Сила и слабость (джен)

Дрожь барабанов и визгливые, отчаянные рулады скрипок без помех проникали сквозь стены лаборатории. В другое время Милан с удовольствием присоединился бы к общему веселью, но сейчас радость обитателей Главного убежища лишний раз напоминала ему о том, что сегодня произошло. Позор… какой позор.

Милан с остервенением принялся подкручивать пламя горелки и едва не опрокинул на себя горячий каталитический раствор. Вполголоса выругался и закусил губу.

— Снова не пойдёшь на праздник?

Голос Яры заставил его вздрогнуть и просыпать апатитовый порошок.

— Что-то не хочется, — мрачно пробормотал Милан, поспешно сгребая драгоценную смесь обратно в пробирку и исподлобья следя за женским силуэтом (яркая кайма коридорных ламп обрисовывала невысокую стройную тень), прислонившимся к косяку.

Похоже, Яра ещё не знала, что случилось. Словно подтверждая его слова, она тихо рассмеялась:

— Опять будешь бурчать, что, мол, дикарские пляски тебе не по вкусу? Брось, — в её голосе звучала улыбка, — я не буду тебя заставлять. Можешь просто постоять в стороне и посмотреть, «цивилизованный».

Обычно он обижался на эту кличку — раз за разом, по-детски, — вызывая звонкий смех Яры, которой нравилось его дразнить. Но сейчас Милан только сжал челюсти.

— Что-то произошло?

Яра шагнула вперёд, выступая из тени. Он шумно выдохнул, не зная с чего начать. Посмотрел было на неё, но почувствовал, как на глаза наворачиваются слёзы — и вскочил со стула, становясь спиной. Не хватало, чтобы она увидела его ещё более жалким, чем он себя ощущал. Милан тяжело опёрся костяшками о столешницу, пытаясь отдышаться. Вдох-выдох, вдох-выдох. Спокойно. Ничего ведь не случилось.

«Чуть не случилось».

Его спину на мгновение словно обдало влажным морским бризом — и Яра приобняла его за плечи.

— Что стряслось?

Он судорожно сглотнул. Как ему хотелось поддаться прикосновению прохладных рук и расслабиться, довериться, замереть и остановить время… Но вместо этого он лишь подобрался и сухо спросил:

— Они разве не сказали? Экипаж?

Он почувствовал, как прильнувшая к нему Яра пожала плечами:

— Да, ребята были немного странными, но я подумала, что все просто устали. Рейс был сложным… никто не ранен, груз доставили — значит, всё в порядке. Кто-то даже улыбался.

— Улыбался?! Улыбался, ну конечно!

Он вывернулся из её объятий и безрадостно рассмеялся. Смех как-то сам собой перешёл в тихий утробный вой. Милан сжал пальцами переносицу и прикрыл глаза. Не устало. Испуганно. Словно не желая смотреть в лицо тому, что ждало его дальше. Но вот он почти успокоился. Отнял ладони от лица и посмотрел на Яру, терпеливо пережидавшую его вспышку. Она выглядела скорее озабоченной, чем встревоженной, будто подозревала, что он лишь сгущает краски. Интересно, что она скажет на это?

— Сегодня из-за меня едва не погиб Фейджент.

А вот теперь она была напугана. По-настоящему. Узкие, словно сощуренные в постоянной насмешке глаза Яры на мгновение расширились так, что стали едва ли не круглыми. Она шагнула к нему — и Милану показалось, что сейчас Яра его ударит. Но вместо этого холодная ладонь легла ему на лоб:

— Покажи!

Мир вокруг померк. Перед глазами возникла кают-компания дорогого круизного лайнера…

* * *

— …Итак, леди и джентльмены, большое спасибо за участие в нашем деле. Будущее вас не забудет.

У стен, на диванах, а то и прямо на полу, лежали обессиленные пассажиры. Кто-то тихо стонал, но большинство предпочитало беречь дыхание. Магический накопитель в центре зала еле слышно потрескивал. Стрелка состояния колебалась у отметки «85%». Неплохо.

Фейджент стоял чуть в стороне от накопителя: засунув руки в карманы, слегка покачиваясь с пятки на носок и обратно. Он и вполовину не наслаждался ситуацией так, как это выглядело со стороны. На самом деле, Милан подозревал, что Фейджент едва ли не стыдился способа, которым они добывали магию.

— Ренделл, отключай!

Тот кивнул и начал неловко возиться с тумблерами. «Что же он делает?! Если не зафиксировать предельное наполнение, мы потеряем двадцать процентов последнего пакета энергии, и…» Милан отвлёкся всего на долю секунды.

Но этого хватило, чтобы стражник, только что лежавший навзничь в глубоком обмороке, поднял руку и пустил в спину Фейджента — ту самую спину, которую Милану следовало защищать — луч чудовищной силы. Милан даже не сумел закричать. Тем более не успел вызвать щит или кинуться наперерез. Казалось, всё кончено. Фейджент в последний момент обернулся, выставив перед собой ладонь: неловким, защищающимся жестом. Луч прошил её насквозь — и исчез.

