сторонам разевать. Конечно, ничего страшного в том, что я заплутала, не было: найти такси здесь довольно просто, цены кажутся сравнительно небольшими, а мой корейский уже, как я смеялась, достиг уровня, чтобы спросить «Как пройти в библиотеку?».

Быть может, мне хотелось какой-то уединенности в теплый, даже жаркий вечер; майка неприятно липла к телу, а лицо уже наверняка заблестело, но то были мелочи по сравнению с тем, с какой радостью я восприняла своё внезапное одиночество. Везде и всюду мы сновали группой, и редко когда удавалось выбираться из общежития даже вдвоём, поскольку, несмотря на самостоятельность, наши любили сбиваться в большое «стадо».

Думаю, никто за меня особо волноваться не будет, разве что соскучатся по неуёмному, иногда чуть пошловатому и даже не всегда уместному юмору. Это в полную силу проявлялось, естественно, только при людях, с энтузиазмом воспринимающих мою сомнительную изюминку. А сейчас я была одна… Сейчас я могла сдерживать свои замашки и не выглядеть дико со стороны, пугая скромных корейцев, не привыкших к такому стилю поведения. От меня иногда даже шарахались… Сейчас я могла показаться милой, особенно благодаря ободку с грязно-белым бантиком, одолженному у соседки по комнате, и ненавязчивому макияжу. Девчачий образ дополняли простые черные леггинсы и чёрная свободная майка с удлиненной белой вставкой на спине, прикрывающей выделяющееся место. Милашкой я себя никогда не считала, вот симпатичной — то самое слово; впрочем, образ вменяемой симпатичной девушки регулярно портили мои архисвоевременные комментарии и, как мама надо мной подшучивала, «сексуальный смех», сравнимый разве что со ржанием коня.

Достав старый, иссеченный царапинами айпод, я взглянула на время. Девять. Общежитие по обыкновению закрывалось в двенадцать, а это означало, что у меня была ещё уйма времени, чтобы нагуляться. Кажется, я помню это место, — промелькнула мысль в голове. Зайдя в ярко освещенный магазин, я обнаружила, что и вправду была здесь с девчонками, о чём говорил бросившийся в глаза большой игрушечный медведь — Rilakkuma, сидевший в окружении десятков своих маленьких копий на одном из стендов. Девушка-продавец вежливо поклонилась, на автомате бросив: «Тыроосэо», в переводе на наш родной — «Проходите, пожалуйста» — весь обслуживающий персонал чаще всего использовал именно это выражение, реже — простое приветствие. И как у них от улыбки не трескаются уголки губ? Однако вежливость и гостеприимство корейцев, иному люду иногда кажущиеся непривычным, но, ни в коем случае, наигранным, мне очень нравились. Поневоле и сам учишься у них. Побродив среди ярких бамперов на телефоны, игрушек, брелоков и сувениров, я вышла обратно на улицу, после освежающего кондиционера в магазине вдохнув душный воздух находящегося в субтропиках города.

Увесистый розовый пакетик в моих руках одновременно грел душу и напоминал, что нужно как-то сдерживать неуёмное стремление тратить деньги направо и налево, а то к концу отпуска буду жить на «бич-пакетах» — так мы ласково окрестили лапшу в пластиковых стаканчиках, которую нужно было заливать кипятком. Корейцы, кстати, ничуть не чураются подобной пищей, нежели у нас в стране, где «Доширак» считается уделом средних и низших слоев населения. Я и сама иногда не прочь перекусить им, видимо, как раз из-за небольшого достатка.

Вежливо, но с круглыми глазами посторонившись от настойчивого телефонного рекламщика, посмевшего взять меня за талию, я юркнула за поворот. Насчёт скромности корейцев я немного преувеличила. Иногда их простота могла вводить в ступор. Проходя мимо очередного “Норебана”, то есть, “Караоке”, понатыканных здесь подобно кофейням, я в очередной раз отметила, насколько же грязно на улице. Нет, то была не грязь, а натуральный ковёр из рекламных листовок, которые простой люд, не заморачиваясь, бросал прямо под ноги. Найти в Корее урну считалось удачей, а всё из-за того, что, как мне объяснили, вывоз мусора, особенно пищевого, здесь был крайне недешевый. Улица, по которой я шла теперь, была освещена тусклее, чем предыдущие, но многочисленные корейские юноши и девушки наглядно иллюстрировали поговорку \"темнота — друг молодёжи\". За следующим поворотом, правда, оказалось намного спокойнее.

