Живые и мертвые (гет)

Северус парит над полом, когда, с первыми лучами рассвета, приходят за его телом. Утреннее солнце едва начало разбивать туман, сетью оплётший холмы этой ночью — ночью, которую Северус провёл, чувствуя себя словно непришвартованный корабль — во всех смыслах. Будто чужими глазами он смотрит, как в комнату тяжелой поступью заходит Хагрид, следом за ним — Гермиона Грейнджер, и...

Северус пытается вздохнуть так резко, что будь у него дыхание, как раньше, он попросту подавился бы воздухом. Потому что вслед за остальными появляется Гарри Поттер. Его одежда вся в подпалинах и дырах, волосы и кожа темны от грязи, и очки косо сидят на переносице. Он выглядит измождённым и дёрганым, и словно вот-вот упадет без сил, но он определённо жив. Он чуть подаётся назад, будто пытаясь совладать с обуревающими его эмоциями, пока Хагрид качает своей огромной лохматой головой, а Грейнджер тянется вперёд, словно хочет коснуться его тела, но вдруг резко отдергивает руку. Северус с удивлением замечает, что по её лицу текут слезы, и в совершенном замешательстве смотрит, как Хагрид осторожно, почти нежно, поднимает его тело на руки и прижимает к своей бороде. Не говоря ни слова, они втроём покидают хижину, странно похожие на маленькую похоронную процессию.

Северусу кажется, что он чувствует нечто вроде фантомной боли где-то позади глазных яблок — там, где могли бы быть слёзы. Слёзы, которых у него больше никогда не будет.

* * *

Когда Гермиона в первый раз замечает призрак профессора Снейпа, она почти не верит собственным глазам; сквозь слёзы весь мир кажется подёрнутым дымкой, а он — лишь едва заметной тенью на краю зрения, человекоподобным сгустком необъяснимого тумана. Она неслась, доверившись ногам, а не разуму, отчаянно желая сбежать прочь, прочь, прочь, хотя так и не смогла понять, с какой стати ноги привели её в это ужасное место. Осознав, где находится, она спотыкается и падает, проскальзывая по мелким камням, ударяется коленками о землю и ссаживает ладони до крови. Она не сводит глаз с Воющей хижины, с побитых временем стен и крыши с прохудившейся кровлей, и ей кажется, что её сейчас стошнит.

А потом — потом она замечает его, вернее, не его даже, а словно проблеск его тени сквозь разбитые окна, прямо над провисающими брёвнами стен, зачем-то скрывающими внутренности хижины от остального мира. Её сердце вдруг пускается вскачь — "Нет!" — и она поднимается, на ходу отряхивая ладони о бока мантии и чувствуя, как мелкие камушки падают на землю возле её ног.

Изнутри хижина выглядит точно так же, как она её помнит. Она останавливается, и сжимает руки в кулаки, а сердце бьётся почти до боли сильно, но она запрещает себе убегать. "Это просто здание", — думает она, но потом вспоминает вдруг, что Хогвартс — такое же здание, но она не выдержала там и нескольких минут. Она делает глубокий вдох через нос, и не сводит глаз с окна, в котором, кажется, видела его — но там ничего нет, лишь обрывки занавесок, выцветших почти добела под блёклым шотландским солнцем. Потом она переводит взгляд на остальную часть комнаты, и на толстый слой серой пыли, лежащей, кажется, на всех поверхностях. Даже на полу. Даже на следах крови на полу. И бросается прочь из хижины.

Она видела его. Абсолютно точно.

* * *

Она возвращается на следующий день — аппарирует прямо ко входу в хижину. Дыша неровно и часто, она толкает дверь кончиками пальцев, чувствуя, как всё тело сводит от напряжения. На то, чтобы не развернуться и не пуститься бегом вниз по холму прямиком до Хогсмита, уходит вся её решительность.

Выдался солнечный день, и лучи пробиваются сквозь трещины в досках над окнами внутри хижины, а тонкие пылинки задорно танцуют в полосах света. В комнате не видно никого — ни живого, ни мёртвого. Гермиона старательно отводит взгляд от тёмно-коричневых разводов на полу. Лестница мерно поскрипывает под её ногами. Дверь, провисшая на ржавых петлях, с готовностью распахивается от малейшего нажатия.

Она тоже скрипит.

