Сила и слабость (джен)

Именно из-за магии он поругался с отцом в Тот Вечер. Милан никогда не называл произошедшее иначе — только двумя заглавными буквами, за которыми скрывалась тьма перед глазами и линия, разделившая жизнь на «до» и «после». В этой темноте не было времени: лишь обрывочные картинки, вспышки — и пламя, пожирающее всё.

Милану почти удалось изобрести новые амулеты, дававшие слабому магу силу, едва отличимую от настоящей. Не хватало лишь пары деталей. И он был достаточно наивен, чтобы в «Тот Вечер» обратиться за помощью к отцу. Узнав, над чем работает сын, тот пришёл в ярость:

— Что я говорил? Никогда не используй то, что укажет на тебя! Что ты не сможешь сбросить, если понадобится. А что предлагаешь ты?! Амулеты, встроенные в тело? Магию по подобию чёрных гарудитов? Что ты будешь делать при встрече с патрулём? Выковыривать импланты из печени? Почему бы сразу не написать на наших дверях «здесь продаются запрещённые вещи»?!

— Проверку можно обмануть! — идея так захватила Милану, что он не понимал, не знал, к чему всё приведёт. Ему казалось, что в этот раз он наконец-то заслужит похвалу и признание: стоит лишь всё как следует объяснить. — Мне надо только знать, как циркулирует магия в живом теле! Я сделаю точное подобие, подробную карту токов, и…

— И всё это только чтобы уподобиться этим обезьянам… — выдохнул отец, ослабляя галстук и пытаясь отдышаться. — Я не рассказывал тебе о Прометее?

Сотни раз. Выбор между сытой, обеспеченной жизнью животного — и Разумом, прометеевым огнём. Тело — ничто, здоровье — ничто, а вот сознание, логика, знания — высшая ценность. Рассуждения, что эволюция человечества шла по пути совершенствования орудий, и шла бы так и дальше — но Разрыв уничтожил цивилизацию людей и дал власть в руки магам. «Животным», «дикарям», «примитивным существам», которым незачем эволюционировать: ведь всё и так при них. Они не придумали бы культуру, потому что от культуры нет пользы.

Милан знал все аргументы отца наизусть. Он должен гордиться тем, что его собственная магия такая чахлая. Цивилизованно лишь то, что неприродно. Силён умом тот, кто слаб телом, человек — хозяин, а сила — его вещь, которую он контролирует. Но, срастаясь с силой, он попадает к ней в рабство. Уже не он движет магией, а она движет им, туманя разум и сводя с ума. Именно поэтому их использование магии — в виде амулетов — самое прекрасное и чистое, не пятнающее душу.

— Обезьяна никогда не придумает вот это, — говорил отец в конце каждого своего монолога и дёргал себя за галстук.

Милан ни разу не видел отца без этого предмета гардероба, и был готов поверить, что тот даже спит в галстуке. Когда-то это, пожалуй, смешило, но от повторений начало утомлять.

* * *

Истинная причина родительской непреклонности была вовсе не в «цивилизованности», а в страхе. Изготовление амулетов запретили ещё двести девяносто лет назад, хранение — двести пятьдесят. Но то, в чём нуждаются, никогда не исчезает — просто скрывается с глаз. «Амулетчики» никуда не делись, но их девизом и образом жизни стало «не высовываться». Казаться ещё слабее, чем ты есть, только чтобы не привлечь внимания.

Милан часто наблюдал из окна своей спальни, как мать возвращалась с покупками: согнутая спина, растрёпанные волосы, шаркающая походка. Но стоило двери закрыться за её спиной, как мама преображалась, разом молодея лет на десять.

Их прихожая выглядела ужасно: бедная, пустая, с облупившейся краской и вздувшимися от сырости половицами. Впрочем, безупречно чистая: любой знает, что бедняки держатся за чистоту. Отвратительно выглядела и их одежда для улицы, и старая гравиплатформа, на которой они с отцом возили хлеб, — официально их семья была пекарями.

