Неприкаянный (джен)

Стальная ложка скребла по такой же миске, уныло размазывая пудинг. Я и не знала насколько, оказывается, была счастлива до того, как в мою жизнь неожиданно ворвалась тапиока. Казалось бы, растение откуда-то из тропиков, о котором я и не слышала даже. И какого чёрта оно делает в Англии, да ещё и пользуется бешеной популярностью среди взрослых, которым надо накормить своих или не очень отпрысков, я тоже не имела ни малейшего понятия. Но вот поди ж ты. Жидкая овсянка бодро уступала ежедневную вахту «глазному пудингу» под обречённое «беее» детей.

Я вяло покатала очень напоминающий глаз комок по тарелке и в очередной раз вздохнула. Жить захочешь — не так раскорячишься, конечно, но радости это не добавляло. У соседей по столу на лицах явно читалось то же самое. Хотя некоторые уже вступили в неравный бой с месивом в тарелках.

Мысли уже третий день вращались вокруг уже набивших оскомину тем. И лидировал в гонке извечный вопрос «что делать?». Кто виноват в том, что случилось, даже уже не сильно беспокоило. Самым противным казалось, что весь хвалёный альтруизм и храбрость смыло. Ну вот что отдельно взятая я, девчонка-хохотушка, может сделать, чтобы предотвратить войну? Или спасти людей от лагерей? Да даже одного бы спасти — уже не зря второй шанс на жизнь потратила бы. Но было непонятно, как вообще к такого рода деятельности подступиться. И страшно.

Страх преследовал ежеминутно. Ежесекундно. Что-то не так сделать. Вызвать подозрения. Да что угодно могло привести к смерти. Пусть я и считала в «прошлой» жизни, что смерти не боюсь, а любимой присказкой оставалось выражение небезызвестного товарища про внезапную смертность людей. Но сейчас я ничего не могла с собой поделать и вечерами тряслась от ужаса под сероватой простынёй.

Бежать? Куда? В Австралию? Кому я там нужна? Нет, конечно, здесь я тоже особо никому не сдалась, но… Тут было хоть что-то знакомое. И уже какая-то стабильность. Путешествие же, если смотреть правде в глаза, действительно невозможно, в таком-то состоянии. И самое плохое было то, что я даже не могла понять, могу ли что-то из обещанного каноном арсенала. Не работало. Несмотря на пристальный взгляд и попытки «почувствовать силу, Люк!». И это неимоверно бесило. Где плюшки? Где стихийные выбросы? Где?!

Пудинговые мытарства закончились. Я сползла со стула, отнесла посуду на специальный стол и отправилась приводить себя в порядок перед выходом. Вчера уже наслушалась про наказания за неподобающий вид. Варвары. Меня воспитывали в семье, где бить детей линейками, розгами и указками считалось дикостью. Не те времена, не те нравы. Поэтому я стискивала зубы и уверяла себя, что нахожусь точно не в том положении, чтобы возмущаться. Ноги сами уже топали по скрипучей, но ещё крепкой деревянной лестнице на второй этаж, дальше по коридору и в самую дальнюю дверь, такую же омерзительно белую и с облупившейся краской, как и соседние. У меня уже выработалась стойкая неприязнь к белым дверям.

Тряхнув головой, я зашла в свою комнату. Подумать только — своя комната. На одного человека. Не на пятерых и даже не на двоих. На такую всю из себя красивую меня одну. И уже как-то не особо мешало то, что комнатка крошечная, а из мебели были всего лишь скрипучая кровать, рассохшийся шкаф и широкий, но кривоватый подоконник. Хотя кровать, конечно, повергала в тихий ужас своим металлическим остовом и шумной сеткой под тонким матрасиком.