В спальне за этой дверью находится нечто, что не даёт ей покоя. Как и в комнате внизу, полы и стены испещрены следами когтей, но в воздухе — запах затхлости, а узкая металлическая кровать, и пожелтевшие жёсткие простыни, и стёганое покрывало — всё надёжно укрыто слоями пыли, и подушка, что должна была бы лежать по центру, брошена чуть косо — словно прежний обитатель хижины просто проснулся однажды утром, вышел и забыл вернуться, и от этого Гермиону пробирает дрожь. Вся комната внушает необъяснимый ужас. Здесь жутко.

Но не настолько жутко, как жуток силуэт в углу, парящий в трёх-четырёх дюймах над полом. Гермиона делает резкий вдох и давится пыльным воздухом, разразившись приступом кашля, от которого вынуждена согнуться почти пополам и прижать кулак ко рту. Когда наконец ей становится легче, она медленно-медленно поднимает взгляд на угол, уверенная, что видение должно было уже исчезнуть — но он по-прежнему здесь. Руки его скрещены на груди, и, кажется, ему теперь гораздо проще смотреть на неё с высоты своего непомерного горбатого носа. Что-то в горле Гермионы несколько раз щёлкает, прежде, чем у неё получается выдавить из себя хоть слово.

— П-профессор Снейп? — в конце концов шепчет она, делая шаг в комнату.

Несколько долгих секунд он задумчиво изучает её, прежде чем ответить.

— Во плоти, — говорит он. Верхняя губа его изгибается в усмешке, когда она, вздрогнув, пытается отпрянуть от его слов. — Образно говоря. — Он подплывает ближе, настолько близко, что она может разглядеть края открытой раны на его шее, и жемчужно-белую кожу вокруг неё, и саму рану — глубокого серебряного, почти чёрного, цвета.

Она дышит слишком часто, обуреваемая ужасом и заворожённая увиденным.

— О. Верно. Вчера мне показалось, что я видела вас, сэр, — говорит она, стараясь не сводить глаз с его лица. — Я была уверена, но потом вы исчезли...

— Я призрак, мисс Грейнджер. При желании я могу проходить сквозь стены и потолки.

Намек более чем удивителен.

— Но сейчас этого желания у вас не возникло?

— Определённо.

— Почему же, сэр?

Раздражение на его лице абсолютно такое же, каким она запомнила его со школы.

— Надо же, — говорит он, и каждый слог его сочится презрением, — даже окончив школу, вы не излечились от непрестанной потребности засыпать вопросами всех и каждого.

Гермиона открывает рот, и слова негодования уже готовы сорваться у нее с языка. "Надо же, даже смерть не избавила вас от привычки вести себя как последний болван". Но она давится ими, когда призрак Снейпа скалит на неё зубы. "Боже, они все в крови, боже, боже", — и ей кажется, что её вдруг отбрасывает на несколько месяцев назад, и она снова слышит крики профессора, и видит его тело на грязном полу хижины, и смотрит, как кровь, пульсируя, вытекает из раны на его шее, окрашивая в алый цвет и рубашку, и мантию, и его пальцы, беспомощно скребущие по горлу. Серебристые ручейки его воспоминаний, льющиеся из глаз и рта, и паника в его взгляде. Он погиб, отчаявшийся, испуганный, и... Она снова видит его тело, лежащее в стороне от остальных в Большом зале после того, как битва наконец — наконец! — завершилась, и приоткрытые его губы, не скрывающие ужасных зубов, запачканных кровью, и лицо, застывшее в посмертной маске. Она снова ощущает тошноту и стыд — горькую смесь, и от этого внутри словно всё переворачивается.

— Я не закончила школу, — быстро бормочет она, чтобы хоть чем-то заполнить тишину, которая с каждой секундой становится всё тяжелее. — Я собиралась вчера сдавать ТРИТОНы, профессор МакГонагалл предложила всем ученикам, чей седьмой курс был прерван из-за войны, но я... я не смогла. — Она не сводит глаз со своих кроссовок, а пульс, отвлекая от разговора, сбивчивым стаккато бьётся в ушах. — Я испугалась. Я не думала, что... Я не была в замке со дня битвы, и просто не могла...

Она ждёт, что Снейп скажет что-нибудь резкое в ответ, но когда поднимает взгляд на его почти прозрачное лицо, оно оказывается лишённым всяческого выражения. Лишь в глубине невозможно чёрных глаз поблескивает нечто, непонятное ей.

