Живые и мертвые (гет)

Возвращаясь в Воющую хижину, Гермиона почти готова увидеть книги нетронутыми. Почти надеется, что они остались на своих местах. Это значило бы, что профессора Снейпа больше там нет, что он отыскал способ завершить своё призрачное существование. Если кто-то и мог бы сделать нечто подобное, то это был бы только он. Тогда она тоже наконец почувствовала бы себя свободной, свободной от странного чувства долга, давившего ей на плечи уже несколько лет.

Но когда она открывает дверь в хижину, дыхание застревает у неё в горле, потому что книги определённо не остались нетронутыми. Скорее даже наоборот — с ними основательно поработали. Они лежат на тех же местах, куда она их клала, но все они открыты. А страницы одной из них бешено перелистываются, послушные негромким приказам, исходящим от призрачной фигуры, склонившейся над текстом.

— Профессор Снейп, — шепчет она, и он вздрагивает всем телом. Дёрнув плечами, он резко поворачивает голову в её сторону. Гермионе вспоминаются школьные дни. Когда они варили зелья, а он ловил их с поличным, бесшумной тенью появляясь за их плечами словно из ниоткуда. Или возникал из скрытых тенями ниш в длинных коридорах, когда они пробирались куда-нибудь. То, что на этот раз подловила его уже она, можно было бы назвать забавным. Правда, забавным это сейчас не кажется. По крайней мере, не особо.

— Я так понимаю, книги вам понравились? — спрашивает она, пытаясь придумать что-нибудь поумнее. Голос её напоминает писк испуганной мыши.

Он не сводит с неё долгого взгляда, и рот его полуоткрыт. Спустя, кажется, вечность он отвечает "да" настолько тихо, что Гермиона едва его слышит.

— Я рада, — говорит она. — Правда, я не знала, что вам придётся по душе, поэтому просто... Бьюсь об заклад, некоторые вы уже читали, но Лауэлл опубликовался уже после вашей... — Она затихает, сцепив пальцы в судорожный замок, и чувствуя себя последней дурой.

— Я заметил, — отзывается он, и добавляет. — Как давно... сколько дней... прошло с тех пор?

— О, — говорит Гермиона. Мольба, что чудится ей в тоне Снейпа, словно острой бритвой режет по её сердцу. — Шесть лет, почти семь. — Ей вдруг становится стыдно, и она торопливо добавляет. — Мне очень жаль, сэр, что я не вернулась раньше. Просто...

Снейп моргает, и как-то торопливо отводит взгляд.

— Полагаю, я запретил вам возвращаться в достаточно ясных выражениях, — говорит он.

— Вы правы. Но в Хогвартсе я неплохо научилась не слушаться ваших указаний, профессор. Наверное, мне стоило чуть дольше следовать этой школьной привычке.

Он хмыкает, и она переводит на него удивлённый взгляд. В его манере держаться появилось нечто странное — какая-то скованность, неуверенность. В его глазах время от времени мелькают нездоровые проблески, от которых Гермиона невольно начинает нервничать. Но он, судя по всему, просто веселится, и это настолько удивительно, что в то же мгновение она забывает обо всём остальном.

— И зачем же вы пришли на этот раз? — спрашивает он. — И к чему... это? — Он взмахивает рукой в направлении книжек, разложенных на полу.

И правда, к чему это?

— Я... недавно вернулась в Хогвартс, — говорит Гермиона. Она не знает, на чём остановить взгляд. Смотреть ему в лицо сложно — ужасная рана на шее кажется слишком близкой, и взгляд против воли притягивается к ней. Она понимает, что уставилась на его полупрозрачные ноги, обутые в ботинки на толстой подошве. — В честь годовщины победы в школе устраивали торжество. На заднем дворе вместо западной стены установили мраморную стену с именами погибших.

Она бросает неуверенный взгляд на лицо Снейпа. Он ловит её взгляд и приподнимает бровь в ответ, и Гермиона с трудом сдерживает слёзы; как же она ненавидела эту приподнятую бровь, когда училась в школе, ведь после неё так часто следовал особо едкий комментарий. И эта самая бровь вполне ясно обозначала, что человек, на которого смотрит Снейп, ведёт себя как полнейший идиот. Но глядя теперь на эту изогнутую бровь, она чувствует лишь тяжёлую утрату. И отводит взгляд.

— В-вы правы, — говорит она. "Переходи уже к делу, Гермиона". — Просто... в Хогвартсе так много привидений.

— Да неужели? — фальшиво удивляется Снейп, и Гермионе даже не надо смотреть на него, чтобы понять, что он улыбается краешками губ. — А я и не замечал.

— Нет, я хочу сказать, что там теперь стало очень много привидений. После битвы... Наверное, многие оказались не готовы... к смерти. — Она моргает, пытаясь забыть, как полупрозрачный Колин Криви махнул ей рукой, проплывая мимо Гермионы у входа в школу.

Она смотрит на Снейпа и заставляет себя выдержать его взгляд.

— Их стало так много, — повторяет она, — и это ужасно грустно, и... вы ведь и сами все понимаете, наверное. Но я подумала, что по крайней мере — по крайней мере, их там много. — Она разводит перед собой руки, показывая на заброшенную комнату вокруг них. Снейп чуть шире распахивает глаза.

— А... — издает он какой-то сдавленный звук, и нечто — нечто — в его тёмных глазах заставляет Гермиону лишний раз порадоваться, что она решилась прийти сюда, пусть и настолько поздно. Потому что, несмотря на все свои бесконечные исследования, об одной вещи она не задумывалась никогда: а что случилось с призраками тех, кто погиб вдали от школы? В Хогвартсе, по крайней мере, призраки могут видеть друг друга и живых людей, и могут общаться. Снейп же оказался в западне — в тюрьме, если говорить честнее. Ему предстоит провести здесь в одиночестве долгие, долгие годы, и рядом с ним не будет ни одной души, с которой можно было бы поговорить. И ничего, чем он мог бы занять своё время. Это просто чудо, что он сохранил рассудок. А могут ли вообще призраки сходить с ума? Врождённое любопытство настаивает, чтобы она задала этот вопрос, но Гермиона решительно приказывает ему заткнуть свой воображаемый рот.

— Итак, вам показалось, что я, должно быть... одинок, — говорит Снейп, и тянет последнее слово с таким видом, словно оно само по себе отвратительно. — И вы решили — что именно, кстати? Что ваше общество будет лучше, чем одиночество?

Это нечто по-прежнему там: едва заметная неуверенность в уголках его глаз, и дрожь в пальцах. Заметив это, Гермиона набирается храбрости:

— А разве нет, сэр?

Снейп, которого она когда-то знала, жестоко наказал бы её за дерзкий вопрос. Но тот Снейп, которого она когда-то знала, был жив, и жил, как бы ни хотел иного, среди других людей. И уже неважно, что порой казалось, что ему ненавистен весь род людской. Никто не будет чувствовать себя нормальным, лишившись всех контактов с другими людьми. С поразительной ясностью она вдруг увидела, что Снейп-призрак на самом деле куда более прозрачен, чем его бывшая сущность, во всех смыслах этого слова. Его эмоции отражаются на лице так, как это редко случалось у её профессора при жизни.

После краткой внутренней борьбы он открывает рот, борясь с молчаливой яростью. И, наконец, признаёт:

— Возможно.

Он через силу выплёвывает эти три слога, и Гермиона почти чувствует его унижение в воздухе между ними.

— Что ж... ладно. Потому что мне кажется, что остаться в одиночестве навсегда — это на самом деле ужасно. И если я могу хоть чем-то помочь, я сделаю это с удовольствием.

Она чувствует, словно ее окатывает ледяной волной, когда он разражается горьким смехом в ответ. Боги, ну почему эти слова получились у неё такими чопорными? Она краснеет.

Снейп продолжает препарировать ее взглядом.

— А книги? — спрашивает он.

Гермиона пожимает плечами, с каждой секундой чувствуя себя всё более неловко.

— Я подумала, что... Мне даже не представить, каково это, когда нельзя... — Она качает головой. — Я подумала, что вам наверняка здесь ужасно скучно.