Взгляд упал на треснувшее зеркало на дверце шкафа. Оттуда внимательно смотрел худой четырёхлетний мальчишка со слегка вьющимися чёрными волосами. Я повела плечами: всё никак не могу привыкнуть к своей новой внешности. Тёмно-синие глаза. Симпатичные, вроде как. Фиолетовые синяки на скуле и под глазом неприятно саднили, треснувшая губа запеклась корочкой. Скорчила рожицу. Похихикала над непривычными выражениями лица. Охнула, забывшись, — рёбра неприятно тянули, как и предплечья. Я в очередной раз понажимала в разных местах на грудине и закономерно поморщилась от боли. Ну чего ж предшественник не берёг эту тушку? Хотя это повезло, что лично меня ещё не били. Правда, были опасения, что ключевое слово — ещё. И как поладить с малолетними бандитами не было ни малейшего представления. А надо. Запугивать я не умела, так что проверенный самим хозяином тела метод отменялся. Да и кем надо быть, чтобы детей пугать? На этой мысли я не удержалась и хмыкнула, оценив всю иронию ситуации.

Вниз спустилась, только раз десять перепроверив свой внешний вид, поскольку встречаться с розгами очень не хотелось. Правда, сочетание шортиков, гольфов до колен и тяжёлого пиджака всё ещё казалось лёгким сюром. Но, опять же, не мне протестовать. В холле потихоньку собирались и остальные воспитанники. Большинство детей тушку Тома просто игнорировало, несколько глядели с опаской, а ещё трое вполне миролюбиво кивнули в знак приветствия.

Вчера в игровой я стояла и пыталась понять, чем тут себя вообще можно занять, когда в комнату зашла моя головная боль в компании ещё двоих мальчиков. Пусть не напрямую, но этот мальчишка всё же виноват, что меня забросило сюда. Вздохнув, я подошла к ним. Вокруг стихли разговоры.

На меня настороженно уставились три пары глаз. В последний раз спросив себя, уверена ли, что правильно поступаю, состроила очень серьёзную морду.

— Я… Гхм. Билли, извини меня, что обзывался и говорил, что ты не нужен родителям и поэтому они тебя выкинули. Если ты говоришь, что потерялся, значит так и есть. И они тебя ищут. Я был неправ.

Я мысленно скривилась — кажется, получилось всё равно заумно для четырёхлетки. Ну и фиг с ним. Билли же стоял с открытым ртом. Казалось, изумление в комнате можно было пощупать. Сохранять каменную морду становилось всё сложнее.

Наконец, мальчик отмер. И удивление сменилось подозрительностью. Я же еле удержалась от улыбки:

— Я абсолютно серьёзно. Мир?

Протянутая ладошка зависла в воздухе. Или нужно было мизинец подать?.. Но меня поняли правильно, да и злопамятностью ребёнок ещё не обзавёлся, а потому дитё тоже приобрело самый серьёзный вид и важно пожало протянутую руку:

— Мир. Ты тоже извини, что Деннис и Марк тебе вмазали.

Я криво усмехнулась:

— Ну, кажется, мне пошло на пользу. Только давайте без повторения? — обратилась я уже к прямым виновникам моего состояния.

Мальчишки кивнули и вся компашка рассмеялась. Как мало надо детям для веселья. Остальные ребята отмерли и гомон снова заполонил комнату.

Вот и сейчас в зале не очень впечатляющих размеров шумела как раз эта троица. Было видно, что они окончательно сдружились. Деннис и Марк — заводилы, а Билла они просто взяли под крыло. Я сильно сомневалась, что впишусь в развесёлое трио. Но без людей и общения я ощущала, как просто чахну. И понимала, что просто не смогу, как оригинал, всё время быть одна. А старшим — боги, пятнадцатилетних подростков теперь приходится считать старшими! — не комильфо в компанию брать «мелюзгу». Я тряхнула головой и твёрдо решила хотя бы попытаться наладить социальную жизнь, а там как пойдёт. Ну не умею я планы строить, не умею. У меня всегда были лишь общие наброски того, что стоит сделать, больше похожие на направления приложения усилий. А дальше уже по обстоятельствам подстраивались дальнейшие действия. Я задумалась, придётся ли мне менять привычки?..

В холл зашли воспитательницы. Мистер Вул, видимо, был занят. Или не пристало ему вместе с воспитанниками вышагивать. Миссис Коул взглядом пробежалась по детям. На несколько мгновений задержалась на моих «боевых отметках», нахмурилась, но промолчала. И правильно — как бы я могла скрыть синяки? Конец «зондирования», неугодных не обнаружено.

