Природоохранная зона (гет)

2013 год, четвёртое марта

На часах было одиннадцать. Мир казался серым из-за бескрайней облачной простыни. Словно из старого матраса достали набивку, намочили и растянули над городом.

Из трубы ТЭЦ валил белый дым. На фоне серого неба он казался куском сладкой ваты, продающейся летом в парках.

«Забавно, — подумала Маша, поплотнее укутываясь в не по размеру большую клетчатую рубашку. — А на фоне голубого неба дым всегда кажется грязным…»

Под трубой проходила асфальтовая дорога. Маша помнила, что эта дорога начинается у Северной окружной, далее ведёт к заброшенной проходной «Южсельмаша», где над входом висят остатки советской мозаики, а потом заканчивается у железнодорожной станции.

Мозаика Маше очень нравилась. На ней были запечатлены улыбающийся рабочий, комбайн в поле и женщина со снопом пшеницы в руках. Художник почему-то изобразил женщину очень похожей на Машу — такой же смуглой, черноволосой и черноглазой, а не обычной русской внешности, как у большинства жителей города.

Время от времени у мозаики отваливались новые кусочки, но с женщиной пока всё было в порядке.

Засвистел чайник. Маша зевнула и отошла от окна.

За время жизни в городе она мысленно разделила всех работающих горожан на три группы. Представителей первой можно было увидеть затемно на той самой асфальтовой дороге. Они топтали сапогами и кроссовками мозаичные осколки, набивались в электричку и уезжали на весь день трудиться в областной центр. Который все для краткости называли просто Центром.

Вторая группа работала в городе. Если бы Маша выглянула в окно часов в восемь утра, то увидела бы людей, идущих по кромке Северной окружной. Им нужно было в начало улицы, где находилась конечная остановка автобусов и маршруток. Люди, садящиеся там, находились в выигрышном положении: они точно влезали в транспорт и, если повезёт, даже занимали сидячие места.

Третьи — такие, как Маша — просто жили рядом с работой.

Уже третий год Маша работала в продуктовом магазинчике на первом этаже своего же дома. Чтобы оказаться на рабочем месте, ей нужно было всего лишь спуститься на восемь этажей вниз.

А сегодня у Маши вообще был выходной.

Она взяла кружку со свежезаваренным чаем и вновь подошла к окну. Почувствовав, что кружка начинает жечь руки, торопливо поставила её на подоконник — уже исчерченный кругами от множества горячих кружек, поставленных на него в прошлом.

Дешёвая китайская музыка ветра висела в оконном проёме и молчала, потому что в квартире не было сквозняка.

Справа от трубы привычно чернел Лес.

На школьной экскурсии в местном краеведческом музее Маше объяснили, что никакой это не лес, а просто большая роща, имеющая статус городской природоохранной зоны. Возможно, Лесом местные жители окрестили её потому, что город находился в степях и настоящего леса здесь никто в глаза не видел.

Одним из экспонатов музея оказалась старинная карта, на которой рядом с рощей вместо города была изображена пара деревень. Как помнила Маша, в одной из этих деревень когда-то родилась бабушка.

Жители дома шептались, что в лихие девяностые в Лесу проходили бандитские сходки и разборки с неугодными. Правда, большинство также считало, что разгул криминала остался в прошлом тысячелетии — не сумев проникнуть через миллениум, бой новогодних курантов и нового и.о. президента.

Газеты любили публиковать эзотерические байки про Лес. Писали про обитающих там призраков; про Огоньков и Коня, о которых когда-то рассказывала бабушка; следуя веяниям времени, упоминали НЛО и Снежного человека. Журналисты с удовольствием написали бы и о местном аналоге лох-несского чудовища, но на их беду озера в Лесу не было. Причудливо изгибаясь, через Лес протекала только река.

Недавно Маша прочла интервью местного жителя, утверждавшего, что он набрел в Лесу на некую временную аномалию. Из-за этой аномалии вместо запланированной двадцатиминутной прогулки житель отсутствовал дома три дня. В эту историю Маша легко поверила — вспомнив количество наливаек, открытых за последние двадцать лет на первых этажах панельных домов.

