Отпуск в Азкабане, или Женитьба по ревизии (гет)

"Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему", — написал Лев Николаевич Толстой, и все почему-то решили ему поверить. Очаровательный чёрный сибирский кот семьи Пуховых с гордым именем Гость-из-Сибири готов был поспорить на кисточку с хвоста своего друга, белого пуделя, отзывавшегося на странную кличку Трибко, что расшифровывалось как Три-Белых-Коня — убиться веником! — что счастье его семьи и счастье старших Пуховых — абсолютно разные счастья и похожи друг на друга не более, чем он на сфинкса соседей — неплохого, определённо неплохого кошака, благородно отдающего Гостю свои консервы.

Его люди, они же хозяева Трибко, были людьми безусловно забавными, однако периодически уж очень суматошными: чего только стоила привычка матери семейства хватать кота на руки и бегать с ним по квартире, крича на повышенных тонах:

— У-у, крокодил проклятый, и кому я только лучшие годы жизни отдала!

Под крокодилом проклятым подразумевался Обитатель Кабинета, позволяющий Гостю делать ровным счетом всё, что вздумается, и везде, кроме его драгоценного стола в кабинете — вот там было Табу, никогда котом не нарушаемое. Почему мать семейства именовала Обитателя кабинета крокодилом, для кота оставалось загадкой.

Обитателем Кабинета Гость называл формального главу семейства, Пухова Петра Ивановича, сына легендарного в определённых кругах Пухова Ивана Сергеевича и его даже более легендарной супруги, ведьмы по должности, а изредка и по сути, Алёны Игоревны, в девичестве Саниной. Этот талантливый маг-полукровка, внешне — ну чистый батюшка, занимался преимущественно научной деятельностью. Местом обитания Петра Ивановича, как мудро заметил Гость, был кабинет, впрочем, изредка его можно было застать и на кухне, где его супружница изволила с ним ругаться, о чём он правда никогда не подозревал: уткнувшись в очередной журнал, он большую часть времени находился где-то далеко от реального мира. Возвращался Петр Иванович на бренную землю только в экстренных случаях — к примеру, когда вместо печенья машинально макал в горячий чай собственные пальцы, — да и то ненадолго.

К сыну Пухов относился прекрасно, когда вспоминал о его существовании. Вопрос о возрасте сына зачастую вводил его в ступор: кажется, больше десяти... и меньше тридцати — более точных рамок Пётр Иванович не мог установить даже под угрозой расстрела. Мало того, при периодических визитах в дом собственных родителей, если он пересекался с ними без предварительного напоминания, то простодушно принимал их за друзей жены.

В кабинет же его домашним (и домовым тоже) путь был заказан — это святая святых, и даже пыль на столе имела своё сакральное значение. Любой зашедший туда рисковал в лучшем случае послужить лабораторным штативом для очередного безумного эксперимента хозяина дома, а в худшем... ну, двоюродного племянника Егора ведь до сих пор не нашли, правда?

Исключение Пётр Иванович делал лишь для Гостя — как уже было сказано, при твёрдом условии: ни лапой, ни носом, ни единой шерстинкой не покушаться на рабочий стол.

Супруга его, Ванда Войцеховна Седляряевич, верная жена и мать единственного сына Ивана, последнего любила безмерно и всегда знала, что для него лучше. Была абсолютно уверена, что во всём хорошем сын похож на неё, во всём остальном — естественно, на отца. Она состояла в счастливом браке с Петром Ивановичем Пуховым, что совершенно не мешало фразе: "Говорила мне мама выходить замуж за Янека!" звучать в доме минимум раз в день. Светлые волосы её смолоду были уложены в замысловатую прическу, а в голубых глазах сияла вечная жажда деятельности.

В молодости Ванда Войцеховна была хорошо сложена, энергична, за счёт чего слыла неотразимой. При минимальном желании со своей стороны она таковой казалась и теперь, ибо энергии не утратила — да и в ближайшее время ей это точно не грозило.

Фамилию сей почтенной дамы постоянно умудрялись произнести как Сельдеревич, что неимоверно её оскорбляло, ибо оскверняло память её покойного батюшки, скромного мирного мага, занимавшегося производством меда и медовухи всю его сознательную жизнь. Ходили коварные слухи, что и бессознательную тоже — медовуха периодически была очень забористой.

Наконец, вишенкой на торте был отпрыск двух столь интересных людей — Пухов Иван Петрович, названный так в честь деда. Молодой незадачливый маг-меланхолик, самозабвенно играющий на скрипочке, но немного не имеющий слуха — в отличие от легендарного деда. А вот маг из него получился ровно такой же, как из деда: мебель фирмы "Алёнушка" вместо конфет — всегда пожалуйста, а вот спичку в иголку — результат непредсказуем. Иван Петрович отличался почтительностью к старшим, что чаще ему же и мешало. Вдобавок ко всему у Ивана имелся непревзойдённый талант влипать в неприятности.

Ванечка всю жизнь был телосложения хрупкого, зато лицом — ну чисто принц из сказки: золотистые волосы локонами и наивные глаза цвета летнего неба. За такое личико ему и издевательство на скрипочке прощалось — пусть не в ноты, зато сколько одухотворения на лице!

Хозяйский сынок был юношей, млеющим перед котом, что Гостя вполне устраивало: кормить — кормил, на руки брал, место в кресле уступал — вполне себе дрессированный человек получился.

Разумеется, обитатели дома, кроме Трибко, и не догадывались о таких характеристиках Гостя на себя любимых, посему полагали, что они хозяева Гостя, а не его люди. Тем не менее, мудрый кот был прав в большинстве своих оценок. Почтенное семейство действительно находило себя более-менее счастливым, пусть даже хозяйка не призналась бы в том при муже даже под угрозой смерти последнего. И действительно, их счастье не походило на ровное счастье родителей мужа.

* * *

В то чудесное летнее утро, когда Гость размышлял о счастливых семействах, нежась на солнышке, у Пуховых закипали страсти. Вернее, кипели Ванда и Алена Игоревна — друг на друга, но в особенности на сына и внука, умудрившегося вновь всех поразить.

Ванечку, несколько дней назад получившего диплом "Колдостворца", пристроили на работу в бабушкин родной НИИЧАВО, в лабораторию Абсолютных неожиданностей — ну, казалось всем, самое подходящее место для такого парня, но Ванечка оказался слишком "неожиданным". Неудачно применённое к разбитой чашке заклинание — раз, и всё: скатерть-самобранка, принесённая на починку, начала заикаться. Всё бы ничего, но именно эта скатерть должна была участвовать в банкете, устраиваемом директором, и именно в этот момент Ковров с ней занимался. Перенервничав, Ваня попробовал отменить заклинание, в результате на всём этаже позакрывались двери, абсолютно везде. Вышибали их грубой физической силой, по-другому не получилось ни у Коврова, ни у Брыля, ни у Ваниной бабушки.

Ну и, по закону подлости, третья и последняя неожиданность произошла, когда в лабораторию решила наведаться бессменная директриса НИИЧАВО, Кира Анатольевна Шамаханская. Иван в этот раз пытался всего лишь размножить документацию к очередному эксперименту. Едва он произнес заклинание и сделал пасс палочкой, как на улице послышался треск, сопровождающийся непереводимой игрой слов. В ужасе Иванушка выглянул на улицу: знаменитая ИЗБНАКУРНОЖ разделилась на две половины, между которыми белым торнадо летали копированные документы, сильно увеличенные в размерах. На улице басовито ругалась гражданка Наина Киевна Горыныч, гневно потрясая ухватом. Побледневший Ваня прочел на белом от гнева лице Шамаханской смертный приговор.

От смертоубийства неудачливого стажёра спасло лишь своевременное появление бабушки. Далее Ванечка долго и понуро ждал ее перед кабинетом директрисы, переминаясь с ноги на ногу и поминутно горестно вздыхая. А за неплотно прикрытой дверью сверкали молнии, раздавались раскаты грома, вдобавок на улице неожиданно пошел ливень, хотя еще несколько минут назад не было не единого облачка. Словом, шел обычный разговор на чуть повышенных тонах.

Итогом этого всего переполоха было совершенно справедливое, по мнению Кота Ученого, требование дирекции и всего ученого совета НИИЧАВО: Пухову Ивану Петровичу пару лет (или десятилетий) поучиться, а потом приходить — если на тот момент изыщутся резервы для создания еще одной лаборатории — Совсем абсолютных неожиданностей.

Был собран экстренный семейный совет, в процессе кипения — как уже было сказано — которого стало совместное решение всех заинтересованных лиц, то есть всех, кроме Ванечки, отправить последнего куда-нибудь отдохнуть.

«Убрать с глаз, пока мы не придумаем, что с ним делать», — перевёл Гость, позевывая.

Предлагались разные варианты, самые экзотические из них, вроде Арктики — что вы, мама, мальчик же замерзнет, давайте поюжнее! — и Антарктиды — куда уж южнее! — были отвергнуты. Отвергнуты были так же Сахара — он же не бедуин! — да он просто бедовый бабуин! — Египет — пожалейте крокодилов! — и южная Америка — собравшиеся всерьёз испугались за леса Амазонии. Остановились на том, что пусть Ваня съездит в Англию, навестит тетушку Ванды, Руту Леонидовну, проживающую вроде как в Сохо. По крайней мере, неровный почерк на конверте Ванда истолковала именно так. Ну, а если что вдруг... Тётушку не так уж и жалко.

И уже на следующее утро Ванечка покорно стоял около камина с чемоданом в одной руке, собранным заботливыми мамами и бабушкой, и с поводком Трибко в другой — родственники оптимистично надеялись, что тетушка не даст помереть собачке, а мальчик научится ответственности. Шаг, зеленая вспышка — и Ваня переносится... переносится Ваня...

Нет, Ваня не перенесся.

Ваня застрял где-то в трубе. Что его радовало, так что камин, в который он угодил, был явно не домашний. Где-то внизу истошно лаял Трибко и, кажется, прикусывал его за щиколотку. Или же нога просто затекла и не желала подчиняться.

Тем временем в Азкабане показательно страдал Додо-Дедалус Дингл.

Согласившись на неожиданное, но заманчивое предложение Люциуса Малфоя, он отправился в Азкабан в предвкушении дней, наполненных вниманием и восхищением дам. Про себя он уже называл их "мой маленький гарем". Разве ж могло быть иначе? Столько женщин — великолепного возраста и не менее умопомрачительных габаритов, нуждающихся в мужской заботе и внимании, жаждущих восторгов и комплиментов. И он, Дедалус Дингл, единственный на весь остров приятный во всех отношениях кавалер, кто сможет дать им все желаемое. Да они в очередь будут выстраиваться, чтобы пожелать ему доброго утра и угостить чашечкой кофе!

Увы, действительность оказалась жестока. Дингл, как и многие мужчины до и после него, фатально ошибся в своих расчётах. Он и подумать не мог, что один мужчина в женском кур... простите, обществе быстро низводится до роли подружки, которую перестают стесняться, легко обсуждая всякие интимные вещи типа способов удаления нежелательной растительности. Да ещё и советов спрашивают: "Додик, после чего щетина мягче: после бритья или крема?" Тьфу, пакость, будто он лицо кремом когда-то мазал! И вообще, он Дедалус, а не Додик! Гениальный и неповторимый, как его тёзка, только без сыночка-шлимазла, который полез, куда не надо, и спалил папино творение.

Воодушевленный такими мыслями, Дингл совершил дерзкий набег на кухню, похитив там часть посуды, и заперся в азкабанских подвалах. Несколько дней его не было ни видно, ни слышно, дамы уже начали кудах... волноваться, деликатно стучали в двери и оставляли у порога еду в мисочках. Через неделю похудевший и заросший жёсткой щетиной Дингл выбрался на божий свет.

Изрядно покачиваясь, он размахивал бутылью, наполовину наполненной какой-то прозрачной жидкостью.

— Дементоровка! — провозгласил он. — Чистейшая, как слеза... — Дингл на минуту задумался. — Моя слеза!

— Дедалус, ви таки стали гнать самогон?

— А вот сейчас обидно было, милейшая пани, — возразил Дингл. — Это не самогон, это воистину волшебный напиток, утоляющий тоску и печаль, стирающий все неприятные воспоминания, оставляя исключительно самые лучшие.

— Слеза? Ты где змеевик взял, несчастный? Если у нас сопьётся один из партнеров, это будет уже не моя слеза! Это будет твоя слеза! Последняя! Ава... А вот тебе, подлюка, а не самогон! А когда проверка придет, я из твоей доли буду высчитывать? Ты с ними дел не имеешь, со сволочами!!! Пожарники, санэпидемстанция! На днях черти приходили из преисподней, проверяли качество вытяжки! И всем дай: денег дай, выпивку дай, ещё чего дай! — пани Бася быстро произнесла что то на украинском суржике — и на макушке Додика начал расти раскидистый хрен.

— Отставить самогон! — рявкнула товарищ Ада, входя в комнату и по-военному печатая шаг. За ней не менее быстрым шагом, но опираясь на трость, вошла Руфь Леопольдовна. В последнее время у почтенной дамы разнылось колено — по её словам, это было проклятие, полученное в ранней юности, а не артрит, как полагали некоторые, в коих мы не будем тыкать пальцами, хотя это были пани Бася и Дингл.

— Отштафить шамофон! — с немецким акцентом поддержала Руфь Леопольдовна, качая оказавшейся без шляпы совершенно седой головой, и абсолютно нормально продолжила: — У меня к вам пренеприятнейшее известие!

— К нам едет ревизор? — хихикнула пани Бася.

— Откуда вы это знаете? — тут же напряглась Фиггнер.

— Так вот тут же сидят эти черти, — пани с чувством хлопнула себя в районе ключиц, отчего звон пошёл по всему Азкабану. — Я думала, давеча последнего по ветру разметала. Та вини ж плодятся, як... деньги у Малфоя! Тьфу. Опять явится какой-нибудь голодный, морда як пасюковий буй!!!

Вейбрич укоризненно посмотрела на неугомонную пани и произнесла тоном Снежной Королевы на заслуженной пенсии:

— На этот раз никого разметать не получится — это будет сам мусье, чтоб ему пять раз споткнуться на ровном месте!

Вдруг на втором этаже послышались шум, лай и сдавленные не то стоны, не то ворчание. Товарищ Ада переглянулась с Вейбрич, привычным движением палочкой материализовала аки духа ружьё и пошла раздавать слонов, в смысле разбираться с шумом. Руфь Леопольдовна ловким движением перехватила трость словно биту и, начисто забыв про вроде бы больное колено и годы, на которые жаловалась вчера, бодро двинулась за Фиггнер.

