Маленькие трудности при написании великих книг (джен)

Все великие истории, которые в разные времена потрясали основы магического и магловского сообществ, как правило, начинались с не менее великих событий (как гоблинское восстание, начавшееся из-за того, что гоблинам «немного» не нравились законы магического мира и то место, что отводилось для них) или, наоборот, с неприметных, на первый взгляд, явлений (как уже другое гоблинское восстание, вспыхнувшее из-за того, что криворукий тролль в свой первый же рабочий день убил сотрудника Гринготтса, которого ему надлежало охранять), но вот к какой категории отнести такое рядовое, казалось бы, происшествие, как обнаружение того ужасного факта, что ты повзрослел, стал, пожалуй, самым красивым магом на планете, резко выделяешься среди остальных людей своими исключительными умственными способностями и, вообще, весь из себя такой хороший, но… но при этом окружающий тебя жестокий и серый мир не замечает этого в упор? Как следствие, у тебя нет прекрасной, лёгкой уважаемой высокооплачиваемой работы, толпы фанаток и кучи денег.

Возможно, это событие стоит отнести в колонку обыденной несправедливости, где оно не будет мешать представителям двух предыдущих категорий и в то же время в очередной раз подчеркнёт исключительность нашего героя — Гилдероя Локхарта. Поскольку его история действительно потрясла основы магического мира и стала частью великой истории, а началась же она, как вы уже наверняка успели догадаться, со столкновения радужных надежд на великое будущее и жестокой и очень однообразной реальности.

Реальность была серой и скучной. Скучнее и серее её был только дождь, что лил как из ведра в предместьях Лондона, где самый прекрасный маг мира (по его собственному нескромному мнению) мрачно сидел за столом, пересчитывая всё своё скромное богатство. Богатство составляло двенадцать галеонов, сорок два сикля и четырнадцать кнатов. Немного, если учесть стоимость аренды, еды и… и той милой, чудесной, самой прекрасной на свете бирюзовой мантии, на которую он засматривался в Косом переулке и которая стоила в два раза больше, чем всё его нехитрое имущество. Признаться, до этого момента проблемы несправедливости мироздания не сильно отягощали его: работать он не любил, толпы фанаток не было, но это с лихвой искупали восторженные взгляды представительниц прекрасного пола, что же до денег… он всегда был у мамы любимчиком, в отличие от сестёр, которых природа не наградила столь потрясающей красотой, умом и несравненным магическим талантом.

Однако, при всей любви к своему златокудрому отпрыску, миссис Локхарт вряд ли смогла бы подарить ему ту мантию, а значит, надо было что-то срочно делать. И, как ни прискорбно было отмечать сей факт, ему пришлось открыть газету, наполненную скучнейшими сплетнями о совершенно неинтересных ему людях, не содержащую ни слова о нём, но зато имеющую список вакансий на предпоследней странице, прямо перед кроссвордом.

Однако увиденный список не разжёг в груди пожар жажды кипучей деятельности, а только подстегнул общее уныние. За всеми этими объявлениями, что бодро зазывали наивных простачков открыть новые горизонты и попутно хорошо заработать, таился либо рабский труд, унижающий любого волшебника, либо мизерная зарплата, унижающая уже персонально его. Не было ничего, решительно ничего, что отвечало бы его скромным требованиям в плане зарплаты, рабочего дня, условий труда и, конечно, отсутствие необходимости этого самого труда являлось главным критерием выбора.

Лениво проглядев ещё раз список, он небрежно принялся листать газету. Ежедневный пророк — это, конечно, вам не «Ведьмина удача» и не «Ведьмина улыбка» и уж вовсе не «Шик!», но иногда попадались интересные статейки, фотографии с показов и… и вот так, неторопливо листая пророк, он открыл газету на восьмой странице, где располагалась очередная статья о какой-то совершенной неизвестной ему женщине: «мать-одиночка… феноменальный для книжной индустрии тираж… теперь гребёт деньги лопатой…». Взгляд его прекрасных глаз лениво скользнул по фотографиям под статьёй. На одной изображена женщина средних лет, неброский костюмчик из супермаркета, причёска, сделанная в дешёвенькой парикмахерской через дорогу. На второй фотографии была та же самая женщина, но… волосы, макияж — чувствовалась рука мастера, а её платье… Гилдерой не сильно жаловал женскую моду за ненадобностью для него лично, но стиль кроя он узнал бы из тысячи. Дизайнерское, стоящее больше, чем дом, в котором он снимал свою комнатку. Колье же, украшающее шею женщины, стоило и того больше, как и положено золотому ожерелью с бриллиантами.