Снейп замирает, не сводя с неё глаз. Гермиона перебирает в памяти все рассказы о привидениях, что ей довелось прочитать за эти годы. "Жизнь, если её можно так назвать, призрака полна разочарований". Эта строчка из книги Сандуска "Оставшиеся" снова и снова повторяется в её голове.

— Мне было бы уж точно, — добавляет она.

* * *

Он должен её поблагодарить. Ведь именно так поступают, когда кто-то сделал тебе доброе дело? Но Северус не может заставить себя произнести нужные слова. Вместо этого он выдавливает: "Скучно... это даже близко не описывает моё состояние". И задумывается, может ли эта девушка, эта юная женщина, представить себе часы, дни, чертовы годы, целых шесть лет без единого дела, без собеседника, с чувством, что твой мозг понемногу атрофируется. Нет, хуже, что он разваливается на куски: все разумные, логичные, относительно хорошие его участки превращаются в пыль, оставляя после себя лишь тёмные, уродливые, безумные области, которые, как он всегда подозревал, скрывались раньше где-то в глубине.

А потом эта — эта женщина пришла сюда, и принесла книги, и он почувствовал... Наверное, это можно назвать вспышкой сумасшествия, безумия — словно голодающего вдруг посадили за праздничный стол в Хогвартсе. Было сложно — если честно, то до сих пор сложно — поверить своим глазам. Она не только потратила свое время на выбор книг, которые могли бы его заинтересовать, но и зачаровала их так, чтобы они открывались и переворачивали страницы по его приказу. Чем бы она ни занималась в последние шесть лет, она думала о нём. Уму непостижимо.

Он отводит взгляд от её лица. Замечает вдруг простую, но удобную одежду, обувь без каблуков. Волосы от лица убраны и сколоты у затылка заколкой. Северус не может сделать никаких выводов о её жизни по тому, как она выглядит. Она может быть кем угодно. Учителем, репортёром, а может, и скромным дельцом. Да даже зельеваром.

— И чем же вы занимаетесь? — хочет спросить он, но молчит, чувствуя неловкость, почти как в дни молодости, когда он ещё пытался завязать разговор или присоединиться к чьей-то беседе. Он помнит то особое выражение на лицах однокурсников, пожирателей и коллег. "Что, оно ещё и разговаривает? — просто кричало то выражение. И вкупе с приподнятой бровью и небрежным закатыванием глаз: — Как вы думаете, от нас-то ему что нужно?" Его рот изгибается в жестокой усмешке. Эту часть себя он ненавидит до глубины души.

Грейнджер тем временем собирает книги, которые он уже прочёл. Прядь волос выбилась из-под заколки и соскользнула ей на лицо; она придерживает книги на бедре правой рукой и нетерпеливо поправляет волосы левой. Северус замечает неяркий блеск, но прежде, чем успевает задать вполне очевидный вопрос, она снова сдвигает кипу книг, и теперь прижимает их к себе обеими руками. И неуверенно улыбается, глядя ему в глаза.

— Тогда я на следующей неделе принесу ещё, — говорит она, и хотя тон её голоса в конце фразы не приподнимается, Северус чувствует невысказанный вопрос в робко приподнятых бровях. И невольно тоже поднимает брови, не веря. Неужели она и правда считает, что он может запретить ей возвращаться?

— Я был бы... признателен, — говорит он.

— Может, вы хотите что-то конкретное? Я не знаю, смогу ли найти что-нибудь действительно древнее, у меня запланировано много встреч и... семейных дел, но я постараюсь принести тогда что-нибудь другое. Что вы захотите.

Он качает головой, не сводя с неё глаз. Она здесь — действительно, здесь. И ещё вернётся.

— Н-нет, — медленно произносит он. — Меня устроит всё, что вы найдёте.

Она кивает и улыбается, и на этот раз улыбка выходит чуть более уверенной.

— Хорошо, — говорит она. — В таком случае... до свидания, сэр.

Северус кивает. Он вдруг понимает, что не может сказать ни слова в ответ. Вернее, понимает, что всё, что сойдёт с его языка, наверняка окажется для него слишком унизительным, слишком похожим на жалобное "не оставляйте меня одного".

Он всё ещё пытается сдержаться и не ответить, когда она аппарирует прочь.

* * *

— Ты только послушай, — заявляет как-то на следующей неделе Гермиона Рону за завтраком, — общественный строй русалок кардинально отличается от нашего. Он больше похож на строй гоблинов, представляешь? В нем тоже сильна матриархальная...

Рон опускает кружку с кофе на стол чуть резче, чем необходимо. Он злится.

— Сейчас полседьмого утра, — говорит он, и Гермионе кажется, что тон его голоса слишком натужен. — Ты не можешь хоть ненадолго сделать перерыв?

Гермиона чувствует, как разливается жар в груди и затылке. Она обхватывает руками свою чашку и, часто моргая, вглядывается в её дно. Она и так знает, что Рону не особо интересны детали её работы. И что он действительно неважно чувствует себя по утрам. И что он постоянно жалуется на капитана, который слишком часто ставит им утренние тренировки. И всё же... Как бы это сказать? Это слишком похоже на обещание профессору Снейпу, что она никому не раскроет его тайну; Рону просто будет слишком скучно, если она примется рассказывать ему восхитительные подробности из "жизни" призраков.

— Прости, — бормочет она.

Рону неловко. Обычно он и сам понимает, когда ведёт себя как свинья. Он качает головой и откусывает огромный кусок тоста, а затем произносит с набитым ртом:

— Да ничего страшного, милая.

Гермиона морщится.

— Рон, это отвратительно, — говорит она, и не может определиться, чего ей хочется больше: понимающе улыбнуться или осуждающе вздохнуть, когда он согласно кивает в ответ.

* * *

В эти выходные "Пушки" играют в Ирландии, и Гермиона целых два дня может побыть дома одна. Вечером в пятницу она наводит везде порядок. И недовольно бормочет себе под нос, когда заклинанием собирает носки Рона и отправляет их в корзину с грязным бельём. А они летят к ней со всего дома, распространяя вокруг себя запах вонючих ног, пробывших не один час в старых кроссовках. Сама она тоже не может назвать себя образцовой домохозяйкой. Перед приездами Молли они с Роном вечно в панике мечутся по всему дому и экстренно наводят порядок, зачастую с помощью магловских средств, потому что ни один из них не озаботился выучить чары для ведения хозяйства. Но по крайней мере она никогда не разбрасывает свою грязную одежду по всей квартире.

Всю субботу она сидит над очередным проектом о признании прав кентавров — начальник обещал посмотреть его в свободное время. И составляет список книг, которые, возможно, понравились бы профессору Снейпу. Она помнит, что в его кабинете в школе были не только жуткие существа в банках, но и бесконечные ряды запылённых книг, подпираемые на полках этими самыми банками с уродцами. Правда, она ни разу не задерживалась в его кабинете настолько долго, чтобы разглядеть их названия. Те книги, что Гермиона принесла в прошлый раз, она наугад нахватала из собственной коллекции — понадеялась, что хоть некоторые из них заинтересуют Снейпа. И немного виновато решила, что ему наверняка так скучно, что остальные он тоже прочитает хотя бы просто от нечего делать.

"Итак".

Гермиона задумчиво постукивает кончиком пера по подбородку. Снейп наверняка от корки до корки изучил все достойные книги по зельеварению, опубликованные при его жизни. Но ведь можно зайти во "Флориш и Блоттс" и заказать то, что выпустили уже после его кончины. И, возможно, подойдут ещё журналы: они выходят чаще книг, и пусть они не настолько длинны, как тяжелые фолианты, и не сумеют занять Снейпа надолго, они, по крайней мере, могут оказаться по-настоящему интересны. Наверное, подойдёт и литература по другим наукам — она может принести подборку книг, опубликованных за последние шесть лет в магическом и магловском мире, а в следующий раз спросит, какие из них понравились ему больше остальных. Возможно, подойдет ещё и художественная литература? Детективы? Они не только развлекут требовательного профессора, но, возможно, подарят ему возможность поломать голову над загадками сюжета. Гермиона задумчиво улыбается, когда перо принимается скрежетать по пергаменту, составляя аккуратный список.