Самым престижным местом у здешней гопоты и алкашей был существовавший еще с девяностых бар с литературным названием «У Гашека». Поговаривали, что владелец на излёте Союза побывал в Чехии, где очень впечатлился национальным пивом. Чешские писатели местным асоциальным элементам были знакомы плохо, поэтому название бара быстро сократилось до звучного «Угашка».

В новом тысячелетии Лес продолжил подтверждать свою дурную славу. В год машиного выпуска там повесился школьный физрук. Злые языки поговаривали, что повесился он, не выдержав травли со стороны учеников; или что ему изменила жена; или что натворил что-то нехорошее. Но никто не мог сказать, что именно физрук натворил или как звали его жену, потому что правда интересовала всех мало.

Последняя трагедия в этом месте случилась всего три недели назад. Собачниками был найден труп бывшего машиного одноклассника, по всей видимости, умершего от передозировки наркотиков. Эта смерть прошла почти незамеченной, так как была давно ожидаемой и потому неинтересной.

Кроме того, Лес был неухоженным, а местами — совершенно непролазным. В семидесятые через него проложили несколько тропинок — превратив в лесопарк, но больше ничем не потревожив природное богатство. Но за девяностые эти тропинки заросли, потому что горожан тогда заботили дела совсем отличные от прогулок на природе.

Маша отхлебнула подостывший чай и, баловства ради, задела музыку ветра рукой. По кухне разнёсся тихий перезвон.

…Справедливым было бы сказать, что горожанам не было никакого дела до Леса, а Лесу не было никакого дела до них.

Невыспавшиеся, сквозь утреннюю толкотню горожане добирались до работы уже уставшими. Заваривали себе крепкий кофе и растворялись в бесконечных бумажных делах или обслуживании клиентов — словно сахар в их кофейных стаканчиках. В течение дня они поддерживали в себе желание жить новыми порциями кофе, чая и сигарет — заодно жалуясь коллегам на нервы и проблемы со сном.

Свободное время для горожан наступало по ночам. Отнимая время у сна, город листал социальные сети, переключал телевизионные каналы и читал разную чушь: глянцевые журналы, бульварные романы, психологические инструкции — как перестать беспокоиться и заработать свой первый миллион.

На выходных город первым делом отсыпался. А потом шёл танцевать в ночные клубы, гулять по торговым центрам, посещать кинотеатры или просто шататься по центральным аллеям от кафе до кафе — потому что других идей, честно говоря, ни у кого не было.

Маша же нашла для себя утешение в литературных сайтах, наполненных самодельными рассказами и фанфиками. Она любила выбирать истории, в которых у персонажей сначала всё было плохо — а в конце хорошо.

А вот с другими развлечениями у неё не ладилось. Зарплата не позволяла часто обедать вне дома или ходить по магазинам; танцевать Маша не умела; алкоголь не любила. Поддавшись красочной рекламе, она несколько раз посетила кинотеатр, но осталась недовольной увиденным.

В город завозили только топовые блокбастеры. Люди на большом экране дрались, взрывались, целовались, подшучивали и кричали от боли, а Маша почему-то чувствовала отчаяние: сильное, болезненное, спрятавшееся в самой глубине сердца. Пока она жевала попкорн, отчаяние, в свою очередь, грызло её грудную клетку маленьким упрямым червячком.

По приходу домой Маша обматывала голову бабушкиной шалью, пила обезболивающее и самодовольно размышляла, что способна написать историю куда лучше однотипных сюжетов про спасение Вселенной, Земли или хотя бы очередного американского городка.

Ей хотелось написать историю о самых обычных людях. В сумерках эти люди сидели бы на тёмной кухне, пили чай и вели беседу под голубые с оранжевыми всполохами огоньки конфорки газовой плиты.