На улице солнце слепило глаза. Интересно, насколько мои опасения о постоянных дождях оправданы?.. Во дворе мы построились по двое в колонну, самые маленькие взялись за руки. Чтобы не потерялись. Демонстрировать облико морале, не посрамить и бла-бла-бла. Кажется, Билла сейчас инфаркт хватит. Я ведь тоже подпадаю под категорию «самых маленьких». Ну и сцапала его хваталку. Вчера мы, конечно, помирились, но на дружбу, кажется, троица и не рассчитывала. Кажется, миссис Коул тоже слегка… выбита из колеи. Ничего не знаю, у меня обострение порядочности и примерности. Я вообще образцовый ребёнок, да.

Марта Джонс, тьфу ты, Джейкобс, вторая воспитательница, пристроилась в конец колонны. Что характерно, тоже негритянка. Что лишь ещё сильнее меня веселило. И, кстати, имею полное право называть её негром и не схлопотать по морде.

За чугунными воротами начиналась улица. Как я хохотала, узнав, что это таки Бейкер-стрит!.. Идти нам в сторону центра, в место схождения улиц Бландфорда и Георга, всего три квартала, да и то, не таких длинных, как я привыкла. Хотя, где взрослый делал шаг, мне приходилось семенить все три. Да и в целом предметы были раздражающе большими. К другим я пропорциям привыкла, к другим.

Прохожие на нашу процессию реагировали неоднозначно. Несколько молодых леди с одинаковыми перегидрольными завитыми волосами одобрительно кивали головами друг другу, переключившись на благодатную новую тему для обсуждения. Какая-то пожилая дама в строгом глухом платье и шикарном платке на шее презрительно сморщила нос, провожая нас взглядом. Вон молодой джентльмен хлопнул себя по лбу, чуть не сбив шляпу, резко развернулся и ускорил шаг. На противоположной стороне в ту же сторону, что и мы, неторопливо шла семейная пара, вокруг которых носились две задорные девчушки. Женщина периодически одёргивала расшалившихся детей, а мужчина улыбался в усы.

Я жадно разглядывала всё вокруг, ведь до этого момента на улицу выйти так нормально и не получалось.

В первый день моего попаданства я валялась пластом на кровати, слабо соображала и грела окружающее пространство не хуже печки. Ночью меня слегка попустило, но тут подоспел Морфей. Утром второго дня нервничала, носилась по комнате в панике, замучила злосчастную дверцу шкафа с грязноватым зеркалом на внутренней стороне, пыталась привести мысли в порядок и утрамбовать не очень обширные знания предыдущего владельца тела.

Картинка вырисовывалась неутешительная. 13 июня 1931 года. Англия, Лондон, Приют Вула для сирот. Ещё несколько часов назад довольно сильно побитая детская тушка. Побитая из-за неприязни других детей к мальчику по имени Том Марволо Риддл. Властелин Судеб, Лорд Волдеморт, Великий и Ужасный Тёмный Лорд… погиб в детстве, от «апоплексического удара табакеркой в висок». Хотя тут был вместо табакерки — табурет, бессердечная гравитация и случайность. Мне было любопытно, кто у нас назначается курицей, а кто яйцом в паре «смерть Тома» и «моё появление здесь»? Правда, интерес был слегка отстранённый — вопрос явно не лидировал в списке.