В этот момент на втором этаже раздался дикий вой, а за ним нечеловеческий крик, холодящий душу.

— Баньши, — прошептал Дингл, машинально усаживаясь на колени к пани Басе.

— Рива Ицхаковна и Фима, — профессионально определила та. — Та че ж я сижу! — Бася ахнула, разразилась сложной не то божбой, не то бранью, вскочила, скинув с колен пригревшегося там хитрюгу Додика, и в мгновение ока придвинула к двери огроменный дубовый диван, внешне напоминающий поверженного гиппопотама. Сев на этот самый диван, пани начала истошно вопить о том, что никто же не пожалеет слабых женщин, обмахивая своё знаменитое декольте извещением о готовящейся проверке. Из декольте вынырнула ручная крыса, всклокоченная до состояния бойцового дикобраза, и злобно щелкнула зубами!

Дингл материализовал салфетку и присоединился к усердному обмахиванию Басиного декольте.

— Пани, вам таки делают нервы, может, стопочку дементоровки?

— А и хрен с тобой, тащи!

Дедалус немедленно наполнил хрустальную стопку дементоровкой и протянул пани Басе.

Бася шумно вздохнула, зажмурилась и глотнула Додиковой "слезы" — но не успела пани отставить резной лафитничек, как сверху по лестнице скатилось что-то странное, шумное и противно дребезжащее. Бася сослепу решила, что это очередной эскорт чертей с очередной проверкой кухни. Дементоровка явно пошла не в то горло. Бася, потерявшая дар речи, что было для неё совершенно не свойственно и оттого трагично, могла только сипло кашлять и таращить глаза на явленное чудо.

Дингл не растерялся и от души хлопнул её по спине.

— Шо це таке? — пани уставилась на громадного ангелоподобного пса, походя огрев Додика вынутой из декольте мухобойкой.

— Шпи́качка, дитё, та брось ты его, шо там исте? — снимая ручную крысу с Додикова же уха, Бася восторженно кинулась к собаке и заполошно заголосила:

— Вино шо, соба́ка? Вино даже гх'авкае? Яка мурмулеточка! Чи кобель, чи овца, — и почесала задумчиво голову мухобойкой, — чи швара у Малфоевских чебурашков. Геть до мамочки, ляля, буде подружка моей Шпи́качке, — крыса обиженно хлестнула Додика хвостом по загривку.

Да, причиной переполоха — натурально куриного — был Ваня. Ноги его уныло торчали из камина на втором этаже, не подавая признаков жизни, да ещё добавился стресс, и у Вани, — как всегда, ну совершенно не вовремя — случился магический выброс. Однако во время пути собачка могла... и подросла, что и не удивительно. Мало ли в дальней дороге могло произойти чудес? Так что теперь Трибко был размером с алабая — подрос кобелёк на славу, впрочем, оставаясь всё таким же милым и жизнерадостным.

Да, вот увидит Вандочка своего кроху-пуделька — и новые приключения сына её некоторое время беспокоить не будут. К тому же пани Бася всегда любила, чтобы животного было много — хоть выращиваемой к Рождеству свиньи, хоть ее ненаглядной крысы Шпи́качки, раскормленной до состояния миниатюрного китайского танка — так что пуделёк просто погладил её душу.

Дамы дёрнули застрявшего в камине Ваню за ноги, но несколько не рассчитали сил — и он, как пробка из бутылки "Мадам Клико", вылетел и прокатился по лестнице колобком. Заодно и Фима, увидев Трибко, взвыл от радости, что хоть кто-то с ним поиграет. Вот тут уже настала Ривина очередь вопить от ужаса: камином прибыли чьи-то ноги, лает неизвестно откуда взявшаяся собака, и Фима, милый Фима — решил завыть.

* * *

Поднявшись на ноги, Ванечка огляделся. Он находился явно не в Лондоне: в глаза било яркое солнце, а Ваня свято верил в лондонские туманы. К тому же из окна виднелись смутно знакомые здания, никак не напоминавшие Виндзор и Тауэр. Только юноша робко открыл рот, желая задать естественный в такой ситуации вопрос, как над его ухом что-то просвистело и разбилось.

— Ирод, — истошно завопила одна из древних крокодилиц, что окружили его плотным кольцом, рыжая и с таки-и-им декольте, что у Вани в зобу дыхание спёрло и вместо слов получилось невнятное карканье.

— Молотой шелофек, кофорите яснее, — в мозг Ванечки ворвался смутно знакомый голос с немецким акцентом.

— Рута Леонидовна, — выдавил он из себя.

— Ну, и так мене обзывали, товарисч, — подошла к нему родственница по материнской линии, — а ты, холоп, чьих будешь?

— Это же я, Ваня Пухов, сын Ванды!

— Якой-такой Ванды? — Руфа грозно потрясла тростью. — Той, что замуж за Петьку нудного вышла?

Ванечка никак не мог соотнести Петьку и своего отца. Он тужился, пыжился, слышно было, как скрипят в его голове шарики, заходившие за несмазанные ролики. Наконец Фиггнер стало жалко незадачливого юношу, и она гаркнула:

— Руфь Ленинидовна! Иль как там тебя?! Твой родственник будет?

— Ну, видимо, мой, — нехотя согласилась Вейбрич, уже сама не уверенная, как ее зовут, — со стороны пани Иоанны, моей троюродной сестры по линии папиного отчима, а вернее, его любимой собаки. Ванечка, что ты здесь забыл? А что это за белое — собака? Или, — она пригляделась к собаке, виляющей ей хвостом, и ахнула: — Ты что с Трибко сделал, мерзавец? Я его твоей бабушке, Зосеньке, дарила, а ты, ирод, что натворил?

Руфь Леопольдовна гневно потрясла тростью, отчего Ванечке — на две головы ее выше — захотелось спрятаться за пани Басю, что он и попытался сделать.

Когда переполох немного утих, Бася оторвалась от изрядно затисканного Трибко, Дингл оторвался от Басиного декольте, а успокоенный Ваня был отправлен в один из пустующих номеров, дамы и Дингл собрались на военный совет.

Вопросов было, как обычно, два: "кто виноват?" и "что делать?". Если ответ на первый был более-менее понятен — дураки и дороги, то бишь Ванечка и каминная сеть, то второй казался совершенно неразрешимым.

Люциус Малфой предавался чёрной меланхолии.

Нет, вы не можете понять всю глубину постигшей его печали. Он страдал, искренне и самозабвенно! Страдал так, как был способен мучиться только он, чистокровный аристократ и изумительной красоты мужчина, тонко чувствующий любую боль либо неправедное поношение.

Страшно сказать, но его благородная шевелюра, предмет собственной гордости и жгучей зависти многих особ, включая женские… невыносимо чесалась.

"Ну что за гнусность! Вот и сделай так доброе дело старым друзьям…" — горестно вздыхал он.

В жизни Люциуса всё шло наперекосяк. В тщетных попытках развеять грусть-тоску он бродил по саду, пытаясь поймать и погладить павлинов, — те же ему в руки принципиально не давались, благоразумно опасаясь после некоторых событий.

* * *

Началось всё, собственно, с Люциусовой любви к прекрасному. Олицетворяла это прекрасное неожиданно появившаяся на горизонте очаровательница — рыжая девица, характера огненного, по прозвищу Кицунэ, и уж так восхищённо она на Люца пялилась, что дрогнул он, не устоял, поддался чарам обольщения!

Девица эта рыжая не иначе как была троюродной сестрой Лильки — той самой, что Вольдемара без носа оставила. Заморское прозвище ей дали за узкие хитрые глаза и привычку убирать волосы в несколько хвостов, а впрочем, привычки-то на пустом месте не рождаются. И положила эта рыжая вертихвостка глаз и на самого Люцика, и на мэнор с павлинами в придачу. Но Люц, сжав в кулак волю и всё остальное, что рвалось к рыжей красуле, смог вырваться из сладкого плена — после долгих мучительных сцен, сопровождающихся битьём посуды и рыданиями Кицунэ, он тихо-тихо, как побитый щенок, вернулся к супруге. Надо сказать, что вероломные прогулки оного на стороне, как ни странно, остались незамеченными дражайшей половиной. Возможно, Нарцисса о чём-то и догадывалась, но пока предпочитала держать покерфейс.

Отвергнутая же Кицунэ потом ещё долго плакалась подружкам и пообещала страшно отомстить.

Ну что хорошего можно было ожидать от этого семейства, от которого у порядочных людей носы проваливаются? Люц на бант причиндалы завязал бы, только бы остаться при своём: что мэноре, что носе, поэтому он не одну неделю после эпичного разрыва с рыжей чаровницей маялся неизвестностью, покрываясь холодным потом. И как только мысль дурная под утро ему придёт на ум, только что встрепенётся — и тут же мухой ноги в тапки и к зеркалу бежать, нос проверять. Оттянет его этак за кончик, полюбуется фамильными малфоевскими ноздрями — и снова в койку, прибыли да павлинов считать.

А через малое время стали пропадать в мэноре эти вот самые павлины, и никто, даже эльфы, не могли сказать, как же это происходит.

"Не иначе, какая-то магическая тварь, а скорее всего, та самая китаёза-Кицунэ, повадилась душить павлинов", — нервно грызя рукоятку трости, размышлял Люциус.

Надо было, натурально, разобраться, что за дела творятся, злоумышленника поймать и покарать! Но как?

Тут и вспомнился Люциусу старинный приятель.

С Феней Люц был знаком со времён своей бурной молодости, когда, как он любил говорить, шёл период первоначального накопления капитала. Феня беззастенчиво крышевал мелких торговцев, не брезговал и гоп-стопом, и Люц пару раз обращался к нему с просьбой приструнить ретивых конкурентов. Или не пару… Ну, кто ж тех конкурентов считал, я вас умоляю! Иногда тем достаточно было только увидеть лохматую башку Фени да злобный оскал с золотой фиксой, как возомнившие себя акулами бизнеса торгаши на глазах сдувались и смиренно ползли на полусогнутых к Люциусу на поклон. Эти псевдоконкуренты оставались в живых, а некоторые даже и при своём деле — в зависимости от уровня хитрожопости.

Потом Люц поднялся до высот недосягаемых, а Феню однажды повязали бравые авроры, чтоб ихнему Поттеру жить на одну зарплату. Не помогли ему ни волчья хитрость, ни волчья сила. Замкнули браслеты на волосатых лапищах да и отправили лес валить, щепки ловить.

Вернулся Феня спустя много лет с подорванным здоровьем и седой башкой, полностью оправдывая свою кликуху Сивый. Старой братвы давно не было: кто сгинул, кто остепенился; капиталов Феня не скопил, тратя всё добытое на красивую жизнь и покладистых девиц, вот и мыкался неприкаянно. Летом обретался в лесу; с его способностями к оборотничеству проблем с пропитанием не было. Зимой же Сивому пришлось туго, откочевал он в город, заныкался в Лютном — бомжевал практически, перебиваясь случайными делишками, ждал весны.

Тут как раз и весточка от кореша бывшего прилетела, мол, стали у Люца павлины пропадать, и никак дерзкого вора не изловить: и сам караулил, и сына в засаду сажал, всё впустую. Ну, Феня и решил рискнуть: что он терял-то — не до жиру и гордости старому волку, когда зубы повыпали.

Люц не подкачал, признал Сивого, руку пожал. Определил жить в садовом домике и с птичек глаз не спускать. Ну, Феня был, конечно, благодарен старому знакомцу, но постеснялся поделиться с Люциусом кой-какой инфой. Жизнь-то его полна была трудностей и лишений, потому и обзавёлся он, загорая на лесоповале, некими соседями-приживалами. В человеческой форме его вши одолевали, а когда волком становился — блохи. Такие волшебные оборотни-паразиты.

Кто ж знал, что блошки да вошки на холёное Люцево тело перепрыгнут. Неловко вышло, да…

Вот так от нанявшегося охранять павлинов Фени завшивели и птички, и весь мэнор. Хотя службу тот нёс исправно, и ни один павлин, зар-р-раза, с тех пор больше не исчезал, что вызывало у Люца злорадное хихиканье: видимо, Кицунэ тоже раздражающий тело подарочек достался.

"Да ещё то неизвестно, — прикидывал Люциус, — может, кто попросту заслал вшивого павлина? Вполне возможно, что и Поттер, который в последнее время зачастил в мэнор. Ах, мол, тетушка Нарцисса!.. И фонарями своими зелёными так — ЗЫРК в сторону! Может, ему давно нужно было выкурить главу рода из семейного гнезда..."

И единственной возможностью избавиться от жуткой напасти всем было — постричься заговорёнными ножницами.

Ножницы тоже были непростыми — достались они Циле от тетки, Валентины Черновицкой, она ими каждое лето обстригала старшего сынка. Пацан был склонен к бродяжничеству, мог на неделю из дома пропасть — и вернуться со всякой живностью в лохматой башке. Вот тётка и разжилась где-то ножницами, стригла наследничка первого июня, тогда до первого сентября он не обрастал и ни одна тварь к нему не цеплялась.

Воистину великое магическое изобретение хранилось в мэноре, в самом сердце сейфового склада, завёрнутое, по слухам, в тот самый платочек, из-за которого Отелло задушил свою прошмандовку. И, кстати, тетка Валя всегда говорила, что сей ценный артефакт помогает не только от вшей, но и от супружеской измены.

Но Люциус категорически отказывался стричься! Пожертвовать малфоевской красой — чудесными волосами — нет, проще было умереть!

Но тут нежданно-негаданно в Лютном ему предложили чудесное средство: флакончик, на этикетке которого значилось: "Патентованное средство Северуса Снейпа. Ваши волосы станут струиться шёлком, и ни одно насекомое в них не задержится".

Инновационная ядрёная смесь, в которой к классической настойке чемерицы был добавлен помет пегого фестрала, стоила как приличного качества метла, имела отвратительный вкус и ещё худший запах, но с проблемой вроде справилась. Однако не без побочных эффектов: все обитатели мэнора покрылись непонятными серо-бурыми кудельками! Хорошо, что Люциус не спешил испытывать зелье на себе, ждал, когда другие попробуют. А теперь он и не собирался пить эту гадость!

Люсёк готов был утратить самое святое — хоть и павлинов даже, но лишиться того, что делало его истинным Малфоем и составляло самую его суть, то есть длинной платиновой шевелюры, он не мог. Люциус истерил, называл сына и внука, прибегнувших, по совету мерзостной невестки, к гадкому зелью, слабаками и предателями родовой чести, и продолжал самозабвенно чесаться!