Зависть была для него совершенно незнакомым чувством. Ну как это он может кому-то завидовать? Это весь мир завидует ему! Его чудесным золотым локонам, прекрасным голубым глазам, ослепительно-белой жемчужной улыбке и… и всё-таки что-то неприятное творилось в его душе от мысли, что вот она написала какую-то книжку и теперь гребёт деньги лопатой, целыми днями наверняка ничего не делает (написание книги… разве это работа?), о ней пишут газеты, у неё тысячи фанатов по всему миру, и она… и ей ничего не стоит купить ту чудесную бирюзовую мантию. Стараясь уйти от созерцания счастливой обладательницы золотых гор, он скользнул взглядом ниже, где у самой кромки страницы приютилась скромная рекламная заметка: «Посетите Ирландию — это величественные края, древняя история и незабываемые впечатления».

На протяжении пяти строк автор расписывал достоинства края: чистый воздух, прекрасные виды, удалённость от цивилизации и… взгляд Гилдероя впился в слова «…подарит вдохновение всем творческим личностям. Если вы хотите написать или сочинить шедевр, то быстрее сюда! Именно здесь вас ждёт ваша прекрасная муза!»

Его взгляд задумчиво перемещался по странице. От фотографии писательницы к изображению Ирландии. От упоминания золотых гор до обещаний вдохновения. От восхвалений её таланта до гарантированной встречи с музой, которая просто обязана будет прославить своего хозяина.

За окном всё ещё лил мерзкий дождь, когда Гилдерой Локхарт сгрёб со стола все свои сокровища, запихнул в чемодан нехитрые пожитки, попрощался с доброй старушкой хозяйкой дома, которая сдавала ему комнату фактически за копейки (а точнее, за право просто быть счастливой обладательницей дома, где временно проживает такой красавец, как он) и сделал свой первый шаг на пути в прекрасное будущие. Грязная лужа, куда он ступил этим самым первым шагом, глухо булькнула, мальчишка, видевший сей мелкий конфуз, мерзко рассмеялся, но Гилдерой даже не обратил на это внимания. Его мысли были там, в прекрасном будущем, где он уже видел себя знаменитым писателем, гребущим золотые горы лопатой, вокруг него тысячи фанаток, восхищающихся его неземной красотой, феноменальным талантом и… и, конечно, его новой бирюзовой мантией.

* * *

О чём писать, он так и не решил, поскольку диапазон вариантов был действительно огромен: от комедийного триллера про обезумевших маглов, которые начнут новую охоту на ведьм, до псевдоисторического ужастика про мир, в котором гоблинское восстание не было подавлено. Про маглов он знал только то, что они не пользуются магией, но у них есть неплохой вкус в одежде, про гоблинское восстание знал ещё меньше: оно было. Да и если честно, то необходимость писать книгу о каких-то непонятных и совершенно посторонних людях казалась ему неимоверно скучной, так что он решил пока не сильно заморачиваться над этим вопросом, надумав пока просто любоваться проносящимися за окном поезда пейзажами. Будучи свято уверенным в том, что он поездит по стране, полюбуется видами, найдёт музу, а там… там всё как-нибудь само решится, выберется, напишется и далее по тексту.

Северная Ирландия встретила его жаркими и радушными объятиями в виде ледяного дождя и пронизывающего ветра, что пробирался под сшитый на последние деньги камзол, который, несмотря на ужасную погоду, было решено не прятать под видавший виды (и ещё прадедушку Гилдероя) плащ. С трудом перепрыгивая многочисленные и уже заполненные водой ямы на дороге и гадая, в какой из них утонула обещанная ему Муза, он добрался до гостиницы, которая была единственным местом в городке, где мог остановиться усталый и очень бедный путник. Расчёт на бедность предполагаемого туриста, к слову, был, похоже, её основной чертой, что объясняло тот факт, что из всех предлагаемых ею удобств более или менее исправно выполнял возложенную на него функцию только потолок: практически не протекал. Всё остальное же мало соответствовало его представлениям о комфортном отдыхе: скрипучая кровать, матрас, оккупированный клопами, которые воспринимали любую попытку на него сесть, как план захвата. Сюда же стоит добавить отсутствие человеческого туалета, чистого белья, приятных людей, сносной еды и, конечно, последней каплей в бездонной чаше терпения Гилдероя стало отсутствие крема для лица в киоске при отеле. В общем, это были просто нечеловеческие условия, из-за которых ему, вопреки желанию героически отбить кровать и забиться под одеяло, пришлось вылезти на улицу. На улице было мерзко, грязно, сыро, но одеяло было ещё более мерзким, грязным, а после пары заклинаний Локхарта, которыми он тщетно пытался это исправить, стало также и сырым. Так что особого выбора у него не было.