Я включила плеер и вздохнула, размышляя, не с целью ли поиздеваться надо мною \"мешалка\" выбрала изо всех пяти тысяч песен именно эту? Да, ночной Пусан и его непохожесть на российские города немного не сочетался с лирикой шансона, а именно «Тихим Океаном» Ивана Кучина. Как бы не хотелось сбежать от русского сплина, он и здесь меня настигал. Минутная слабость, ностальгия, «зов крови». Вряд ли кто-то по моему виду мог сказать, что я увлекаюсь подобной музыкой, однако то была дань детству в обществе отца ,горланящего шансон под гитару, да и во время длительных поездок с ним на машине я досконально успела выучить все его любимые песни, а так же заиметь собственные. На секунду прикрывая глаза в светлой тоске, я будто оказывалась дома, но открывая их, радовалась сильнее, видя перед собой места, столь непохожие на родные. Может, найдя некую гармонию между новым и давно знакомым мне мирами, я могла бы даже всплакнуть, идя с той же глупой улыбкой на устах, но погрузиться в свой немного неадекватный мир контрастов России и Кореи мне так и не удалось.

Как-то неожиданно, безо всяких разминок и прелюдий, прямо в середине лирического проигрыша между куплетом и припевом я оказалась на асфальте. Тут же запылали содранные ладони, следом заныло бедро, принявшее толчок, благодаря которому я и оказалась в горизонтальном положении. Я в ступоре смотрела на валяющийся неподалёку этюдхаусовский розовый пакетик, из которого лениво выкатился ярко-розовый блеск для губ, устремляясь по улице вниз. То были не все потери: где-то невдалеке зеленел объемный тюбик геля против прыщей, приземлившийся рядом с дверью в «7 eleven» — круглосуточного магазинчика. Не успев даже выругаться, как следует, да что там, вообще прийти в себя, я только сейчас поняла, что надо мной кружит некто, пытаясь что-то выспросить, судя по открывающемуся и закрывающемуся рту. В ушах всё так же, чуть с хрипотцой, пел Кучин. Песня «Нищенка» сейчас показалась насмешкой. Вот тебе и «зов крови». Резко дёрнув провод наушников, я зашипела от боли — ладони оказались не сильно, но разбиты, и на них уже проступала кровь. Вокруг, как ни странно, не было ни души, не считая мужчины, который что-то тараторил на корейском языке. Нет, я ещё не настолько владела языком, чтобы понять его, да чего греха таить, за плечами было только четыре месяца изучения...

Лицо ачжощи* розовело от волнения, а и без того узкие глаза терялись в глубоких морщинах. Повезло же, лучше бы меня сбил шикарный оппа* на шикарной машине, как это бывает в дорамах. Ой, точно, меня ведь сбили! Я в ужасе оглядела себя с ног до головы. Удар был, слава Богу, несильным, но, судя по тупой боли в бедре, синяк будет большим и пообещает ещё долгие дни менять цвета. Скривившись, я попыталась встать, но боль не позволила — теперь точно несколько дней враскоряку ходить! Очень заманчиво! Почему удар пришелся именно по бедру, а не ниже — вопросов больше не возникало. У корейца оказалась весьма непатриотичная тачка — BMW 6 — слишком высокая, чтобы зацепить мою голень. Что ж, пункт «шикарная машина» был выполнен, только суетился вокруг меня вовсе не шикарный молодой человек, и даже не молодой, вот только его зеленый хозяйственный фартук никак не ассоциировался с белым гигантом бэхи.

Дяденька-кореец попытался подхватить меня под руки, но как-то неуклюже, поэтому мне было проще отмахнуться и посидеть ещё немного на асфальте с крайне задумчивым и, должно быть, туповатым выражением лица. И всё бы ничего, но вырвавшийся у меня комментарий всего одним кратким, но ёмким словом охарактеризовал всю непередаваемую глубину моего удивления.

— Рощиа сарамиэё*? — донёсся голос откуда-то сбоку, заставив меня распахнуть глаза шире и почувствовать некую пристыженность.

Впрочем, за охватившим меня удивлением изо рта едва не выпорхнула ещё пара столь же цветистых словечек. Другой человек, которого я не заметила, с телефоном у уха заинтересованно и с беспокойством взирал на меня. Мужчина с окрашенными в каштановый с отливом в бронзу волосами до плеч подошёл ближе и протянул руку. На вид ему было от тридцати до сорока лет, корейцы — моложаво выглядящая нация, поэтому сложно было определить более чёткие рамки возраста, а ещё восемьдесят процентов населения страдают близорукостью. Если кореец не в очках, значит у него линзы. Очки этого мужчины были стильными, с толстой оправой сверху и её отсутствием снизу — такие считались нормой в году эдак шестидесятом-семидесятом. Винтаж.