* * *

"Так, об этом не думать, только не думать об этом. Ну вот, голова опять болит, — из дома слышалось заунывное бормотание внука и его друга. Они разучивали новое заклинание под чутким руководством Драко. — Нет бы сыночку чем-нибудь полезным заняться — Поттера на деньги развести, к примеру. И жена туда же: к супругу своему законному строга неимоверно, а вот героя всея Британии — так и сегодня снова принимала, лярва!"

Тут рука Люциуса автоматически потянулась к голове — увы, та не только болела, но и продолжала немыслимо чесаться. Кошмар, кошмар! Он — глава благороднейшего и древнейшего семейства, а тут такой конфуз!

"Ну, допустим, благороднейшее и древнейшее — это исключительно про твою супругу", — внезапно прозвучал в его мыслях ехидный и саркастичный баритон Северуса, и Люциус обречённо помотал головой.

Северус всегда возникал у него в голове мрачным предвестником громадного скандала с женой. Вот у всех, решительно у всех галлюцинации как галлюцинации: утюги там, гоняющие взапуски по стенам, руки, торчащие из означенных стен, опять-таки — кирпичи, куда-то целенаправленно ползущие... Ну, призраки, на худой конец, или великие люди, вроде Мерлина или Морганы. А у него! У самого несчастного Малфоя в истории — какой-то там Снейп.

"У самого хитроумного Малфоя", — поправил Люциус сам себя и продолжил прогулку по саду. Нет, определённо, определённо ему следует сменить обстановку: отдохнуть где-нибудь на теплом море и желательно с какой-нибудь юной и очаровательной девушкой. Более конкретно наш хитроумнейший Малфой сформулировать не мог: блондинкой была его жена, брюнеток после Беллатрикс он вспоминал с содроганием, рыжие — тут непременно перед глазами начинали маячить грозная Молли или эта паршивка Кицунэ. Вот шатенки...

Да, точно, Люциусу для поднятия боевого духа и возвращения нормального мироощущения нужна была юная и очаровательная шатенка! А о чём Циля не узнает, то ей не повредит.

Оставалось только решить, под каким предлогом и куда поехать обаятельному, щедрому мужчине средних лет так, чтобы это не встало ему ещё и в копеечку. Впрочем, выход отыскался при повторном взгляде на очередного наглого павлина.

"Сочи! Азкабан! Море! Руссия! Чапельник! Медведи с водкой и балайкой! Многоярусные японки! О, ревизия!" — на душе у Малфоя стало радостно и светло. Впрочем, восторги его мигом поутихли, стоило вспомнить ему о дамах, занимающихся его филиалом. Сердце резко закололо, суставы в пальцах захрустели: ведь наверняка они его беззастенчиво обкрадывают!

"Крадут, сучки! Ещё как крадут, — раздумывал Люциус. — Да и разве порядочный человек на таком месте да без присмотра чего не уворует? Да быть такого не может, что ж мой Азкабан — не распоследняя вшивая… — тьфу ты, от этого поганого слова, произнесенного вслух, затылок засвербел с новой силой, да так, что Люсик начал безжалостно скрести оный собственной волшебной палочкой в надежде на то, что мерзкие твари расползутся если не от трепета перед сердечной жилой их дальнего, судя по характеру укусов, родственника, то хотя бы от прилагаемых усилий. — Так вот: МОЙ Азкабан — не вшивая мебелирашка или там, как сейчас модно говорить, хо-о-осте-е-ел, в котором и взять-то нечего, тьфу. — Малфой брезгливо скривился и начал чесаться ещё сильнее. С огоньком. — Не-е-е-т, мой Азкабан — место приличное, фешенебельное. Вот и выходит, что там всегда найдётся что украсть приличному человеку, особенно ежели этот человек с мозгами. Даже если он баба. Тем более, четыре бабы. Четыре бабы и не-баба Додик. А-а-а-а, четыре бабы, Додик и, тьфу три раза, Кот", — Малфой до сих пор не мог простить серой скотине роскошных королевских креветок, которых Кот, напившись до последнего непотребства, оживлял и отпускал поплавать в фонтан с шампанским.

Всё, решено!

"Кем решено?" — спросил Северус-в-голове.

"Мной! — мысленно огрызнулся Малфой собственному глюку. — Всё. Еду в Азкабан!"

Итак, совершенно необходимо было подготовить железные аргументы, которые могли бы неопровержимо доказать Цилечке, что поездка Люциуса в Азкабан совершенно необходима, и нужно было отыскать эти аргументы как можно скорее, желательно ещё вчера.

В доме на берегу Чёрного моря, в светлой маленькой спаленке маялась тяжёлой думой рыжая бабёнка. И оттого, что злилась, порой с корнем выдирала кудлатые волосы. На неё свалилась непредвиденная РАБОТА. В последнее время Азкабан одолела напасть — самые обыкновенные плебейские вши. Подумать только, и досюда добрались, паразиты!

— Знал бы наш лорд! — причитала Бася, хитро сощурив глазки и работая гребнем с двойным азартом.

Этот самый гребень изготовила самолично ещё её легендарная бабушка — Настуся Лисовская, и уж у неё-то в волосах никогда не задерживалось ни одной вши. Говорят, тетка Валя из соседней деревни тоже использовала против подлых тварей весьма любопытный артефакт — ножницы, которые избавляли не только от паразитов насекомого мира, но и от паразитов, носящих, так сказать, брючные изделия, тоже — весьма безжалостно укорачивая некую важную часть паразита, презревшего клятву верности. В душе Бася была с теткой Валентиной совершенно солидарна, но вот Настусин мужик явно за такие шутки произвёл бы рыжей хохлушке натуральный "секир башка" и взял бы на её место пяток-другой новых хохлушек, мастью побогаче да язычком покороче. Поэтому в доме Баси хранили как зеницу ока этот гребешок, избавляющий исключительно от вшей, а не от лишних волос чи других конечностей или прочих жизненно необходимых мужикам выступов.

Пани два раза вкусно чихнула от уксуса и продолжила думать. А подумать было о чём!

Басю мучительно терзал вопрос: что ж понадобилось белобрысому прохвосту в её — ну ладно, ещё немножко его тоже — гостинице. Не будь дурой, Бася год как пристроила к южному крылу Азкабана небольшое и уютное шале на семь номеров — без размаха, трошки для себе.

"Уютный райский уголок для влюблённых!"— гласила досужая реклама. Дворик, надёжно укрытый чарами и роскошными зарослями альпийского хрена, ненавязчиво маскировал стойку с постояльцевыми мётлами, а также в нём имелись неприметный загончик для фестралов и даже парковка для давно уже запрещённых к ввозу и влёту ковров-самолётов.

В шале размещались исключительно милые и уютные номера для новобрачных, которые в отсутствии необходимого количества последних великолепно улетали почасово не обременённым узами брака парочкам. И было оно надёжно закрыто ото всех, кроме рачительной хозяйки и её гостей, старинным фамильным рецептом Штернов-Пасюченок, а именно: обильными запасами Славинской поваренной соли, смешанной с четверговой. Таким образом, тщательно лелеемое шале было абсолютно ненаходимым для всех, кроме стремительно обогащавшейся хозяйки и "своих" гостей, знавших кодовое словечко. Для надёжности плетень вокруг шале украшали великолепнейшие бурно растущие подсолнухи, которые при первом же шухере начинали подавать Басе яростные сигналы в виде матерных украинских частушек и кидаться в нарушителей границы отравленными семечками. У пострадавших немедленно начинали расти носы, а волосы слипались сальными мерзкими патлами. Ходили упорные слухи, что один глупый декан в своё время купил у Басиной тетки поддельных корней мандрагоры и сдуру пришёл качать права… Да так и маялись по сей день — и он сам, и окружающие. Подсолнухи были нежно Басей любимы и еженедельно исправно удобрялись её щедрой рукой горилкой и швейцарским шоколадом, ибо требовали исключительного такого набора продуктов, но служили хозяйке не за страх, а за совесть. Посему ДЗАО — Дюже Закрытое Акционерное Общество "Азкабан-на-Кубани" — так и функционировало потихоньку под самым носом у Люциуса Абрамовича и товарок по гостиничному бизнесу, а доход от него тёк себе звонкой россыпью золотых галеонов в обход наглых компаньонских ручонок.

Было, правда, одно серьёзное "но".

Поскольку с математикой у Баси от роду было так себе, в компаньоны к ней был немедленно завербован учёный Кот. Кот аккуратно перемарывал Басины истеричные каракули, перемежающиеся непечатными комментариями, в зелёную кожаную тетрадь, называемую "двойная бухгалтерия" — на самом деле бухгалтерия была тройная и даже четверная, поскольку сам Кот, как вы помните, был далеко не дурак — и обладающую тройными антималфоевскими чарами. Попав в руки к Малфою-старшему, она немедленно превращалась в ту самую чёрную ученическую тетрадку, от вида которой у мусье Люциуса начиналась икота и зверски чесался левый глаз.

Шале было ненаходимое, кот не выдаст — дракон не съест, Азкабан официальный (Редисон-сас-Азкабан) исправно обогащал своего владельца и весь табор компаньонов. Так что же бледному павлину понадобилось от хрупкой глупой женщины?

Бася, задумавшись, выдернула целый пучок волос и витиевато выругалась себе под нос.

Не так давно вышел указ от самого Главночёрта, по которому зарвавшимся работникам котлового и отопительного хозяйства запретили чаще, чем раз в три года, отлавливать и карать мелких грешников. Отчего вынужденно безработные черти повадились ходить с проверками в приличные фешенебельные места, топча своими раздвоенными копытами хозяйские ковры и бодро всовывая свои мерзкие пятаки во всевозможные щели на кухнях и в дымоходах. Каминами, котлами, сковородками, предельной высотой пламени — всем-то теперь занимались наглющие черти, неся в своих мерзостных копытах кучу никому, кроме чёртового воеводы Персиваля Великого, не известных указов и приказов, согласно которым всякая зазевавшаяся хозяйка, у которой, например, толщина донышка котла не соответствовала придуманной подлюкой Персивалем, силь ему в очи, должна была рогатым то чью-либо душу отдать, а то — чего доброго — аж тысяч триста российских денег, и это с нынешним-то курсом галеона! И вот разберись: то ли Малфой умней, чем кажется, то ли черти всё же прислали свой издевательски свинячий счёт по адресу владельца. И что сделает со слабой наивной женщиной обездушенный Абрамович, совершенно непонятно... Да и есть ли у него душа-то, кто знает?

Долго в ту ночь горела свечка в тесной спаленке и безбожно воняло уксусом.

* * *

Между тем, у Либелии, Руфи Леопольдовны и Адуреллы Фиггнер была своя причина опасаться блохастого павлина, как называла его Вейбрич, или буржуя недобитого — товарищ Ада порой сдерживала себя с трудом. Малый совет в Филях проходил в кухне Либелии, где уютно пахло булочками с корицей, за кружечкой-другой горячительного. Причина опасаться ревизии у милейших дам была до безобразия проста: Адурелла и Руфь, чтобы не сильно шалеть о скуки — их деятельные натуры, особенно сущность пламенной революционерки Ады, требовали занятия — слегка порезвились на просторе, так сказать, в меру своей испорченности. Недолго поразмышляв, почтенные дамы быстренько обустроили плац недалеко от моря — а что, территория-то хоть и подотчётная, но неиспользуемая — и организовали оркестровый ансамбль песни и пляски имени Ильича, поголовно состоящий из заключённых. Под руководством Товарища Ады несчастные тянули носок, отдавали честь и покорно выслушивали её недовольные комментарии, обращенные к жмущимся друг к другу на плацу зекам:

— Шо ты играешь? Шо? И куда ты прёсси, отставной козы барабанщик? Давно, я погляжу, никто плац не подметал? И что, что песок? Нужно будет, каждую песчинку на место вернёте — руками.

Или её рассуждения по музыкальной части:

— А ты шо?! Какая ж то ля бемоль, когда это соль диез?! Что значит, одинаковые? Самый умный, шо ли! Триста отжиманий на плацу! Руфа! Считайте за этим жуликом, да погромче!

Руфь Леопольдовна, посильно помогая Аде и всем прочим по отелю, не забывала шустро вязать всякие шарфики и свитера и продавать свой хенд-мейд и зекам, и посторонним лицам, прибывающим в Азкабан по заколдованным билетам: посмотреть на ансамбль, чеканящий шаг босыми пятками по песку, да полюбоваться волшебниками, лихо отплясывающими Сиртаки — почему-то Адурелла питала к этому танцу особенную слабость. Первым и последним номерами выпускали мишку, обносившего всех желающих водочкой, настоянной на березовых почках, и настоящим белорусским салом. Где Руфь Леопольдовна доставала последнее, никто не знал, а сама она контору не палила. Либелия же отвечала за питание на этих концертах, споро организовывая пару-тройку павильончиков с закусками, с чего имела не то чтобы непосильным, но всё-таки трудом, свою копеечку.

Впрочем, никто не был обижен: сорок пять процентов Аде, тридцать Вейбрич, двадцать пять Либе, оставшиеся пять честно делились между заключёнными. Суммарные сто пять процентов никого не смущали. И лишиться вот этого всего из-за какого-то ледащего павлина?! Нет-нет, фиг ему, а не их мастерская труда, как ласково называли они ансамбль!

Пожалуй, самая чистая совесть была у Ривы Ицхаковны — ну не считать же прегрешением, что она регулярно вписывала в расходы на еду для заключённых мясо куропаток для Фимочки! Мальчик так плохо ел, а куропаточка всегда поднимала несчастному котику настроение... Хотя, конечно, кто знает, как этот шлёндр белобрысый отнесётся к этакому выверту, но есть же в нём хоть что-нибудь от приличного человека, как любил говорить покойный Изя!

Кот же этой ночью задумчиво вкушал мидии с белым вином и был абсолютно спокоен: что там может раскопать этот павлин самовлюблённый? Его гениальную бухгалтерию? Да я вас умоляю, не смешите его полироль для когтей! Да и потом, праведный гнев Люциуса в случае прокола обрушится на основных интриганок, а Кот вполне может отсидеться где-нибудь за пределами бури — да хоть в том же Басином ненаходимом шале.

А вот Ванечка этой ночью долго не спал: взяв Трибко, он бродил вдоль берега, дыша полной грудью солёным воздухом и любуясь ночным морем.