Окончание дождя и робко выглянувшее солнце прибавили прелести местной природе, но, к сожалению, окончательно убили надежду на то, что место это не такое убогое, как ему показалось вначале. Приходилось скрепя сердце признать, что его занесло в редкостную дыру, шансы выбраться из которой, судя по расписанию поездов, были минимальными, а трансгрессировать… Не любил он это дело, да и, к тому же, оно убило бы всю романтику или, того хуже, отпугнуло музу, которая наверняка уже ждала его в какой-нибудь паре шагов.

Так что он храбро прошёл по главной улице (в Лютном переулке и то было чище), потом осмотрел мэрию и низенькую старую церквушку. Затем просто пошёл куда глаза глядят, поскольку одеяло не могло так быстро высохнуть, а список достопримечательностей уже закончился. Неспешно прогуливаясь по маленьким, узким улочкам, виртуозно петляя между лужами, он незаметно вышел за пределы городка, свернул на какую-то дорожку, с неё ушёл на тропку, а тропинка уже вывела его к дому.

Дом, в данном случае, понятие условное, в Лондоне он бы ЭТО назвал хибарой, но на фоне местных сооружений это был именно Дом. Добротная крепкая крыша, каменные стены и ограда под стать им. Но главное, что привлекло внимание, — это соблазнительный запах еды. Нормальной, человеческой еды.

Вообще, в магическом мире наблюдается масса непонятных аномалий. Вы маг и можете всё: трансфигурируй всё во всё, создавай и улучшай вещи практически из ничего, но, НО с едой этот фокус почему-то не получался, как и с деньгами, к великому его несчастью. Поэтому с момента его отбытия из Белфаста у него во рту маковой росинки не было, окромя пары не сильно побитых яблок и булочки с корицей, купленной в последней приличной булочной на пути в эту дыру. Запомнить название дыры он, к слову, даже не попытался, твёрдо решив покинуть её при первой же возможности.

Наверное, это перманентное чувство голода и толкнуло его робко постучать в дверь к совершенно незнакомым людям. Это или наличие в кармане всего четырёх галеонов, восьми сиклей и пятнадцати кнатов, которые надо было беречь как можно дольше, ведь никто не знает, когда объявится эта взбалмошная чертовка с арфой, и потому тратить последние деньги на еду, даже при всей его великой любви к себе, не сильно и хотелось. В общем, сделав решительную ставку на свою неотразимость и умение нравиться даже бесчувственным фонарным столбам, Гилдерой Локхарт поправил причёску, сжал в руках шляпу и, нацепив самую несчастную из прекрасных мосек, был готов очаровать даже ведьму пряничного домика, если по иронии судьбы её тоже закинуло в это захолустье.

К его величайшему удивлению, открывшая дверь не имела ничего общего с проживанием в кондитерских изделиях и поеданием детей, хоть и была действительно ведьмой. Ведьмой, с которой он был знаком.

— Рэйчел? — в изумлении прошептал он, не веря своим глазам и по-прежнему сохраняя наинесчастнейшее выражение лица.

— Гилдерой, как ты… — начала она, но договорить ей не дали. Почувствовавший запах еды волшебник уже понял, что добыть её будет даже проще, чем он рассчитывал.

— Я? Ужасно! — несчастная моська из набора, как очаровать одинокую старушенцию, сменилась выражением «одинокий и всеми покинутый страдалец №2» (выражение №3 он берёг для воистину драматических моментов). — Приехал сюда в поисках вдохновения для книги, но не могу найти даже тёплого камина и маленькой мисочки еды.