— Я не знаю, видели ли вы Хогвартс после... Я просто... Так много до сих пор разрушено, и Большой зал стал совсем другим... — Зачарованный потолок, в общем, больше уже не зачарованный, и именно вид тяжёлых серых плит каменного потолка, на поверку оказавшегося куда ниже, чем бесконечное небо, что когда-то отражалось в нём, заставил Гермиону позорно сбежать, ощущая во рту горечь рвоты, прочь из школы, не позволив даже зарегистрироваться для сдачи экзаменов, к которым она готовилась с одиннадцати лет.

— А, — задумчиво отзывается Снейп. — Учитывая, что я привязан к месту своей гибели, увидеть Хогвартс стало для меня непростой задачей.

Гермиону окатывает волной горького стыда.

— Боже, конечно... Мне так жаль, — говорит она. Как могла она быть такой бесчувственной?

Снейп лишь пожимает плечами. Он выглядит так, словно ему бы очень хотелось быть сейчас где-то в другом месте. Или чтобы Гермиона оказалась сейчас где-нибудь не здесь. Или они оба.

— Я решил не избегать вашего общества сегодня по вполне определённой причине, — говорит он тогда, уставившись на одному ему видимую точку где-то над её плечом. — Я бы предпочёл, чтобы моё... нынешнее существование... оставалось в тайне. У меня нет ни малейшего желания коротать вечность в компании зевак. Никому не рассказывайте. — Тут он резко переводит взгляд ей на лицо. — Если, конечно, уже не успели это сделать.

— Нет, сэр, — говорит она. Прошлой ночью она почти решилась поговорить через камин с Гарри и Роном, но смесь из горя, вины и стыда от собственной слабости, из-за которой она позорно сбежала ещё до начала экзаменов, остановила её. Она моргает, чувствуя, как глаза печёт от слёз, готовых вот-вот сорваться с ресниц и проложить солёные дорожки вниз по её щекам, затекая в уголки рта. Она по-детски засовывает пальцы в рот, и сжимает плечи, словно пытается, как улитка, спрятаться в раковине. Всхлипы и рыдания, прорывающиеся сквозь пальцы, ей самой кажутся слишком громкими для этой невозможно тихой комнаты.

— Мне очень жаль, сэр, — выдавливает она. — Я просто... Это всё так... Я и правда не ожидала увидеть вас... Мне так жаль, что вы погибли, так жаль...

Образно говоря, духи всех, кто погиб в этой войне, уже несколько месяцев преследовали её. Они пробирались в её сны, и порой, когда она просыпалась, у неё вдруг перехватывало дыхание. Но все остальные смерти она видела лишь краем зрения, когда боролась за собственную жизнь. Гибель Снейпа была иной. Молниеносной и ужасной.

И его призрак — он был настоящим.

— Мне так жаль, — снова шепчет она, а потом вдруг хрупкий самоконтроль, сдерживающий Снейпа-призрака, не выдерживает, и он бросается к ней, и нависает так близко, что Гермиону обдаёт волной холода.

— Прочь отсюда! — кричит он. В его глазах, таких пустых секундой раньше, плещется безумие; он в сотню раз ужаснее, чем был во время их учёбы, и Гермиона, спотыкаясь, шагает назад, а призрачный Снейп не отступает ни на шаг, пока она не оказывается у лестницы. Она едва не падает с неё, но успевает в последний момент ухватиться за перила, и потом она бежит, бежит, не помня себя, вниз по ступенькам, за дверь, по траве. Она останавливается лишь на полпути к Хогсмиту, чувствуя, как лёгкие готовы разорваться от недостатка кислорода, и вслушивается в тишину, готовая услышать грохот шагов за своей спиной, и лишь потом осознаёт — вот ведь идиотка! — что даже если бы Снейп был способен преследовать её так далеко от хижины, она не смогла бы услышать его приближения.

* * *

Каждый студент Хогвартса с первого дня в школе абсолютно точно знает, что привидения есть на самом деле. И что они продолжают своё существование даже после того, как их сердца перестают биться, лишь потому что сами того пожелали. Ещё на первом курсе, в довольно юном возрасте, Северус решил, что такой расклад подходит лишь трусам и дуракам. Уже тогда в его жизни было слишком много отвратительного, чтобы поверить, что кто-то добровольно может остаться, и пренебречь возможностью уйти дальше.