Наконец, набродившись, как дементровка Дингла, коей ему выделили в количестве, вполне достаточном для успокоения нервов вьюноши, пережившего такое эпичное путешествие, Ванечка улёгся где-то на нагретом за день песке, прижавшись к тёплому боку Трибко. Да, в том, что тот вырос, были определённые плюсы.

Фима, бесшумной тенью следовавший за новым другом, улёгся сверху на его странного человека и вполне себе приятно провёл ночь.

Утром Ванечка проснулся от заливистого лая чем-то обиженного Трибко. Пес бегал кругами и неистово лаял на огромные куски материи, небрежной кучей лежащие на берегу. Полотнища ткани, похожей на брезент, но какой-то вырвиглазной расцветки, волнообразно шевелились, раздуваемые утренним бризом, и из глубины этого своеобразного шатра слышались треск и непереводимая ни на один язык игра слов. Кот же, нахально спавший у Ивана на груди, от телодвижений вьюноши проснулся тоже и теперь укоризненно шипел, вцепившись в изрядно помятую от сна на песке его рубашку.

Ваня нерешительно придвинулся к шатру, немного потоптался, вслушиваясь, и вежливо, как учила бабушка, спросил:

— Доброе утро, вам нужна помощь?

— Какое, к черту лысому, доброе? — треск стих, и в ответ Ване раздалось приятное контральто. — Какая тут, бабушка ваша дядя Бен, помощь? Тут аварийная посадка!

И из слоёв ткани выкарабкалась девушка, да такая, что у Ивана, как говорится, в зобу дыханье спёрло, голова резко стала напоминать — если судить по её содержимому — воздушный шарик, вокруг замельтешили искрящиеся сердечки, а на песке тут и там стали появляться цветущие китайские розаны. Правда, несчастные гибискусы цвели почему-то ярким бирюзовым цветом, затмевая своей красотой пристыжённое море.

Ворон, восседавший на одном из деревьев, хрипло каркнул:

— Невермор! — затем тоже посинел и представился: — Птица цвета ультрамарин!

— Лиза-Маша, — доброжелательно, аки голодный удав, улыбнулась девица.

— Ваня, — очень смущённо выдавил Ваня, учтиво шаркнул ножкой, и его уши запламенели маками на фоне голубого неба.

— Вот и встретились два одиночества, — ностальгически резюмировал ворон.

Тут авторы почувствовали настоятельную необходимость пояснить любезному читателю за девицу Лизу-Машу.

Итак, Лизочка-Машенька, названная родителями в честь бабушек — родители никак не могли договориться, имя какой из бабушек предпочесть, — была премилой девушкой, будто бы сошедшей с картины Кустодиева. Пышные каштановые волосы её были заплетены в длинную косу, а в больших томных карих очах плескалось желание не то затискать кого-нибудь, не то этим кем-нибудь всласть покомандовать. Энергия этой барышни была неиссякаема, что приводило практически всех окружающих её личностей в священный трепет.

В общем и целом, это была пребойкая молодая особа: восемьдесят семь килограммов чистейшего воинствующего энтузиазма. Лиза-Маша, при всей своей комплекции, была столь пластична и шустра, что в равной степени легко исполняла и балетную "складочку", и марш-бросок несчастнейшего из воинских подразделений, вверенных заботам её батюшки, за четыреста километров по непроходимым Лысогорским лесам — с целью сбора соцветий молодого венценосного папоротника.

Отчего батюшка сей девицы — Илья Гурьевич Штерн-Петровский, генерал Добровольных Исполнительных Вековых Авиационно-Навигационных войск,⁽¹⁾ пребывал в перманентном расстройстве. С раннего младенчества Илья Гурьевич Штерн-Петровский лелеял мечту: он всегда хотел, прямо-таки страстно желал быть архитектором. Мечта разбилась вместе с мировой справедливостью, когда маленького Илюшу прогнали с первой же ступеньки Лысогорской художественной студии тандем из зачарованного мольберта и грязной замурзанной тряпки, по дороге выставив ему страшный диагноз: "в связи с полнейшим отсутствием способностей к малеванию чего бы то ни было". С тех самых пор архитектура стала для будущего генерала прямо-таки идеей фикс. Он, как и многие родители до него, а также весьма вероятно, что и после, полагал, что плод его чресел, его единственное дитя, его плоть и кровь, его гордость — любимая доченька станет великим архитектором, круче, чем эти ваши Казаков и Баженов, чьи потомки выгнали юного Илью из академии. Но, увы: страсти к рисованию, да и вообще к любому рукоделию, кроме, пожалуй, битья посуды и вычерчивания удивительно подробных и чётких планов местности, у Лизы-Маши не было и в помине. Более того, любые попытки заставить её, к примеру, выполнить чертеж дома, проваливались в зародыше. Зато ушлая девица сходу могла предложить план штурма этого дома, да зачастую и не один — гены всё же брали своё, — но, увы, её папенька мечтал совсем не об этом.

Устав от бесцельных споров с папенькой, а так же с маман, отчаянно пытающейся научить дочь готовить хоть что-то — так чтобы в итоге кухня не напоминала результат вторжения инопланетного разума, Лиза-Маша взошла на свой личный воздушный шар, подаренный двоюродным дядюшкой в июне на окончание ВАВ — Военной Академии Волшебников, и отчалила с попутным ветром к любимой тетушке Басе — уж та-то наверняка поймет её!

Увы и ах, в пути её совершенно предсказуемо снесло ветром — и вместо гостиницы "Райский уголок" выпускница ВАВ оказалась на берегу, рядом с очаровательной собакой и — как она выяснила позже — не менее очаровательным юношей.

Ваня — Ванечка, как мысленно переименовала его Лиза-Маша, ей очень понравился. "Берем в плен! — проснулся в ней папенька, загарцевавший на лихом скакуне горячих эмоций. — В плен и без разговоров!"

Однако мгновением позже в девице пробудилась ее maman, женщина самых честных правил, которая требовала присмотреться к юноше повнимательнее, а уж потом — брать в плен, решительно и бесповоротно.

Ловким движением палочки Лиза-Маша уменьшила свое пострадавшее летательное средство до карманных размеров и закинула его в свой семейно-необъятный девичий ридикюль.

— Вы не в курсе, где тут гостиница пани Баси? — нежным голосом ласково спросил Ванюшу этот ангел с двойным именем. Вопрос этот поставил его сначала в тупик, и вместо вразумительного ответа Иван поднатужился и выдал сто девятый сонет Шекспира:

— Что без тебя просторный этот свет!

В нем только ты, другого счастья нет!

Лиза-Маша сразу же заулыбалась, заискрилась своим чудесным смехом, а Ванечка, проморгавшись от радужных искр в собственных глазах, смог вспомнить, что пани Басей называли ту рыжую ровесницу его матушки — она еще Трибко тискала.

— О, так вам была нужна пани Бася? Я знаю, где это. Трибко, показывай дорогу.

По пути в отель молодые люди обнаружили, что у них неожиданно много общего: Лизе-Маше нравились Ванечка и Трибко, Ване нравилась Лизонька-Машенька, Трибко был его другом, погоду же они оба находили превосходной. Суровый ворон с романтичным карканьем кружил над ними, периодически линяя синими перьями. Трибко, будучи объектом всеобщего восхищения, гордо шествовал впереди, показывая дорогу, а на его спине чинно восседал Фима, покачиваясь на ходу, как умудрённый жизнью караванщик на любимом белом верблюде.

Тем временем с утра в отеле царил нешуточный переполох. Во-первых: этот блондинистый шая-патриот, он же буржуй недобитый, он же мистер Малфой объявил, что прибывает завтра, камином, и однозначно выказывал желание быть принятым со всем комфортом. Во-вторых: обеспокоенная отсутствием письма из Сохо от отпрыска Ванда прислала в отель громовещатель, который почему-то сработал на Кота, отчего тот обошёлся с ним крайне эмоционально. В-третьих, несчастная Рива Ицхаковна никак не могла найти своего Фимочку, отчего все окружающие её сочувствующие персоны, за исключением заключённых постояльцев, находились в сумбурных поисках питомца. Товарищ Ада уже подумывала было вместо очередной тренировки на плацу устроить подопечным внеочередную прогулку цепью вокруг острова.

Явление Вани и Лизы-Маши на дворе Азкабана прошло достаточно тихо. Но въезд ненаглядного Фимы на спине это белого чудовища заставил несчастную Риву Ицхаковну побелеть и картинно лишиться чувств прямо перед прибывшими. Падая в обморок, она ловким движением приземлилась на Ваню, как на несомненного виновника происходящего хаоса, чтобы тот ощутил всю тяжесть своего проступка. Вернее, попыталась это сделать, потому как Лизочка-Машенька, разгадавшая её намерения, а также стратегически быстро оценившая габариты ЕЁ Ванечки и почтенной дамы, бодренько привела её в порядок "Эннервейтом". Несанкционированная магия вызвала, аки джина из бутылки, всю почтенную компанию в лице пани Баси, Руфи Леопольдовны и товарища Ады.

— Шо це? Нет, я вас спрашиваю: шо це? Вам, деточка, шо здесь надобно? Ми не сдаем почасово. Ваня, чадо, ты где её нашёл? Господи, до чего же наглющие девки пошли — приходят утром у порядочное место, как ни в чём ни бывало. У вас, деточка, мамо есть? Исте! Вина ду́же за вами соскучилась! Сегодня вина танцует джаз — а завтра ми платим алименты! Ваня! Я кому сказала? — пани Бася грозно затолкала Ванечку вместе с белым пуделем за спину и отважно выставила бронированное декольте навстречу наступающей опасности в виде странно знакомой корпулентной барышни с косой.

— И вам не хворать, тётушка Бася! Я бачу, ви дуже рады мени здесь видеть! — бойко выдала Лиза-Маша на суржике. — Ловите ушами моих слов! А батя исчо говорил, что вы як Бенина мама! Но аве резон⁽²⁾ мон маман, что вам сам чёрт не брат!

— Шо тебе батя ховорил? А как звали твою бабку по отцовской линии со стороны троюродной кумы? — Бася хитро прищурила глаз. — А как здоровьечко старшего ефрейтора гарнизона, который носит до твоего бати распоряжения со ставки?

— Мордатого, с ручищами такими?

— Его, — Басина рука шумно опустилась на декольте, отражая тем самым забытое теснение в груди.

— Помер он, тётушка. Майора получил. Месяц назад генерала Салочука из горящей бани вытащил, отмечали. Пошёл проветриться к озеру, а как раз полнолуние было — там его русалка и того-с.

— Помер? — глаза Барбары Казимировны заблестели от лютой несправедливости мира. — Да ты шо!

— А то…

— Да ти ж моя мурмулеточка, да як же я тебе кохаю! Гляньте, то ж моя Лизонька, ну вылитая ж я у двадцать лет! Ангел. А я сразу приметила — кровь не водица!

— А бабку, — грустно вздохнула Лиза-Маша, — вы имеете таки в виду — Анисью Ефимовну Романюк-Цепнович?

— Её, родимую! — Бася крепко прижала племянницу к пышной бурно вздымающейся груди.

— Вот и славно, — облегчённо выдохнул Дедалус, вылезая из укрытия, — а не выпить ли нам за встречу?

И он бодро организовал стопочки с дементоровкой.

— Какое-такое за знакомство? — гневно изрекла Руфь Леопольдовна, в такт каждому своему слову потрясая тростью. Волшебная палочка в седых волосах органично дополняла образ сей почтенной дамы.

— Этот милейший вьюнош забыл поставить свою дражайшую матушку в известность, где он! И скажите мне, какого ляда вы были уверены, что я в Сохо? Да я там сроду даже и не бывала! Кто из вас читать не научился? Кому тут очки выписать нужно?

Вейбрич взяла передышку, восстанавливая дыхание после тирады, остальные испуганно переглянулись, опасаясь, что почтенная дама вошла во вкус и ее словоизлияния затянутся. Но всех спас Дингл:

— Ну, таки, за это и надо выпить! Ваня, конечно, обормот, и вид имеет бледный, но за это надо выпить дементоровки! Она прекрасна, чтобы я так жил!

Вот на этом они и сошлись.

Лиза-Маша сорвала бурные аплодисменты, по-кавалеристски лихо опрокинув стопочку и занюхав её, за неимением ржаного хлебушка, каким-то вульгарным кексом с цукатами. Додик одобрительно крякнул, а Ванечка лишь прикрыл глаза в тихом ужасе.

Естественно, одной стопочкой дело не обошлось. Через пару часов встреча переросла в спонтанный пикничок на берегу. Лилась дементоровка, трещал костерок, поджаривались на углях скопившиеся излишки куропаток — Фима при всём желании не мог съесть все запасы, предназначенные — по накладным — для доброй сотни заключённых, даже при посильной помощи Трибко. На плацу ансамбль старательно наяривал танцевальные ритмы планеты, глотая слюни.

Быстрее всех наклюкавшуюся Руфь Леопольдовну потянуло на воспитание подрастающего поколения.

— Иван! — патетически вскричала она. — Стань передо мной, как лист перед травой!

Ванечка встал. Нет, Ванечка честно попытался встать, но, поскольку к крепким напиткам он был непривычен, а уважение и законы гостеприимства не позволяли отставать от Лизы-Маши, лихо опрокидывающей стопку за стопкой, к тому моменту твёрдо стоять на ногах он решительно не мог. Так что Иван в конце концов переместился под грозные очи Вейбрич на четвереньках, справедливо рассудив, что уж за Конька-Горбунка он в первом приближении сойдёт.

— Ты пошто боярыню обидел, с… Тьфу, ты пошто маменьке до сих пор не написал, где оказался? — громыхнула Руфь Леопольдовна и выдохнула такую густую смесь алкогольных паров, что неосторожно пытавшийся прикурить Дингл угодил под струю пламени, сравнимой по мощи с драконовским выхлопом, и был вынужден спасаться, оперативно нырнув в море.

— Я больше не буду, — уныло протянул Ванечка, повесив голову и лихорадочно соображая, какой каминный адрес у его дома. Вариант послать письмо "на деревню дедушке" однозначно отпадал.

Тут пострадавший с утра Кот, мстительно щурясь, ненавязчиво предложил Вейбрич заготовку под громовещатель. Та откашлялась и стиснула конверт в руке на манер микрофона.

— Уважаемая Ванда Войцеховна, — начала она умильным голоском, встряхнула головой, сверкнула глазами и рявкнула: — Ты не просто Сельдеревич, ты ещё и Бестолкович! Скажи на милость, как образованная женщина — если она, конечно, не в полном маразме — может перепутать Сочи и Сохо, так тебя разэтак! В Азкабане твой Ванечка! — и эффектным жестом подкинула громовещатель.