Время замерло. Пассажиры кают-компании по-прежнему лежали в позах сломанных кукол, но их глаза — блестящие пуговицы по-животному заинтересованных глаз — внимательно следили за происходившим. Медленно-медленно Фейджент поднял ладонь. Его брови сошлись на переносице, как будто в удивлении. Посреди кисти — от края до края и от запястья до пальцев — зияла огромная дыра со светящимися краями. Он болезненно поморщился и встряхнул рукой.

Мелькнула вспышка — и луч ушёл обратно, пригвождая стражника к земле, упираясь тому в ложбинку в основании горла. Вытянув руку перед собой, Фейджент шёл на него, насаживая противника на сияющую молнию пульсирующей энергии. Тот забился, конвульсивно дёргая ногами и царапая длинными бесцветными птичьими ногтями деревянный пол. Фейджент одним движением расстегнул крепления, сорвал с плеч стражника плащ и, не глядя, бросил его в сторону накопителя. Плащ повис в воздухе, как белый цветок. Магия отделялась от него тонкой струйкой и вливалась в устье входной воронки накопителя. Сияющая ткань начала коробиться и выцветать, рассыпаться, истлевая на глазах. И когда Милан перевёл взгляд с плаща обратно на стражника, то увидел, что с тем происходило то же самое. Юное лицо сделалось лицом старика. Руки покрылись пигментными пятнами, иссохли, натянулись на костях… — и вот на месте лежавшего на полу человека осталась только горсть сухой пыли.

Фейджент поднял голову.

В кают-компании стояла мёртвая тишина. Он медленно обвёл взглядом собравшихся, слегка склонил голову набок и демонстративно отряхнул руки. Кто-то из пассажиров издал еле слышный стон, но больше ничего не произошло.

— Утер, щит! Илка, прикрытие! Милан… — Фейджент встретился с ним глазами, и Милан не сумел бы отвернуться, даже если бы очень захотел. Безразличные бесцветные глаза чистокровного сильфа не должны были передавать эмоций: не умели. Но сейчас в них чудилось что-то такое, от чего язык мгновенно прилип к нёбу, — накопитель. Создай точку сохранения и выключай. Мы уходим.

* * *

Милан пошатнулся, опираясь спиной о шкаф с инструментами и судорожно вдыхая, будто вынырнув из-под воды. Его всё ещё била дрожь, предметы казались зеленоватыми и нечёткими, дрожащими. В ушах стоял шум. Лицо Яры, бледное от напряжения, маячило перед ним призрачной белой маской утопленницы.

— Как получилось, что вы оставили стражнику плащ? Как такое можно было пропустить?!

Милан только устало махнул рукой:

— Идея Фейджента.

Присел на пол, нервно теребя пальцы и глядя перед собой. Вот как это опишешь? Какое-то изощрённое благородство, но в сочетании с готовностью быть жестоким, если что-то пойдёт не так…

— Когда мы захватили лайнер, пятерых охранников из легиона Гаруды разоружили первыми. Плащи отняли. Но этого стражника застать врасплох не получилось. Пассажиры сбились в кают-компании. Он один охранял вход… Нам надо было проникнуть внутрь: иначе мы не смогли бы зарядить накопитель. Фейджент сказал, что никто не умрёт, но стражник всё равно отказался сдаться. Мы потратили на него четыре амулета и почти все стрелы. Он не выжил бы без плаща, не при таких повреждениях, и Фейджент… — Милан почувствовал, что по его лицу против воли расползается улыбка. Глаза снова защипало. Он сглотнул, откашлялся и продолжил, пытаясь говорить твёрдо и сухо. — Фейджент накрыл его плащом, чтобы запустить регенерацию и заживить раны. Офицер был без сознания. Плащ… просто накинут. Наверное, он успел его закрепить, пока я… — он резко передёрнул плечами, — отвлёкся на накопитель.

Яра села напротив него, обхватив руками колени и положив на них подбородок. Её лицо было хмурым, но не злым, и это обнадёживало.

— Как вышло, что Ренделла поставили к накопителю, а тебя — на прикрытие? Почему не наоборот?

Милан посмотрел на неё почти с ненавистью.

— Я сам так попросил, — процедил он сквозь зубы и скривился: — Перед рейдом я сказал Фейдженту, что хочу… «проявить себя». И он дал мне шанс. Видимо, зря.

Он вскочил на ноги и начал демонстративно прибираться в лаборатории, показывая, что разговор закончен.

Фейджент придёт за ним. Он или другие. Чтобы судить. Наказать. Изгнать. Или даже казнить. Сильфы живут по законам природы, а природа не прощает ошибок. И никто не заступится за него, даже Яра. Всё, что ему остаётся — последнее мужество слабого человека: умереть, шагая навстречу опасности, а не пытаясь от неё убежать. Сделать вид, что ты сильный, хотя просто понимаешь, что бегство ни к чему не приведёт.