Кстати, не то, чтобы я вот так уж сильно переживала или страдала именно по поводу попадунства. Скорее уж наоборот. Там, дома, я которую ночь загадывала желание про перемещение во времени, мирах, абсолютном знании и подобных вещах в разных вариациях и сочетаниях. Потому что уж больно бессмысленно я себя ощущала. Поиски работы, перемежаемые периодами превращения в офисный планктон, отсутствие значимых достижений, дни, похожие один на другой, периодические тусовки в компаниях, походы и поездки автостопом. Любимые, но как-то ровно и не так уж сильно, родители. Которым и желаешь только хорошего, но жить по опыту оказывается лучше отдельно. Тотальная неудовлетворённость собой. И катастрофическое отсутствие силы воли. Даже то, что тело обещает быть когда-нибудь мужским, тоже ничуть не огорчает. Меня давно уже преследовали мысли о смене пола, но… Не с нашей медициной. Я старательно изучила тему, даже не обращая внимания на денежный вопрос, но выводы неутешительные: пусть первичные половые признаки будут, но ни чувствительности нормальной, ни функционирования. Да и моя конституция тоже не шибко предрасполагает. Предрасполагала. Ха!

Конечно, я опасалась, что всё равно будут проскальзывать девчачьи реакции. Да и драться тоже не очень хотелось. Вернее, периодически хотелось врезать кому-то по морде, но при этом не отхватить самому. Гхм, и рыбку съесть, да. Но, в целом, прогноз благоприятный — всегда была «в доску своим парнем», увлекалась мальчишечьими хобби, ну и всё такое прочее. Но это лирика. На фоне другого мировосприятия, как дитя XXI века, а не начала XX, выверты женской логики точно мелочи. Быть мне, похоже, странным малым.

Гораздо больше заботило то, насколько далеко от известного «канона» меня забросило. Во всех смыслах. Я же ничегошеньки про этот период не знаю. Ну, кроме того, что Дамблдор — профессор трансфигурации, Геллерт Гриндевальд — кстати, произносить-то нужно «Гриндельвальд» — скоро развяжет Вторую Мировую, Морфин ещё не сел в Азкабан⁽¹⁾, а МакГонагалл, кажется, будет учиться вместе с Томом⁽²⁾. Католическая гриффиндорка. Что ещё? А хрен его. Но это по канону. А в него ли меня занесло — неизвестно. И как это проверять тоже ни малейших идей. Некоторые говорят, мол, умеешь считать до десяти — остановись на восьми. Проблема в том, что в моём случае считать получается хорошо, если до двух. И как остальные люди проворачивают мега-комбинации — в душе не гребу. В человеческих взаимоотношениях, намёках с двойным и тройным дном тоже дуб дубом. Я вспоминала тонны прочитанных фанфиков и понимала, что пора чувствовать себя убожеством.

Когда приступ самобичевания слегка поутих и вернулась способность думать, пришлось продолжить шевелить извилинами. И первым делом проверить, есть ли у меня магия. Потому как не знаю, что со мной случится, если вдруг… Брр. Но ни на первый, ни на десятый, ни даже на чёртов пятидесятый раз, выдернутое из подушки пёрышко и не подумало двигаться. А я чувствовала себя морально опустошённой. Какой-либо физической усталости не наблюдалось, разве что живот пробурчал что-то голодное. От досады я чуть не разревелась самым постыдным образом. Но проклятое перо равнодушно лежало на одеяле. Тяжким волевым усилием было принято стратегическое решение практиковаться потом, а пока выйти на разведку. По возможности найти карту. Потому что Лондона я не знаю от слова «совсем». А ещё стоило раздобыть бумагу и карандаш. Или ручку. В этих их тридцатых есть вообще бумага и ручки?.. Кажется, с историей у меня действительно всё очень плохо.

Привет, о первый абориген местного пошиба! Нет, кажется, пока металась в бреду, ко мне заходила женщина. Так что, судя по памяти Тома, я уже познакомилась с мисс Джейкобс. Надо сказать, что воспоминания Уже-Не-Стану-Тем-Кого-Нельзя-Называть воспринимались отнюдь не как картинки. А как возникающие знания о происходившем и не совсем понятные реакции. Например, вот возникла у меня уверенность, что Том видел только перьевые ручки, никаких шариковых. При этом вспомнить, когда именно он писал ими — нет. Несколько ярких событий вспоминались редкими запомнившимися кадрами и в целом возможностью пересказать действия участников. Иногда только общее направление беседы и эмоции самого Тома. Короче, как и моя собственная память. И никаких мультиков, внутренних думосборов и эйдетических способностей. Правда, меня начал беспокоить вопрос: а буду ли я реагировать так же, как и Том?..