— Can you stand up? — спросил он на довольно чистом, по крайней мере, понятном мне, английском.

— Муллаё*, — ответила я на автомате, не приняв руки, пока второй кореец продолжал что-то щебетать, из чего я разобрала лишь одно слово — «здоровье».

— Хангугорыль халь су иссоё?

Во время того, как я усиленно соображала как ему лучше ответить, что я всего-ничего говорю по-корейски, он переключился на телефон, а потом взглянул куда-то вбок, читая со столба адрес улицы. Услышав слово, похожее на английское ambulance, я отчаянно замахала перед ним окровавленными ладонями.

— Аниё, эмбулансынын щироё. Нан кэнчанаё, — соображая изо всех сил, попросила я не вызывать скорую, чем он на тот момент занимался.

Видимо, у меня из ушей пар повалил так, что он попросил меня говорить по-английски, чтобы мой мозг окончательно не свернулся в трубочку. Удостоверившись, что скорая помощь мне не требуется, он что-то сказал по телефону и убрал его в карман льняного серого пиджака, помог мне встать, правда я едва не завалилась прямо на него. Второй мужчина, не переставая что-то говорить, собирал мою косметику обратно в пакет. Вопрос о том, кому принадлежала машина, отпал сразу же, судя по блеску явно недешевых ботинок, которые я успела оттоптать, когда владелец авто меня поднимал. Бедро пронзила тупая боль, и я согнулась, но к одежде окровавленными руками не прикоснулась.

— С вами точно всё в порядке? — снова уточнил мужчина на английском, обстоятельно отряхивая мои испачканные леггинсы, правда, минуя пятую точку. Он на секунду отошел к машине, извлек из двери пачку влажных салфеток, но вместо того, чтобы протянуть их мне, сам стал стирать кровь с моих ладоней, обеспокоенно, даже зло что-то нашёптывая.

— Извините, — сказала я на корейском итут же поймала на себе удивленный взгляд.

— За что? Это же я вас сбил, — расшифровала его английскую речь, ведь чего таить, и с английским я дружила весьма скромно. — С вами точно всё в порядке?

— Да, да, — подтвердила я, заметив, что ладони не так пострадали, как мне казалось раньше.

Кровь уже остановилась, под её слоем оказалась всего пара небольших ссадин, если не считать ушиба бедра. Второго корейца окликнули из ресторана, судя по всему, рыбного, так как на улице перед его витриной располагался большой аквариум. Тот подошёл к нам, всучил пакет, стоит отметить, не мне, и, сказав что-то сердитое, ретировался. Проходящая мимо парочка, перешептываясь, косилась на меня и моего спутника, но поймав его строгий взгляд, засеменила быстрее.

Мужчина показался мне сдержанным, даже слишком, он не рассыпался в извинениях, вероятно, не считал этого нужным, хотя действительно странно было меня не заметить на пустынной дороге; я и шла где-то сбоку, предоставляя проезжающим мимо авто целую полосу. Извинился он всего единожды, оправдывая себя тем, что слишком устал и в тот момент говорил по телефону. Я не стала обвинять его, да ничего страшного, в принципе, не случилось, вот только когда, заверив, что мне не нужно сопровождение и отправившись своей дорогой, я споткнулась, почувствовав неприятную боль в бедре, он снова подлетел ко мне и буквально насильно затолкал в машину, чем привлёк внимание высунувшегося из рыбного ресторана того же самого мужчины в рабочем фартуке. Насколько я поняла, водитель, видимо, чтобы отвязаться, убедил того, что мы отправляемся прямиком в больницу.

В салоне из светло-коричневой кожи было прохладно, даже холодно, из-за кондиционера. Заметив, как я поёжилась, владелец авто приложил ладонь к месту, откуда дул воздух, несколько раз нажал на одну кнопку из множества и пообещал, что скоро станет теплее.

— Как ваши руки? — спросил он, когда мы тронулись с места.

Странно, он даже не поинтересовался, куда меня везти.

— Нормально, — снова на автомате по-корейски ответила я и продолжила на английском: — Вы не могли бы отвезти меня на главную улицу Кёнсондэ к Пицца-Хату?

Бросив на меня взгляд из-под чуть изогнутой брови, он ответил:

— Мы едем в больницу.

— Нет, не надо, со мной и впрямь всё в порядке, если бы что-то было сломано, я бы почувствовала, — сказала я, как мне показалось, напутав что-то с английскими временами.