Он разложил книги по местам. Рассортировал реактивы. Проверил, плотно ли подогнаны крышки, прибрал всё до последней пылинки. Надел перстень, который всегда снимал, когда делал опыты, боясь чем-нибудь его повредить. Фамильный перстень. Единственное, что осталось на память о доме, и о том, кем Милан был когда-то давным-давно.

— Теперь можем идти, — его голос был так спокоен, что казался чужим даже ему самому. — На сегодня с делами закончено.

* * *

От раскатов музыки воздух дрожал и пульсировал, и в такт ему вскипала толпа — яркие глаза, яркие одежды. Слаженные хлопки и топот туфель, на каблуки которых были нашиты маленькие подковы. В родном доме Милана железные набойки ставили, чтобы медленнее изнашивалась подошва. Он помнил тяжёлую походку дедушки Колина, похожего на вальяжного медведя. Под ним скрипел паркет, а половицы испуганно взвизгивали. Милану казалось, что дедушка Колин из камня, таким надёжным и вечным он был…

Милан поймал себя на том, что целую вечность не слышал обычных шагов. Если ты слышишь сильфа — он хочет, чтобы ты его услышал. Если нет — он уже у тебя за спиной. Набойки служили им только для того, чтобы не раздражать друг друга: жест вежливости, как стук в дверь.

Толпа змеилась лентами и завитками, сплетаясь и расплетаясь в сложные фигуры, хороводы, пары, линии… и никто никогда не сбивался с такта, не нарушал рисунка. Для них это было отдыхом, выражением облегчения, ликованием, что экипаж вернулся из рейса живым и невредимым. А Милана Яра едва сумела научить самым простым движениям. Оттого никто давно не удивлялся, что он не присоединялся к остальным, а мрачно подпирал стенку, нянча в руках стакан.

Кувшины с вином манили, но сегодня Милан пил только воду, желая, когда придёт время, быть в полном сознании. Открывавшееся зрелище и без того пьянило его, как в первый раз. Сила. Мощь. Магия. То, о чём он всегда мечтал.

Именно из-за магии он поругался с отцом в Тот Вечер. Милан никогда не называл произошедшее иначе — только двумя заглавными буквами, за которыми скрывалась тьма перед глазами и линия, разделившая жизнь на «до» и «после». В этой темноте не было времени: лишь обрывочные картинки, вспышки — и пламя, пожирающее всё.

Милану почти удалось изобрести новые амулеты, дававшие слабому магу силу, едва отличимую от настоящей. Не хватало лишь пары деталей. И он был достаточно наивен, чтобы в «Тот Вечер» обратиться за помощью к отцу. Узнав, над чем работает сын, тот пришёл в ярость:

— Что я говорил? Никогда не используй то, что укажет на тебя! Что ты не сможешь сбросить, если понадобится. А что предлагаешь ты?! Амулеты, встроенные в тело? Магию по подобию чёрных гарудитов? Что ты будешь делать при встрече с патрулём? Выковыривать импланты из печени? Почему бы сразу не написать на наших дверях «здесь продаются запрещённые вещи»?!

— Проверку можно обмануть! — идея так захватила Милану, что он не понимал, не знал, к чему всё приведёт. Ему казалось, что в этот раз он наконец-то заслужит похвалу и признание: стоит лишь всё как следует объяснить. — Мне надо только знать, как циркулирует магия в живом теле! Я сделаю точное подобие, подробную карту токов, и…

— И всё это только чтобы уподобиться этим обезьянам… — выдохнул отец, ослабляя галстук и пытаясь отдышаться. — Я не рассказывал тебе о Прометее?

Сотни раз. Выбор между сытой, обеспеченной жизнью животного — и Разумом, прометеевым огнём. Тело — ничто, здоровье — ничто, а вот сознание, логика, знания — высшая ценность. Рассуждения, что эволюция человечества шла по пути совершенствования орудий, и шла бы так и дальше — но Разрыв уничтожил цивилизацию людей и дал власть в руки магам. «Животным», «дикарям», «примитивным существам», которым незачем эволюционировать: ведь всё и так при них. Они не придумали бы культуру, потому что от культуры нет пользы.

Милан знал все аргументы отца наизусть. Он должен гордиться тем, что его собственная магия такая чахлая. Цивилизованно лишь то, что неприродно. Силён умом тот, кто слаб телом, человек — хозяин, а сила — его вещь, которую он контролирует. Но, срастаясь с силой, он попадает к ней в рабство. Уже не он движет магией, а она движет им, туманя разум и сводя с ума. Именно поэтому их использование магии — в виде амулетов — самое прекрасное и чистое, не пятнающее душу.

— Обезьяна никогда не придумает вот это, — говорил отец в конце каждого своего монолога и дёргал себя за галстук.

Милан ни разу не видел отца без этого предмета гардероба, и был готов поверить, что тот даже спит в галстуке. Когда-то это, пожалуй, смешило, но от повторений начало утомлять.