* * *

Гермиона возвращается в хижину на следующей неделе во время обеденного перерыва. Снейп парит у окна, словно ждёт её. Она неуверенно улыбается ему, вытаскивая из сумочки очередные книги и раскладывая их на полу комнаты, рядом с теми, что лежат там с прошлого визита. К её удивлению, он не отвечает на её улыбку.

— Вы уже закончили со старыми книгами? Или пока оставить их здесь? — наконец спрашивает она, не зная, что ещё сказать.

Снейп медленно качает головой.

— Закончил, — отвечает он. Голос его охрип, словно он почти не пользовался им с тех пор, как они с Гермионой виделись в последний раз.

— Хорошо. — Несколько взмахов палочкой, и старые книги отправляются в сумочку, уменьшаясь на лету. Она поднимает взгляд на Снейпа, теребя в руках тонкие завязки сумочки. — Тогда, наверное... наверное, я пойду уже, чтобы не мешать вам читать.

Что-то в выражении лица Снейпа на миг меняется, но потом он смотрит на неё, и в его глазах она видит борьбу храбрости и отчаяния. Гермиона задумчиво поджимает губы, но спустя мгновение, набравшись смелости, говорит:

— Может... в общем, у меня с собой бутерброд.... вы бы не... были сильно против, если бы я здесь пообедала? Ланчи в министерском кафе просто ужасны...

Оправдание звучит жалко даже для неё самой — в конце концов, что может быть ужаснее, чем необходимость обедать в компании мертвеца? — и Снейп окидывает её долгим оценивающим взглядом, прежде чем ответить:

— Как пожелаете.

— Хорошо. — Гермиона осматривается, морщит нос, замечая состояние комнаты, потом осторожно выбирает местечко почище на полу и садится, прижавшись спиной к стене. Затем достаёт из сумочки бутерброд. И лишь почти развернув вощёную бумагу, она осознаёт свой промах, и с ужасом смотрит на Снейпа.

— О боги, профессор, простите! Я совершенно не подумала, подождите, я только... я сейчас же всё уберу...

Снейп, отплывший было к книгам, склоняет голову набок под таким углом, что рана на его шее становится особенно заметна. И вопросительно смотрит на неё, приподняв одну бровь.

— Что, простите?

— Ну... мой бутерброд, — отвечает Гермиона. Ну как она могла оказаться такой дурой? Как могла она не подумать о чём-то столь очевидном после всех своих исследований...

Но брови Снейпа лишь взлетают ещё выше под тёмную чёлку.

— Ваш бутерброд, — тупо повторяет он.

— Да, — отзывается Гермиона, уже менее уверенно. Разве это не неприлично — есть перед призраками? — Прошу прощения, с моей стороны это было очень грубо...

Ей требуется несколько секунд, чтобы понять, что Снейп смотрит на неё лишь с весёлым изумлением.

— С вашей стороны грубо есть, — повторяет он.

"Я просто пытаюсь быть вежливой. Ни к чему смущаться", — убеждает себя Гермиона. И продолжает вслух:

— Просто сэр Николас чувствовал себя оскорблённым, когда мы заговаривали о еде в его присутствии.

— Сэр Николас — идиот, — констатирует Снейп.

Уголки рта Гермионы невольно устремляются вверх.

— О.

Тонкие губы Снейпа складываются в почти незаметную улыбку, которую Гермиона раньше никогда не видела. Почти сразу же он снова переводит взгляд на свои книги. Она откусывает от бутерброда и принимается медленно жевать, не сводя взгляда со Снейпа. Кажется, на самом деле он не читает, осознаёт она несколько минут спустя. Взгляд его скользит по нескольким строчкам туда-сюда, потом рассеянно мечется по комнате, задерживаясь на чем угодно, кроме неё. Поэтому Гермиона невольно вздрагивает всем телом, когда он начинает говорить, обращаясь, видимо, к трещине в оконном стекле:

— Итак. Я так понимаю, вы работаете в Министерстве, мисс Грейнджер? — и едко добавляет, бросив цепкий быстрый взгляд на её левую руку. — Или правильнее говорить — миссис Уизли?

— Мисс Грейнджер, — отвечает захваченная врасплох Гермиона. А потом добавляет, хотя он больше не задает вопросов: — Мои родители... потерялись после войны. Я не хотела... То есть, я хотела, чтобы им было проще меня найти, если они вернутся сюда когда-нибудь, поэтому оставила девичью фамилию.

Снейп смотрит на неё.

— Потерялись.

Гермиона неловко ёрзает, пряча от него глаза.

— Летом после шестого курса я стёрла им память и отослала в Австралию — как раз перед тем, как сбежать с Гарри и Роном. Потом, когда всё уже закончилось... — Она не заплачет, нет, нет. Прошло уже больше шести лет. Она не заплачет.

— Когда всё закончилось, — повторяет она несколько секунд спустя, — я отправилась в Австралию, чтобы их найти. Я не была уверена... Думаю, я могла бы восстановить их воспоминания, но боялась... — Она дёргает плечом, бросая быстрый взгляд из-под чёлки в сторону Снейпа. Он отвечает ей таким же взглядом, и складка между его бровей сейчас кажется особенно заметной. — В общем, всё это было бесполезно. Я не смогла их отыскать. Я... не имею ни малейшего понятия, где они, и живы ли они вообще.

— Ясно. — Снейпу неловко, но он не собирается выдавать фальшивых слов сочувствия, и за это Гермиона до абсурдности ему благодарна. Правда, благодарность её заканчивается, стоит ему продолжить. — Вы же знаете, что вероятность того, что их воспоминания восстановятся сами по себе, практически равна нулю.

Она поджимает губы.

— Мне это прекрасно известно, — говорит она, — благодарю за напоминание.

* * *

Всю следующую неделю Северус не находит себе места — ему кажется, что Грейнджер больше не вернётся. В очередной раз, думает он с горечью, ты умудрился прогнать прочь единственного человека, который хотел тебе помочь. Он чувствует, как внутренности, которых на самом деле давно уже нет, скручивает от отчаяния. И зажмуривается, пытаясь отгородиться от образа Лили, юной, и милой, и раненой его злыми словами. Со дня его смерти мысли о Лили появляются с выматывающей регулярностью, словно это она стала призраком, а не он. Но теперь они стали куда бледнее, нежели яркие, горячие мысли, что наполняли его сердце и сны при жизни. Теперь они похожи на застарелый шрам — он ноет, но уже не болит по-настоящему.

Но сейчас ему кажется, словно он заново переживает худшие дни своей жизни. Доброта Грейнджер столь же непостижима, как и дружба Лили, и теперь она тоже ушла от него навсегда. Он снова один, и снова это его чёртова вина.

* * *

Северус настолько близок ко сну, насколько, кажется, это вообще возможно в этой нематериальной форме — нечто вроде безразличного ступора. Он зависает над матрасом в верхней спальне, бездумно пялясь на потолок, и длинные вылинявшие разводы от воды постепенно размываются под его рассеянным взглядом.

Из ступора его вырывает голос, раздающийся снизу.

— Профессор? Профессор Снейп? Вы здесь?

Это она. Северус моргает, чтобы прояснить зрение, и проваливается сквозь матрас и пол прежде, чем успевает хоть о чём-то подумать.

Грейнджер, кажется, испугана его неожиданным появлением, но быстро берёт себя в руки.

— Я принесла ещё книг, — говорит она, не встречаясь с ним взглядом. — Я взяла их в библиотеке... Вам понравились детективы?

Северус качает головой.

— Очень, — находится он с ответом, потому что ему кажется, что ему они обязательно понравятся, когда он наконец до них доберётся. Убеждённый, что Грейнджер больше не вернётся, он почти ничего не читал на этой неделе, пытаясь дозировать новые книги понемногу на каждый день, и опасаясь, что дни эти теперь сольются в вечность. Но ей он, конечно, в этом не признаётся.

— Хорошо, — говорит она, — потому что я ещё принесла. — Она выпрямляется и запускает руки в карманы, неловко глядя себе на ноги.

Северус вдруг до абсурдности пугается.