Может, они говорили бы о кинотеатрах: зачем горожане идут и в сотый раз смотрят одну и ту же историю, где всех важных обязательно спасут, а про неважных обязательно забудут.

Может, речь зашла бы о росте цен и коммунальных тарифов. Но внимательный читатель заметил бы, что на самом деле это был разговор о жизни и смерти, свободе и рабстве, отчаянии и надежде — только в бумажной обёртке квитанций и чеков.

Когда головная боль исчезала, Маша приходила к выводу, что нет смысла даже пытаться написать рассказ. Такая история никому не понравится. Любой горожанин и так может поболтать на кухне с родными и близкими обо всех волнующих темах. А вот супергероем точно не станет никто.

…Всё это время Маше тоже не было дела до Леса. Детские сказки забылись, вытеснившись взрослыми проблемами.

Ещё в машином детстве умерла мама. Долгие годы рядом с Машей оставалась бабушка, но и она скончалась в начале прошлого года. О своём отце Маша и вовсе ничего не знала — кроме очевидного факта, что цыганская внешность досталась ей от него.

Прошлым летом её лучшая подруга Алинка в последний раз уговорила Машу сходить в кино. Закончилось всё ожидаемо: мигрень, обезболивающее, шерстяная бабушкина шаль, повязанная на голову.

Только к вечеру Маша пришла в себя. Встала с дивана, заварила свежий чай и неожиданно подумала — а ведь больше никто не запретит ей пойти в Лес искать духов. Правда, сейчас от этой мысли стало грустно.

Но вместо того, чтобы грустить, Маша собралась и вышла из квартиры.

Вечерело, но воздух был жарким и душным. В окнах панельных домов отражался закат.

Маша решительно пересекла Северную окружную, опушку, первые ряды деревьев, протоптанную собачниками тропинку и уткнулась прямо в заросли цветущего чубушника. Следующие несколько минут дались особенно тяжело — кусты царапали руки и ноги, спутанные корни деревьев норовили поставить подножку. Она почти уговорила себя вернуться, как заросли вдруг расступились, обнаружив довольно широкую тропу.

Тропа, как и всё в этом месте, была неухоженной. На ней росла сорная трава; поперёк лежали поваленные и медленно гниющие стволы. Маша сравнила бы открывшийся вид с домашним беспорядком: приходят к тебе внезапно гости, а на дверцах шкафа развешаны мокрые простыни и все кружки заняты остатками чая. Но в этом, конечно, нет ничего страшного.

Видимо, тропа представляла собой отголоски советского лесопарка.

Сбоку обнаружились заросли малины. Розово-зелёные, ещё не полностью созревшие ягоды уютно покачивались в лучах заходящего солнца.

— Назову тебя малиновой тропинкой, — весело сказала Маша вслух. — Ну что, приведёшь меня к Танцующим Огонькам?

Конечно, она не рассчитывала всерьёз увидеть Лесных духов из бабушкиных сказок. Задача была проще — хоть как-то разнообразить житейскую рутину.

Минут через двадцать тропа привела Машу к реке.

В городе река была закована в бетон набережной, огорожена перилами, а то и вовсе спрятана за чужими заборами. Там она ощущалась прирученной, одомашненной, безопасной тёмно-серой кляксой.

Здесь та же самая река представала в ином свете. Она текла широко, свободно, безо всяких перил и предупреждающих знаков — просто тихо несла дальше на северо-запад тонны тёмной воды. Рядом с ней ощущалось величие непокорённой стихии — которая при желании легко бы утащила Машу на дно и переломала, как щепку.

Порыв ветра принёс на щёку пару брызг.

«Интересно, тут водятся большие сомы?» — боязливо подумала Маша, осторожно подходя поближе. Вова, её бывший одноклассник, когда-то рассказывал байку про исполинского, величиной с грузовик, сома, который выпрыгивал из воды и утаскивал людей в пучину. И оставалось от человека только свадебное кольцо — таким образом и вели подсчёт жертв.

— А представляешь, сколько людей колец не носит? — подытожил тогда Вова и сделал страшные глаза.