* * *

Истинная причина родительской непреклонности была вовсе не в «цивилизованности», а в страхе. Изготовление амулетов запретили ещё двести девяносто лет назад, хранение — двести пятьдесят. Но то, в чём нуждаются, никогда не исчезает — просто скрывается с глаз. «Амулетчики» никуда не делись, но их девизом и образом жизни стало «не высовываться». Казаться ещё слабее, чем ты есть, только чтобы не привлечь внимания.

Милан часто наблюдал из окна своей спальни, как мать возвращалась с покупками: согнутая спина, растрёпанные волосы, шаркающая походка. Но стоило двери закрыться за её спиной, как мама преображалась, разом молодея лет на десять.

Их прихожая выглядела ужасно: бедная, пустая, с облупившейся краской и вздувшимися от сырости половицами. Впрочем, безупречно чистая: любой знает, что бедняки держатся за чистоту. Отвратительно выглядела и их одежда для улицы, и старая гравиплатформа, на которой они с отцом возили хлеб, — официально их семья была пекарями.

Но стоило шагнуть сквозь стену — и мир менялся: роскошные восточные ковры на полу, хрусталь люстр и светильников, полированное дерево. Пианино наигрывало тихую мелодию, шёлковые обои и глянцевитые корешки книг в шкафах ловили отблески света. Искусственного, ведь шторы на окнах всегда были задёрнуты, чтобы не портить впечатления видом: двор-колодец и помойка…

Дома отец носил галстук и костюм-тройку, из жилетного кармана которого свисала цепочка от часов, а старшие сёстры Милана — атласные платья, отороченные тончайшим кружевом. О да, они могли позволить себе многое: амулеты стоили дорого, но их покупателям — простым работягам — выбирать не приходилось. Заветный камень в оправе был единственным шансом урвать немного сил для жизни… Милан только раз действительно замесил и выпек хлеб так, как должен был: одной силой личной магии — и навсегда запомнил это отупляющее ощущение от необходимости ни на секунду не терять концентрации. Жизненная энергия покидала его, медленно, по капле, а конца всё не было видно.

Так жили в их квартале — отнимая от себя энергию, чтобы вскипятить воду, испечь хлеб, открыть дверь или заставить летать гравиплатформу. Настоящего топлива не было с самого Разрыва. Конечно, для сильного мага это не было проблемой, но именно такие и нанимали для чёрной работы «прислугу». Ведь кто знает — вдруг им понадобится сдвинуть в ночном небе пару-тройку астероидов, а они утомились, открывая двери?

Амулеты помогали. Сокращали время и усилия, увеличивали выносливость. С ними тяжёлый труд можно было исполнять играючи — главное не забывать делать усталый вид, чтобы никто ничего не заподозрил…

Потому-то отец и гордился слабостью своего последнего младшего сына, потому и возлагал на него такие большие надежды. Никто не удивится, почему неудачник и слабак не окончил школу, а остался помогать родителям в пекарне, маленьком пыльном магазинчике посреди трущоб.

Особенно отец разозлился, когда он узнал, что Милан продолжает тайком посещать уроки магии в школе.

* * *

— Хватит с меня... Ты больше туда не вернёшься. И... отдай амулет незаметности.

Эти амулеты давала Милану мать, чтобы тот мог спокойно добираться до школы и обратно, не рискуя встретиться с хулиганами. А он тратил их, чтобы проникнуть на урок магии, и включал на полную мощность: ведь быть незаметным в комнате, полной людей, — совсем не то, что скрыться с глаз на пустынной улице. Больше всего на свете Милан боялся, что на урок нагрянет проверка, но не мог себя заставить прогулять даже одно занятие. И лгал матери, что амулеты быстро выходят из строя потому, что он слишком долго гуляет.

Мать беспокоилась, но, казалось, всё понимала. А потом вдруг решила, что отлучки Милана — признак подросткового возраста, а значит — его пора сводить на какой-нибудь праздник или приём и познакомить с «хорошей девушкой» из амулетчиков.

«Приём» был полным провалом. Хихикающие девочки — лет двенадцати, такие же дети, как и он сам, — но разряженные в пух и прах, неумело и вызывающе кокетничающие в попытке обратить на себя внимание… Сёстры Милана никогда так себя не вели. Значит, это и есть та самая «цивилизованность», о которой говорил отец? Эта жаркая волна шушуканий и глупого смеха, это бесстыдное предложение себя… Или просто амулетчики, отказавшись считать себя «разумными животными», вместе с инстинктами утратили грацию и естественность в том, что у других происходило само собой?

Когда Милан вернулся с этого «выхода в свет» и заперся в своей комнате, то едва успел добежать до туалета, как его стошнило. Особенно отвратительной казалась мысль, что у него и кого-то из этих девочек, когда они подрастут, будут дети, «потомки», ради которых и затевался этот фарс с помолвками. Такие же жалкие, слабые создания, обречённые прозябать в тени. Ни мать, ни отец не желали замечать, насколько Милан ненавидел себя. Свои слезящиеся глаза, постоянно мнущуюся одежду, неуклюжую походку, одышку после любого сколько-нибудь сложного действия. Обречь собственного сына или дочь на такие муки? Нет, лучше навсегда прекратить цепочку страданий на себе.