— Спасибо, — догадывается сказать он, а потом быстро, пока храбрость его окончательно не улетучилась, добавляет. — Вы так и не сказали мне, чем именно занимаетесь в Министерстве.

* * *

Вопрос оказывается крайне неожиданным, и Снейп смотрит на неё с таким видом, будто только что ему пришлось продираться сквозь толпу враждебно настроенных людей. На лице его застыла странная смесь противоречивых эмоций — неуверенности, устрашающей решимости. И ей вдруг кажется, что он только что сделал то, на что давно не мог решиться, и до сих пор не может понять, правильно он поступил или нет. Проявлять интерес к жизни окружающих — это обычная вежливость, но Снейп преподносит это так, словно совершает нечто невероятное. Гермиона вдруг понимает, что он абсолютно безнадёжен во всем, что касается простых человеческих отношений. Ей требуется некоторое время, чтобы заставить свой голос звучать как обычно.

— Я работаю в низшем звене в отделе регуляции и контроля за магическими существами, — говорит она и добавляет. — Название, правда, ужасное.

Она ненадолго замолкает, давая ему возможность ответить. Но он молчит, и она вдыхает поглубже и продолжает, чувствуя себя так, словно делает устный доклад перед особо безразличной аудиторией.

— Регуляция и контроль — ну кто до такого додумался? Это же чистое варварство! Они такие же разумные существа, как мы с вами. Это всё влияние распространённого заблуждения, что магия — это не то же самое, что разум. Приверженцы этой теории словно сами не понимают, что они тоже подпадают под категорию "магических существ". Мне кажется, это надо в первую очередь убрать из названия. К тому же, если бы я могла говорить людям, что работаю в отделе равенства всех магических существ, это бы изначально задавало совсем иной тон беседы, чем если я говорю, что работаю в отделе...

— Всех магических существ?

Пойманная врасплох вопросом, Гермиона давится следующей фразой, и из горла ее раздается малопривлекательный бульк.

— Простите?

— Вы же наверняка не хотели сказать, что все магические существа должны быть приравнены в правах к магическому обществу, — говорит Снейп.

Гермиона не сводит с него глаз.

— Вообще-то, именно это я и хочу сказать.

Он пристально изучает завихрения тумана, которыми теперь стали его ногти.

— И даже флоббер-черви?

Она чувствует, как яркий румянец заливает шею и лицо.

— Ладно, магические существа, обладающие самосознанием.

Опять эта чёртова бровь.

— Дементоры?

И добавляет, не позволяя ей ответить.

— В любом случае, вы впустую тратите своё время, работая в Министерстве. Это сплошная бюрократия, приправленная взятками. Не желаю обсуждать это дальше.

Ну нет, так нет.

* * *

С тех пор Грейнджер начинает приходить в хижину не реже раза в неделю, обычно во время обеденного перерыва. Правда, пару раз она появляется вечером или на выходных, поясняя, в ответ на его вопросительный взгляд, что Рон задерживается на тренировках, или что он уехал в город на соревнования. Кажется, мистер Уизли так и не повзрослел с тех пор, как Северус видел его в последний раз, раз до сих пор считает, что метать квоффлы — это лучшее, что он может сделать для общества.

Хотя, презрительно думает Северус, может, он не так уж и неправ.

Порой они сидят молча рядом, и тишину лишь время от времени нарушают согревающие чары, что накладывает Грейнджер — в хижине, как понимает Северус по её дрожи сыро и холодно. Потом обычно Грейнджер недовольно заявляет, что они просто обязаны поговорить хоть о чём-нибудь. Что сидеть молча и смотреть, как Северус парит над её головой, поджав губы — это дикость.

Порой, как сегодня, она просто начинает говорить, стоит только ей зайти в хижину, и, похоже, не может остановиться. Северусу порой кажется, что ей не хватает разговоров не меньше, чем ему. И хотя мысль его тревожит, он по-прежнему предпочитает дни, когда от него требуются лишь краткие ответы на её бесчисленные вопросы, и ему не приходится ломать голову над тем, что сказать самому, тем дням, когда в хижине царит словно потусторонняя тишина.

Сегодня она поинтересовалась, могут ли призраки ощущать ход времени так, как это чувствуют люди; и насколько изменились их ощущения со дня смерти; и как далеко от хижины Северус может отойти. "Мне надо заняться исследованиями", — говорит она, поднимаясь и отряхивая пыль с брюк. Она уходит, рассеянно глядя перед собой и бормоча что-то о сроке действия очищающих чар.

* * *

Гермиона возвращается в хижину на следующей неделе, вооруженная потрёпанной книгой по домашним чарам, позаимствованной у миссис Уизли. В глубине души Гермиона всегда относилась с некоторым презрением к этой разновидности магии. Но, направляя палочку на испачканные кровью половицы и видя, как ржавые разводы уходят без следа, она вдруг стыдится своей прежней заносчивости. Полезная штука, решает она, оглядываясь вокруг — оказывается, поддерживать дом в чистоте может быть не так и сложно. Да и с мыслями помогает собраться лучше многих специальных техник.

С момента её прихода Снейп нарушил молчание всего раз. Он недоверчиво поинтересовался: "Что это вообще вы тут задумали?", когда она, пролетев мимо него, торопливо скинула мантию, закатала рукава и яростными взмахами палочки принялась избавлять углы комнаты от паутины. Теперь он выбирается из угла, с которого с прищуром следил за её работой, и недоверчиво оглядывает отчищенные от грязи стены вокруг себя, чистые и ровно повешенные занавески на окнах, тоже теперь сверкающих чистотой. Оконные рамы, к слову говоря, тоже теперь в идеальном состоянии. Сквозь чистое стекло сюда проникает куда больше света, и солнечные лучи, отражаясь от снега за стенами хижины, ещё ярче освещают прежде тусклую комнатку. Здесь стало — почти — радостно.

— Лучше, сэр? — говорит Гермиона. Она отчего-то нервничает, словно только что сдала ему на проверку зелье, в котором уверена на сто процентов, но в котором он наверняка отыщет какой-нибудь изъян.

На мгновение повисает тишина, а потом Снейп говорит: "Возможно", и добавляет намного тише: "Намного лучше".

Она не может сдержать широкую улыбку, растягивающую её губы едва ли не к ушам, но все же умудряется ответить более или менее ровным голосом:

— На здоровье, сэр.

* * *

Северус забрасывает привычку считать каждый день. Теперь это было бы куда проще, ведь приходы Грейнджер придают определённую структуру его в общем-то бессистемному существованию. Но он понимает, что его больше не заботит ход времени в долгосрочной перспективе. Ему достаточно знать, что, когда она снова входит в эту дверь, это значит, что во внешнем мире прошло несколько дней, и быть уверенным, что через несколько дней она снова войдёт в эту дверь.

* * *

А потом происходит нечто, что заставляет его снова вести счёт дням: Грейнджер не появляется, насколько он может судить, почти четыре недели. У Северуса заканчивается запас книг, на которые он мог бы отвлечься. Её последние подношения лежат, запылившиеся, там, где она их оставила, и его сердце разрывается между страхом, что случилось нечто плохое, и ужасом при мысли о нескончаемой веренице пустых дней, недель и лет, уходящих в вечность. Его беспомощность постыдна и унизительна, и на удивление неожиданна. Каким же дураком он был, не замечая новую зависимость, опутавшую его крепкой сетью.

Когда она наконец возвращается, то выглядит бледной и чересчур худой. Даже лицо её изменилось — слишком заметны ввалившиеся щёки, и ступает она с какой-то особой осторожностью, непривычно медленно ставя ноги по намоченной росой траве. Северус следит за ней из окна, и его несуществующее сердце пускается в немыслимый галоп в несуществующем же месте, где оно когда-то билось. Он уверен, что ни при каких условиях не даст ей понять, насколько он напуган её внезапным отсутствием.

— Вы в порядке? — спрашивает он, едва она переступает порог хижины. Она оборачивается на звук, и Северус осознает, что ей, наверное, сложно смотреть на него, потому что солнечные лучи пронзают его насквозь. Он отплывает в сторону от окна.

— Я... да, — отвечает она. — Спасибо за беспокойство.