Но стоило шагнуть сквозь стену — и мир менялся: роскошные восточные ковры на полу, хрусталь люстр и светильников, полированное дерево. Пианино наигрывало тихую мелодию, шёлковые обои и глянцевитые корешки книг в шкафах ловили отблески света. Искусственного, ведь шторы на окнах всегда были задёрнуты, чтобы не портить впечатления видом: двор-колодец и помойка…

Дома отец носил галстук и костюм-тройку, из жилетного кармана которого свисала цепочка от часов, а старшие сёстры Милана — атласные платья, отороченные тончайшим кружевом. О да, они могли позволить себе многое: амулеты стоили дорого, но их покупателям — простым работягам — выбирать не приходилось. Заветный камень в оправе был единственным шансом урвать немного сил для жизни… Милан только раз действительно замесил и выпек хлеб так, как должен был: одной силой личной магии — и навсегда запомнил это отупляющее ощущение от необходимости ни на секунду не терять концентрации. Жизненная энергия покидала его, медленно, по капле, а конца всё не было видно.

Так жили в их квартале — отнимая от себя энергию, чтобы вскипятить воду, испечь хлеб, открыть дверь или заставить летать гравиплатформу. Настоящего топлива не было с самого Разрыва. Конечно, для сильного мага это не было проблемой, но именно такие и нанимали для чёрной работы «прислугу». Ведь кто знает — вдруг им понадобится сдвинуть в ночном небе пару-тройку астероидов, а они утомились, открывая двери?

Амулеты помогали. Сокращали время и усилия, увеличивали выносливость. С ними тяжёлый труд можно было исполнять играючи — главное не забывать делать усталый вид, чтобы никто ничего не заподозрил…

Потому-то отец и гордился слабостью своего последнего младшего сына, потому и возлагал на него такие большие надежды. Никто не удивится, почему неудачник и слабак не окончил школу, а остался помогать родителям в пекарне, маленьком пыльном магазинчике посреди трущоб.

Особенно отец разозлился, когда он узнал, что Милан продолжает тайком посещать уроки магии в школе.

* * *

— Хватит с меня... Ты больше туда не вернёшься. И... отдай амулет незаметности.

Эти амулеты давала Милану мать, чтобы тот мог спокойно добираться до школы и обратно, не рискуя встретиться с хулиганами. А он тратил их, чтобы проникнуть на урок магии, и включал на полную мощность: ведь быть незаметным в комнате, полной людей, — совсем не то, что скрыться с глаз на пустынной улице. Больше всего на свете Милан боялся, что на урок нагрянет проверка, но не мог себя заставить прогулять даже одно занятие. И лгал матери, что амулеты быстро выходят из строя потому, что он слишком долго гуляет.

Мать беспокоилась, но, казалось, всё понимала. А потом вдруг решила, что отлучки Милана — признак подросткового возраста, а значит — его пора сводить на какой-нибудь праздник или приём и познакомить с «хорошей девушкой» из амулетчиков.

«Приём» был полным провалом. Хихикающие девочки — лет двенадцати, такие же дети, как и он сам, — но разряженные в пух и прах, неумело и вызывающе кокетничающие в попытке обратить на себя внимание… Сёстры Милана никогда так себя не вели. Значит, это и есть та самая «цивилизованность», о которой говорил отец? Эта жаркая волна шушуканий и глупого смеха, это бесстыдное предложение себя… Или просто амулетчики, отказавшись считать себя «разумными животными», вместе с инстинктами утратили грацию и естественность в том, что у других происходило само собой?

Когда Милан вернулся с этого «выхода в свет» и заперся в своей комнате, то едва успел добежать до туалета, как его стошнило. Особенно отвратительной казалась мысль, что у него и кого-то из этих девочек, когда они подрастут, будут дети, «потомки», ради которых и затевался этот фарс с помолвками. Такие же жалкие, слабые создания, обречённые прозябать в тени. Ни мать, ни отец не желали замечать, насколько Милан ненавидел себя. Свои слезящиеся глаза, постоянно мнущуюся одежду, неуклюжую походку, одышку после любого сколько-нибудь сложного действия. Обречь собственного сына или дочь на такие муки? Нет, лучше навсегда прекратить цепочку страданий на себе.