Намёк был понят мгновенно. Его проводили на кухню, где в следующее мгновение на столе появилось всё то, что соблазнило его своим ароматом за пару минут до этого, а Рэйчел как радушная хозяйка всё продолжала выставлять яства на стол: пирог, компот, какой-то салат, жареную курицу и… и всё. Жизнь стала лучше, а трескотня девушки напротив — менее надоедливой, и он даже сподобился пару раз одобрительно кивнуть, пока она вещала про свою жизнь.

Рэйчел Эшфорд, по мнению Гилдероя, была обычной серой мышкой, одной из бесчисленного множества незаметных людей, что изо дня в день сновали вокруг его блистательной персоны. Не красавица, но в том, чтоб находиться в её обществе, нет ничего зазорного, умна, но при этом слишком воспитанна, чтоб в открытую заявить человеку, что он неправ или, упаси Мерлин, врёт. Словом, она была прекрасной слушательницей, что с интересом внимала его рассказам и при этом не вешалась ему на шею. Выгодное отличие от многих её сверстниц. Так что в память о тех вечерах у камина, когда она терпеливо слушала его, и отдавая дань должного столь сытному обеду, он благосклонно согласился выслушать её.

— Я, кстати, тоже приехала писать книгу! — объявила она примерно на десятой минуте монолога, посвящённого тому, где она была и что делала после окончания школы. — Самые сильные колдовские ритуалы мира.

— Интригующе, — пробурчал он, стараясь не отвлекаться от сочной домашней курочки, которая мало того, что пахла, выглядела, так ещё и на вкус была, как курица. Чем выгодно отличалась от той жертвы Азкабана, которой его пытались накормить в гостинице.

— Да, и я так решила. Я долго колесила по миру, так что, когда мне, наконец, выпала редчайшая удача, я просто не смогла отказаться. Ведь сегодня ночью будет проведён один из феноменальнейших ритуалов по изгнанию!

— О, отлично! Начните с моей комнаты. Там столько тараканов и клопов для изгнания, что… — он уже хотел во всех красках описать ей злобных оккупантов его ложа, когда девушка с улыбкой воскликнула.

— Великий Мерлин, Гил, ты не знаешь?!

Гилдерой поморщился. Он не любил, когда его имя сокращали до «Гил», не выносил, когда кого-то называли великим помимо него и терпеть не мог, когда ему вот так, глядя в глаза, говорили, что он, видите ли, чего-то не знает. Все три в одном предложении, а ведь ему только начало казаться, что жизнь налаживается.

— Сегодня ночью мы будем изгонять ужасное привидение, накликающее смерть!

Необязательно было быть великим волшебником, чтоб, услышав подобное, не сложить два и два и начать экстренно собираться домой. Прикрываясь священным «бабушка/канарейка/кошка одна дома и наверняка скучает, должен немедленно бежать». Гилдерой был, несомненно, великим волшебником, но именно в этот вечер он был ещё, к тому же, очень голодным волшебником. Так что те три-четыре минуты, что отводились ему судьбой на возможность к бегству, то есть, я хотела сказать, стратегическому отступлению, он потратил на то, чтоб впихнуть в себя два лишних куска изумительного черничного пирога. Когда же с пирогом было покончено и он поднялся, чтоб от всей души пожать руку гостеприимной хозяйке и, пообещав держать за неё пальцы, со всех ног броситься обратно, под сырое, воняющие, но точно безопасное одеяло, в комнату вошла настоящая хозяйка.

На вид ей было лет сто, а может, и все двести. С женщинами всегда так: когда они накрашены, ты никогда не угадаешь их год рождения, когда они не накрашены, порой бывает тяжело угадать даже десятилетие их появления на свет. Конкретно эта… особь женского пола была рождена задолго до того светлого дня, как дед Локхарта осчастливил мир своим первым криком. О чём ясно свидетельствовал её внешний вид: длинные, свисающие сосульками седые волосы, лицо, состоящие из одних морщин, и… Гилдерой чуть не вскрикнул от ужаса. Заячья губа! Пресвятые подтяжки Мерлина, у неё заячья губа! Если бы у него было подобное уродство, он бы утопился в ванной шампанского, усыпанной лепестками роз, или в полнолуние сбросился с одиноко стоящей скалы, прямо в бушующее море, или... или стал бы жить на окраине магией забытой деревушки, в жалком, полном мышей доме, оплакивая свою несчастную судьбу.

— Кто? — спросила мерзкая старуха, тыкая в него своим скрюченным пальцем, увенчанным настолько безобразным жёлтым ногтем, что ни один из его знакомых специалистов даже не взялся бы за маникюр.