Абориген слегка испуганно на меня смотрел и бочком начал продвижение обратно в свою комнату. А от моей приветственной улыбки он быстро ускорился и резко захлопнул за собой дверь. Мда. Томми, твой навык социального взаимодействия меня демотивирует.

Но бравая исследовательская экспедиция в моём лице пошла изучать terra incognita, пугая обитателей приюта неожиданно улыбчивым выражением лица. После того, как мой любопытный нос был засунут даже на улицу, наступил обед, на который я набросилась с аскетичностью голодной утки. Паёк был так себе, но на тот момент меня не особо заботило, насколько местные повара умеют готовить кулинарные изыски. Живот набила — и ладно. Что характерно, за столом я сидела тоже одна. И относить это к плюсам или минусам я не спешила. А на взрослые стулья вскарабкиваться жутко непривычно. И неудобно.

Всё же еда — залог хорошего настроения. Так что спустя минут пять мне уже и мелкий рост казался забавным, и болтающиеся в воздухе ноги в смешных «взрослых» ботиночках как-то раззадоривал, и даже общая обшарпанность интерьера добавляла романтики и духа приключения, а не уныния.

Но радовалась я слишком рано.

Как оказалось, суббота — банный день. Если при этом возникают мысли о деревянных досках, паре и живительном тепле — отставить и задвинуть их в самый дальний угол. Проза жизни оказалась куда менее радужной. Сначала мы собирали грязные вещи. Проблема в том, что лично своей одежды, кроме совсем уж исподнего, не было. Поэтому распределялись вещи в тазы по возрастам. Дальше для каждого возраста, начиная с четырёх, назначались от двух до четверых дежурных, вернее, тех, кто будет стирать. Каждую неделю назначались новые. Я просто чувствовала предстоящую подлянку и была права — оказалась среди дежурных.

В гигантском чане кипятили воду. Потом старшие разбавляли кипяток и наливали в тазы. Засыпалась мыльная стружка и ставилась стиральная доска — то ещё приспособление, выдуманное не иначе как для пыток в аду. Очень влажном, парком и мокром аду с противными кафельными полами и выщербленными стенами. Каждую вещь полагалось стирать отдельно, с силой елозя по доске. Очень быстро занятие превратилось в форменное мучение, ломота в спине и руках заставляли сомневаться, что я ребёнок, а не столетняя развалина с ревматизмом. И ведь отлынивать нельзя — свои же побьют. Дальше вещи снова забрасывались в чан и кипятились, после чего старшие ребята выуживали их деревянными палками и раздавали по разнарядке. Мы же полоскали одежду в чистой воде во втором тазу, а потом и в третьем. И только потом уже постиранное и выполосканное развешивались во внутреннем дворе, благо было лето. Глажкой же занимались только взрослые, потому что там жутко горячие утюги и ручки, даже деревянные, уж очень раскалялись.

Когда со стиркой было покончено, нас, уставших и распаренных, сгоняли вместе с «отдыхающими» и начиналось купание. Приходилось стискивать зубы и подчиняться распорядку. Вещей на нас, прачках на день, и так было минимум, но теперь раздевались догола все скопом, а потом по двое-трое залезали в таз и намыливались, пока другие грели воду и помогали поливать. После чего менялись ролями, уже сами помогали сливать воду и следить за кипятком.

Освободившись от ненавистных процедур, дети пулями вылетали на свободу: кто во двор, кто в игровую. Я сунулась было на улицу, но делать там особо было нечего: качели оказались прочно оккупированы, карусели тоже. Друзей у Тома не водилось, а прибиваться вот так сразу к другим детям катастрофически не хотелось. В игровой же, после того, как я помирилась с Биллом и компанией, стало тоже довольно скучно. Хотя полка с потрёпанными книгами не могла не радовать. Тут же из общей стопки я нахоботила себе несколько сероватых листочков и карандаш с ластиком. По здравому размышлению карандаш был выгоднее — его стирать можно.