Кот сцапал его и, усмехаясь в усы, помчался отправлять.

Часы, оставшиеся до прибытия сиятельного лорда Малфоя, стремительно таяли.

1) Далее по тексту — ДИВАНные войска.

Вернуться к тексту

2) Искаженное avait raison — была права.

Вернуться к тексту

Крёстный отец — на погибель свою — азкабанского филиала, великолепнейший и сиятельный Люциус Малфой с трудом сдерживал себя от визита более раннего, чем установленного им же в уведомительном письме. Положение официального ревизора, как говорится, обязывало придерживаться протокола.

Скрепя сердце он всё же сцапал в ванной флакончик стратегического зелья и употребил, морщась и вздрагивая. Про побочные эффекты Люциус прекрасно помнил, но яростно чесаться, как шелудивый мерин, во время ревизии он считал ниже своего достоинства. Оное достоинство — в буквальном смысле слова — было подвергнуто обработке зельем снаружи, во избежание внезапного конфуза.

В обширной супружеской спальне неспешно пробуждалась Цецилия Малфой, известная всему миру под детским прозвищем Нарцисса, — старшие сестры иной раз награждают нас такими прозвищами, что не дай-то и Мерлин, и Моргана, и весь греко-римский пантеон! Однако имя, данное ей при рождении законными родителями, было именно что Цецилия Черновицкая, Блэк, ежели по-местному.

В последнее время, впрочем, газеты наперебой именовали её мадам Малфой: миссис Малфой нынче звали милочку Асторию, вполне сносную, как снисходительно признавала наедине с собой Цецилия, жинку для её гордости, её гениального сыночка Драко и уж тем более мать её обожаемого внука Скорпи, в будущем не менее гениального, чем его отец, бизнесмена, а может, и поболе!

Потому как из всех Малфоев только Скорпи смог подружиться с Поттерами; вдобавок, Скорпи был совершенно не капризен и вообще похож на таки приличного мальчика!

Альбус, его друг, конечно, был не так одарён, как Скорпи...

Мадам покачала головой: пора напомнить этим двум сорванцам, что они клятвенно обещали ей разучить пятнадцатую симфонию Шостаковича на скрипке и фортепьяно! А то опять попытаются вместо богоугодного дела развести на деньги её непутёвого муженька — тот, конечно, не шайя какой-нибудь, но Скорпи воистину талантлив!

Однако в последнее время поместье загадочно притихло — после устроенного Люсьеном, как Цецилия звала своего не очень-то благоверного, но, увы, нужного для престижа муженька, тотального заражения волосы всем пришлось сбрить и отращивать с помощью французской парфюмерии — новые, чистые, шелковистые. Гордый муж(лан) решительно пренебрегал любыми достижениями современной парфюмерии, зельеварения, а также артефакторики и чесался, чесался и ещё раз чесался. Пришлось отлучить его от брачного ложа и демонстративно улыбнуться пару раз этому забавному мальчишке Поттеру — ведь племянник, как-никак. Люсьен периодически умудрялся из правильных предпосылок делать абсолютно неверные выводы: например, на кой ляд он тогда попёрся к Вольдемару?

Вот и сегодня утром Цецилия проснулась ни свет ни заря в первую очередь от того, что муженек в душе орал как резаный: оказалось, он всё же решил вымыть голову составом против насекомых.

— Хвала шумерскому пантеону! — было обрадовалась мадам, но сбривать волосы и отращивать их заново муженёк не захотел.

Мадам почти дошла до комнаты внука, где ныне вместе с ним коротал каникулы Альбус Поттер, как наткнулась на мужа, выглядевшего весьма и весьма колоритно: сам весь в чёрном, трость чёрная, набалдашник для трости в виде змеи выточен из эбенового дерева, вместо глаз — обсидианы, цилиндр на нём чёрный и… пепельно-серые кудряшки на голове. Как вишенка на торте для завершения облика.

— Цилечка, дорогая, я в Азкабан, проверка, сама понимаешь, скоро вернусь, люблю-целую, — выдал Люциус, пряча блудливые глазёнки, мимоходом пожимая супруге руку и кидаясь рыбкой в камин. В неработающий. И прямо оттуда аппарируя не пойми куда, раздери его Моргана!

— Дело ясное, что дело тёмное, — задумчиво произнесла мадам Малфой и тряхнула светлыми локонами. С дуба на кактус рухнул её муженек, если решил, что она поверит в эту дичь? Кому, кому этот шлимазл недоделанный пытался морочить голову?

Люциус Малфой не чувствовал в себе особой уверенности для объяснения с женой, поэтому намеревался уйти по-английски, как истинный джентльмен, не прощаясь. И вот именно в тот момент, когда он незаметно крался по коридору, черти вынесли его супружницу, прекрасную и статную, как в юности, и холодную, как пингвин, высиживающий чужое яйцо!

— Да ты просто мастер сравнений, — ехидно заметил его личный глюк ака Снейп, а Люциус затряс головой, прогоняя образ супруги в роли пингвина-самца. Его законная половина уже открыла рот, явно намереваясь задать неизбежный в такой ситуации вопрос. Чуя подвох, сиятельный мистер Малфой впал в панику, выдал нечто маловразумительное — под язвительное дёргание брови и закатывание глаз бесплотного зельевара — и аппарировал прямо в кабинет министра, ещё пустовавший по причине раннего часа. Оттуда Люциус перебрался в зал международных каминов и благополучно отбыл на курорт — с ревизией.

Таким образом, в каминную залу сочинского Азкабана начищенные ботинки Люциуса ступили ровно в десять часов утра по местному времени.

Его встретила тишина. Ревизора Малфоя самым возмутительнейшим образом никто не встретил.

Слегка обалдевший от такого неуважения Люциус проследовал во двор, а не застав никого и там, потихоньку добрался до берега моря.

Картина, открывшаяся начальственному взору, была достойна пера павли... то есть, конечно, кисти какого-нибудь знаменитого художника-баталиста. Прекрасные дамы и вкупе с ними не дама — то бишь, Додик — лежали вповалку не морском песочке и самым бессовестным образом давали храпака. Третья составляющая акционерного общества, а именно Кот, нагло бодрствовала: вышеупомянутый Кот, а также Трибко и Фима, несколько неуклюже изображали рыбалку с удочками. Роли последних выполняли полуобгорелые брёвна.

— На вересковом поле, на поле боевом, лежал живой на мёртвом и мёртвый на живом, — продекламировал образованный аристократ.

— Это уже, думаю, песнь о вещем Олеге,— ехидно прокомментировал глюк-Снейп и фальшиво затянул: — Как вдруг прибежали седые волхвы, к тому же разя перегаром!

— Северус, а что ТЫ здесь делаешь? — изумлённо вопросил крёстный отец сочинского Азкабана, некуртуазно вытаращившись на глюк.

— Люциус, ты случайно не в родстве с Поттером? — усмехнулся призрак зельевара. — Я твоя персональная галлюцинация: куда ты, туда и я.

Первой в себя пришла товарищ Ада, в борьбе за революционные идеи привычная ко всему.

— Рота! Подъём! — зычно крикнула она и невербально приложила всех чем-то из времен её бурной молодости. Все мертвецки пьяные мигом протрезвели, на Люциуса же это оказало обратный эффект — его сиятельные очи съехались в кучку и разъехались обратно, и он блаженно опустился на песочек, сладко посапывая, аки младенец.

— Чем это вы его? — уважительно присвистнул Дингл.

— Чем надо! От жандармов раньше использовали, — лицо товарища Ада стало мечтательным, — какие времена были, эх! Руфа, дайте закурить!

Прикурив сигаретку от тлеющих углей, товарищ Ада отправилась строить несчастных оркестрантов, которых, естественно, никто на ночь по камерам не развёл, и они ютились на песочке, сбившись в кучку.

Через пару минут с плаца донёсся омерзительно бодренький марш.

— Начинаем утреннюю зарядку, — прокричала Ада.

— Лето в стране настало!— бодро грянули заключённые.

Мирно похрапывающего Люциуса поручили заботам Дингла. Тот, конечно, упирался, но быстро пал под натиском объединённого женского фронта. Ну, право же, не дамское это дело: левитировать сиятельную тушку и караулить её пробуждение. Этак и девичьей чести можно лишиться, шутка ли: долгие часы в номере с мужчиной, даже если означенный мужчина и не подаёт видимых признаков жизни! Вот Дингл и коротал время рядом со сладко посапывающим Малфоем. Заняться было решительно нечем, и в голове невольного хранителя снов рождались МЫСЛИ.

Дедалус Дингл испытывал сильнейшее беспокойство. Душа болела. С одной стороны, его ничтожная помощь дамам: подирижировать иногда Адиным оркестром, помочь Басе собрать дань с очередных влюблённых — не имела под собой ничего криминального, ибо совершалась исключительно из любви к прекрасному полу, а перепадавшее за это золотишко было не более чем ответным даром и благодарностью. Дингл никогда не брал плату вперёд, он прекрасно помнил заветы своей матушки, известной гинекологини, что деньги, даваемые ДО — есть взятка, даваемые ПОСЛЕ — благодарность. С другой стороны, производство дементоровки внушало некие опасения. Акцизы, пошлины, обязательства перед патроном и прочие цепи, что сковывали вольного художника, давили на грудь и прочие части тела. Да, первая порция дементоровки была выгнана почти в момент оглашения известия о внеплановой проверке. А чем Мордред не шутит, вдруг оборотистый блондин, сумевший просчитать ходы титанов большого бизнеса и спасти свой, вовремя выбрав правильную сторону, раскусит и его, Дингловы, намерения. Ведь в мечтах Додика уже маячил собственный ликёро-водочный заводик, сеть магазинов по всему побережью, где продавались разные настойки и наливки. А дальше, дальше в розовых облаках мечты к Дедалусу приходили владельцы массандровских погребов и нижайше просили продать рецепт волшебной дементоровки.

И вот это всё отдать за так Люциусу?! Да лучше первородство за миску похлёбки!

Тем паче, теперь, когда этот самый блондин, только появившись, застал столь неоднозначную картину маслом: все пьяны, включая заключённых, да вдобавок ещё и получил в сиятельный лоб заклинаньем, и теперь очнётся в состоянии неимоверного похмелья!

Устав страдать, Дингл наполнил лафитничек, вздохнул, выпил, и волшебный напиток вновь принёс покой измученной душе. Что ж, не впервые Динглу придётся исправлять то, что накосячено непосильным трудом дамского батальона. А именно: он в меру своих сил пригреет босса, выслушает, утешит, похмелит, посочувствует. Иначе как бы босс не уволил всех тёток к фигам. И Дингла заодно — в комплекте.

Цецилия Малфой в последние сутки получала искреннее наслаждение. И в кои-то веки это наслаждение было связано с наблюдением за мужем.

Придя в себя после спешного и несуразного отбытия за моря её беспутного муженька, мадам Малфой достала очень важный предмет из своего приданого, в годы Вольдемарова ига тщательно спрятанный за семью замками, тринадцатью печатями и тридцатью девятью ведьмиными заговорами.

После же гибели безносого от руки героического племянника предмет был извлечён и снова тщательно перепрятан — от мужа, а то кто его знает, куда тот опять втянется, а то и в партию уже вступал, и фекалий на его пути встретилось достаточно. Предмет этот был ценным артефактом — яблочком по блюдечку, или всевидящее яблоко — как называла его мадам. Это был дар её крестной, загадочной славянской души — вечно немолодой колдуньи Ядвиги. Цецилия хранила его под видом старого плафона от торшера — Люсьен менее всего интересовался торшерами и плафонами от них.

Итак, она достала "блюдечко" — семнадцать дюймов чистого фарфора в диаметре, — приказала эльфам принести яблоки сорта "Медовый хруст" — недавно одна ведьма из Америки прислала целую корзину из своего сада — и начала увлекательнейшее наблюдение за своим супружником.

Муж, как всегда, пёр беззаботно, как танк, — до тех пор, пока Адурелла Фиггнер не сразила его своим хитрым заклинанием.

"Надо будет для Скорпи попросить, — мелькнула мысль у мадам, — мало ли как оно дальше пойдёт".

Дамы, конечно, проявили похвальную дальновидность, поместив Люсьена на ночлег вместе с их местным подхалимом — почему-то у мадам Малфой он упорно ассоциировался с евнухом при гареме. Но всё самое интересное и наиболее обидное для Цецилии произошло на следующий день, когда (не)благоверный очнулся.

Пробуждение муженька было незабываемо и для очевидцев, и для него самого. Он томно застонал вначале, имитируя крики своих любимых павлинов, потом сделал слабую попытку открыть глаза, но вместо этого устроил ураган ресницами, сохранившим свой завитой вид ещё с прошлых суток.

Сделал попытку подняться и картинно упал на подушки.

— Кто я? Где я? Зачем я? — спросил супруг голосом алкогольно-зависимого маньяка.

Дингл учтиво подал ему что-то в стаканчике, заботливо поддержал кудельки сиятельного Малфоя — в общем, был настолько предупредителен, что Цилю аж перекосило.

Глотнув предложенного напитка, Малфой уже более бодрым голосом произнёс:

— Я — Люциус Малфой, и я... — он сделал выразительную паузу, во время которой "евнух при гареме" услужливо вставил:

— В Азкабане, сочинском филиале, мистер Малфой.

— А зачем я... — задумчиво проговорил Малфой. — Я с проверкой, во! — он указательно воздел палец. — И как я здесь оказался? — муж Цецилии задал на редкость логичный вопрос и обвёл рукой пространство вокруг себя. Дингл еле увернулся от начальственной длани.

— Так вы пришли, вышли на воздух, — вдохновенно начал он,— мы вас, как полагается, тут встречаем: хлеб-соль-дементоровка. Вы хлебнули, и вам, видимо, от жары плохо стало, вы и упали.

Циля Малфой неаристократично хихикала у себя в покоях — дело в том, что Люсьен действительно плохо переносил жару и алкоголь, из-за чего терпеть не мог Италию, Испанию и Францию летом. Это же надо так правдоподобно врать — Циля до сих пор была обижена за смутные слухи о кицунэ, особенно за их правдивость.

Увы, дальнейшее, представшее перед сиятельным взором мадам Малфой, привело её в гнев и отчаяние, в результате чего ей было принято решение:

а) отомстить

б) скоро отомстить

в) страшно отомстить.

