Отпуск в Азкабане, или Женитьба по ревизии (гет)

Тем временем в Азкабане показательно страдал Додо-Дедалус Дингл.

Согласившись на неожиданное, но заманчивое предложение Люциуса Малфоя, он отправился в Азкабан в предвкушении дней, наполненных вниманием и восхищением дам. Про себя он уже называл их "мой маленький гарем". Разве ж могло быть иначе? Столько женщин — великолепного возраста и не менее умопомрачительных габаритов, нуждающихся в мужской заботе и внимании, жаждущих восторгов и комплиментов. И он, Дедалус Дингл, единственный на весь остров приятный во всех отношениях кавалер, кто сможет дать им все желаемое. Да они в очередь будут выстраиваться, чтобы пожелать ему доброго утра и угостить чашечкой кофе!

Увы, действительность оказалась жестока. Дингл, как и многие мужчины до и после него, фатально ошибся в своих расчётах. Он и подумать не мог, что один мужчина в женском кур... простите, обществе быстро низводится до роли подружки, которую перестают стесняться, легко обсуждая всякие интимные вещи типа способов удаления нежелательной растительности. Да ещё и советов спрашивают: "Додик, после чего щетина мягче: после бритья или крема?" Тьфу, пакость, будто он лицо кремом когда-то мазал! И вообще, он Дедалус, а не Додик! Гениальный и неповторимый, как его тёзка, только без сыночка-шлимазла, который полез, куда не надо, и спалил папино творение.

Воодушевленный такими мыслями, Дингл совершил дерзкий набег на кухню, похитив там часть посуды, и заперся в азкабанских подвалах. Несколько дней его не было ни видно, ни слышно, дамы уже начали кудах... волноваться, деликатно стучали в двери и оставляли у порога еду в мисочках. Через неделю похудевший и заросший жёсткой щетиной Дингл выбрался на божий свет.

Изрядно покачиваясь, он размахивал бутылью, наполовину наполненной какой-то прозрачной жидкостью.

— Дементоровка! — провозгласил он. — Чистейшая, как слеза... — Дингл на минуту задумался. — Моя слеза!

— Дедалус, ви таки стали гнать самогон?

— А вот сейчас обидно было, милейшая пани, — возразил Дингл. — Это не самогон, это воистину волшебный напиток, утоляющий тоску и печаль, стирающий все неприятные воспоминания, оставляя исключительно самые лучшие.

— Слеза? Ты где змеевик взял, несчастный? Если у нас сопьётся один из партнеров, это будет уже не моя слеза! Это будет твоя слеза! Последняя! Ава... А вот тебе, подлюка, а не самогон! А когда проверка придет, я из твоей доли буду высчитывать? Ты с ними дел не имеешь, со сволочами!!! Пожарники, санэпидемстанция! На днях черти приходили из преисподней, проверяли качество вытяжки! И всем дай: денег дай, выпивку дай, ещё чего дай! — пани Бася быстро произнесла что то на украинском суржике — и на макушке Додика начал расти раскидистый хрен.

— Отставить самогон! — рявкнула товарищ Ада, входя в комнату и по-военному печатая шаг. За ней не менее быстрым шагом, но опираясь на трость, вошла Руфь Леопольдовна. В последнее время у почтенной дамы разнылось колено — по её словам, это было проклятие, полученное в ранней юности, а не артрит, как полагали некоторые, в коих мы не будем тыкать пальцами, хотя это были пани Бася и Дингл.

— Отштафить шамофон! — с немецким акцентом поддержала Руфь Леопольдовна, качая оказавшейся без шляпы совершенно седой головой, и абсолютно нормально продолжила: — У меня к вам пренеприятнейшее известие!

— К нам едет ревизор? — хихикнула пани Бася.

— Откуда вы это знаете? — тут же напряглась Фиггнер.

— Так вот тут же сидят эти черти, — пани с чувством хлопнула себя в районе ключиц, отчего звон пошёл по всему Азкабану. — Я думала, давеча последнего по ветру разметала. Та вини ж плодятся, як... деньги у Малфоя! Тьфу. Опять явится какой-нибудь голодный, морда як пасюковий буй!!!

Вейбрич укоризненно посмотрела на неугомонную пани и произнесла тоном Снежной Королевы на заслуженной пенсии:

— На этот раз никого разметать не получится — это будет сам мусье, чтоб ему пять раз споткнуться на ровном месте!

Вдруг на втором этаже послышались шум, лай и сдавленные не то стоны, не то ворчание. Товарищ Ада переглянулась с Вейбрич, привычным движением палочкой материализовала аки духа ружьё и пошла раздавать слонов, в смысле разбираться с шумом. Руфь Леопольдовна ловким движением перехватила трость словно биту и, начисто забыв про вроде бы больное колено и годы, на которые жаловалась вчера, бодро двинулась за Фиггнер.

В этот момент на втором этаже раздался дикий вой, а за ним нечеловеческий крик, холодящий душу.

— Баньши, — прошептал Дингл, машинально усаживаясь на колени к пани Басе.

— Рива Ицхаковна и Фима, — профессионально определила та. — Та че ж я сижу! — Бася ахнула, разразилась сложной не то божбой, не то бранью, вскочила, скинув с колен пригревшегося там хитрюгу Додика, и в мгновение ока придвинула к двери огроменный дубовый диван, внешне напоминающий поверженного гиппопотама. Сев на этот самый диван, пани начала истошно вопить о том, что никто же не пожалеет слабых женщин, обмахивая своё знаменитое декольте извещением о готовящейся проверке. Из декольте вынырнула ручная крыса, всклокоченная до состояния бойцового дикобраза, и злобно щелкнула зубами!