Ещё с полминуты он пытался объяснить, что у меня может быть трещина в бедре. Следующие пять минут, когда мы ехали в противоположную сторону от университета искусств, где располагалось моё пристанище, я не оставляла попыток уговорить его изменить своё решение, но он казался непреклонным. Возможно, за собранностью и внешним равнодушием этот человек действительно переживал за моё здоровье. Остановившись возле больницы, он без разговоров вышел из машины, обошел её и открыл дверь, протянув мне руку.

— Ачжощи, всё нормально! Я не хочу в больницу! — не зная, как к нему обратиться, сказала я, заметив, как при слове «ачжощи» дёрнулся его глаз. — Серьёзно, со мной всё в порядке, я просто хочу поехать обратно на Кёнсондэ. Я могу взять такси, но в больницу не пойду, — на удивление быстро сообразила на его родном языке.

Недовольно сложив руки на груди, я надула губы и вперила взгляд в бардачок, будто это он был виноват в моей сегодняшней неудаче. Негромкий басовитый смех заставил меня удивлённо повернуться и наблюдать веселье на лице мужчины, а так же ряд идеально ровных белоснежных зубов. Я не знала почему, но у большей половины встреченных мною корейцев были ровные выбеленные зубы. То ли от природы, то ли они прибегали к помощи стоматологов. Хотя удивляться было нечему — насколько я успела понять, мужская половина нации ничуть не реже заглядывала в зеркало, нежели женская, а этому мужчине и вовсе больше всего подходил эпитет “холёный”. Подтянутый и стройный, среднего для европейца роста, он наверняка был высоким в Корее. Не знаю, прибегал ли он к пластическим операциям, (в Корее это считается нормой), да ещё имея для этого средства, однако он был достаточно симпатичным. Вопрос о его возрасте всё так же не давал мне покоя.

— Утчжи ма… щибщьо, — понуро попросила я не смеяться надо мной, с замедлением успев добавить вежливое окончание фразе, ведь спутник был гораздо старше меня.

Сказав что-то на корейском, по интонации показавшимся мне не слишком обидной, скорее, шуточной, шпилькой, он спокойно закрыл дверь машины и вернулся на водительское место. Не знаю, что так повлияло на меня, наверное, его смех, но сейчас я уже смотрела на него иначе, чем на сбившего меня человека. Лёгкая полуулыбка так и осталась на его губах. Мы отъехали от больницы и отправились в обратную сторону по названному мною адресу — к Пицца Хату. Краем глаза я заметила, что на безымянном пальце его левой руки белеет след отсутствующего кольца. В голову стали прокрадываться некие подозрения... Вечер пятницы, Кёнсондэ — студенческий район, где много молодёжи, конкретно, девушек… Дорогая тачка, приятный парфюм, аккуратно уложенные волосы… Кто знает, наверное, я нарушила его планы. Корейцы уже не раз удивляли меня своей раскованностью, проявляющейся по ночам в людных местах. Оборотни. Днём они действительно казались скромнее. Однажды малочисленная мужская часть группы в количестве двух человек оставила нас ночью на пляже и срулила в магазин за горячительным. Около нашего лежака чуть ли очередь не образовалась. Молодые люди интересовались, не хотим ли мы с ними выпить…

— Кажется, нам надо было проехать чуть дальше, — заметила я, когда машина повернула влево, не доехав до нужного поворота.

Но тут BMW остановилась в небольшом закуточке возле вывески одной из кофеен, заставив меня удивлённо посмотреть на водителя, который, не сказав ни слова, видимо, посчитав это бесполезным в виду моей неспособности сразу воспринимать иностранную речь, вышел из машины. Я даже не успела его окликнуть, подумала, что он галантно откроет мою дверь и снова протянет руку. Не тут-то было, но и соседнее кафе он обошёл стороной, скрывшись за поворотом и оставив меня одну. Беспардонно потыкав чужую магнитолу, я включила сиди-проигрыватель и наткнулась на одну из любимых корейских песен. Певца звали Им Чже Бом, нечто сродни нашему Лепсу, но с голосом слегка помягче, не считая того, что в микрофон поорать он любил примерно так же. Подвывая себе под нос, пытаясь угадывать корейскую речь, я начала покачивать головой в такт музыке, пока взгляд случайно не зацепил стоящего возле моей двери мужчину, чьё появление заставило меня вздрогнуть от неожиданности. Он снова надо мной смеялся.

— Вам нравится Им Чже Бом? — с улыбкой спросил он, предложив мне выйти из машины, и из принесённого с собой пакетика извлёк коробочку с пластырем, заботливо предложив его мне.