Милан завидовал женщинам: ведь дети от внебрачных связей оставались при них. Один вечер, одна мимолётная связь с по-настоящему сильным магом — и родившийся ребёнок получит иную, гораздо более благополучную судьбу…

И теперь отец становился между ним и единственным, что давало Милану желание жить дальше: мечтой о магии. Он хотел отобрать у него школу, заключить в четырёх стенах и заживо сгноить, не давая делать новое. Из страха. А, может, из зависти? Получив карту магических токов и сделав из себя точное подобие сильного мага, Милан смог бы навсегда отсюда уехать. Но, что гораздо важнее, он мог бы подделать документы, обмануть проверку — и поступить в университет, где к тому времени будет учиться Ника.

* * *

Ника! Имя древней богини победы. Двенадцатая степень магии в аттестате. Его соседка по парте, на которую амулет не срабатывал. Но она не выдала странного мальчика и даже сделала ему копию учебника — своей у Милана, понятное дело, не было и быть не могло. А ещё, услышав его рассуждения, что магию можно передавать и накапливать, а не только усиливать сигнал заклинания, — Ника не рассмеялась и не назвала Милана дураком, а сказала, что это было похоже на древнюю науку людей: «физику».

Некоторые предки Ники были людьми: этими самыми «физиками». И в библиотеке её родителей до сих пор хранились под магическим стазисом старые учебники и журналы: как забавные исторические артефакты. Она скопировала каждый и принесла копии Милану. Даже если Ника не до конца верила, будто у него получится сделать с магией то, что её предки делали с «электричеством» и «магнетизмом», она дала ему шанс.

От одной мысли, что со всем этим ему придётся расстаться из-за запрета отца, у Милана потемнело в глазах. Он швырнул амулет отцу в лицо, крича, что больше никогда не будет строить из себя пустое место. Что презирает себя и свою жизнь, а ещё что-то древнее и глупое, почерпнутое из книг, вроде «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Если бы он только знал…

Милан убежал на второй этаж, закрылся в комнате и горько разрыдался. Мать несколько раз подходила к двери и уговаривала его выйти, но он даже ничего ей не сказал: слишком был зол. Наконец, спустя полчаса он встал, умылся, привёл себя в порядок — и принялся делать то, что и всегда, когда хотел успокоиться. Разложил инструменты, зажёг горелку, приготовил паяльник и шлифовальные диски, укрепил увеличительное стекло — и взялся за очередной амулет.

* * *

Он почти закончил, когда раздался звонок дверного колокольчика. Несколько быстрых реплик, незнакомые голоса с каким-то металлическим прищёлкиванием — и ответы отца, короткие, встревоженные. Неведомые посетители прошли их фальшивую прихожую и гостиную — а затем раздался резкий треск и приглушённый вскрик. Дом дрогнул от основания до фундамента. Что-то пошло не так.

Тихие возгласы снизу переросли в крики и плач. Что-то разбилось. Раздался грохот, как от падения чего-то тяжёлого — и наступила тишина.

Милан всё это время стоял посреди комнаты. По его спине стекали струйки пота, но он не шевелился и даже почти не дышал. Кем бы ни были незваные гости, они проникли за барьер, отделявший фальшивый дом от настоящего. Их семью раскрыли.

Тишину прорезал всё тот же голос с металлическими — будто говорила заводная игрушка — интонациями. Слов было не разобрать, но короткие реплики звучали, как приказы. В ответ внизу разразилась настоящая буря шума: что-то двигалось, падало, рвалось, скрежетало… «Они обыскивают дом», — догадался Милан.

Вот по лестнице прогрохотали шаги. Открылась дверь в конце коридора. Потом ещё одна. Ещё. Милан старался застыть на месте, не думать ни о чём, замереть, раствориться: многие из легиона Гаруды — а откуда ещё взяться металлическому голосу? — умели читать мысли.

Не помогло.

Дверь слетела с петель, на лету распадаясь на щепки. На пороге стоял беловолосый и желтоглазый маг. Его лицо было гладким и белым, как у мраморной статуи, за плечами развевался сияющий плащ. Правая рука, увенчанная длинными птичьими когтями, вскинулась в жесте, который Милан до сих пор видел только в учебниках: «кинжал Гаруды».

Не в силах смотреть в лицо неминуемой гибели, он зажмурился и рухнул на колени, моля только о том, чтобы смерть была быстрой. Его опалило сухим ветром с запахом пепла и праха… «Интересно, есть ли загробная жизнь, в которую верили люди?»

* * *

А потом кто-то потряс Милана за плечо.

— Эй, парень!