Дингл материализовал салфетку и присоединился к усердному обмахиванию Басиного декольте.

— Пани, вам таки делают нервы, может, стопочку дементоровки?

— А и хрен с тобой, тащи!

Дедалус немедленно наполнил хрустальную стопку дементоровкой и протянул пани Басе.

Бася шумно вздохнула, зажмурилась и глотнула Додиковой "слезы" — но не успела пани отставить резной лафитничек, как сверху по лестнице скатилось что-то странное, шумное и противно дребезжащее. Бася сослепу решила, что это очередной эскорт чертей с очередной проверкой кухни. Дементоровка явно пошла не в то горло. Бася, потерявшая дар речи, что было для неё совершенно не свойственно и оттого трагично, могла только сипло кашлять и таращить глаза на явленное чудо.

Дингл не растерялся и от души хлопнул её по спине.

— Шо це таке? — пани уставилась на громадного ангелоподобного пса, походя огрев Додика вынутой из декольте мухобойкой.

— Шпи́качка, дитё, та брось ты его, шо там исте? — снимая ручную крысу с Додикова же уха, Бася восторженно кинулась к собаке и заполошно заголосила:

— Вино шо, соба́ка? Вино даже гх'авкае? Яка мурмулеточка! Чи кобель, чи овца, — и почесала задумчиво голову мухобойкой, — чи швара у Малфоевских чебурашков. Геть до мамочки, ляля, буде подружка моей Шпи́качке, — крыса обиженно хлестнула Додика хвостом по загривку.

Да, причиной переполоха — натурально куриного — был Ваня. Ноги его уныло торчали из камина на втором этаже, не подавая признаков жизни, да ещё добавился стресс, и у Вани, — как всегда, ну совершенно не вовремя — случился магический выброс. Однако во время пути собачка могла... и подросла, что и не удивительно. Мало ли в дальней дороге могло произойти чудес? Так что теперь Трибко был размером с алабая — подрос кобелёк на славу, впрочем, оставаясь всё таким же милым и жизнерадостным.

Да, вот увидит Вандочка своего кроху-пуделька — и новые приключения сына её некоторое время беспокоить не будут. К тому же пани Бася всегда любила, чтобы животного было много — хоть выращиваемой к Рождеству свиньи, хоть ее ненаглядной крысы Шпи́качки, раскормленной до состояния миниатюрного китайского танка — так что пуделёк просто погладил её душу.

Дамы дёрнули застрявшего в камине Ваню за ноги, но несколько не рассчитали сил — и он, как пробка из бутылки "Мадам Клико", вылетел и прокатился по лестнице колобком. Заодно и Фима, увидев Трибко, взвыл от радости, что хоть кто-то с ним поиграет. Вот тут уже настала Ривина очередь вопить от ужаса: камином прибыли чьи-то ноги, лает неизвестно откуда взявшаяся собака, и Фима, милый Фима — решил завыть.

* * *

Поднявшись на ноги, Ванечка огляделся. Он находился явно не в Лондоне: в глаза било яркое солнце, а Ваня свято верил в лондонские туманы. К тому же из окна виднелись смутно знакомые здания, никак не напоминавшие Виндзор и Тауэр. Только юноша робко открыл рот, желая задать естественный в такой ситуации вопрос, как над его ухом что-то просвистело и разбилось.

— Ирод, — истошно завопила одна из древних крокодилиц, что окружили его плотным кольцом, рыжая и с таки-и-им декольте, что у Вани в зобу дыхание спёрло и вместо слов получилось невнятное карканье.

— Молотой шелофек, кофорите яснее, — в мозг Ванечки ворвался смутно знакомый голос с немецким акцентом.

— Рута Леонидовна, — выдавил он из себя.

— Ну, и так мене обзывали, товарисч, — подошла к нему родственница по материнской линии, — а ты, холоп, чьих будешь?

— Это же я, Ваня Пухов, сын Ванды!

— Якой-такой Ванды? — Руфа грозно потрясла тростью. — Той, что замуж за Петьку нудного вышла?

Ванечка никак не мог соотнести Петьку и своего отца. Он тужился, пыжился, слышно было, как скрипят в его голове шарики, заходившие за несмазанные ролики. Наконец Фиггнер стало жалко незадачливого юношу, и она гаркнула:

— Руфь Ленинидовна! Иль как там тебя?! Твой родственник будет?

— Ну, видимо, мой, — нехотя согласилась Вейбрич, уже сама не уверенная, как ее зовут, — со стороны пани Иоанны, моей троюродной сестры по линии папиного отчима, а вернее, его любимой собаки. Ванечка, что ты здесь забыл? А что это за белое — собака? Или, — она пригляделась к собаке, виляющей ей хвостом, и ахнула: — Ты что с Трибко сделал, мерзавец? Я его твоей бабушке, Зосеньке, дарила, а ты, ирод, что натворил?

Руфь Леопольдовна гневно потрясла тростью, отчего Ванечке — на две головы ее выше — захотелось спрятаться за пани Басю, что он и попытался сделать.

Когда переполох немного утих, Бася оторвалась от изрядно затисканного Трибко, Дингл оторвался от Басиного декольте, а успокоенный Ваня был отправлен в один из пустующих номеров, дамы и Дингл собрались на военный совет.

Вопросов было, как обычно, два: "кто виноват?" и "что делать?". Если ответ на первый был более-менее понятен — дураки и дороги, то бишь Ванечка и каминная сеть, то второй казался совершенно неразрешимым.