Милан завидовал женщинам: ведь дети от внебрачных связей оставались при них. Один вечер, одна мимолётная связь с по-настоящему сильным магом — и родившийся ребёнок получит иную, гораздо более благополучную судьбу…

И теперь отец становился между ним и единственным, что давало Милану желание жить дальше: мечтой о магии. Он хотел отобрать у него школу, заключить в четырёх стенах и заживо сгноить, не давая делать новое. Из страха. А, может, из зависти? Получив карту магических токов и сделав из себя точное подобие сильного мага, Милан смог бы навсегда отсюда уехать. Но, что гораздо важнее, он мог бы подделать документы, обмануть проверку — и поступить в университет, где к тому времени будет учиться Ника.

* * *

Ника! Имя древней богини победы. Двенадцатая степень магии в аттестате. Его соседка по парте, на которую амулет не срабатывал. Но она не выдала странного мальчика и даже сделала ему копию учебника — своей у Милана, понятное дело, не было и быть не могло. А ещё, услышав его рассуждения, что магию можно передавать и накапливать, а не только усиливать сигнал заклинания, — Ника не рассмеялась и не назвала Милана дураком, а сказала, что это было похоже на древнюю науку людей: «физику».

Некоторые предки Ники были людьми: этими самыми «физиками». И в библиотеке её родителей до сих пор хранились под магическим стазисом старые учебники и журналы: как забавные исторические артефакты. Она скопировала каждый и принесла копии Милану. Даже если Ника не до конца верила, будто у него получится сделать с магией то, что её предки делали с «электричеством» и «магнетизмом», она дала ему шанс.

От одной мысли, что со всем этим ему придётся расстаться из-за запрета отца, у Милана потемнело в глазах. Он швырнул амулет отцу в лицо, крича, что больше никогда не будет строить из себя пустое место. Что презирает себя и свою жизнь, а ещё что-то древнее и глупое, почерпнутое из книг, вроде «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Если бы он только знал…

Милан убежал на второй этаж, закрылся в комнате и горько разрыдался. Мать несколько раз подходила к двери и уговаривала его выйти, но он даже ничего ей не сказал: слишком был зол. Наконец, спустя полчаса он встал, умылся, привёл себя в порядок — и принялся делать то, что и всегда, когда хотел успокоиться. Разложил инструменты, зажёг горелку, приготовил паяльник и шлифовальные диски, укрепил увеличительное стекло — и взялся за очередной амулет.

* * *

Он почти закончил, когда раздался звонок дверного колокольчика. Несколько быстрых реплик, незнакомые голоса с каким-то металлическим прищёлкиванием — и ответы отца, короткие, встревоженные. Неведомые посетители прошли их фальшивую прихожую и гостиную — а затем раздался резкий треск и приглушённый вскрик. Дом дрогнул от основания до фундамента. Что-то пошло не так.

Тихие возгласы снизу переросли в крики и плач. Что-то разбилось. Раздался грохот, как от падения чего-то тяжёлого — и наступила тишина.

Милан всё это время стоял посреди комнаты. По его спине стекали струйки пота, но он не шевелился и даже почти не дышал. Кем бы ни были незваные гости, они проникли за барьер, отделявший фальшивый дом от настоящего. Их семью раскрыли.

Тишину прорезал всё тот же голос с металлическими — будто говорила заводная игрушка — интонациями. Слов было не разобрать, но короткие реплики звучали, как приказы. В ответ внизу разразилась настоящая буря шума: что-то двигалось, падало, рвалось, скрежетало… «Они обыскивают дом», — догадался Милан.

Вот по лестнице прогрохотали шаги. Открылась дверь в конце коридора. Потом ещё одна. Ещё. Милан старался застыть на месте, не думать ни о чём, замереть, раствориться: многие из легиона Гаруды — а откуда ещё взяться металлическому голосу? — умели читать мысли.

Не помогло.

Дверь слетела с петель, на лету распадаясь на щепки. На пороге стоял беловолосый и желтоглазый маг. Его лицо было гладким и белым, как у мраморной статуи, за плечами развевался сияющий плащ. Правая рука, увенчанная длинными птичьими когтями, вскинулась в жесте, который Милан до сих пор видел только в учебниках: «кинжал Гаруды».