Но он продолжает расспросы, хотя чувство собственного достоинства уже просто вопит, чтобы он заткнулся, заткнулся наконец, Мерлина ради...

— Вы не ранены? — Ее шаги вверх по холму казались слишком осторожными, совсем не похожими на привычный уже нетерпеливый полубег.

— Не-ет, — тянет она, и замолкает, вдруг отчего-то смутившись. — Боюсь, что я просто... чувствовала себя не очень хорошо. Извините, я не могла прислать вам сообщение. Мне казалось, вы бы не хотели, чтобы я рассказывала о вас кому-нибудь ещё, а совы, к сожалению, не умеют доставлять письма призракам.

Северус прикрывает на секунду глаза, и снова их распахивает.

— Я... рад, что ваше недомогание прошло.

— На некоторое время, по крайней мере, — бормочет она себе под нос и вздыхает. — Думаю, я могу рассказать всё как есть — всё равно вы скоро заметите, всё-таки вы просто мертвы, но отнюдь не слепы. — Она расправляет узкие плечи. — Я... я жду ребенка. У меня был жуткий токсикоз, мне даже пришлось на время оставить работу.

— Вы не можете быть беременны, — не сдерживается Северус. — Вы же слишком молоды! — Ему хочется забрать слова обратно, стоит им сорваться с его губ — его замечание поразительно бестактно, если не сказать, абсурдно. Но Грейнджер лишь мягко усмехается в ответ.

— Профессор, я уже не студентка, — говорит она. — Прошло уже много лет.

Если бы призраки умели краснеть, то Снейп бы сейчас полыхал алым пламенем с ног до головы.

— Вы правы, — говорит он чуть резче, смутившись. Он смотрит на нее пристальней. Она, наверное, всего на несколько лет старше, чем была Лили... когда вышла замуж за Джеймса Поттера и родила ему ребенка.

— Определённо, — добавляет он и издает звук, словно пытается прочистить несуществующее горло от несуществующей крошки. — Полагаю, мне следует вас поздравить.

Он надеется, что она не заметит в его голосе неуверенности, такой очевидной ему самому.

* * *

Время идёт, и с каждой неделей походы к Снейпу становятся всё более затруднительны. Особенно трудно стало добираться до хижины — аппарировать беременным не рекомендуется. Рон тоже проявляет теперь больше заботы, и внимательней следит, куда она ходит. И его беспокойство одновременно кажется ей трогательным, и раздражает, словно беременность лишила её в его глазах элементарных навыков. Она заводит привычку приходить к Снейпу воскресным утром, пока Рон ещё спит, отдыхая после слишком обильной дозы алкоголя, принятой вечером в субботу, когда он либо отмечал победу, либо запивал поражение со своей командой. Она оставляет Рону записку, будто вышла по делам или просто прогуляться, и через камин отправляется в "Башку борова", а оттуда медленно и неловко поднимается в Воющую хижину.

Гермиона постоянно ощущает усталость — кажется, это заметно даже в её отражении, которого она взяла за привычку избегать при любой возможности. Утренняя тошнота прошла в конце первого триместра, слава богу, но остаётся работа — а она решила не давать своему начальнику повода считать, что беременность и материнство могут уменьшить преданность Гермионы своему делу. И ещё попытки поддерживать дом хотя бы в пригодном для жизни состоянии, несмотря на упорные попытки Рона устроить обратное. И общение с Гарри, Джинни и прочими Уизли, и кульбиты ребёнка, и собственный едкий страх, не дающий спать по ночам... В общем, она чувствует себя уставшей. Постоянно.

Она уже подумывала о том, чтобы урезать частоту визитов к Снейпу, но одна мысль об этом её расстраивает. Она не знает, чем он занимается, пока её здесь нет, помимо чтения книг, которые она приносит ему каждый раз. Когда он был её учителем, она никогда не задумывалась, что у него тоже есть чувства — вот правда, никогда. Но теперь его одиночество, кажется, можно пощупать руками. И, конечно, она — а вместе с нею и остальная часть магической Британии, узнавшей обо всем благодаря усилиям Гарри защитить память о Снейпе — знает о Лили Поттер. Кстати, об этом она не рассказала бы ему даже под угрозой Авады. Знает, что он — был — остаётся — человеком, способным на дружбу, и на разбитое сердце, и на любовь. К тому же, как это ни странно, Гермиона скучала бы по Снейпу, если бы не смогла приходить к нему. Она знает это наверняка, потому что с удивлением осознала, как сильно ей его не хватало в те несколько недель, пока она лежала на кровати с миской, предусмотрительно поставленной у локтя.

* * *

В последнее воскресенье перед Рождеством Гермиона берет подарок для Снейпа и отправляется через каминную сеть в Хогсмит. Идёт снег, но несильный, и легкие снежинки ласкают её щеки и тают, опускаясь на землю, и дорога к хижине оказывается немного скользкой. Гермиона шагает с огромной осторожностью. Подходя к двери, она сдвигает коробку на живот, чтобы справиться с замком.

Снейп, как обычно в эти дни, ждет её у входа, сцепив руки за спиной. Он подается вперед, замечая её ношу, и протягивает руки, словно собираясь забрать её. Затем он очевидно приходит в себя, и в его взгляде мелькает презрение к собственной бесполезности. В этот момент Гермиона понимает, что больше всего на свете хотела бы сейчас протянуть руку и коснуться его, чтобы стереть это выражение с его лица.

— Счастливого Рождества! — нарочито весело говорит она, и сгибает колени, чтобы поставить коробку на пол.

— Уже Рождество? — удивляется Снейп. — Это для... — Он мотает головой так сильно, словно хочет вытрясти из себя какую-то нежеланную мысль.

— Для вас, — заканчивает за него Гермиона.

Выражение на лице Снейпа можно было бы назвать забавным: открытый рот, глаза навыкате, если бы не ступор, в который он впал от ответа.

— Для меня, — повторяет он, издавая нечленораздельный звук. И больше не говорит ни слова.

— Хм, — произносит она, и моргает, чувствуя, как вдруг глазам вдруг становится горячо, а потом заставляет себя продолжить более жизнерадостно. — Позвольте мне открыть его для вас!

Она упаковала подарок прошлой ночью в такую же полосатую бумагу, которой обернула подарки для Рона, Гарри и остальных Уизли, чувствуя себя немного глупо оттого, что понимала, что Снейп все равно не смог бы самостоятельно открыть его, но желая привнести хоть какой-то элемент неожиданности. При помощи заклинания она разрезает зачарованный скотч и осторожно убирает бумагу.

* * *

Это граммофон — магический его вариант.

— Смотрите, — принимается объяснять Грейнджер с привычным энтузиазмом, пока Северус зависает в воздухе позади неё, таращась на подарок, — тут ещё есть пластинки... — Она вытаскивает их из сумочки и взмахом палочки увеличивает до нормального размера.

— Я подумала, что проигрыватель лучше не уменьшать, это слишком тонкий механизм, — говорит она, складывая пластинки одна на другую. Их много, и магических, и магловских. Северус узнает Моцарта и Битлз, и "Непростительных" — волшебную группу, которая была популярна в школьные годы Снейпа. Грейнджер делает сложный пасс палочкой, и пластинки взмывают вверх и зависают над граммофоном.

— Следующая запись, — говорит она, и нижняя пластинка из стопки опускается на проигрыватель. Она продолжает показывать команды для проигрывания пластинки и её возвращения на верх стопки, чтобы можно было проиграть следующую.

— Я понимаю, что обычно для заклинаний используется латинский, но у меня просто не хватило времени, чтобы правильно перевести все команды, — едва ли не извиняется она. Гермиона поднимает взгляд на Северуса, склонившись над граммофоном; в такой позе особенно заметен выдающийся живот, лежащий едва ли не на её коленях, и Северус смущённо отводит взгляд.

— Так подойдёт? — спрашивает она, и робость в её голосе заставляет его повернуться обратно и взглянуть на неё растерянно и потрясённо. — Это как с книгами, я не знала, что вы предпочитаете из музыки, поэтому принесла понемногу... в общем, понемногу всего, но в итоге получилось немало.

— Мне нравится... очень, — говорит он, и не успевает отругать себя за глупые слова, потому что она сразу же улыбается, и её улыбка, широкая и искренняя, напрочь стирает любые мысли из его головы.