Руки не слушались, скорее из-за чувства неловкости, что меня поймали на месте преступления, нежели из-за боли. Наклеив поочередно на каждую ладонь пластырь, он предложил зайти в кафе на чашку кофе, тем самым обещая расплатиться за причиненный здоровью ущерб. И в этот раз он был непреклонен, и заверения в том, что в Пицца-Хате я съела столько, что даже кофе не полезет, не помогли. Пытаясь не хромать, чтобы он не дай Бог подумал, будто я давлю на жалость, пока мы добирались на второй этаж до кофейни, на самом деле я не могла избавиться от чувства, что подобная забота, выражавшаяся в лёгких прикосновениях, поддержки под руку, была мне приятна. Иногда здорово почувствовать себя израненной ланью, за которой бережно ухаживают, хотя я поймала себя на мысли, что, как правило, такая забота заставляет чувствовать себя неуютно, вплоть до неприятия. Я не гордячка, скорее, тупица, коих множество, и всё-то мы пытаемся перенести стойко, никогда не жалуемся и не плачем, нам проще избегать лишних взглядов, забиваясь в укромный угол, делая грусть и боль незаметной для окружающих. Нет, лошадь на скаку в горящей избе я ещё не останавливала…

Наверное, подобная самостоятельность — на деле элементарная глупость и утаённое желание, чтобы хоть кто-то понял истинность внутренних чувств. Что, несмотря на все отговорки, уверенность в собственных силах, даже русской бабе требуется чуткое плечо. Ну, просто убиться, какая лирика! Слава Богу, что он не заметил моей усмешки. Корея меня меняет? Мне приятна помощь? Нет, это лёгкое помешательство, может, при падении, я случайно натёрла асфальтом мозг.

Я тупо пялилась в меню (там, на удивление, не было ни одной английской буквы, а на хангыле мне было читать лень) и осторожно поглядывала на сидящего с прямой спиной спутника, листавшего страницы с видом непревзойдённого достоинства. Характеристика «аристократ хренов», осталась невысказанной где-то глубоко в потаённых уголках моей русской души. Сама же я наверняка выглядела серой мышью, скукожившейся, стеснённой, пускай так, главное, чтобы из меня наружу не полезло всё то… что лезет обычно.

— Что вы предпочитаете? — всё-таки поинтересовался он после нескольких минут молчания, позволивших мне оценить вполне уютное, даже домашнее кафе с кучей милых побрякушек и цветков в горшках на полках.

— А? — вернулась я в реальность и скороговоркой ответила: — То есть, горячий капуччино.

Капуччино? Первое, что пришло на ум, в общем-то, мне было всё равно, что пить, однако на удивление спутник заказал то же самое и бельгийские вафли.

— Вы всегда так стесняетесь? — совершенно без задней мысли спросил он.

— Нет, только когда меня сбивают машиной, — отшутилась я, вот только должной отдачи не получила. Нет, он не напрягся, но глупой шутки, по-видимому, не понял. Нервы мои как-то вдруг накалились до предела — наверное, чуть романтичная обстановка этому неплохо способствовала. А ещё его сосредоточенный взгляд. — Извините, я, наверное…

— Всё в порядке, — перебил он негромко. — Вам не за что извиняться.

Я удержалась от того, чтобы моя бровь не прошибла потолок, ибо шутка была вполне забавной, может, и чуть туповатой, однако этот мужчина, по-видимому, посчитал её неуместной, но решил проявить снисхождение к невменяемой иностранке. Или он так переживает за инцидент, что просто неспособен воспринимать юмор, заставляя при этом чувствовать себя идиоткой? Подавив улыбку, за которой пряталась легкая досада, я отвела взгляд в сторону, мечтая засунуть свой язык куда поглубже. Буду молчать — такой вариант показался наиболее приемлемым. Зачем он притащил меня в это кафе? Сидит, роется в своей мобиле, попивая кофе, словно меня рядом и в помине нет. Расплачивается за свою ошибку чашкой кофе, что ж, я и этого не просила, но не сидеть же с таким отстраненным видом? Меня это порядком задевало. К вафлям, как и он, я не притронулась, хотя, признаться, хотелось. Громко отхлебнув кофе, я поднялась с места, наконец, привлекая к себе внимание, и сообщила о своём намерении посетить уборную, получив в ответ лишь сухой кивок.