Он разлепил глаза, не в силах поверить, что всё ещё жив. Первым, что Милан увидел, было маячившее перед ним лицо, худое и заросшее рыжеватой щетиной. Резкая морщина пролегла между бровей незнакомца, ещё две спускались от крыльев носа к уголкам тонких губ, дополняясь там третьей парой — глубоко вдавленными в кожу запятыми, словно когда-то на их месте на щеках были ямочки. Но в остальном лицо казалось почти юным, а узкие, словно бы сощуренные, глаза придавали ему насмешливое выражение.

Милана приподняли под локоть и поставили на ноги.

— Надо уходить и побыстрее. Собери всё, что надо, но не задерживайся. Через пять минут здесь будет патруль.

Эти слова словно зажгли свет в голове Милана. Они с семьёй часто отрабатывали эвакуацию. Раз — сумка, два — книги, три — оборудование, четыре — бытовые принадлежности на первое время. И двух минут не прошло, как Милан, вскинув сумку на плечо, уже спускался вслед за незнакомцем по лестнице. Пол в гостиной покрывали тёмно-серые разводы то ли пыли, то ли сажи пополам с битым фарфором и стеклом, двери были выломаны, шторы сорваны с карнизов. Возле их домашнего сейфа лежало тело отца.

Милан встал как вкопанный, впившись взглядом в обескровленное лицо с застывшим на нём выражением смертельного ужаса. Через всю грудь отца шли четыре глубоких ровных раны с запёкшейся кровью по краям. «Кинжал Гаруды»… Верхняя рана доходила до самой шеи и — почему-то это врезалось в память сильнее всего — под воротником не хватало галстука. Видимо, когда «кинжал» срезал его на пути к горлу, он упал куда-то в сторону.

Время цивилизации закончилось. Наступила эпоха дикости.

* * *

И снова на плечо Милана легла рука незнакомца, мягко, но сильно разворачивая к себе.

— Среди ваших… — незнакомец на секунду остановился и сглотнул комок в горле, — амулетов есть вызывающие огонь?

И снова Милан будто проснулся.

— Да, — он покопался в сумке и извлёк на свет огненно-красный камень в оправе из нетускнеющей меди. — Слеза саламандры. Если его сломать… можно что-нибудь поджечь.

Незнакомец скупо кивнул. Поднял с пола несколько книг, сложил кучей на ковре, слегка потрепав страницы, и отошёл на шаг.

— Ломай.

Милан понял, чего тот хотел. Камень треснул в его пальцах, осколки просыпались на книги — и занялись ярким пламенем. Они выбежали из прихожей и остановились на лужайке. Огонь разгорался, но неохотно.

— Так сжечь дом не получится, — заметил Милан.

Незнакомец криво усмехнулся.

— Ой ли? У дома есть защитный периметр?

— Да.

— Активируй.

Милан поступил, как было велено, и их коттедж окружил полупрозрачный кокон магического поля. А потом незнакомец то ли беззвучно свистнул, то ли просто подул — с его полусомкнутых губ сорвался жгут серебристого дымка и устремился внутрь дома. Едва он коснулся костра в прихожей, как огонь взревел. Теперь он из тускло-красного сделался почти белым и начал стремительно пожирать балки и перекрытия, ковры и мебель… да что там — даже черепица взрывалась, трескалась и сгорала в пламени. Несколько мгновений — и в ночное небо уходила сплошная колонна огня, ограниченного только защитным полем.

— А теперь нам пора, — скомандовал незнакомец.

После полыхающего пожара ночь казалась непроглядно-чёрной. Так, в Тот Вечер прежняя жизнь Милана закончилась и началась новая. Так он познакомился с Фейджентом.

Задумавшись, Милан едва не пропустил момент, когда Фейджент, отделившись от группы в другом конце зала, начал пробираться к нему.

Он шёл сквозь ряды танцующих, как нож сквозь масло. Где-то улучал момент между двумя фигурами танца, где-то на мгновение вплетался в общий рисунок, чтобы тотчас покинуть его в другой точке — ближе к цели. И он смотрел на Милана. Смотрел, не отрываясь.

Серые и прозрачные до белизны глаза с чёрными точками зрачков, одинаковые у всех сильфов, будто кто-то нарядил их в полумаски. Раскосые, насмешливые даже в самый серьёзный момент, а в минуты веселья — пугающие своей неподвижностью. Милана с его круглыми карими глазами Яра звала «щеночком», и добавляла, что его легко читать, будто открытую книгу. Он старался научиться скрывать эмоции, но, похоже, не особенно преуспел. Зато, как ему казалось, научился различать истинные чувства за одинаковыми безжалостно-весёлыми глазами сильфов. Ему мерещилось, что в них иногда показывались и грусть, и сострадание, и настоящая, почти детская радость…

Но не сегодня.

Пока Фейджент пересекал зал, танец начал постепенно замирать. Жители Главного убежища чуяли, что ожидается что-то необычное. Что-то имеющее отношение к справедливости и суду, а значит — к крови. И вот на Милана смотрели уже многие сотни бесцветных насмешливых глаз. Будто стая волков в ожидании добычи.