Итак, Люсьен Малфой, вполне придя в себя, решил начать свою ревизию, но увы, ушёл недалеко. Едва выйдя на внутренний дворик, Люциус стал свидетелем сцены, поразившей его до глубины души и примерно туда же доплюнувшей. Девица, будто бы сошедшая с картины Ренуара, воплощение его недавней мечты, смотрела ласковым и нежным взором... не на него, а на какого-то хлюпика. Святая Моргана!

Он смотрел на это восьмое чудо света, не в силах сдержать своего тоскливого, как ему казалось взгляда. Похотливого, как определили его все остальные, включая его жену.

"Ну, вот и что с ним сделать? По морде дать?" — подумала пани Бася с раздражением и гордостью за родную кровь, а Люциус тем временем сделал пару шагов к молодым людям с явным намерением встрять.

От тоскливых размышлений Люциуса отвлек отвратительный хлопок, пришедшийся прямо по макушке, — чем-то отвратительно гладким и пахнущим серой и самой преисподней.

— Люциус Абрамович, у нас-таки дела, рави-и-изия, — издевательски елейным тоном прошипела рыжая стерва, пряча мухобойку обратно в декольте. Бодро сориентировавшись, остальная азкабанская компания моментом подсунула ему свои отчёты, которые, очухавшись от удара, Люсьен подписал, даже не вчитываясь в них. Чем донельзя удивил всех наблюдавших за этим. Впрочем, через миг деловая хватка взяла вверх, и он оккупировал один из номеров для персонала — самый идеальный порядок был у товарища Ады, твёрдо знавшей, что в своей комнате не хранят даже намёка на намёк компромата.

Но и тут Люцику не повезло: ни идеальные отчёты Кота, ни некоторые замудренные формулировки его же не могли вытеснить образ прекрасной дамы из облагороженной кудельками головы. В отчаянии он выглянул в окно — там снова шествовала его мечта в сопровождении этого юного хлыща!

Почувствовав, как в нём закипает ретивое — как она может вздыхать не о нём! — Малфой выскочил из номера товарища Ады и бодро пошёл вперёд по коридору, пока не упёрся в тупик, с намалёванным на стене поднятым вверх пальцем. Малфой оглянулся — то, что представлялось ему прямым коридором, оказалось чем-то извилистым и запутанным.

— Кто так строит?! — с негодованием воскликнул Люциус, гордо тряхнув своими кудряшками.

— Твой проект, мой скользкий друг, твой, — равнодушно отозвался Северус.

— Ты лучше скажи, что делать и как отсюда выйти, — огрызнулся Люциус на галлюцинацию.

— О, мессир, — внезапно в коридоре появился Кот и с шутовским поклоном и еле заметной издёвкой поприветствовал ревизора: — Вы заблудились? Вас проводить? — и, не давая Люциусу ответить, продолжил: — Вот тут налево, тут направо, — хвостатый дьявол с огромной скоростью вел Малфоя среди коридоров, что их просто невозможно было запомнить.

"При этом пушистая скотина что-то поёт на русском, вроде это означает "сердцу не прикажешь полюбить", а потом резко про ведьму-речку — сволочь мохнатая, да и только!" — утомлённо подумал Люсьен.

Ванечка и Маша-Лиза никак не могли вдоволь наговориться, намиловаться друг с другом. Господина Ревизора, как называла его Ванина возлюбленная, они как-то игнорировали — потому, что Ванечке он казался очень странным.

И вот в момент, когда робкий юноша решился поцеловать свою будущую невесту — он, конечно, плохо представлял, как впоследствии объяснится с мамочкой, но это неважно! — появился этот недоревизор в кудельках — в сопровождении Кота, напевающего песни времен бабушкиной молодости — и попробовал наложить на Ванечку какое-то заклинание про империю; Ванечка не понял, какое, но взмахом руки превратил этого нахала в кактус — пусть подумает над своим поведением!

Все присутствующие при этом впали в состояние нестояния: ревизора, начальство — и в кактус! Хорошенький такой, с бурыми цветками и короткими колючками, — но всё же в кактус!

Первой сориентировалась Лиза-Маша:

— Ванечка, какой ты сильный! — и поцеловала его сама.

— Выходи за меня, — выдал покрасневший Иван, чуть не взлетевший на седьмое небо от счастья.

— Да кто же предложение без кольца и букета-то делает? — ахнула Вейбрич.

— Бегом метнулся за атрибутами! — рявкнула товарищ Ада и щёлкнула непонятно откуда взявшимся бичом.

Впрочем, как дамы Азкабана умудрились материализоваться одновременно с появлением Люциуса на пляже — тоже загадка.

Но Ванечка, признавший доводы разумными, шепнул возлюбленной:

— Подожди, я быстро, — и усвистал в дальние дали быстрее поезда Сапсан рейсом "Москва-Санкт-Петербург".

С Малфоя же по мере отдаления Ванечки частично спадали чары, и вот он, сияя зеленью в кудельках, кинулся к своей мечте с намерениями, не совсем ясными ему самому. По крайней мере, при приближении к ней он воскликнул:

— Я искал вас, мечта моя, всю свою жизнь! О вас я грезил тёмными безлунными ночами!

И потянулся к руке Маше-Лизы, не замечая надвигающихся длани девицы и мухобойки её родственницы.

— А лунными ты мечтал о кицунэ или Фенрире, — раздался ясный, чистый голос Цецилии, появившейся из портала.

В момент появления мадам Малфой мухобойка достигла макушки, а рука щеки. Раздался оглушительный хлопок, а потом зааплодировала Цецилия.

— Таки здравствуйте, тетя Цилечка! Видите, какой у вас мечтательный супруг — чисто русалка на коврике.

— День добжий, Барбара, тебя кстати не продует, детка? Что за мода у молодёжи, когда титьки бегают на улице, как бродячие псины? И нет, не русалка, у него над кроваткой висел коврик с козликом. Да, Люсьен, мон шер? — Циля ткнула остро заточенным ногтем прямо в сиятельный бок.

Сморщившись от боли в боку, Люциус огляделся и, увидев, что только Дингл смотрит на него с пониманием и сочувствием, изволил ретироваться вместе с ним под ручку под бормотание последнего о чудодейственном напитке.

В этот момент вернулся Ванечка с небольшой тележкой букетов и оттопыренным карманом брюк — он хотел по привычке сунуть коробочку в карман пиджака, но тот был оставлен в номере в виду тёплого климата. Вручив каждой даме, включая Цилю, по букету — та умилилась такому жесту (на самом деле Ванечка просто обсчитался, когда вспоминал количество дам), он встал на одно колено и чётким, поставленным заботливой бабушкой голосом произнёс:

— Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь — над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь — звезда, которою моряк

Определяет место в океане!⁽¹⁾

Сделал паузу и добавил:

— Окажи мне честь — стань моей женой!

Ада фыркнула:

— Эх-ма, молодо-зелено!

Циля, Руфь Леопольдовна и пани Бася вытирали друг другу слёзы, пребывая в коллективном умилении.

Тем временем где-то в полумраке подземелий Дингл выставил на стол бутылку дементоровки и приготовился выслушивать жалобы Люциуса на его злоключения. Разлив по первой, Дедалус участливо вздохнул:

— Сурова твоя женушка, Люсьен Абрамыч.

— С-с-стерва! — прошипел Люциус и выпил, не чокаясь. Дингл немедленно налил по новой. — Все бабы стервы, — продолжал Малфой. — Одна на старости лет крутит шашни с мальчишкой, героя ей, видишь ли, захотелось. А что герой, много тот герой ей может дать — один гонор да пустые карманы? А она дамочка балованная, комфорт любит. Конечно, на то старый муж есть, — и снова выпил — Додик ешё раз наполнил его рюмку. — Другая, дрянь рыжая, двуличная, все хвостом мела: Люци то, Люци сё, жить не могу... а самой только бабло и нужно было. А потом, — Люц всхлипнул и прикончил налитое, — птичек моих... павлинчиков... белых, невинных... — он внезапно сжал рюмку, словно горло той рыжухи, и взревел: — Твар-р-рь подлая!!!

Дингл успокаивающе погладил его по локтю и налил ещё. Малфой подпер щёку рукой и пустился в рассказ о событиях недавних дней, приведших его в Азкабан.

В душе Дедалуса разливалось спокойствие — наполеоновские планы по продвижению дементоровки в массы были в безопасности. Предавшись мечтам о сети винных магазинчиков, он почти не слушал бормотание Люциуса, не забывая, впрочем, охать, ахать и кивать в нужных местах. В одном месте он даже включился в диалог и укоризненно покачал головой, косясь на малфоевские кудельки:

— Ну откуда у нас средство от самого Снейпа, все эти зелья варятся на Малой Арнаутской!

— Бедный Северус, — всхлипнул Малфой, — я знал его, Дедалус, остроумнейший был человек, чудеснейший зельевар, он тысячу раз выручал меня...

Люциус замолчал, погрузившись в воспоминания.

1) 116 сонет Шекспира.

Вернуться к тексту

Итак, пока Додо Дингл занимался на абсолютно безвозмездной основе психотерапией для Люциуса Малфоя, его верная соратница пани Барбара — тут бы по закону можно было вставить слова: утешала мадам Малфой, — но пани Бася занималась абсолютно не этим, хотя бы потому, что означенная мадам Малфой в утешениях не нуждалась. Она обдумывала план мести своему неблаго- и неверному. Пани Бася, ведомая не то женской солидарностью, не то еще чем-то, поддерживала ее в этом, по мнению всей женской части администрации Азкабана, благом начинании.

— Барбара, детка, — вальяжно протянула Цецилия, закуривая тонкую длинную сигарету, торчащую в мундштуке, — у тебя есть идеи элегатной мести этому павлинообразному пуделю? Потому как все мои планы почему-то оканчиваются резекцией не-жизненно-важных органов; ну, а вдруг они мне самой пригодятся? — чисто риторически спросила она, вглядываясь в клубы дыма, где явственно проглядывалась и мужеская фигура, и женская с топором.

— Хотя есть у меня одна мысль, — мадам Малфой небрежным движением палочки трансфигурировала мундштук из одинарного в двойной, после чего вставила еще одну сигарету, — но! — она пока не оформляется.

— Тетя Циля... органы там... ну, такие... Но шок, заражение, эстетически опять же... — Бася напряженно думала, старательно дергая накрученный на палец рыжий локон. Я таки вот за шо разумею... Расскажите мне, как опытная женщина, какой-таки орган у мужчины самый сексуальный? — чуть ли не скороговоркой выдала пани Бася. — Правильно...

— Кошелек! — хором выдохнули родственницы.

— Разумно мыслишь, детка, чувствуется наша кровь, — удовлетворенно кивнула Цецилия, выпуская очередной клуб дыма.

— Тетя Циля, и шо ви ку́рите за дрянь, матка Боска!!! Кальян же есть. Калья-я-ян, — гаркнула Бася во всю мощь своих легких. В спаленку спешно приковылял колченогий кальян, пофыркивая на ходу паром. Кальян был заправлен почему-то дементоровкой — впрочем, это уже было неудивительно — после обнаружения оной вместо одеколона, который Бася собиралась выкинуть: он почти закончился — раз, был мужским — два.

— Это не дрянь, — немного охрипнув, проговорила мадам, — это "Беломор"!

— Тетя Циля, вы кури́те, кури́те, вещь забористая, фантазии дуже способствует, — сразу же переменила мнение пани.

— Детка, "Беломор" не фантазии способствует, а другим вещам, — наставительно произнесла Цецилия, — но тебе об этом рано думать. А теперь я даже знаю, как и на что раскрутить mon sher mari. На свадьбу этой милой девочки, твоей племянницы, Барбара. Осталось уговорить товарища Аду и Руфь Леопольдовну...

— А они-то тут при чем? — выразил удивление забредший на огонек, вернее, на дым, Кот.

— Как, mon cher chat, вы не знаете?! — изумилась мадам Малфой почти искренне. — Да эти две дамы умудрились самого Вольдемара Безносого на деньги развести. Каким образом, вы меня спросите? — она обвела строгим взглядом свою публику, особенно задержавшись на паучке, мирно выплетающим красные розочки на стене, и закурила снова.

— Спрашиваем, — отмер Кот, догадавшись, чего желает собеседница.

— Гуляли, значит, они по Косой Аллее, там, где она в Лютный переходит, а навстречу им — Вольдемар, тогда еще Фомка-с-загадкой, он же Фома Прибабахнутый. И, в манерах молодого гопника, ввязался с ними в непринужденный диалог. Ну, значит, Руфь Леопольдовна ему на шейку шарфик накинула, а тот стягиваться начал. И тут, хоть ты сам Фомка Прибабахнутый, а ничего, кроме Адского пламени, вещи многоуважаемой Вейбрич не берет. Особенно теплые носки, — с чувством выдохнула мадам, — и товарищ Ада ему: а ну как снимем мы с тебя шарфик, а ты со мной партеечку в покер. Так собственно, он и проиграл ножичек Гриффиндора, любимый кальян Слизерина и череп дядюшки Йорика, который отжал у Грини Валета. Так что эти дамы разведут Люсьена на свадьбу, да пышную, и он еще и рад будет, — заключила Цецилия Малфой и начала дымить не хуже Хогвартс-Экспресса. Кот, грешным делом, заподозрил, что мадам сидит там порой первого сентября, и весь якобы колдовской дым исходит от нее.

— Годы идут, идут, а ты не меняешься, Циля, — фыркнула Вейбрич, заходя в комнату, что-то довязывая. Товарищ Ада, согласно крякнув, затянулась трубкой, судя по запаху — тем же, чем и мадам.

— Накось, взгляни на фуфайечку твоему павлину, — ласково, почти по-отечески, обратилась к гостье Руфь Леопольдовна, и в ответ на удивленный взгляд Кота пожала плечами: — Ну, а кто же Ванечке свадьбу оплатит? Матушка его наотрез отказалась финансировать, ежели не в Кракове. А что нам Краков, когда у нас здесь все есть.

— Размер тот, — немного ошарашенно, вернее, удивлённо произнесла Цецилия.

— Ну, Руфа, тогда идемте восстанавливать историческую справедливость, — не выпуская трубки из рта, рявкнула товарищ Фиггнер.

— И они удалились так же внезапно, как и появились, — прокомментировал Кот, растягиваясь во всю длину.

— Нет, тетя Циля, вы как хотите, а мене нужно это бачить!

— Да, надо бы это проконтролировать, а то ваш муж, мадам, это не Вольдемар, это хуже, он же ревизор, — промурлыкал пушистый собеседник.