Не в силах смотреть в лицо неминуемой гибели, он зажмурился и рухнул на колени, моля только о том, чтобы смерть была быстрой. Его опалило сухим ветром с запахом пепла и праха… «Интересно, есть ли загробная жизнь, в которую верили люди?»

* * *

А потом кто-то потряс Милана за плечо.

— Эй, парень!

Он разлепил глаза, не в силах поверить, что всё ещё жив. Первым, что Милан увидел, было маячившее перед ним лицо, худое и заросшее рыжеватой щетиной. Резкая морщина пролегла между бровей незнакомца, ещё две спускались от крыльев носа к уголкам тонких губ, дополняясь там третьей парой — глубоко вдавленными в кожу запятыми, словно когда-то на их месте на щеках были ямочки. Но в остальном лицо казалось почти юным, а узкие, словно бы сощуренные, глаза придавали ему насмешливое выражение.

Милана приподняли под локоть и поставили на ноги.

— Надо уходить и побыстрее. Собери всё, что надо, но не задерживайся. Через пять минут здесь будет патруль.

Эти слова словно зажгли свет в голове Милана. Они с семьёй часто отрабатывали эвакуацию. Раз — сумка, два — книги, три — оборудование, четыре — бытовые принадлежности на первое время. И двух минут не прошло, как Милан, вскинув сумку на плечо, уже спускался вслед за незнакомцем по лестнице. Пол в гостиной покрывали тёмно-серые разводы то ли пыли, то ли сажи пополам с битым фарфором и стеклом, двери были выломаны, шторы сорваны с карнизов. Возле их домашнего сейфа лежало тело отца.

Милан встал как вкопанный, впившись взглядом в обескровленное лицо с застывшим на нём выражением смертельного ужаса. Через всю грудь отца шли четыре глубоких ровных раны с запёкшейся кровью по краям. «Кинжал Гаруды»… Верхняя рана доходила до самой шеи и — почему-то это врезалось в память сильнее всего — под воротником не хватало галстука. Видимо, когда «кинжал» срезал его на пути к горлу, он упал куда-то в сторону.

Время цивилизации закончилось. Наступила эпоха дикости.

* * *

И снова на плечо Милана легла рука незнакомца, мягко, но сильно разворачивая к себе.

— Среди ваших… — незнакомец на секунду остановился и сглотнул комок в горле, — амулетов есть вызывающие огонь?

И снова Милан будто проснулся.

— Да, — он покопался в сумке и извлёк на свет огненно-красный камень в оправе из нетускнеющей меди. — Слеза саламандры. Если его сломать… можно что-нибудь поджечь.

Незнакомец скупо кивнул. Поднял с пола несколько книг, сложил кучей на ковре, слегка потрепав страницы, и отошёл на шаг.

— Ломай.

Милан понял, чего тот хотел. Камень треснул в его пальцах, осколки просыпались на книги — и занялись ярким пламенем. Они выбежали из прихожей и остановились на лужайке. Огонь разгорался, но неохотно.

— Так сжечь дом не получится, — заметил Милан.

Незнакомец криво усмехнулся.

— Ой ли? У дома есть защитный периметр?

— Да.

— Активируй.

Милан поступил, как было велено, и их коттедж окружил полупрозрачный кокон магического поля. А потом незнакомец то ли беззвучно свистнул, то ли просто подул — с его полусомкнутых губ сорвался жгут серебристого дымка и устремился внутрь дома. Едва он коснулся костра в прихожей, как огонь взревел. Теперь он из тускло-красного сделался почти белым и начал стремительно пожирать балки и перекрытия, ковры и мебель… да что там — даже черепица взрывалась, трескалась и сгорала в пламени. Несколько мгновений — и в ночное небо уходила сплошная колонна огня, ограниченного только защитным полем.

— А теперь нам пора, — скомандовал незнакомец.

После полыхающего пожара ночь казалась непроглядно-чёрной. Так, в Тот Вечер прежняя жизнь Милана закончилась и началась новая. Так он познакомился с Фейджентом.