Солнце почти закатилось за горизонт. В городе оно казалось плоским жёлтым блином, а здесь неожиданно сбросило маску и предстало огромным горящим шаром, играючи бросающим отсветы на водную гладь.

Маша осмотрелась и устроилась под кроной раскидистого дуба, растущего у самой воды.

Закатные блики расслабляли; ветерок приятно щекотал тело, а плеск воды и шелест листьев убаюкивали. Маша зевнула.

— Мяу, — сказал дуб.

— Что?! — подпрыгнула на месте Маша. Сонливость как рукой сняло.

Дуб некоторое время молчал. Маша внимательно осмотрела густую листву, отмечая шевеление: словно кто-то пробирался по веткам.

— Мяу! — донеслось поближе. — Мяу?

Листва зашуршала прямо над её головой и на колени к Маше, больно ударив своим весом, спрыгнула иссиня-чёрная кошка с умными зелёными глазами. Пару секунд спустя Маша опознала в ней Мурку — любимицу Ирины Павловны, соседки по лестничной клетке.

— Мурка, напугала! — возмутилась Маша, облегчённо выдыхая. Подняла руку и почесала кошку за ушами. — Тебе тоже здесь нравится?

Мурка громко замурлыкала, оправдывая кличку, и принялась топтаться на коленях. Маша аккуратно, стараясь не тревожить свернувшуюся в клубок кошку, прислонилась спиной к стволу дуба и вновь принялась наблюдать за бликами.

Она упустила момент, когда напряжение, последние годы непрерывно сковывавшее тело, куда-то исчезло; когда воды реки перестали волноваться, когда упало за горизонт солнце — потому что нечаянно задремала; а проснувшись, сразу нашла в небе Полярную звезду и Ковш Малой Медведицы.

Так началась дружба Маши и Леса.

На поверку Лес оказался обычной заброшенной рощей. Даже если Маша оставалась здесь дольше разумного — под лунным светом не гарцевал Чёрный Конь, в зарослях не плясали Танцующие Огоньки, а злые бандиты не закапывали неугодных под очередной кочкой.

Остаток летних выходных Маша провела на берегу реки, плетя цветочные венки.

К осени фиолетовым отцвела расторопша, заалел физалис, на ветвях пожелтели и сморщились листья. Маша полюбила создавать венки из разноцветной листвы и прикреплять к маленьким серьгам-гвоздикам большие красные коробочки физалиса.

В ноябре нагрянули холода и Маше пришлось научиться разжигать костры — не забывая, по бабушкиным заветам, присыпать землёй потухшее кострище.

К зиме ветви украсились снегом, а поверхность воды у берега покрылась тонким слоем льда. Тут Машу ждало неприятное открытие — хворост отсырел и разжечь костёр стало делом невыполнимым.

Тогда она догадалась брать с собой термос с горячим чаем и какой-нибудь перекус: незамысловатый бутерброд, купленное по уценке яблоко. В один из дней Маша добавила к этому набору случайную книжку из бабушкиной библиотеки.

Школа научила Машу ненавидеть литературу. Было чертовски скучно слушать про непонятные моральные или любовные терзания от столь же непонятных, живших давным-давно авторов. Под монотонный голос учительницы, рассказывающей о любви Татьяны к Онегину, Маша играла с Алинкой в морской бой и переписывала из решебников правильные ответы.

Возможно, понимание прошлого должна была дать история; но в школьном учебнике были просто сухие факты, нагромождённые в хронологической последовательности. Аккуратным почерком хорошистки Маша переписывала их в рабочую тетрадь и сразу же забывала, не сумев увязать с реальностью.

Однако взятую наобум книжку — оказавшуюся томиков стихов — Маша прочла с неожиданным удовольствием.

Может быть, сказались Лесные тишина и спокойствие; может быть, на душе становилось теплее от пометок карандашом бабушкиным почерком; а может, Маша просто повзрослела.