От столика я отходила, состроив ему в спину недовольную мину, удержавшись от того, чтобы высунуть язык. Дохромав до туалета, я решила, что спутник и не заметит моего отсутствия, посему, обиженно фыркнув, поковыляла по лестнице вниз, поймав и проигнорировав вопросительный взгляд официанта. Сил шляться в таком состоянии по улице у меня не было. На удачу пустое такси попалось мне сразу же, и, недолго думая, я отправилась в университет, только уже на подъезде к которому осознав, что из-за своей озлобленности я забыла у него в машине не только пакет с косметикой, но и клатч с деньгами, паспортом, айподом и пропуском в общагу. На удачу возле общежития мне попалась Ксюша, вернувшаяся с ужина в Пицца-Хате пораньше. Одолжив у неё денег и отмахнувшись, что объясню все позже, я вернулась в машину и велела удивленному таксисту ехать обратно. Вполне ожидаемо было то, что белой бэхи возле того кафе уже не оказалось, а значит, у меня начались серьезные проблемы, ведь о том, куда бы этот человек мог подвезти моё барахло, я ему ни словом не обмолвилась, даже не представилась. Надеюсь, хоть в паспорте сообразит посмотреть...

От души выругавшись, я погнала таксиста обратно в университет. Денег, одолженных у Ксюши, едва хватило, чтобы добраться до места, где лакомилась местной кухней вторая половина группы вместе с нашей сонсеним — учительницей, преподававшей корейский язык. Она была своим парнем, на пару месяцев младше меня, с короткой стрижкой и полным отсутствием макияжа. Больше всего мне импонировал стиль её одежды — европейский кэжуал. Она и без всего “милого”, что так обожали кореянки, выглядела довольно симпатичной, а главное — самодостаточной и уверенной в себе. Вникнув в мою проблему, она заверила, что ничего страшного, этот человек наверняка завезёт документы, ведь пропуск в общежитие с названием университета остался в сумочке, и разъяснила, почему этот тип так со мной носился: в Корее считается нормальным подавать иски из-за таких мелочей, как эта. Вот откуда взялась его забота, он банально трясся за свою шкуру! Кажется, если бы на моем месте была собака, то… Ах да, собаки не могут подавать иски — а именно эта способность ставит меня на одну планку с людьми, которых можно сбить машиной, а потом, чёрт возьми, напоить кофе! Не знаю, что меня так сильно разозлило — отбитая задница, потеря документов или истинная подоплёка внимания к моей персоне. Ещё и смеялся надо мной! Да нафига он мне вообще сдался? Злясь на себя ещё больше и понося виновника «трагедии» почём свет стоит, я попросила сонсеним впустить меня в общагу, оставила своих на улице доедать курицу и отправилась в душ остужать пар. Уже подходя ко второму этажу, я, не видя ничего перед собой, чуть не снесла идущего навстречу корейца.

— Здравствуйте, — коряво по-русски, чуть приклонив голову, сказал он одно из двух слово, которое знал на моём родном наречии.

— Здр… Аньйоасейо, — сразу же сменила я гнев на милость и мило улыбнулась.

Он ещё раз мотнул башкой, я в ответ тоже изобразила китайского болванчика, и мы распрощались. Рыжая шевелюра с лохматой химией от макушки до чёлки скрылась из виду, оставив меня дебиловато улыбаться пустоте в мыслях. Нам Юн мне сразу понравился, ещё когда мы прихватили его из общаги и пошли всей толпой в Норебан орать песни дурными голосами. Мой нежный музыкальный слух едва выдержал подобную пытку. В очках, как и любой кореец, он был всё же очень привлекательным, на мой взгляд, правда, если бы не пил странный луковый сок, о назначении которого мне приходилось только догадываться. Ещё меня подбешивал тот факт, что ему нравилась другая девочка из нашей группы, на которую он запал явно из-за её ультракоротких нарядов. Объективно говоря, этой блондинке с ногами от ушей я не уступала ни в чём, за исключением полного отсутствия грудей в моём организме. Я, впрочем, будучи субъектом неранимым, стойко восприняла подобную оплеуху — не в первой, но отступаться не собиралась.

Нам Юн учился на актёра, правда, я понятия не имела, что он забыл в университете на каникулах, хотя не он один — тут обитало еще множество студентов. Скорее всего, у них здесь был какой-то летний факультатив. Так же общагу оккупировали несколько музыкальных студенческих групп, репетиции которых мне удавалось иногда заставать. Нашей братии выделили пару комнат с пианино, где мы могли спокойно поорать наши русские народные. Инициатива исходила с моей стороны, ибо мне порой хотелось прикоснуться к фортепиано, чтобы окончательно всё не забыть. С сентября у меня должны были возобновиться частные уроки в детской музыкальной школе с моей старой преподавательницей, учившей меня ещё в совсем раннем детстве. Жаль, что я и не подумала взять с собой ноты, но да ладно, техническую память иногда полезно напрячь. Слышала, что Нам Юн ещё и пианист, интересно было бы послушать…