Однако они все недооценили прошлое Ады — та четко знала, что делать. Все было сыграно, как по нотам играется церковный канон. Для начала — Додо Дингл вместе с Люциусом Малфоем вышли освежиться в подвальные помещения. Люциус, ощутив, что замерзает, наложил на себя согревающие чары. Увы и ах, товарищ Ада, невидимой тенью следовавшая за ними, отменила их, сдерживая коварные смешки. И тут перед Люциусом возникла фуфайка приятного светло-зеленого цвета, выглядевшая такой мягонькой и уютненькой, что руки доморощенного ревизора сами потянулись к вещице. А та — бац, и поплыла от него дальше в глубь подземелий. Люциус ринулся за ней.

— Прямо Алиса за белым кроликом, — фыркнул Кот и, оставив ошарашенным Дингла, исчез. Люциус же не обратил на это внимания, занятый фуфайкой, которую наконец настиг. Настиг и, как полагается победителю по жизни, напялил, в смысле, надел ее.

Все сначала было ничего — они добыли вино осеннего урожая и бодренько распили пару бутылок. Но потом они вышли по жаркое южное солнце, и бедный, несчастный Малфой начал потеть, аки маленький ребенок, укутанный заботливыми бабушками теплым днем. Он сделал логичный ход: попытался снять теплый предмет одежды, но попытка провалилась — фуфайка не желала даже приподняться. Помощь Дингла и всех остальных, включая собственную жену и Кота, была напрасной. Разумеется, когда явилась Руфь Леопольдовна и хитрым заклинанием сняла проклятую семидесятью тремя разными способами фуфайку, Люциус уже был готов на все — например, на воскрешение Дамблдора. Поэтому предложение товарища Ады сыграть партеечку и охладиться лимонадом на основе дементровочки Малфой принял как божье благословение.

И сам не заметил, как проиграл весьма значительную сумму. Впрочем, любимая супруга ему напомнила, после того, как включилась в игру, став партнером Адуреллы.

Вот тут несчастный бизнесмен и ощутил на себе всю силу женской мести. Зато на образовавшуюся сумму можно было женить не одного Ванечку, а целых трех.

Кстати, а что же Ванечка? Пока все бегали и хлопотали за его свадьбу — добывали деньги и объяснялись с его матушкой, он мастерил своей невесте диадему из подручных материалов. Увы, Ванечка плохо знал трансфигурацию, и поэтому в спешном порядке осваивал кузнечное дело. Чертежи он нарисовал быстро — рассказчики этой повести, честное слово, не подозревали у него о таких талантах — вот что любовь животворящая делает! Но вот с металлами возникла проблема. Вместо того, чтобы плавиться, они замерзали. Ну, натурально. Ваня их плавил в горне, а они — инеем покрывались. Пришлось за дело взяться Маше-Лизе. И вот тут работа пошла — она форму нужную придавала, а Ванечка их охлаждал. Правда, по итогу имелись потрясающие воображение заколки, а не диадема, но влюбленные были довольны. Попутно с этим тандемом были созданы браслеты, которая Цецилия Малфой однозначно трактовала как брачные. В общем, к свадьбе было почти все готово, оставались сущие мелочи: созвать гостей, закатить пир и найти того, кто поженит этих двоих.

За пир вызвалась отвечать Либелия, Дингл выбрал применение своих талантов в области напитков — никто и не возражал, музыку и конкурсы взялись обеспечивать Руфь Леопольдовна и Адурелла Фиггнер, а об убранстве и платье невесты решили хлопотать мадам Малфой и пани Бася. Родителей невесты решили поставить в известность последними — пани Бася не доверяла своему братцу и опасалась внезапных гадостей, типа внеплановых испытаний для жениха.

Матушка жениха чуть все не испортила — примчалась в тот момент, когда несчастный мистер Малфой под насмешливым взглядом супруги подписывал банковский чек на всю честну́ю компанию и заключение о ревизии. Положительное, благодаря слаженности и талантам этой своеобразной компании. В данный момент Ванда Войцеховна была немного без голоса — мадам Малфой, которой надоели ее причитания по поводу Трибко и ее неразумного мальчика, радостно наложила на неё Силенцио.

Ванечка и его невеста, будучи занятыми ювелирными изысками, еще не видели родительницу и даже не подозревали о скорой встрече, которая состоялась на пляже — Ванда, с которой выветрилось заклинание Цецилии, бродила по кромке берега, с тоской вспоминая детство сына — и тут он навстречу! С девицей! На которую он смотрел щенячьим взглядом! На которой собрался жениться! Как Ванду не хватил удар, та сама не поняла. Рука как-то сама потянулась к палочке, но вдруг она увидела взгляд этой мерзавки, вскружившей голову ее мальчику, — так смотрела ее свекровь на свекра, так смотрела она сама на мужа. Палочка сама опустилась. Ванда уже готова была развернуться и пойти дальше, не мешая детям, как сын заметил ее и завопил так громко, как не позволял себе с младенчества:

— Мама! Это моя невеста — Машенька-Лизонька!

И был таким счастливым, что у его матери язык не повернулся ничего сказать, а будущая невестка широким движением прижала будущую свекровь к своей объёмистой груди, немножечко выбив у той воздух.

— Ну, наша кровь, — умилились хором пани Бася и Циля Малфой, прибывшие за невестой — для выбора свадебного платья необходимы были хотя бы мерки последней.

Циля и Бася, вспотевшие и таинственные, склонились над раскроечным столом, как два генерала над картой военных действий.

— Барбара, детка, чем ты там малюешь, брось. Мы потом твой зачарованный мел в жизни не ототрем, им Люсенька, кажется, размечал пульку, когда играл с котом в преферанс. И я не удивлюсь, если в ответственный момент он опишет всю глубину морального падения и мошеннических действий визави прямо у невесты на... турнюре.

— Ого, тетя Циля, ви хде так насобачились??? — Бася восторженно откусила от мела кусок и сомнамбулически принялась его жевать.

— Поживи с мое! И — да! Всю жизнь размечала обмылком! И сколько тебе говорить, Барбара: не тяни в рот всякую дрянь! — мел во рту у Баси превратился в плотный розовый обмылок, пани звонко матюгнулась, выпустив радужный мыльный пузырь.

Платье было решено скроить из того самого цеппелина, как дань уважения Лизонькиному папеньке и тому незабвенному моменту, когда барышня угнала сей агрегат и тем самым весьма удачно решила свою судьбу. Да и, честно говоря, ткань была весьма подходящая: шелковая, плотная, ее было достаточно, чтобы укрыть весьма объемные невестины телеса, да и вообще... Расшивать платье решили вручную — по старинной традиции Пасюченок-Черновицких, жемчугом. Жемчужницы с левого устья Днепра должны были быть собраны при полной Луне в час перед полуночью, белыми руками невинной девы. Вот тут-то и случилась заминка. Где добыть девственницу и маховик времени?

Вернее, заминка случилась у Барбары — у Цецилии был план. Внезапно встав, она шагнула в камин и через пару десятков минут вернулась с девочкой лет двенадцати, удивительно похожей на неё саму. Ключевое отличие было в прекрасных зелено-голубых очах, как у русалочки. Пани Бася, к этому моменту успевшая немного успокоить расшалившиеся нервы дементоровкой — а вдруг всю работу придется доделывать самой, — сначала решила, что все, допилась. Глюки начались.

— Шо це? Тетя, я вас спрашиваю, КТО ЦЕ? Вина же натурально тетка Валя? — Бася понизила голос и демонстративно "показывала" глазами, губами, грудями, выделывала руками какие-то странные пассы, изображающие то ли вихри, то ли хвосты любимых домашних свиней незабвенной и не к ночи упомянутой тетки Вали, резко выбрасывала вперед ладонь с вытянутым указательным пальцем, била себя раскрытой ладонью то по лицу, то по декольте. Унялась Барбара минут через пятнадцать, так и не вернув, однако, способность говорить. А затем разразилась одновременно сложнейшим потоком божбы и витиеватых ругательств. Девочка же моментально достала из-за уха синий косметический карандаш марки "Чародейка" и начала восторженно стенографировать речи Барбары в цветной блокнот.

— Это, — гордо подбоченилась Циля, — это Клаудиа Черновицкая, моя дочь, официально признанная Люсьеном.

Шекспировское молчание в "Гамлете" было болтовней двух светских сплетниц по сравнению с тишиной, воцарившейся после этих слов.

— Клаудиа, детка, — улыбнулась мадам Малфой дочери, — у нас к тебе задание. Сейчас мы отправимся к реке, перенесемся в прошлое полнолуние — и ты соберешь немного жемчужин, с помощью "Акцио", разумеется.

Та лишь молча кивнула, внимательно рассматривая пани Басю. Блокнотик она снова спрятала, а карандашик вернулся за ухо.

— Так, все готовы? — оглядела своих спутниц Циля, взяв Клаудиу за руку. — Трансгрессируем!

И вот они втроем стояли на берегу Днепра, и непонятно откуда взявшаяся дочь Цили собирала эти клятые бусины для клятого платья! Барбару не просто терзало или томило любопытство — оно над ней натурально издевалось с садистскими замашками, заставляя бедную женщину просто скрипеть зубами и едва ли не стонать.

Итак, когда жемчужины были собраны, а Клаудиу усадили пришивать их, после бурных торгов с матерью — высокие договаривавшиеся стороны сошлись на котёнке и пони — пани Бася атаковала Цецилию.

— Тетя Цилечка... вы того... Ц'аканчивали... бы курить всякую пако'сть... Ви хде взяли ребенка? Ф капусте нашли? — Бася, честно говоря, решила, что любимая тетушка повредилась рассудком, кто-то говорил ей, что у женщин в... ЭТО деликатное время такое случается. Чего только не бывает, Иезус Мария, ребёнок хотя бы живой. Ну хоть так, Мыкола всемогущий, а то, бывает, и с куклой ходят... От пережитого стресса Барбара начала жутко коверкать слова на польский манер и решила, что с дементоровкой, пожалуй, нужно завязывать; и родственнице тоже, пожалуй, лучше не наливать... Кстати, что там у нас употребляют при климаксе? Маточное молочко? Пожалуй, надо заказать заранее...

— Барбара, с какого дуба ты упала? И о какую капусту ударилась? — утомлённо произнесла Циля, массируя виски.

— Я, тетя Циля, никуда не падала, а вам нужно, скажу, одно: самогон у Додика, конешфно, короф, но пора заканчивать. Тетя, какие дефти?! Ваш мусье, прости господи, еще Мерлина помнит с Троцким.

— Я тебе напомню историю Карлуса и Дореи, если ты сейчас намекаешь на мой возраст! — немного недоуменно произнесла Цецилия.

Поймав все ещё недоуменный взгляд племянницы, она продолжила:

— Ну ты их знаешь, как Юфимию и Флимонта. Дурная мода на переименование, что делать! Гаррика тоже все повадились именовать Гарольдом, шо ты бушь делать!

Закурила, тут же потушила сигарету и усмехнулась.

— Мусье мой, может, и не помнит, по причине склероза, прости господи его душу, — вздохнула Цецилия, — но этот пудель павлинообразный не в первый раз гуляет без поводка! И решил он сразу после падения Вольдемара загулять, Езус-Мария, с одной американкой. Зря он это сделал. Это я тебе, голуба, говорю как краевед, а не как жена. Она мне об этом просигналила, бо жуть как не любит кобелей. Ну и сторговала я себе право на желание, что же делать, а ты как думаешь? — повисла пауза, прерываемая лишь шипением из соседней комнаты. Мадам Малфой вздохнула и продолжила: — Значит, говорю, что хочу ребенка — Драко вырос, со дня на день меня бабушкой сделает, а я еще матерью хочу побыть! — мадам снова закурила. — Он в панику, ибо дети после Драко у него не получаются, чего ко всем лезет — непонятно. Ну, я ему и говорю, мол: а я рожу не от тебя, а ты признай. Или развод и три четверти имущества — фьють! Он подумал, хорошенечко так, оценил все риски и согласился, что мы выбираем, так сказать, вместе. Ну, и я даю ему рецепт своих кремов для хорошей кожи. Мне кажется, Барбара, что это было финальным аргументом. Ну, а где лучшие самцы? В магическом ВДВ! Мы с ним, конечно, долго выбирали, но вот выбрали самого удачного, чтобы и маг, и красавец... Потом Люциус его трансфигурировал в себя в молодости, ну, и результат ты видела... Летели туда изумительно — на ковре-самолете, так Люсьен чуть с него не сверзился, пока фото кандидатов просматривал, так оживился.

— Тетя Циля, а я таки знаю этого самца? А то ж я думаю, хде я таки видела эти зеленые фонари? То-то я думаю, а шо это наш мусье до сих пор на свободе, по вашей-то политической минимум лет восемь-то дают с полной конфискацией... — Басина крыса сидела верхом на басиной же "бабетте" и лихо складывала на миниатюрных бухгалтерских счетах, поминутно сверяясь с уголовным кодексом.

— Ну, сейчас он полковник, — задумчиво произнесла Цецилия, — в Москву перевели недавно, до этого служил в Сибири, а ведь училище в Рязани...

— Куда его перевели? Из какой он Сибири? Нет, ну то, что слегка отмороженый — это да! Шутка ли — две Авады в упор, и таки скоро станет генералом. — Барбара спрятала уголовный кодекс в декольте, весело насвистывая на мотив "Как хорошо быть генералом".

— Барбара, благодаря хорошим отношениям с моим племянником, этот ирод оказался в заложниках, а мы сыном — чуть ли не героями. Но как тебе не стыдно! Такое подумать! Я с его женой не буду связываться — я что, Белка, что ли, на дочь Мелиссандры идти?!

— Он же мой племянник, в конце концов! — распалилась мадам — в переносном смысле, а вот сигарета её в буквальном — чуть не опалила неугомонную пани.

— Тетя Циля, выдохните, бога ради! Я эти вздохи "Тетя Цисса..." давно услышала. И гиде у нас там Поттер обучался по обмену? В Китеже? Ви не Белка, ви, я скажу вам, страшный человек! Хотя что я, в самом-то деле... Это же та женщина, которая самого Вальдемара-сифилитика провела, как дурачка в старом польском преферансе. А тетушка Миля таки да, может основательно проредить причёску! Да-а-а, я вам скажу, я тихо восхищаюсь! Иллюзию чем наводили, Морфинусом?

— Барбара! Какой Морфеус! Семейные чары Черновицких!

— А, ну чшто. Хорощо сработано, мастерски, я б сказала, а где она учится?

— Где-где... Клаудиа, ты закончила? — отложила мундштук Цецилия. — Тебе пора возвращаться в Шармбатон.