— Это Гилдерой, он потрясающий волшебник (при этом слове его лицо озарила скромная улыбка, и вроде даже паук на стене перестал казаться таким мерзким), и он поможет нам с изгнанием (улыбка пропала, и снова вернулся ужасный, несправедливый мир).

— Нет, это лучше оставить профессионалам, а я…

— Поздно, — прошамкала старуха, — я уже вызвала её сюда.

— С-сюда? З-зачем с-сюда? Не надо с-с-сюда!

— Она перемещается по всей Ирландии, нагоняя ужас на магов и маглов. Выискивая её, мы потеряем слишком много времени, но Венди сумела приманить её. Поэтому мы проведём ритуал прямо здесь, — мягко пояснила Рэйчел, успокаивающе положив свою руку ему на плечо.

Успокоить его после таких новостей смогла бы только бутылка хорошего огневиски или возможность мгновенно перенестись обратно в Лондон. В маленький домик в одном из его пригородов, где в своём крошечном саду выращивает розы его бывшая домовладелица. Но увы, огневиски старуха демонстративно убрала со стола, а трансгресировать… она не сказала, что произойдёт, но, судя по тому, как она мерзко усмехнулась, говоря, что он может, конечно, попробовать, пробовать определённо не стоило. Так что он позволил Рэйчел снова усадить его на стул и объяснить ему, во что он всё-таки ввязался, польстившись на дармовую еду.

Объяснение было недолгим, заняло всего четыре минуты.

Через четыре долгие минуты, которые наверняка будут ему стоить нескольких морщин и пары седых волос, наипрекраснейший из ныне живущих магов узнал следующее. Да, привидение очень опасно. Да, даже лучшие маги министерства не знают, как его одолеть, и потому советуют держаться подальше. Да, оно уже приманено сюда, и все находящиеся в доме автоматически становятся её «жертвами». Но! Но ему абсолютно нечего бояться, ибо Венди точно знает, как её остановить.

Венди. Все Венди на памяти Локхарта были милыми и зачастую очень изящно одетыми девочками и девушками, эта Венди была насмешкой над ними всеми. А уж когда она напялила на себя жутковатые амулеты из черепов каких-то птиц и грызунов, то — вот он, классический портрет ведьмы для пуганья маглов (и некоторых магов, кстати, тоже). На Гилдероя, к слову, тоже пытались надеть нечто такое, но он сказал, что лучше умрёт так.

В груде сваленных оберегов, откуда дамы неспешно брали амулеты и обереги, чтобы после их так же осторожно надеть, что-то ослепительно сверкнуло холодным белым светом. Ожерелье с чудным, сияющим, размером с кулак белым камнем. Тяжёлое, громоздкое, но такое… Такое красивое, что руки сами потянулись к нему. Увидев это движение, девушка попыталась его остановить, но колдунья грозно шикнула на неё:

— Оно выбрало!

Гилдерой их не слышал, нацепив украшение, он уже вертелся перед старинным, словно обсыпанным снегом, пыльным зеркалом.

Поскольку изначально его присутствие не планировалось, то и никаких действий в плане чтения заклятий, создания оберегов и прочего-прочего ему предпринимать было не нужно. Нужно было просто сидеть и ждать. Ему даже выделили для этой цели самое красивое и чистое кресло, которое теперь стояло посреди комнаты, в центре какой-то непонятной пентаграммы. Кресло оказалось не только красивым, но ещё и очень удобным, так что не удивительно, что после всех волнений и сытного ужина его сразу начало клонить в сон.

— Вот и чудненько, спи и никуда не вставай, — прошелестел мерзкий голос старухи.

— Не встану, не встану, — сонно отозвался самый прекрасный, самый великий, самый…

Проснулся он, сам не зная отчего. Было тепло, уютно, не хотелось открывать глаза и можно было провалиться в сон опять, но что-то было не так. Любопытство оттолкнуло в сторону лень и дрёму, начав уверенно возвращать контроль над телом, которое было, словно в оцепенении. Первым вернулся слух. Гул. Странный гул наполнял пространство возле него. Любопытство это подзадорило ещё сильнее, и оно прямо-таки заставило неповинующейся самому себе кусок мяса, бывший телом Гилдероя Локхарта, открыть глаз. Второй глаз открылся уже без понуканий. Как и рот, поскольку нижняя челюсть буквально отвалилась в беззвучном вопле ужаса.