Протерев в душе мутное от влаги зеркало, я повертелась на месте, стараясь разглядеть синяк на правой ягодице, который уже начал приобретать темноватые очертания, Прикоснуться к нему было пыткой. Намыливая шампунем голову, я все страдала об отсутствии документов и вещей, оставленных у этого старого болвана; ещё ужасно раздражал тот факт, что ему придется рыться в моей сумочке, чтобы найти адрес моего места обитания в Корее. Тут мои глаза распахнулись от ужаса, когда я вспомнила, что вместе с пропуском в общагу во внешнем кармане клатча лежали презервативы. Готовая разрыдаться от стыда и отборно отматерив собственную глупость, я, кажется, спугнула кореянку, которую как ветром сдуло из душа. Стыдно, очень стыдно, что он обо мне подумает? Ведь я о нём подумала примерно то же… Не сказать, что я искала приключений на свою голову, но почему-то именно сегодня, ради смеха, когда мы с девочками собирались в Пицца-Хат, я отшутилась: «Береженого Бог бережет, как говорила монахиня, натягивая презерватив на свечку». Я не собиралась цеплять парней, мне с этим что-то основательно не везет, просто… Господи, как же глупо! Но вместо того, чтобы покраснеть до кончиков ушей, я заржала как конь на всю душевую, заставив Дашу, решившую зайти именно в этот момент, посмотреть на меня с изумлением.

— Ань, смех без причины, сама знаешь признак чего. Я невовремя? — спросила она, покрутив пальцем у виска, пока я с наигранной страстью в глазах пялилась на то, как она раздевается. Десятый размер — это вам не хухры-мухры!

— Люблю смотреть на две вещи… — дернув бровями, не отводя взгляда от выдающихся частей Даши, сказала я.

— Да-да, — устало подтвердила она, — как я прыгаю.

— Ты не в духе?

— Убью Женю, — буркнула она, встав под струи воды. — Он меня достал…

Почему-то на мои шутки она не обижалась, впрочем, как и я на её, а вот наш мелкий одногруппник девятнадцати лет немного раздражал её, только поржать над кем-нибудь, кроме неё, вместе с ним она не брезговала. Каждый божий день чаще всего заканчивался для Даши именно этой фразой. Не знаю, я считала Женю вполне обаятельным мальчиком, он мне даже нравился. В последние дни мы лазили вместе, находя везде и всюду повод посмеяться. Вполне себе ненавязчивое общение...

— Не обращай на него внимания, не думаю, что он действительно хотел тебя обидеть, — вступилась я.

— Он что-то совсем фильтровать перестал, — гневно, но в то же время лениво заметила Даша. — Зря ты сбежала из Пицца-Хата, Чон Мин сегодня отожгла, — сообщила она и стала со смехом рассказывать, как та ляпнула что-то несуразное по-русски; Чон Мин — это одна из наших менторов, то есть, помощников в изучении языка. — Что, кстати, с тобой стряслось?

Демонстрация расползающегося по мягкому месту синяка и последующий рассказ несказанно удивил её.

— Этот козёл, — не стеснялась я при ней свой истинной натуры, — вообще меня не замечал, ну, я и срулила из кафе, забыв у него свои манатки. И теперь приходится гадать, когда же он завезет их и завезет ли вообще.

— В таких случаях говорят: сама дура, уж извини, — не оценила она моего гнева.

— Абсолютно нефиг добавить, — повторила я излюбленную фразу, заразившую всех и вся.

— Ты же мечтала остаться здесь нелегальным эмигрантом, вот тебе и случай представился.

— Не смешно, хоть бы паспорт вернуть, — скорбно ответила я. — Надеюсь, у него мозгов хватит…

— Ой, да прекрати, — отмахнулась Даша, лениво возя мочалкой по телу. — Вернет он тебе всё, сонсеним права, проблем в Корее никому не хочется, здесь менталитет другой.

— Ага, можно сказать, что русские просто обожают проблемы. Я бы сказала, что у нас просто, скорее, агрессивный способ их решать, зато у корейцев — более действенный и дисциплинированный...

Поболтав ещё с пять минут, мы вместе вылезли из душа, приветственно махнув умывающимся у гряды раковин сестричкам Свете с Мариной, которые единственные держались особняком от всей группы, предпочитая гулять везде вдвоём, затем отправились в комнату, в наш непрекращающийся бардак. Примерив на голову дашин лифчик и получив от неё пинок под зад, слава Богу, не по больной ягодице, я засела за компьютер.

— Чего это мы сегодня не бухаем? — спросила она, судя по характерному звуку, запуская Скайп на своём нетбуке.