Раздалось шебуршание, и та появилась перед светлыми дамскими очами с хулиганским выражением на лице и почему-то измазанная углём.

— Давно закончила, вот рисую углём.

— На чем, детка? — спросила мадам, подозревая что-то нехорошее.

— На холсте, — ангельским голосом ответило это создание.

— А холст откуда? — продолжила допрос мать, готовясь к самому худшему.

— Из школьной мантии трансфигурировала, — похлопала глазами юная ведьмочка, — я все равно ее в драке порвала.

— Горе луковое, а не ребёнок, — обречено вздохнула Цецилия, движениями палочки приводя дочь в порядок.

После чего быстро трансгрессировала с ней за руку, видимо, опасаясь, что ребёночек пойдёт рисовать на свадебном платье.

Вернувшись уже одна, закурила и произнесла:

— Дети — цветы жизни, дорогая. Но иногда я думаю, что кактусы. Кстати, Барбара, а ты случаем не детосвободная?

— А что вы хотели, тетя Цилечка... Гены пальцем не придавишь, она у вас еще всю жизнь будет влипать куда-нибудь! — Бася почесала нос тыльной стороной руки. — Ви о чем, тетя Циля? Детосвободная это шо таке?

— Детосвободная, Барбара, это в плане — детей не заводишь, детка. Течение такое, модное. И я очень надеюсь, Барбара, — строго и чопорно произнесла Цецилия, — что ты к нему не относишься! Ты когда родишь, я про мужа молчу уже! Барбара, часики тикают, не девочка, чай, уже! А дети, Барбара, это наше продолжение! Что ты потом делать будешь? Кому крысу оставишь и весь свой скарб?! Кто тебе самогона нальёт в последние минуты?

— Ага, щаз рожу. Тоже от Поттера? Ему теперь в обязанность вменили помочь всем обездоленным бабам? Когда записываться? Или так идти, без записи, на вас сослаться... — внезапно Бася почему-то перестала вопить, уселась на бережок на манер Алёнушки и уткнувшись в колени, горько разревелась!

Цецилия решительным жестом сунула под нос племяннице нашатырный спирт, искренне полагая его лучшим средством от истерики.

— Будь мужиком, Бася! Не реви, как мой муж, когда он проигрывает Драко! Надо — и тебя замуж выдадим!

Бася икнула, поправила декольте и вопросительно уставилась на родственницу.

— Тебе замуж или ребенка? — решительно спросила мадам Малфой, доставая из маленького кошелечка на поясе огромный фотоальбом. — Замуж посложнее, ребенка попроще.

— На кой мне муж, Циля, окстись! Я твоим опытом вполне наученная, разве что овдоветь вскорости. А шо це за портфолиа? Вино жюрнал? И шо таки значит "щамуж посложнее"?

— Портфолио молодых и красивых. Я и говорю, замуж посложнее, потому, что муж — как мой может оказаться...

— А они все кинутся жениться? Ох, тетушка, как показал ваш пример — гарный мужчина — это вовсе не гарантия. А как показал пример незабвенной булочницы Лейбочки, страхолюдный — тем более.

— По поводу женитьбы — как договоримся, а по поводу остального — выбирай любого!

— А вот этот что за хмырь? — Бася задумчиво покосилась на фотографию, с которой взирала рожа вида вполне бандитского. — И скажите мне, наконец, дорогая тетушка: откуда вы их взяли в таком количестве? Поттер настолько плодовит?

— Это, Барбара, моя коллекция, так сказать, на чёрный день.

— Ну, так тут есть над чем подумать, — пропела Бася и, засунув альбом в декольте, направилась к Азкабану, насвистывая: "На Дерибасовской открылася пивная".

— Ну, с этим разобрались! — облегченно вздохнула мадам. — Так, пора привести невесту на примерку.

А на следующий день была свадьба. Все остались довольны: и родственники жениха, и родственники невесты. Папаша Петр Иванович был сначала ошарашен, когда перед ним разверзся портал и громовой голос его двоюродной сестрицы произнёс:

— Добро пожаловать на свадьбу!

Ванда Войцеховна тихо умилялась: наконец-то её драгоценный Ванечка умудрился ничего не перепутать, не напортачить и отхватил себе великолепную невесту из приличной семьи. Благословен тот день, когда его решили спрятать для поправки здоровья и манер в Англию! Ну, а то, что неугомонный отпрыск вместо этого оказался в сочинском Азкабане, так это уже и неважно.

Женила молодых Руфь Леопольдовна, имеющая такие права с лохматого года. Немного оторопевший отец вёл счастливую невесту; жених в кои-то веки держал свою магию при себе.

Шампанское и дементоровка лились рекой, пир закатили горой!

Алена Игоревна задумчиво рассматривала Цилю, а Иван Сергеевич Пухов старался молчать, хотя его так и подмывало запеть во всю мощь: "Только мне не нужен, слышишь, мне совсем не нужен!"

Фальшивящий оркестр заставлял его страдать, но Иван-старший держался, ибо твёрдо обещал жене не превращаться в медведя и не уходить искать принцессу. Да и Ада дирижировала из последних сил, яростно сдувая чёлку и прожигая бедных оркестрантов взглядами, достойными сравниться с Авадой.

Вечер свадебного дня закончился на берегу Чёрного Моря. Невеста был ослепительно счастлива и ослепительно красива в платье от свадебного триумвирата "Клаудия Черновицкая и Ко". Рота ее отца дружно утирала слезы под руководством ее матушки, пока рара пытался перепить свою сестру. Это ему не удалась — и Барбара вышла победителем. Малфой наслаждался общим вниманием и с мечтательной тоской смотрел на невесту. Циля танцевала нежный вальс с каким-то неизвестным брюнетом с яркими зелёными глазами, пока пани Бася, чтобы проветриться от соревнований с братом, отплясывала женскую партию лезгинки с товарищем кавалера своей тётушки. После праздничного салюта обе парочки растворились в черноморской ночи. Люсьен же вовсю обсуждал новый проект с Котом и, кажется, был искренне счастлив.

Ванда и оставшиеся члены Азкабанского ООО обсуждали возможность открытия польского ресторана на территории почтенного заведения. Либелия была даже рада возможности расширить свои возможности — после убедительной порции дементоровки, в смысле, убедительных аргументов от Додо.

Собаки, коты и заключённые, не сговариваясь, решили, что свадьба — занятие суетливое, шумное и бестолковое, но вот к вопросу питания на ней подошли явно с правильной стороны. Кот благодушно философствовал в тандеме с Шато до 1967г. с Гостем из Сибири.

Все было хорошо.

Душа не болела уже девятнадцать часов.

Жизнь на черноморском побережье потекла своим чередом. На территории Азкабана открылся ресторан польской кухни, названный совладелицами Адой, Руфой и Либой — кабачок "Двенадцать ступ и одно помело́".

Бессменная директриса НИИЧАВО, Кира Анатольевна Шамаханская, специально для столь молодого и перспективного специалиста, как Пухов Иван Петрович, выбила в Чародейском Учёном Совете дополнительные фонды для организации сочинского филиала НИИЧАВО, а именно, Лаборатории Не Совсем Абсолютных Неожиданностей. На самом деле, она была готова на что угодно — ну, почти, — только бы сей талантливый мальчик остался в Сочи и не вздумал возвращаться. Наина Киевна Горыныч за двойной оклад согласилась перейти работать в сочинский филиал, чем несказанно порадовала Шамаханскую: оба-два нейтрализованы разом, это ли не удача?

Ванда Войцеховна теперь жила то здесь, то там: домочадцы страшно рады, ибо общаться с драгоценной свекровью, равно как и с женой и матерью Вандой — одно удовольствие, а наслаждаться её отсутствием — совершенно другое.

Ванечка и Маша-Лиза сделались родителями прелестной девочки Вали-Баси, крестными которой стали, закономерно, пани Бася и — неожиданно для всех — Люсьен. Девочка быстро научилась вить верёвки из всех многочисленных взрослых, её окружающих. Даже Ванда Войцеховна не устояла против колдовского очарования, присущего этому необыкновенному ребёнку, и отстала наконец от Ванечки, в связи с чем неконтролируемые магические выбросы у молодого папаши сошли на нет. Впрочем, безусловно положительно на него сказывалось и влияние Лизы-Маши, которая быстро научилась при появлении свекрови на горизонте быстренько спрашивать её о каких-нибудь хозяйственных заклинаниях, а потом отвлекать внимание лёгоньким Конфундусом и созданием собственного фантома, почтительно слушающего свекровь. Ванда невесткой оставалась весьма довольна, считая её весьма почтительной, а Ванечка, по примеру папеньки, успешно не замечал происходящего.

А недавно Ванечка в честь своего нового статуса отца и супруга сделал тату, а она возьми да оживи. Теперь по береговой линии вальяжно шествует пеликан, распугивая чаек и исправно собирая в горловой мешок дензнаки за фото и колдографии с ним, любимым.

Додо открыл-таки свой ликёроводочный заводик, деньги на который безвозмездно проиграл ему в карты Люсьен Абрамович. На этом заводике Дингл стал массово производить дементоровку и "Вино игристое Азкабанское", а так же настоечки и наливочки на основе означенной дементоровки. Открыл он и лавку при заводике, где продаёт отдыхающим разнообразные настойки и наливки с непонятными для несведущих названиями, типа "Слеза Баси", "Мечта Ады" и прочая, и прочая. Ванда Войцеховна — в перерывах между невесткиными Конфундусами — вошла к нему в долю и даже подкинула ему пару рецептов своего покойного родственничка.

У пани Баси тоже родилась чудесная девочка по имени Лилит, крестила которую Циля, частенько приезжающая со своим семейством на курорт. Имя счастливого — или несчастного, как посмотреть — отца малышки до поры до времени обе держат в тайне.

Лиза-Маша организовывает экскурсии по долинам и по взгорьям ставшего родным полуострова для постояльцев пани Баси. Пешеходные прогулки эти пользуются среди гостей огромной популярностью: не только из-за просмотра окрестных природных красот, но и витающей в бомонде легендой, что на вот этих самых прогулках можно встретить именно свою, родственную душу, которая станет твоей неизменной парой на всю оставшуюся жизнь. Продолжительность совместной оставшейся жизни благоразумно не уточняется.

Кот вместе с Риммой начал вполне успешно разводить устриц, что отвлекло почтенную даму от разыскивания Фимы. Последний предпочитал находиться рядом с Трибко и Гостем-из-Сибири, которые окончательно перебрались сюда вместе с хозяевами. Ходят упорные слухи, что в окрестностях сильно увеличилось количество чёрно-белых пушистых котят и очень крупных кучерявых щенков. Поговаривают о каких-то местных факторах, давших непредсказуемую, но, несомненно, благоприятную мутацию.

Товарищ Ада вместе с Руфью открыли Кадетский корпус, вскоре ставший весьма популярным. Оркестровый ансамбль песни и пляски имени Ильича, плавно переехавший в кадетский корпус, процветает и даже частенько бывает приглашён на выступления совместно с профессиональными музыкантами, а уж на корпоративах-то им просто цены нет. Скромные, непьющие, довольствуются гонораром в виде трёхразового питания, а уж репертуар у них — на любой вкус.

Люсьен Абрамович, случайно попавший под специфический Конфундус своей невестки, забыл прежние кобелиные замашки. И теперь мирно наслаждается жизнью с женой, гуляя по Кенсингтонскому саду. Частенько он организует концерты заезжих звёзд в кабачке "Двенадцать ступ и одно помело́", там же частенько выступает и ансамбль имени Ильича из Кадетского корпуса.

Самым неожиданным результатом упомянутого Конфундуса оказалось отделение фантома Северуса Снейпа от мозгов Люсьена Абрамовича. Фантом рассерженно шипел, что нет ему покоя нигде, даже и в мозгах бывшего лучшего друга, и что пропал Калабуховский дом, но, обнаружив, что вполне может существовать автономно и оценив открывающиеся возможности, переселился в Сочинский филиал НИИЧАВО, а именно, в Лабораторию Не Совсем Абсолютных Неожиданностей. Здесь он наколдовывает фантомные зелья, прорабатывая в теории возможные сочетания ингредиентов, и самозабвенно ругается с Наиной Киевной Горыныч, которая его неистово обожает за виртуозное умение браниться часами, не повторяясь и не применяя матерных слов. Прошедшие фантомную проверку у Снейпа сочетания ингредиентов действуют в реальности в точном соответствии с полученными результатами, чем профессор весьма доволен, публикует научные статьи в "Вестнике Зельеварения" и в "Химии и жизни", и очень рад, что не имеет необходимости отвлекаться от работы ни на еду, ни на сон.

Коты и Трибко неоднократно ездили на Мальдивы — отдыхать от людей. Но и там не смогли сыскать настоящего уединения, да и Кот неизменно начинал скучать без ненаглядной своей многомерной бухгалтерии — то лапы начинали болеть, то хвост отваливался, — а посему мохнатая часть шумного коллектива надолго на отдыхе ни разу не задерживалась.

Илья Гурьевич Штерн-Петровский, генерал Добровольных Исполнительных Вековых Авиационно-Навигационных войск, после свадьбы своего любимого дитяти, Маши-Лизы — некоторое время напряжённо ожидал появления потомства, чем несколько нервировал дочь. Неубиваемое желание рара́ стать архитектором совершенно не исчезло, но сменилось ожиданиями, что младое поколение в семье проявит способности к изобразительному искусству или же архитектуре. Дедушка напряжённо присматривался: может быть, кому-то из детей нравится рисовать? И однажды надежды дедушки ожили. Цилина доча Клаудиа, приехав как-то раз с маменькой на курорт в Азкабан, расписала стены уже не углём, а просто-таки убойным — а, главное, не смываемым ничем и ничем не уничтожимым граффити. Причём проделала это с такой скоростью и таким несомненным удовольствием, что Илья Гурьевич расцвёл, аки роза в мае, и с тех пор неуклонно интересовался успехами Клавочки. Он надеется, что дева станет знаменитым архитектором и увековечит его имя, по-родственному. В каком-нибудь проекте. Дочь же Цили и одного неизвестного, Клаудиа, плотно пообщавшись с дядюшкой Штерном, увлеклась магической архитектурой и уже планирует разбить Везучую аллею в Сочи, в честь своего отчима и своего отца.

В общем, среди обитателей Азкабана царят мир и спокойствие. Надолго ли? Да кто же его знает — когда жизнь бывала простой и лёгкой? Но и в случае проблем — авторы не сомневаются, что герои этой небольшой несерьёзной повести смогут выйти из них с присущим им залихватством.