В паре метров от него висело в воздухе белое полупрозрачное существо. Длинные волосы, развевающееся платье, пустые глазницы и раскрытый в беззвучном крике безгубый рот, в котором, словно сотня сверкающих игл, поблёскивали зубы. Не приходилось сомневаться в том, что это и есть знаменитое Ирландское накликающее смерть привидение. Как и не приходилось сомневаться в том, что роль у Гилдероя в сегодняшнем изгнании всё-таки была. Роль жертвы. И эта роль ему совсем не нравилась, особенно теперь, когда медленно плывущий к нему призрак вытянул вперёд свои руки. Длинные, худые, увенчанные остро заточенными ногтями, они тянулись к его шее или к висящему на его шее и ослепительно сияющему амулету — Гилдерой не стал разбираться. Не обращая внимания на делающую какие-то отчаянные жесты Рэйчел, которая, сидя за границей сверкающего всеми цветами радуги круга продолжала читать заклинание, он заорал так, что снискавшее себе на этом поприще славу привидение замерло в нерешительности. Он не стал дожидаться, когда посрамлённый призрак решит ответным криком вернуть свой титул и, свернув кресло, бросился вон.

В тот момент, когда он выскочил за границу круга, гул пропал, и тут же вместо него как будто резко и на полную мощность включился звук. Откуда-то сзади раздался оглушительный треск, звон, взрыв и сразу за ними протяжный крик, от которого сердце провалилось куда-то в желудок. Гилдерой не обратил на это никакого внимания: резко дёрнув на себя дверь, он бросился бежать так, будто… Да почему будто? За ним действительно гналось знаменитое ирландское привидение и выло при этом так, что не приходилось сомневаться: их слышит вся округа. Зайцем петляя между деревьями, потеряв по дороге шляпу, безнадёжно изорвав щегольский, лелеемый как зеница ока камзол, он вылетел на вершину. Скалы? Горы? Обрыва? Чёрт его знает, что это было, а как это правильно называется, он в эту минуту даже не пытался вспомнить. Важно, что оно нависало прямо над городком. Не слишком высоко, но позволяя видеть с вершины всё маленькое поселение. Позволяя всему разбуженному дикими воплями небольшому городку видеть его. Гилдерой разглядел упавшую в обморок женщину, замершего в ужасе мужчину, каких-то перепуганных детей. Лица было не разглядеть, но по нелепо замершим фигурам, от которых просто веяло ужасом, он понял: оно прямо позади него.

И вот тут случилось чудо. Нет, сердце по-прежнему испуганно колотилось в районе желудка. И ему по-прежнему очень хотелось жить, но… но вот не мог, НЕ МОГ Гилдерой Локхарт на глазах у всего (пусть и забытого магией магловского городка) показать, что ему страшно. Промелькнула мысль, что такая смерть хоть и неприятна, но действительно красива. Полнолуние, жестокая холодная луна безразлично смотрит сверху на него своим немигающим взглядом. Он — одинокий, прекрасный, никем не понятый, но до безумия храбрый, бросающий вызов монстру, которого боятся лучшие маги министерства. И всё это на скале. И всё это на глазах целого городка!

Он повернулся. Она парила уже в каких-то паре метров, медленно приближаясь к нему. Протягивая свои мерзкие, ещё более отвратительно белые в лунном свете руки. Локхарт представил, как это смотрится со стороны, и это придало ему сил.

— Стой, мерзкое чудовище! — его голос разнёсся над городком, перекрывая несмолкающий вой. — Я, Гилдерой Локхарт, пришёл, чтоб остановить тебя! — У него на глазах, кажется, выступили слёзы от мысли, до чего же это всё, наверное, красиво смотрится со стороны.

И голос, голос не дрожит, а гордо разноситься по округе! И всё. Можно лечь и умереть. Гордо, пафосно погибнуть под натиском монстра, который тянет свои мерзкие руки… тянет свои мерзкие руки… почему эта тварь тянет свои руки к его ожерелью? Гилдерой, опустив взгляд, благо призрак в лучших традициях жанра двигался достаточно медленно, стал рассматривать светящийся шар на своей шее. Амулет, как амулет. И всё же. Всё же где-то вдалеке настойчивым колокольчиком звонило смутное воспоминание. Что-то об именно таком амулете. И… Да чтоб Моргану с Мерлином в придачу, это же… молнией пронеслось у него в голове. Он быстро кинул взгляд на замершую внизу публику, отметив, что зрителей прибавилось, потом оценивающе посмотрел на сверкающий шар, и на лице у него заиграла победная улыбка. Улыбка, достойная самого сильного, самого умного и, несомненно, самого красивого мага современности.