* * *

Но однажды она не выдерживает. Ребенок слишком давит на лёгкие, спина болит, а стрелка часов даже близко не подобралась к цифре восемь. Эту ночь она провела без сна, ей мешали постоянные схватки Брекстона-Хигса. "Это всё стресс, — сказал целитель, когда Гермиона пожаловалась ему на недомогание, — постарайтесь избегать перенапряжения и пейте побольше воды".

Воду она пьет литрами. Вторую рекомендацию выполнять куда сложнее.

— Если честно, я в ужасе, — признаётся она. — Мне кажется, из меня выйдет плохая мать.

Снейп окидывает её долгим оценивающим взглядом, не говоря ни слова, и Гермионе кажется, что он ждет, что она скажет дальше, поэтому она продолжает — даже если на самом деле ему это было бы не интересно.

— Я ухожу с головой в работу. Я эгоистична — Рон всегда жалуется, и я понимаю, что в чём-то он прав. Но он, по крайней мере, взрослый человек, и может... Но ребёнок... Ребёнок ведь не поймет, если я забуду об ужине, что это потому, что я увлеклась книгой, а не потому, что я о нем не беспокоюсь. — Она прижимает ладони к животу. — И пусть даже Рон делает вид, что абсолютно не умеет готовить, он хотя бы может сделать себе бутерброд, но ребёнок-то и этого не сможет.

Она убирает одну руку с живота и прижимает её к груди, пытаясь усмирить дыхание.

Снейп хранит молчание так долго, что Гермионе начинает казаться, что он давно уже уплыл прочь. Она боится поднять на него глаза — просто не вынесет насмешки, которую наверняка прочтёт на его лице.

Потом он говорит:

— То, что вы осознаете эти... вероятные осложнения, даёт вам возможность справиться с ними. — Он поднимает вверх руку, и та странно замирает в воздухе на несколько секунд, а затем падает обратно. — В школе вы были на удивление скрупулёзны. Примените это ваше качество к задаче материнства, и я уверен, что ваши страхи окажутся необоснованными.

Гермиона во мгновение ока поднимается с пола и бросается к нему, и лишь потом вспоминает, что призраков обнять невозможно.

* * *

Они обсудили тот факт, что Гермиона наверняка не сможет посещать его некоторое время после рождения ребёнка. Беседа получилась странной, почти нереальной; Снейп, конечно, не обрадовался, но и не удивился, а Гермиона пыталась не чувствовать себя виноватой. По всему полу хижины она разложила книги впритык одна к другой, чтобы оставить ему как можно больше новой литературы для чтения.

— Удачи, — сказал лишь он неловко и до странности мило, когда она собралась уже спускаться по холму к деревне.

Она беспокоится о нем в те дни, что предшествуют родам, в дни, когда она может почти ничем не заниматься, лишь думать, и стойко переносить нечастые, но изматывающие схватки. А потом всё затмевают роды и результат этих родов, и она на время забывает обо всём, кроме Розы, милой, выматывающей, требовательной Розы.

* * *

В хижине Северус без конца слушает музыку, наслаждаясь мелодичными звуками в тишине, которую больше не нарушают ничьи голоса. В те дни, когда его собственных мыслей становится слишком много, он приказывает проигрывателю прибавить громкость, и делает громче и громче до тех пор, пока музыка, словно яростные струи водопада, не скрывает под собой всё, что не даёт покоя его голове.

В эти дни он думает слишком много, и с особой строгостью дозирует книги на случай, если Грейнджер понадобится больше времени, чтобы вернуться, чем они оба ожидали. Раньше Северус почти не задумывался о детях, но в теории, конечно, знает, что сам процесс родов и последующее восстановление порой могут оказаться сложны. Он старается не думать, что, вполне возможно, она вообще больше никогда не вернется — либо сознательно, либо оттого, что, насколько ему известно, порой рождение ребёнка может закончиться совсем не так, как хотелось бы.

А еще он старается не думать, что станет с ним, если Грейнджер не вернётся. Если... нет, когда, потому что уйдёт ли она сегодня, или завтра, или через сто лет, но Грейнджер, несомненно, когда-нибудь умрёт и однажды оставит его. Северус никогда не желал себе бессмертия — наоборот, зацикленность Темного Лорда на подобных идеях всегда казалась ему абсурдной, но его тревожит мысль о том, что он стал бессмертен, сам того не желая. И тогда, сражаясь с наступающей паникой, он приказывает музыке играть ещё громче.

Однажды в выходные к хижине впервые подходят ученики Хогвартса, и Северус почти рад неожиданному поводу отвлечься. Они швыряются снежками, и те ударяются в окна, и талый снег скользит вниз по стенам, и детишки подзадоривают друг друга подойти поближе. Поддавшись внезапному безрассудству, он начинает завывать и всхлипывать, когда один из них, набравшись храбрости, решается было коснуться дверной ручки.

* * *

Она возвращается, когда снег только-только начинает таять. Краем уха Северус слышит хлопок аппарации сквозь мягкие волны канона Пахельбеля — произведения, которому он при жизни уделял слишком мало внимания за его обыденность, но к которому стал все чаще и чаще обращаться после смерти. Ему кажется порой, что оно необъяснимым образом напоминает ему о тех днях, когда у него ещё было тело, и о ритме сердца, что билось в нём. На долю секунды ему мерещится, что это вернулись ученики; но потом дверь открывается, и он видит её — в бесформенной мантии, в накидке, небрежно обёрнутой вокруг плеч, и кто-то совсем крошечный лежит в перевязи у её груди.

— Привет, — говорит она, улыбаясь краешками губ.

— Привет, — говорит Северус, и добавляет, — это?..

Уголки рта Грейнджер изгибаются в лёгкой улыбке — возможно, её забавляет банальность вопроса, и всё же она делает шаг вперёд и поворачивается, и Северус может разглядеть круглое личико и рыженькие пушистые волосы.

— Это Роза, — говорит Грейнджер, легко покачиваясь на месте. — Разве она не восхитительна? — и вдруг она тихо смеётся, смущённо смотрит на Северуса и снова отводит взгляд. — Простите. Раньше я ненавидела, когда молодые родители спрашивали меня о чём-то подобном, ведь новорождённые детишки обычно далеко не восхитительны.

Если честно, Северус не сказал бы, что спящая малышка с поджатым к подбородку кулачком ему нравится, но на долю секунды ему кажется, что у него сбилось дыхание — по крайней мере, примерно так это ощущалось, когда он ещё был человеком.

* * *

Гермиона всегда могла похвастаться лёгкостью, с которой управлялась со множеством дел одновременно. И она с удивлением понимает, что материнство — это нечто совсем иное. Дела, касающиеся дочери, нельзя распределить во времени; Роза возмущается, когда о ней заботятся по неудобному для нее расписанию. И всё же Гермиона понимает, что Снейп оказался прав — её страхи, связанные с материнством, не оправдались, в основном потому, что Гермиона даже не подумать не могла, насколько всеобъемлющими окажутся мысли о Розе. Миссис Уизли как-то сказала ей, что количество мыслей и забот будет уменьшаться по мере взросления ребенка. "Хотя, моя дорогая, твоё сердце связано с ней навсегда. Ты никогда не сможешь надолго забыть о Розе".

Но когда она возвращается на работу, приходить к Снейпу становится сложнее. Обеденный перерыв она теперь проводит в Норе, кормя Розу и позволяя миссис Уизли покормить её саму.Потому что к концу рабочего дня обычно так устает, что не находит сил даже на самый простой ужин, а усилия Рона пусть порой и приводят к каким-то результатам, но редко оказываются питательны. Да и Рон теперь старается побольше быть дома, и остаётся в пабе только на одну кружку после матчей, поэтому на следующее утро просыпается рано. Гермиона понимает, что тронута его явной заботой о Розе — неважно, как бы она ни злилась на него, что-то внутри неё сжимается от нежности, когда она видит, как он качает на руках их дочку, напевая бессмысленные волшебные колыбельные, что наверняка когда-то пела ему миссис Уизли. И в то же время она презирает себя за быстрые аппарации в Воющую хижину после работы не чаще раза в неделю. Кажется, что презрение к самой себе давит на затылок, и она становится беспокойной и огрызается по любому поводу, и от того ещё больше чувствует свою вину, ведь какая она жена, если мечтает, чтобы муж проводил побольше времени вдали от семьи?