«На десятый день Зоркий Глаз заметил, что четвёртой стены нет…», в смысле, на четвёртой стене игровой комнаты висела столь искомая мной карта Лондона. Подавив желание хлопнуть ладонью по лбу, я подошла поближе. Здоровенная такая себе карта, на полстены. Что самое удивительное, не размалёванная, и даже не очень замусоленная. По здравому размышлению и памяти Томми-боя, выяснилось, что карта эта считалась у приютских детей и нянечек крайне ценной вещью. И за тем, чтобы она была в порядке, дотошно следили. Даже водить по карте пальцами было нельзя, только специальной скруглённой деревяшкой. А рядом стояла мини-стремяночка, чтобы такие клопы, как я, могли рассмотреть даже север города. Наш приют, школа и церковь были заботливо выделены булавками с яркими головками. Рядом нашлась и железнодорожная станция Марлибон (которая, правда, меркла рядом с Паддингтоном), и два гигантских парка: известнейшие Гайд и Регент, и целая куча площадей и скверов. Возле Марлибона закономерно блестел булавкой рынок.

Книги удивили. Я ожидала исключительно букварей и сказок «до трёх лет». Несколько такого толка, конечно, нашлось. Но вот остальные были очень даже неплохи. Сборники стихов, несколько романов, две энциклопедии и даже толковый словарь. Судя по всему, учебники ребята, которые уже ходили в школу, брали из школьной же библиотеки. Поторчав ещё некоторое время перед картой, я отправилась обратно к себе в комнату.

Умостившись кое-как на подоконнике, я задумчиво вертела карандаш. На листике немым укором уже появилась цифра один. А у меня всё никак не получалось придумать план. Нет, я бы даже сказала «План». Что я могу вообще делать?

Ладно. Во-первых, продолжить тренироваться. По возможности найти змею и проверить наличие парселтанга. Сроку мне — месяц. Если за это время ну вообще никаких подвижек не будет — буду считать, что я лишилась магии.

Во-вторых. Налаживать отношения с приютскими. Прибиться к старшим. Понять, что тут за распорядок и какие нравы гуляют.

А вот дальше в голову лезли совсем уж маловразумительные вещи. Например, освоить аппарацию и показать Риддлам и Гонтам, кто тут хозяин. Или научиться Конфундусу и красть кошельки. А потом в Гринготтс, получать сейфы с золотом, артефактами и древними трактатами. Я потрясла головой, выгоняя идиотские мысли. И тут меня осенило.

Я могу проверить наличие магии, отправившись в Дырявый Котёл. Я даже, помню, специально несколько раз гуглила в поисках информации об адресах. Чарринг-кросс роуд, недалеко от станции метро Лестер-сквер. Метнулась в игровую и чуть не захлопала в ладоши. К моей неописуемой радости, рядом с картой города висела и схема метро, которое лондонцы ласково обзывают Трубой. Станция нашлась быстро, по прикидкам, пешком топать туда минут тридцать. Правда, с моей теперешней скоростью — так и вовсе час, но оно того точно стоит.

Несмотря на усталость, хотелось действий. Но, к сожалению, на улице скоро должно было стемнеть, и, значит, никаких прогулок. Ночью по незнакомому городу, в теле маленького ребёнка… Да ну нафиг такое счастье. Так что остаток вечера я провела в приюте.

Сейчас же я вышагивала в колонне детей, по-прежнему держа ладошку Билли, и продолжала рассматривать город.

Дома в три-четыре этажа из какого-то тёмно-красного и тёмно-буро-жёлтого кирпича, со странной кладкой и не менее странным расположением окон, резали глаз. Не менее странные входные двери, редкие кованные оградки и частые грязно-белые штакетники. Столбы газовых фонарей. Плитка под ногами и брусчатка на проезжей части. Отмирающие омнибусы и набирающие популярность машины с автобусами. Зелени нет от слова «совсем». Невозможно узкие проезжие части улиц. Да и сами улицы, особенно боковые, мне, ребёнку города, построенного по принципу «а это ещё под помидорчики!», казались тесными. Хотя немного скрашивал положение мой маленький рост. Боги, да я даже до метра не дотягивала. В берете и прыжке.