— Я уничтожу тебя во имя всех тех, кто нуждается в моей защите! — одновременно с этим придуманным наспех кличем он поднял над головой засверкавший от контакта ещё ярче шар и швырнул его прямо в призрака.

Вообще-то, если начистоту, то в прицельном швырянии вещей, тем более наполненных энергией магических шаров, он был не мастак, но здесь промазать было просто нереально даже ему. Подошедшее на расстояние вытянутой руки привидение с душераздирающим воплем растаяло в том взрыве света, что появился, когда шар соприкоснулся с её головой.

Всё! Безоблачная ночь, яркая луна, он, победивший ужасного монстра, и безмолвная от восторга толпа — жизнь явно прожита не зря! Безмолвная толпа где-то внизу взревела от нескрываемого восторга и начала скандировать его имя. Скромно раскланявшись, он заметил сбегавшую вниз тропинку и, не думая ни секунды о секретности и прочих лишь портящих миг славы вещах, кинулся по ней вниз. На крыльях славы, фактически перелетая через ямы и камни, он влетел в спешащую ему навстречу толпу. Его подхватили на руки и, блаженно покачиваясь на них, слушая своё имя вкупе с «великий герой», «какой храбрец» и «он всех нас спас!», он действительно поверил, что жизнь всё-таки замечательная штука. Жизнь была замечательной, пока его не донесли до мэрии. Там толпу оттеснили шестеро странных типов, приглядевшись к которым, Локхарт сразу понял, что всё. Минута триумфа закончена. Маги министерства не спустят такой явной демонстрации магии в общественном месте.

— Артур Пренстон, представитель Министерства в Верчвуде (ах, так вот, как эта дыра называется).

— Мэтью ОʼБраин, спецуполномоченный Министерства по чрезвычайным ситуациям, — в тон ему представился второй.

— Генрих Макилрой из аврората, — растолкав первых двух, звонко сообщил какой-то рыжий коротышка в тёмно-синей мантии и, схватив Гилдероя за руку, начал её отчаянно трясти. — Я… мы… Великий Мерлин, мы даже не верили, что такое возможно!

Остальные маги, вторя ему, поочерёдно представлялись Гилдерою, называя не только имена, но и должности, от одного упоминания которых величайшего героя бросало в дрожь. Однако ни о каком наказании, похоже, речи не шло, все просто восхищались его победой и с восторгом расспрашивали, как он сумел победить это воистину непобедимое привидение.

— Ой, ну что вы! Не надо. Для меня это было парой пустяков. Я даже, признаюсь вам, не знал, что оно тут. Просто вышел подышать свежим воздухом, а она тут летит и кричит. Он ткнул изящным пальчиком в сотрудника аврората: — Вот если бы вы мне не сказали, что оно такое опасное, я бы ни в жизнь не догадался. Пошёл бы спать и, думаю, к утру уже всё бы забыл.

— Как это спать! Как это забыли бы! — взревели волшебники. — Да вы хоть представляете, сколько поколений магов мучилось, не зная, как от неё избавиться, а потом появились вы и фактически спасли нас всех!

Гилдерой почувствовал, что краснеет, но это чувство было таким приятным. Чертовски приятным.

— А это ничего, что мы… что я тут… — осторожно спросил работника министерства показывая в сторону праздновавшей магловской части городка.

— А, пустяки, — махнул рукой Пренстон: — Заклинание забвения — и нет проблем. Так что не беспокойтесь о них, они даже не вспомнят, — немного помолчал и снова жарко пожал ему руку: — А вы всё-таки герой, о вас прям книги писать можно.

Артур ещё что-то говорил, и городок, ликуя, шумел вокруг них, но Гилдерой их не слышал. Он внезапно понял, понял, в чём его призвание. Какой смысл писать про неизвестного героя? Кому нужен этот выдуманный одноразовый персонаж? Зачем это всё нужно, если есть он, Гилдерой Локхарт?! Великий, несравненный, прекрасный победитель чудовищ! И ведь есть у него уже один подвиг. Подвиг, о котором не стыдно и книжку написать, а за ней ещё одну, и ещё, и ещё.