Она задерживается в хижине всего на пять-десять минут — только чтобы передать Снейпу новые книги и пластинки и немного поболтать, а разговор в основном состоит из её односложных замечаний и его столь же односложных ответов. Она давно уже не спрашивает его, как прошла его неделя — прекратила после того, как однажды он, не сдержавшись, сорвался на неё: "Проклятие, Грейнджер, неужели так сложно заметить, что у меня тут ничего не происходит!" Это было сказано тоном, в котором были и смущение, и легкая жалость к себе, и...

А ещё иногда она злится на Снейпа — злится на его явную беспомощность, ведь при жизни она считала его каким угодно, но только не беспомощным. Все эти вынужденные тайны выводят из себя, как и попытки вместить его в свою жизнь, которая, кажется, и так уже настолько полна, что едва не трещит по швам от работы, и Розы, и Рона, и, порой, сна. И бывают дни, когда она мечтает, чтобы он не зависел от нее настолько сильно. А потом ей снова становится до слёз стыдно, ведь — ведь что ещё он может сделать? И что ещё может сделать она? Она не в силах оставить его там в одиночестве. Не может.

Почти каждый вечер, засыпая, Гермиона как мантру повторяет одни и те же слова. Со временем станет легче. Обязательно.

* * *

Однажды Грейнджер неожиданно появляется рано утром. Северус замечает её силуэт в окне, в которое смотрел невидящим взглядом. Аппарировав, она запинается, словно пьяна или очень устала, и раздражённо мотает головой, и лишь потом входит, недовольно стукнув кулаком по двери.

Северус с весёлым недоумением следит за тем, как она, громко топая, заходит в комнату и садится у самой стены. В руках она сжимает термос с напитком, от которого поднимается лёгкий пар. Прикрыв глаза, она делает глоток.

— Какой сегодня день? — наконец спрашивает Северус, и Гермиона переводит на него взгляд.

— Суббота. Рон на матче под Эдинбургом, а Розу я ненадолго оставила Гарри и Джинни. Мне казалось, у них и без нас дел невпроворот, но они сами предложили, и я... — Она замолкает.

Северус склоняет голову к одному плечу.

— И чем же, позвольте спросить, так занято семейство Поттеров?

Она вздыхает.

— Джеймсом, само собой, — говорит она, и Северус едва сдерживает стон отвращения при упоминании потомка Поттеров, носящего столь неоригинальное имя. — И Джинни снова беременна, а Гарри с ног сбивается в аврорате. — Она делает ещё один глоток. — Но, кажется, им всё нипочём. Они были так рады взять себе Розу. — Последняя фраза звучит куда горше, чем слова, её составляющие, и Северус выгибает бровь.

Грейнджер замечает его выражение лица и морщится.

— Да ладно, для меня это всё слишком, — признаётся она.

— А я и не заметил.

— Ха-ха, — ещё глоток, и ресницы устало опускаются на тени под её глазами. На миг наступает тишина — она не столько неуютная, сколько непривычная для Грейнджер, и Северус думает, что бы ещё сказать. Сегодня у неё даже нет с собой новых книг — она была тут всего два дня назад. И, кажется, это было так давно — то время, когда она приходила к нему чаще раза в неделю. Ему кажется странным, что в таком состоянии, и без повода в виде книг, она пришла именно к нему, решила поговорить с ним, а не с кем-нибудь другим.

— Как вы думаете, почему вы до сих пор здесь? — вдруг спрашивает она, не открывая глаз.

Северус замирает, и смотрит на неё во все глаза.

— П-прошу прощения?

— Простите, — говорит она. — Я знаю, это очень грубо, и вы не обязаны отвечать, конечно же, но я не могу не думать об этом с тех пор, как увидела вас в первый раз, не могу... Я не понимаю, почему так получилось. — Она всё же открывает глаза, но смотрит ему на ноги, а не в лицо. — Я прочитала столько книг. Считается, что вас держит здесь неоконченное дело — я поначалу подумала, что, может, Гарри... Но ведь теперь вы знаете, что Гарри жив, сэр. У вас всё получилось, и всё же вы... — Она передёргивает плечами. Жест выходит извиняющимся, но взгляд её ясен и цепок. Северус вдруг с удивлением понимает, что её слова не ранят. Каким-то образом он чувствует, что на самом деле она не хочет, чтобы он уходил. Её вопрос — всего лишь неуёмное любопытство интеллектуала, жажда знаний, от которой по коже бегут мурашки. И, понимает он вдруг, — своеобразная забота. О нём.

— У меня нет ответа, — после паузы произносит он. — Меня тоже немало беспокоил этот вопрос.

— Гарри говорил... Гарри говорил, что ему предоставили выбор. Когда он умер. Он мог вернуться или... Или пойти дальше. — Она нервничает, как это часто бывает в те редкие случаи, когда она упоминает Поттера.

Северус откидывает голову назад и глядит на потолок.

— Что ж, как и множество прочих вещей, имеющих отношение к мистеру Поттеру, его смерть оказалась... особенной, — невесело улыбается он против воли и вновь оборачивается к Гермионе. — В момент умирания у меня не было выбора, — говорит он.

Она выглядит встревоженной.

— Извините, я...

— Однако, — повышает он голос, перебивая ее, — полагаю, я всё-таки мог принять решение и "пойти дальше", как вы сказали, либо вернуться туда, где я нахожусь теперь. — Он не торопится с ответом, размышляя, как объяснить ей то, что он сам начал понимать лишь теперь, спустя годы размышлений. — Это... это не было осознанным выбором, понимаете. У меня не было времени на раздумья. Не было возможности просчитать, чем может обернуться каждый из вариантов.

Он смутно, словно давний сон, помнит ощущение приближения к чему-то, торопится туда — но это не навязший на языке свет в конце туннеля, как любят описывать маглы, а нечто, чего он не может ощутить имеющимися у него органами чувств. Это нечто огромное, и теплое, и в то же время внушающее ужас. Он помнит, как отпрянул от этого, и сопротивлялся ему, пока не пришёл в себя здесь, в хижине, глядя на своё пустое тело и ощущая фантомную тошноту, от которой уже не имел физической возможности избавиться.

Грейнджер молча смотрит на него. Ее лицо спокойно, но пальцы сплетены в судорожный замок.

— Я много думал об этом, — произносит Северус. Ему так хочется сделать глубокий вдох, но всё, что ему остается — это закрыть на миг глаза. Затем говорит. — Полагаю, нет смысла надеяться, что Поттер сохранил в тайне от вас мою... историю, связанную с его матерью?

— Нет, нет, — говорит Грейнджер. — То есть, надеяться смысла нет. — Северус замечает, что она не хочет говорить на эту тему. Она быстро берёт себя в руки, но Северус все же успевает заметить то особое выражение на её лице, и ему становится интересно, что она скрывает. — Ладно. Что ж. Я и не надеялся на иное. — "Ничего другого от этого негодника и ждать было незачем". — В таком случае, полагаю, вы понимаете, почему я мог... не желать встречи с Лили. В то время я был уверен, что только что отправил её сына на верную гибель. — Он рад, что сумел не запнуться на заветном имени; имя Лили соскользнуло с его губ так же легко, как любое другое слово.

— Понятно. — Грейнджер хмурится. — Но опять же, вы теперь знаете, что Гарри жив. Он в порядке. Боги, да можно даже сказать, что он процветает. И...

— Я. Не. Знаю. Ясно? — цедит Северус, изо всех сил желая скрипнуть зубами.

Он принимается метаться в воздухе туда и обратно, и это движение подобно нервным шагам по комнате. — Вы и правда считаете, что если бы я знал, как выбраться отсюда — из этой богами проклятой дыры — я бы не воспользовался своим шансом? — Он разворачивается и нависает над ней, старательно не думая о том, что даже знай он, как сложится судьба Поттера, он всё равно бы не захотел встретиться с Лили. Он не хотел бы никого видеть, если честно, потому что среди почивших нет никого, кого он мог бы назвать своим другом. — И вообще, к чему сейчас эти вопросы? После... после стольких лет?