Именно поэтому горькая ирония его нового призрачного существования не ускользает от Северуса. Он хорошо помнит боль, с которой клыки той трижды проклятой змеи впились в его горло. И собственное отчаяние от осознания, что он не успел выполнить обещание, и ещё глаза Лили, парящие в дымке за толстыми стёклами очков. Но абсолютно не помнит, когда совершил осознанный выбор остаться здесь — сохранилось лишь смутное воспоминание о тех секундах, когда тело уже умерло. Тогда ему вдруг показалось, что он, как во сне, падает в бездну. Глядя на своё тело с высоты, он чувствовал себя потерянным. Ненастоящим.

На то, чтобы понять, что он стал теперь более одинок, чем когда-либо при жизни, уходит времени больше, чем, пожалуй, следовало бы. Одно дело, думает он, сознательно отдаляться от других людей, проживая в школе с пансионом, где каждый день ты так или иначе вынужден общаться, пусть и не тет-а-тет, с другими её обитателями. И совсем иное дело, когда одиночество становится не добровольным решением, а непреложным фактом существования.

Поэтому уже через несколько секунд Северус начинает сожалеть о своей вспышке ярости, но, конечно, к тому времени мисс Грейнджер уже и след простыл. И догнать её нет никакой возможности, даже если гордость позволила бы ему последовать за девочкой. Её рыдания заставили его ощутить — ощутить — дрожь и удивление от осознания, что по какой-то невероятной причине его не настолько ненавидели живые, как он полагал. Что ему не привиделась забота, с которой она, Поттер и Хагрид обращались с его телом несколько недель назад. Его новое не-тело больше не испытывает привычных внешних симптомов эмоционального дисбаланса, и отсутствие физических ощущений сбивает с толку. Ему кажется, что пальцы его должны сейчас дрожать, а воздух — вырываться из груди рваными выдохами. Но теперь не осталось ничего. Совершенно, совершенно ничего, кроме избытка чувств, нарастающих в нём, и не имеющих возможности выплеснуться наружу, пока их не станет слишком много. Тогда он открывает рот, и всё, что он чувствует, вырывается наружу в яростном крике. В очистительном крике.

Он парит теперь возле окна, ощущая себя беспомощным и бестелесным.

* * *

Гермиона так и не рассказывает Гарри и Рону о призраке Снейпа, хотя почти готова это сделать. Проходит несколько месяцев с того дня, как он прогнал её из хижины, и она вдруг замечает, что мысли её то и дело возвращаются к нему. Например, когда она должна бы готовиться к ТРИТОНам, которые сдаст — сдаст, чёрт побери! — уже через несколько месяцев. Или когда она ждёт своей очереди к портключу в Австралию. Или когда лежит всю ночь без сна, потому что первый день на новой работе наступит уже завтра, а она сходит с ума от страха.

Она вспоминает о профессоре Снейпе даже тогда, когда Рон приглашает её на ужин в первую годовщину битвы за Хогвартс. Приводит её в тихое местечко, потому что она сказала, что вряд ли сможет вытерпеть веселье, или даже нервную речь Гарри в Министерстве. Берёт её ладошки в свои большие широкие ладони, потянувшись к ней через столик кафе, и, выглядя очаровательно дерзко и испуганно одновременно, просит стать его женой. И потом, после того, как он надел скромное колечко на её палец, а она в ответ улыбалась так широко, что ей начало казаться, что лицо вот-вот треснет от этой улыбки, Гермиона моргает, и перед глазами вдруг встаёт призрак Снейпа. Она зажмуривается и открывает глаза, и снова видит его лицо, лишённое всякого выражения, и бессильно опущенные плечи. Она моргает снова, но картинка так и остаётся перед мысленным взором. Почему? Почему? Рон выводит пальцем линии на её ладошке, и что-то с улыбкой рассказывает, но она его не слышит.

В ту ночь Гермиона долго лежит без сна, и не может не думать о том, что Снейп сейчас один в холодной пустой хижине. И огромная разница между её относительно счастливой жизнью и его послесмертием, вызывающим лишь жалость, не даёт ей покоя. Она засиживается с кружкой чая гораздо дольше обычного, и гадает, спят ли привидения, и видят ли они сны, и чем вообще занимаются дни напролёт. Ей надо провести исследование.

В конце концов она залезает в кровать рядом с Роном, тихо похрапывающим в подушку. Он едва заметно сдвигается, когда она прижимается к его боку и кладёт руки ему на грудь, а ноги — на его ноги, словно пытаясь забрать себе частичку его тепла, чтобы её собственное тело перестало наконец трястись как от лихорадки.