С этими весёлыми мыслями он пошёл гулять по проснувшемуся и вовсю праздновавшему городку, принимая поздравления и скромно улыбаясь на комплименты о его храбрости и силе, с помощью которой он победил (слово магия, несмотря на то, что завтра всем сотрут память, волшебники при маглах старались не упоминать). Так, неспешно гуляя, он сам не заметил, как очутился возле дома, где всё началось. Робко заглянул внутрь. Всё раскидано, разбросано, словно в центре что-то взорвалось. Хотя, наверное, взрыв действительно произошёл, когда он в нарушение обряда выскочил из круга. Сами виноваты, обижено подумал Локхарт, могли бы сразу предупредить о его роли в этом мероприятии. О том, что в таком случае он бы просто сбежал, думать как-то не хотелось.

— А, вот и ты, — поприветствовала его Рэйчел, — вижу, ты в порядке, и страшное-престрашное привидение тебя не тронуло! — заливисто смеясь, заявила она, и…

И тут Гилдерой понял, что не будет никаких книг о храбром герое. Не будет никакой толпы фанатов, не будет ничего, потому как завтра Рэйчел вместе со старухой расскажут всем правду. Правду о том, что не было никакого храброго волшебника, а был лишь визжащий как поросёнок от ужаса Локхарт. Который носился по лесу с оберегом, сделанным этой колдуньей, и если бы он остановился, то притягиваемая неодолимой силой нечисть прикоснулась к шару и всё так же исчезла. И произошло бы это проще и куда быстрее, если бы он не струсил. Струсил. Сама мысль о том, что все те, кто сегодня пожимал ему руку, кто говорил ему комплименты и так искренне восхищался им, узнают, что он не только трус, но ещё и мало что из себя представляет, кроме запредельной красоты и харизмы, конечно, наводила ужас.

И в этот критический миг в голове раздался голос Артура: заклинание забвения — и нет проблем.

— Рэйчел, можно тебя на секундочку?

Девушка удивлённо посмотрела на него, но отошла от старухи, которая, как видно, израсходовала все свои силы и теперь практически без чувств лежала в том самом кресле, где он так мирно спал всего пару часов назад. В соседней маленькой комнатке, куда они прошли, тоже было всё разгромлено, так что его старая знакомая решила совместить беседу с уборкой, за которую тут же принялась, опрометчиво повернувшись к нему спиной.

— Как давно ты здесь?

— Месяц.

— Кто-нибудь знает, что ты здесь?

— Нет. Это был сюрприз, я о своей работе никому не сказала. Приехала тайком, да и Венди не хотела, чтоб кто-то знал о её существовании.

Она стояла в каких-то пяти, может, шести шагах от него. Пепельные волосы, почти достающие до талии, дурацкое коричневое платье с какими-то этническими мотивами. Рэйчел Эшфорд ничуть не изменилась со школьных лет. Такая же умная и немного наивная, отзывчивая, но не слишком дальновидная.

— Не хотела? — удивлённо уточнил он, изучающе рассматривая девушку.

— Да. Сказала, что у неё из родственников только правнук, но он здесь практически не бывает. У неё, я так поняла, вообще никто здесь не бывает, а с местными она не общается. Впрочем, это скоро изменится, появятся сотни журналистов, едва я издам свою книгу…

— Ты не издашь её.

— Что, прости? — она повернулась, и взгляд её упёрся прямо в нацеленную на неё волшебную палочку.

— Мне действительно жаль, Рэйчел, но книгу может издать только один из нас. И это буду я.

— Подож…!

— Забвение! — короткая вспышка — и и без того серые глаза девушки утратили всякую живость, рука, уже взметнувшаяся в бесполезной попытке остановить его, безвольно обвисла. Старые знакомые признаки его любимого заклинания. Не то, чтобы он им часто пользовался. Просто когда ты молод, чертовски красив и просто дьявольски харизматичен, порой возникает необходимость подправить воспоминания тех, кто видел нечто, ставящее это под сомнение.

Кропотливая это работа — менять память, уничтожать чужие записи и все свидетельства, так что когда он вышел из дома, уже начинался рассвет. Рассвет его новой жизни, полной славы, признания и восторженных поклонников.