— Да я как-то не задумывалась, взять ли мне пару литров пива домой, когда меня сбил этот урод.

— Не бесись, — спокойно обрубила Даша.

В комнату буквально впорхнула Гюнай, вертя в руках веер с фоткой корейского актёра Ким Су Хёна. По её горящим глазам и пакету в руках мы сразу же угадали следующую фразу:

— Ой, девочки, вы не представляете! Я купила себе ещё одно платье! — радостно замотала она перед нами шмоткой, точно трофеем.

— Надевай, — хором скомандовали мы с небольшим сарказмом, но искренне за неё радуясь, ведь Гюнай у нас была чем-то особенным.

Она всегда поднимала нам настроение своей волшебностью, способностью радоваться милым мелочам и обожанием розового цвета, над чем мы непременно часто прикалывались. Гюнай была клубком сахарной ваты, достаточно скромной, но невероятно экзальтированной личностью. Находясь в Корее, её, видимо, шарахнуло так, что она источала вокруг себя радугу, нередко нарываясь на стёб. Впрочем, именно за это мы её и любили. А ещё она была азербайджанкой, но такой, каких я не видела. Мне казалось иногда, что её в детстве уронили в чан с няшностью. Надев платье, Гюнай намазюкала губы яркой розовой помадой, влезла в высоченные каблуки и ушла дефилировать в коридор, попеременно переговариваясь через окно с теми, кто остался на улице. Судя по стуку каблучков, она решила спуститься к ним похвастаться. Зашедшая в комнату Таку — единственная представительница Северной столицы в нашей группе, удивленно поинтересовалась:

— Вы куда-то на ночь собрались? А, дайте угадаю — Гюнай опять купила новое платье? — усмехнулась она.

— В точку, — последовал стройный ответ в унисон.

— Ещё немного и мы срастёмся мозгами, — сказала Даша.

— Я больше с тобой в душе не моюсь, — ответила я и засмеялась.

Мы смеялись над любой мелочью, иногда до поросячьего визга, мешая Таку спать, частенько ночами она просыпалась от взрыва хохота в комнате, зло бурчала что-то себе под нос и снова засыпала. Она была самой спокойной из нас и, наверное, уже жалела, что поселилась именно в этой злосчастной комнате — эпицентре суматохи и постоянного бардака, ведь она была чистюлей. У Гюнай, Даши и у меня на столах вечно разрывались гранаты, мы не успевали убирать весь свой хлам, как тут же захламляли пространство заново. Баночки кремов, ушные палочки, открытые тени для век, какие-то компьютерные провода, заколки, расчески и средства гигиены — среди всего этого иногда сложно было отыскать нужные вещи. Чего стоили наши шкафы, на которых бесстыдно сушились трусы и лифчики…

Забежала Чон Мин, без спроса свистнув с Дашиного стола печенье, что-то проболтала на полурусском-полукорейском и её сдуло из комнаты. Всё съестное, лежавшее на наших столах, по праву считалось общим, поэтому она всегда без стеснения заходила и тырила печеньки. Однажды я пришла в комнату, обнаружив на своем столе пустую коробку и груду фантиков. Так родилось шуточное прозвище «барсеточница». Чон Мин была до невозможности милой кореянкой, она училась в старшей школе и с невероятным энтузиазмом изучала русский язык, удивляя окружающих своими знаниями. Всего полгода изучения, и она говорила уже вполне неплохо, конечно, простыми фразами, но если мы начинали объяснять что-то, переходя с корейского на английский, она забавно хмурилась и строго просила: «по-русски, пожалуйста», вполне чисто, почти без акцента.

Конечно, толком поспать нам не удалось, несмотря на усталость после далекой экскурсии в Кёнджу, а так же прогулки по Кёнсондэ. Всем было интересно, что же со мной стряслось. В очередной раз услышав сонный голос Лейлы, то есть, Таку, предпочитающей, чтобы мы использовали псевдоним, а не имя: «Потише, девочки», мы на минут пять притихли, а потом возобновили болтовню с новой силой. Только обсудив, казалось, уже все возможные темы, вплоть до мистера Дарси из романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение», мы сладко заснули. Кажется, кто-то опять захрапел…

* * *

Хангыль — корейский алфавит.

Ачжощи* кор. — (아저씨) — дядя, обращение к мужчинам старшим по возрасту.

Оппа* — (кор. 오빠) — обращение к старшему брату или парню немногим старше тебя.

Рощиа сарамиэё* (кор. 러시아 사람이에요) — русский(ая)

Муллаё* — (кор. 몰라요) — не знаю.