С этого момента к проклятию, не дающему наслаждаться городским кинотеатром, добавилось новое — мешающее слушать русскоязычные песни. Маша переключала радио на иностранных исполнителей, чьего языка она не знала, и никак не могла взять в толк — зачем сочинять очередную дурацкую песню, непременно про любовь, если на свете существует столько хороших стихов, еще не переложенных на музыку.

Под впечатлением от томика Маша даже написала собственный стих. Но он вышел корявым, банальным и с глагольными рифмами. Его не напечатали бы в бабушкиных книгах, но, наверное, могли бы положить на простую музыку и пустить по радио. Маша разорвала листок в клочья, чтобы уничтожить и так стремящуюся к нулю вероятность подобного.

Зимними вечерами она пила горячий чай, наблюдала за свинцово-серым небом и тёмными водами реки и параллельно думала: может быть, набраться смелости и перечитать классическую прозу? Вдруг там всё не так страшно, как Маше запомнилось со школы.

Потом ей в голову пришла куда более неприятная мысль: а что если кто-то уже написал историю, похожую на её замысел? Про тихий важный разговор под свет конфорок газовой плиты. А Маша — ограниченная городским кинотеатром, куда завозят только топовые блокбастеры, и сайтом с фанфиками — просто ничего об этом не знает.

В начале февраля, когда ударили морозы, Маше удалось увидеть в Лесу сразу три чуда за раз. Пусть ничего паранормального в них не было.

Когда она подошла к реке, то обнаружила, что её поверхность украсилась ледяными цветами — белыми образованиями, похожими на хризантемы, покрывшими всю видимую часть льда. Наплевав на зиму, Лес снова начал цвести.

Ещё через час солнце вдруг окружило себя сверкающим белым кругом. Маша смутно вспомнила, что это называется гало.

Наконец, с неба посыпались кристаллики льда — такие же яркие и сверкающие, как фальшивые алмазы в алинкиной бижутерии. Они падали на раскрытую ладонь и растворялись от теплоты тела.

…Но сейчас Маша вздрогнула и вернулась в реальность.

В её руках была опустевшая кружка, а музыка ветра давным-давно перестала звенеть. Где-то у соседей раздался звук дрели; на лестничной клетке громко замяукала Мурка, требуя впустить себя в квартиру.

Маша поставила кружку в раковину и отправилась в комнату.

Там она застелила заскрипевший диван зелёным флисовым покрывалом, потом привычно улыбнулась фотографиям, висящим на стене рядом.

На самой старой фотографии был запечатлён молодой дедушка в военной форме. Бабушка рассказывала, что в войну он был механиком-водителем, а после вернулся в город, где устроился комбайнером. На полке шкафа до сих пор лежал орден Трудового Красного Знамени — в виде колеса шестерёнки, украшенного знаменем, дубовым венком и изображением серпа и молота на фоне гидроэлектростанции.

Сам дедушка разбился на мотоцикле за два года до развала Союза. «Это и к лучшему, — всегда говорила бабушка в ответ на Машины расспросы. — Он бы не пережил случившееся со страной».

Любимые Машей клетчатые рубашки принадлежали именно ему.

На втором фото молодая бабушка стояла в поле со снопом пшеницы в руках — повторяя позу женщины с мозаики.

Рядом висело фото, на котором дедушка держал на руках маленькую Машину маму и счастливо улыбался.

Последняя фотография была цветной. На ней была изображена красивая рыжеволосая и зеленоглазая женщина, позирующая на фоне городской набережной — Машина мама.

Маша повернулась к шкафу и начала подбирать одежду на прогулку.

Через пару часов на Машу — привычно устроившуюся у реки со стихами и горячим термосом — сорвались первые капли: готовился пойти дождь. Прежде чем закрыть книгу, она провела рукой по пожелтевшей бумаге, запоминая страницу.

Майскими короткими ночами,

Отгремев, закончились бои…

Где же вы теперь, друзья-однополчане,

Боевые спутники мои?

«Где же вы все», — почему-то подумалось Маше.