Вон на противоположной стороне неожиданно растянулись наклонные тенты, защищая столики кафе от солнца. Простенькие квадратные или прямоугольные вывески с вычурными и не очень надписями. На перекрёстке стоял человек в белом фартуке с огромным деревянным подносом на голове и продавал сдобу. Мимо проехал, звеня в колокольчик, мороженщик на метисе велосипеда и ящика. Мы дружно проводили голодными взглядами ящик с заветной сладостью.

Тут линия ровных фасадов зданий неожиданно прервалась светло-серыми стенами церкви. Мне всегда нравился готический стиль, но в это миниатюрное произведение искусства я влюбилась с первого взгляда. Многоступенчатая арка входа, колонны и балки, удивительная каменная виньетка огромного круглого окна сбоку. И наконец-то первые несколько деревьев и клумб. Я не любительница христианства в целом, но, чёрт побери, католики — законодатели моды и архитектурных изысков с XI века. Одни их облачения чего стоят!

С неожиданным внутренним трепетом зашла внутрь, стянув с головы берет. Внутреннее убранство поражало. Особенно, на контрасте с серо-жёлтым приютом. На столике возле входа лежали двумя стопками небольшие книжечки: «Hymnals» и «Missals». Каждый взял себе и ту, и другую. Дальше нас повели ближе к алтарю и усадили на лавки. Несмотря на большое количество прихожан, для приютских детей оставляли место.

Программа, в принципе, была следующей: мы отсиживаем утреннюю мессу, а после нас точно так же возвращают в приют. До обеда несколько часов нас предоставляли самим себе, а после него выводили в Регент-парк. В принципе, можно было отпроситься и остаться, например, на следующую часовую мессу, но уже на Священной Латыни. Или остаться в приюте, хотя это и не одобрялось.

Несколько раз мы вставали и садились, пели вместе с хором и священником, а потом по желанию получали благословение и причащались.

Через час, когда закончилась служба на английском, я решила остаться послушать латынь. С концентрацией у меня проблем нет, а делать в приюте особо нечего. В университете я изучала латынь, но, к сожалению, очень мало и поверхностно. Так что понимала я с пятого на десятое, и то не всегда, но уж очень хотелось послушать настоящую живую речь.

С английским, кстати, проблем не было. Я хорошо знала его до переноса, но вот разговорная практика, считай, отсутствовала. А теперь же, благодаря памяти и ассоциативным цепям Тома, думала я на странном суржике из языков. Устно выражать мысли было ещё немного непривычно, но получалось вполне свободно. Да и с артикуляцией мучиться не пришлось — речевой аппарат мне достался отменный. Хотя как раз на родном языке звуки произносились с лёгким акцентом, который я уже начала исправлять.

Из приютских на скамейке осталась я одна.

“Respice in me, et miserere mei…” — затянул хорошо поставленный голос.

Очнулась от транса я уже в самом конце. Пропев вместе со всеми “amen”, я не заметила, как толпой меня вынесло к священнику. Причащаться не хотелось, поэтому, подсмотрев ранее жест у других прихожан, я сложила иксом руки со сжатыми кулаками на груди и поклонилась. На голову легла тёплая ладонь, чуть дрогнула. Мерный речитатив благословения, ладонь исчезает. Я выпрямилась и наткнулась на неожиданно внимательный взгляд священнослужителя. Пробормотав смущённое «спасибо, Отец», быстро просочилась к выходу.

На улице под тёплым солнцем я шумно выдохнула, понимая, что неосознанно задержала дыхание ещё возле самого алтаря. Спина буквально горела от провожающего меня пристального взгляда отца Андерсена.

1) Лето 1925 — Морфин Гонт попадает в Азкабан, выходит через три года, а потом попадает туда во второй раз по ложному обвинению в убийстве семьи Риддлов в 1943, где и умирает.

Вернуться к тексту

2) Минерва МакГонагалл поступает в 1947 году в Хогвартс, главная героиня перепутала фанфики с каноном.

Вернуться к тексту