Она прожигает его обиженным взглядом.

— Я видела, как вы умерли, — наконец говорит она, и голос её сух как древний потрескавшийся пергамент. Северус смотрит на неё, на неукротимые волосы, растрепавшиеся от влажного воздуха, на бесформенную мантию и мешки под глазами, запавшими от усталости, и не знает, что ответить. Поэтому...

— Я знаю, — говорит он.

Грейнджер не отпускает его взгляд, и смотрит так пристально, словно может распасться на пыль от малейшего движения, и когда она наконец отвечает, губы её практически не шевелятся.

— Мне так жаль, — говорит она.

Северус медленно качает головой.

— Это не ваша вина.

* * *

— Калдифф отклонил мой проект по признанию прав пикси, — заявляет Гермиона, стоит Рону вернуться домой с тренировки. Она помешивает соус для спагетти, держа на боку Розу. Пергаменты с возмутившим её проектом разбросаны по всему кухонному столу. — Не знаю, что делать. Он даже читать его не стал, а ведь я столько времени провела в лесах в поисках хотя бы одного пикси.

— Милая, я ещё в дверь не успел зайти. Погоди немного, — говорит Рон. Он наклоняется, чтобы чмокнуть Розу в пухлую щёчку.

— Да, конечно, прости. — Гермиона принимается мешать соус чуть сильнее, чем следовало, и он выплёскивается через край на плиту. — Просто это так раздражает. Дэвису и Макдуалу одобряют любой проект, хотя они лепят их на коленке. А на то, что действительно подготовлено, у него вечно не хватает времени... — Она замолкает, замечая, что Рон едва сдерживается. — Прости, — повторяет она. — Как прошёл твой день?

* * *

Она берёт проект с собой к Снейпу в следующий раз, вместе с оформленной в рамку иллюстрацией, найденной в лавке старьевщика на Косой аллее. Это всего лишь страница из старой книги с изображениями растительных ингредиентов для зелий, растущих на севере Англии. Рамка старая и потрёпанная временем, но иллюстрация сохранилась неплохо, рисунки на ней точны и подписаны верно. Она вешает её на стену возле лестницы, куда падает свет из окна.

— Мне показалось, что тут не помешает немного освежить интерьер, — говорит она, пока Снейп изучает пергамент.

— Определённо. Эти... рисунки на удивление точны.

Гермиона улыбается.

— Мне тоже так показалось. — Она неосознанно бросает взгляд на кипу пергаментов в руках, и Снейп выжидающе поднимает бровь.

— А это?

— О... — говорит она, чувствуя вдруг неуверенность. — Это черновик одного из моих рабочих проектов. Мой начальник не стал его даже смотреть — сказал, слишком много заумных слов. — Она сжимает пергаменты в пальцах. — Он немного идиот. Ну, или как минимум лентяй.

— Как и большинство людей, — мягко отвечает Снейп, сопровождая слова выразительно приподнятой бровью. — Впрочем, насколько я помню, вы нередко увлекались при написании сочинений во время учёбы в школе. И частенько отклонялись от темы.

Гермиона чувствует, что краснеет. Она почти забыла Снейпа-учителя, и то, как презирала его за мелочность. И то, как он делал вид, что не слышит её вопросов и не замечает всех усилий, которые она вкладывала в учёбу. И напоминание об этом её не радует.

— И что плохого в хорошо раскрытой теме? — требовательно спрашивает она, и голос ее звучит резче, чем она бы хотела.

Снейп мрачно хмыкает.

— Вот станете учителем, тогда поймёте. — В ответ на её возмущенный взгляд он добавляет. — На проверку сочинений уходит немало времени, даже если ученики придерживаются рекомендуемой длины. Само собой, это время тратится помимо часов, затраченных непосредственно на ведение уроков, патрулирование коридоров, взыскания и разработку планов обучения. — Он скрещивает руки на груди. — Грейнджер, ваши сочинения приводили меня в ужас. На них уходило как минимум в три раза больше времени, чем на сочинения ваших одноклассников.

Гермиона чувствует, как к глазам подступают слезы унижения.

— Хорошо. Допустим, я поняла. То есть... да. — Она качает головой. — Просто... Порой тема казалась мне очень интересной, и все, что ее касалось, начинало казаться очень важным. — Она дерзко вздергивает подбородок. — Но ведь детали и правда важны. Они добавляют тонкости и — и, наверное, баланса. Как может Визенгамот принять осознанное решение, разрушать поселения пикси или нет, не понимая, почему пикси предпочитают селиться во вполне определённых местах?

— И конечно же, не зная истории каждого племени пикси от Корнуолла до острова Скай? — сухо говорит Снейп. — Грейнджер, я не хочу сказать, что детали не важны. Просто для них должно быть своё время и место. — Помолчав, он продолжает. — Если у вас есть время и желание, я мог бы посмотреть проект с вами с точки зрения прожжённого специалиста по проверке сочинений. — Губы его изгибаются в сардонической усмешке, а сам он широко разводит руки. — Полагаю, у меня дел больше никаких нет.

* * *

Когда Грейнджер врывается в хижину однажды после обеда, триумфальная улыбка растягивает её рот едва ли не до ушей, и Северус не сдерживает ответной улыбки, как бы ни злился на внезапное вторжение. И когда она объявляет, что её начальник согласился представить её проект перед Визенгамотом на следующем собрании, он начинает улыбаться ещё шире, и чувство, похожее на удовлетворение, зарождается в пустом пространстве на месте его груди.

* * *

Конечно же, она не изменяет Рону. Гермиона замечает, что мысль эта всё чаще и чаще мелькает в её голове. Она появляется в самое неподходящее время: когда она встречается с представителем гоблинов для обсуждения очередного проекта; когда они с Молли сидят на кухне в Норе, попивая чай и глядя, как Роза играет на полу со старыми куклами Джинни; когда Рон не может спокойно спать из-за того, что она всю ночь ворочается, и прижимает её к себе, поглаживая пальцами с сонной неуверенной нежностью. Его тёплое присутствие успокаивает Гермиону. В присутствии Снейпа в её жизни нет ничего основательного — ничего материального. Поэтому нет, она не изменяет Рону. Но порой она всё равно чувствует себя виноватой. Но это ведь так глупо. Обычно она оправдывает свой обман обещанием Снейпу. Да и вообще, Рон — не самый надёжный хранитель секретов, особенно если пропустит пару пинт с товарищами по команде, некоторые из которых тоже учились у Снейпа. Поэтому у неё ведь и правда нет иного выбора — только по-прежнему держать всё в тайне. Обычно она тактично умалчивает, где именно проводит обеденный перерыв — и вообще, зачем Рону знать о чем-то подобном? Но иногда ей всё же приходится немного привирать, туманно размышлять об исследованиях, и потом это кажется ей... неправильным. Странным. Необходимым, но странным.

* * *

Ход времени неуловим. Грейнджер едва ли не светится, когда однажды сообщает ему, что Поттер назвал своего новорождённого сына в честь Северуса, который не стесняется в выражениях по поводу глупости "спасителя магического мира". Второй маг, в честь которого несчастный младенец получил своё имя, самодовольно улыбается с половицы.

— Этот идиот догадался назвать ребёнка в честь двух психов, — с отвращением говорит Северус.

— Вы не псих, — возражает Грейнджер.

— Да неужели? Мне казалось, что сумасшествие грозило мне... — Пауза. — До... вас.

Она не знает, что ответить, но краешек её левого уха, заметный сквозь пряди волос, заправленных за него, заметно розовеет.

Её собственный второй ребёнок рождается спустя несколько лет после первого, и Северусу снова приходится терпеть её долгое отсутствие после рождения мальчика. Она приносит его с собой, совсем как дочь когда-то, и Северус видит, ощущая странное чувство собственничества, что мальчик, в отличие от своей сестры, не унаследовал ни одной характерной черты клана Уизли. Его головка покрыта шапкой коричневых волос, а ротик по форме точно напоминает мамин.