А Фейджент, не спеша, подошёл к Милану почти на расстояние вытянутой руки. Музыка смолкла. Шёпот улёгся. На Главное убежище пала тишина. И в тишине Фейджент заговорил, бросая каждое слово, будто камень в колодец.

— Сегодня ты не справился со своими обязанностями. Ты не сумел вовремя заметить атаку гарудита и предотвратить её. Ты поставил под угрозу жизнь. Мою жизнь.

Большинство в зале ещё не знало, о чём говорил Фейджент. Поэтому его слова были встречены тихим ропотом и перешёптыванием. Он поднял руку — и голоса умолкли.

— Но я не виню тебя, — повысил он голос. — Это была моя ошибка, моя оплошность. Потому что я позволил себе забыть, что ты — не такой, как мы. Больше это не повторится. Ты прощён. Суд окончен.

Он хлопнул в ладоши — и музыка заиграла снова. Кольцо зрителей распалось на отдельные фигуры, а сам Фейджент коротко кивнул Милану, развернулся и ушёл. И только сам Милан стоял посреди зала: среди шумной толпы, но более одинокий, чем когда-либо в жизни.

* * *

Первое время он ещё думал, что всё наладится. Что это была лишь фигура речи, в чём отчаянно пыталась убедить его Яра:

— Нет ничего страшного в том, что ты не такой, как они. Это не значит, что ты изгой. Ты просто… хорош в чём-то другом. Я тоже «не такая», и что?

Милану хотелось смеяться и плакать. Да, Яра была наполовину унди, унаследовав от матери глаза цвета морской воды и лёгкий аромат морского бриза, окружавший её, когда она пропадала или материализовалась. Но сказать, что для сильфов она не была «своей»… Она просто его жалела, это было очевидно. Запоздало жалела, ведь когда Фейджент шагал ему навстречу, среди сотен других лиц Милан видел и её лицо. Освещённое таким же напряжённым вниманием хищника. Прикажи Фейджент убить Милана, она первая вонзила бы ему в сердце кинжал.

Милан проводил вечера за бессмысленными воспоминаниями. Как первую неделю после Того Вечера, когда он сидел в прострации, перебирая чертежи и схемы, читая учебники и пытаясь забыться в мире цифр. И только Фейджент постепенно вытащил его, сумев разговорить. Милан до сих пор не знал, были ли магические накопители лишь поводом наладить контакт — или, наоборот, только это и было интересно Фейдженту, а Милан просто оказался первым живым и готовым идти на контакт «амулетчиком».

Но именно так — с их разговоров — и началась новая эпоха в жизни Главного убежища.

Для Фейджента Милан изобрёл магический накопитель — чтобы вернуть к жизни корабль Фейджента, в своё время едва не захваченный гарудитами. Корабль был своего рода амулетом… или живым существом. А ещё — вместилищем душ всех предков Фейджента, с которыми тот не мог поговорить, потому что корабль был разбит и истощён.

Истощён им самим, подпитывавшим за счёт магии корабля жизнь своей дочери. В его судьбе тоже была трагедия — и это, против воли, сблизило Милана с Фейджентом больше всего.

Но и радость их объединяла тоже. Милан помнил, с каким детским восторгом он впервые смотрел на карту магических токов Фейджента. Это было настолько красиво, что захватывало дух.

А когда Фейджент пытался объяснить, как происходит передача энергии от мага к магу, то, истратив все слова, в качестве иллюстрации просто взял Милана за руку. Тому показалось, что он впервые прозрел — его ощущения словно встали в фокус, обоняние, осязание, слух и зрение обострились, он увидел потоки энергии, пронизывавшие пространство… и поражённо выдохнул:

— Ты видишь так всегда?

Фейджент только кивнул.

— А как?

Он рассмеялся:

— Откуда я знаю? Это ты у нас учёный. Бери, — он поднял руки в жесте смешливой беспомощности, — и изучай.

И Милан изучал. Пока не нафаршировал своё тело амулетами до такой степени, что его магия стала столь же сильной, как у любого из сильфов. Ну… почти. Ведь он по-прежнему не мог появляться и исчезать, как они: развоплощение на частицы ветра не позволило бы его телу удерживать амулеты.

Он начал ощущать себя одним из них. И теперь осознание того, что это волшебство потеряно навсегда, заставляло его чувствовать себя таким же жалким и ненужным, как когда-то давно в родном доме.

— Тяжело видеть, как ты губишь себя… — прошелестел вкрадчивый голос с едва заметными металлическими интонациями. — Ты ведь мог бы стать способным на самом деле. Без этих жалких железок. Кстати, у тебя в третьей строчке ошибка. Ты потерял знак под корнем.

Милан встрепенулся. Его приставили охранять пленного гарудита. Не белого когтя, а одного из самых опасных — чёрных. Им не нужны были плащи, чтобы пользоваться силой.

Милан перепроверил расчёты, с которыми возился, чтобы скоротать время, — и к своему неудовольствию обнаружил, что и правда потерял знак. Он исправил написанное и снова вернулся к своим невесёлым мыслям.

— Ты слишком громко думаешь, амулетчик, — снова послышался голос пленника. — Кстати, разве не время проводить меня в уборную?

Милан нехотя приблизился. Время действительно пришло, но лично он бы предпочёл, чтобы с гарудитом возился кто-то из сильфов.

— Встань спиной к решётке.

Гарудит вроде бы послушался, но стоило Милану начать затягивать на его запястьях наручники, как пленник повернулся и защёлкнул второй наручник на его собственной кисти. Милан видел всё, но на доли секунды не успел. Как обычно.

Чёрный ноготь гарудита, длинный и острый, как скальпель, просунулся сквозь прутья решётки и замер в миллиметре от горла Милана.

— Я мог бы тебя убить, — прошелестел вкрадчивый голос. — Но пощажу. Если мы договоримся. Нам нужны такие, как ты… Знаешь, что такое жизнь гарудита?

— Пытки и убийства?

Гарудит нимало не смутился:

— Это всего лишь служба. А жизнь — радость познания. Наш разум не туманят…

— «Животные страсти»? — с ещё большим ехидством предположил Милан.

— Сильные эмоции, — каркнул гарудит. — Ты думаешь, наверное, что это означает, будто нам они не известны вообще. Известны. Но не приносят таких страданий, как вам. Если мы заключим сделку… ты станешь одним из нас. Ты будешь лучшим. Ведь даже сейчас ты можешь многое. Хочешь обрести настоящую силу?

— Я тебе не верю, — прохрипел Милан.

— Гарудиты не врут, — хмыкнул в ответ пленник. — Но от тебя и не требуется ответа. Я просто скажу тебе, что если… просто «если» — ты когда-нибудь убьёшь Фейджента, то мы будем счастливы принять тебя в свои ряды.

Они лежали на краю обрыва и боролись. Ладонь Фейджента маячила перед самым его лицом, но Милан упорно отводил её. Вдруг Фейджент резко пнул его по лодыжке, Милан утратил равновесие и на секунду ослабил хватку. Ладонь Фейджента мгновенно легла в его ладонь.

Самый привычный для сильфов способ убийства — выкачать энергию до конца, чтобы от жертвы осталась только пыль… Но у Милана давно было против этого средство.

Он расхохотался:

— Что, не выходит? Неужели ты думаешь, что я не догадался поставить блок? Ни один сильф не сможет получить от меня ни капли энергии.

Фейджент посмотрел на него в ответ — и рассмеялся. А потом мир померк…

…Чтобы сейчас же возникнуть вновь, вместе с чудовищной болью. Милан стоял на скале, на коленях, а Фейджент выкручивал его руку за спиной. Вот откуда была боль.

Как всегда, он оказался хитрее. Конечно, Фейджент не мог забрать ни капли энергии. Но мог добавить. И развоплотить их обоих, чтобы сейчас же собрать заново. Но…

Фейджент отпустил его руку, и Милан со стоном упал на камни, неловко повернувшись, чтобы быть к противнику лицом. Тело казалось как будто резиновым, предметы — мутными, сердце заходилось в пляске, словно решив выскочить из груди.

Но, только увидев в руке Фейджента целую горсть амулетов, Милан, наконец, всё понял: его разоружили. Полностью и бесповоротно. Ведь развоплощённое тело не может удержать материальные объекты.

Фейджент сжал амулеты в руке — и они рассыпались пылью. Его руки бессильно упали. Он тяжело провёл тыльной стороной ладони по лицу, оставляя на лбу тёмно-серые полосы пепла. И шагнул к Милану.

В правой руке Фейджента начал формироваться светящийся шар энергии.

Милан закрыл глаза. Что же. После всех разочарований, предательств и поражений он, наконец, обретёт покой. Теперь он знал, что быть сожжённым чистой энергией — даже не больно.

Но удара не последовало.

Милан открыл глаза.

Файербол в руке Фейджента ещё слегка потрескивал, но стремительно мерк.

— Что мне с тобой делать? — голос хриплый и усталый. — Что?! Ты… — Фейджент снова провёл рукой по лбу, — заслуживаешь смерти. Но ты единственный, кто подарил мне надежду. Зачем, ну зачем ты это сделал?!

— Я просто хотел быть сильным, — прошептал Милан, склоняя голову. — Наконец-то сам по себе. И гарудиты обещали мне…

— А они всегда выполняют обещания… — Фейджент горько усмехнулся. — Они убьют тебя сами, если я отпущу. А если оставлю при себе, ты будешь нашим пленником. Что мне с тобой делать, Милан?

— То, что должен, — прошептал он.

Действительно. Так будет лучше.

Милан неуклюже поднялся на ноги. Он закроет глаза, но стоять на коленях стоять больше не будет. «Лучше умереть стоя…»