* * *

Северус подолгу пытается дышать. Он совершенно не ценил свое тело, когда оно у него было. Не понимал восхитительного факта принадлежности к материальному миру. Его тело, непривлекательное и нелюбимое, служило скорее источником постоянного раздражения. Оно пачкалось и требовало постоянного ухода и периодического отправления естественных надобностей.

Теперь же ему не хватает тела, не хватает возможности прикоснуться к предметам или взять их в руки. Он с тоской вспоминает о вилке и ноже, и вкус самой обыкновенной каши представляется ему одним из самых вожделенных в мире. Он до боли жаждет почувствовать, как глаза жуков скользят под подушечками пальцев, уловить пыльную мягкость сухого мха на древке метлы; тяжесть лунного камня в ладонях. Его бестелесная сущность теперь проходит сквозь стены и потолки, и ему кажется, что это их больше нет, а не его. Северусу больше воздуха не хватает физического контакта, сильнее всего на свете он хочет ощутить что угодно плотное под ногами или ладонями. Взмывая к потолку выцветшего второго этажа хижины, он мечтает, чтобы голова его ударилась о балки со смертоносной силой.

Но как ни странно, как ни странно, больше всего ему не хватает того чувства, с которым воздух продвигается внутрь и наружу по его ноздрям, и краткого ощущения полноты в груди, когда лёгкие наполняются до отказа. Невозможность сделать даже малейший вздох заставляет его чувствовать себя неправильно в самом глубинном смысле этого слова.

Он открывает рот — широко, широко, широко, готовясь, что челюсти вот-вот протестующе заноют, пытаясь заглотнуть воздух с зевком; но грудь его остается пустой.

* * *

Рон почти никогда не возмущается, когда Гермиона целые выходные проводит в министерской библиотеке. В такие дни у него появляется долгожданная возможность поиграть в квиддич. Или посидеть у телевизора, не слыша ворчания жены, что грязные ноги надо убирать с кофейного столика, и совсем не обязательно крошить по всему столу, когда он решает сделать себе бутерброд. Кроме этого, он понимает, или думает, что понимает, насколько важным для неё является это исследование. Желудок Гермионы скручивается в тугой узел всякий раз, когда она возвращается домой, и он спрашивает — а он всегда спрашивает: "Ну как, совершила прорыв, милая?" В ответ она заставляет себя улыбаться и качает головой. К тому же, она ведь и правда понемногу занимается чарами памяти. Хотя от того, насколько бесполезны оказываются все её попытки, становится порой трудно дышать. Поэтому нельзя сказать, что она лжёт Рону во всём.

И вообще, она ведь дала слово, что не расскажет никому о Снейпе. И даже если бы ей пришлось сознаться, почему она проводит дни напролёт в поисках любой информации о призраках — как это объяснить Рону? Ей постоянно кажется, что, занимаясь исследованием, она занимается чем-то запретным, хотя почему — она затрудняется ответить. У неё кипы заметок, которые она прячет среди рабочих пергаментов, в которых, она уверена, Рон никогда на них не наткнётся.

* * *

В полу нижней комнаты хижины тридцать четыре половицы. Бывают дни, когда Северус часами изучает волокна древесины, держа палец над их выпуклостями и узорами, словно на самом деле может дотронуться до них. В его любимой половице есть восхитительная трещина, которая похожа, если прищуриться, на рот с опущенными уголками, а над ним — два крошечных сучка, напоминающих раскосые глазки. Волокна половицы уходят вниз от трещины, и порой Северус представляет, что это лицо Дамблдора с дурацкой бородой, и что Дамблдор заперт в этом аду вместе с ним.

— Это все твоя вина, мерзавец, — шипит он. Дамблдор-в-половице отвечает ему полным безразличием, доводя Северуса до бешенства. Так же, как это делал сам старик при жизни.

* * *

Каждое утро на рассвете он вслух считает дни. Громко по пять раз повторяет количество прошедших дней, надеясь надёжно вбить это число себе в память до следующего утра.

Было бы неплохо делать зарубки на стенах, этакие аккуратные крошечные ряды засечек по пять штук в ряд — но он не может ни за что ухватиться, не может нигде оставить след. Его ногти не твёрже воздуха. Ему так хочется ударить, разбить, ощутить, как что-то ломается под его руками. Вместо этого он кричит и кричит, издавая яростный измученный вой. Который, осознаёт Северус в моменты прозрения, укрепляет репутацию хижины как места, заселённого привидениями.

* * *

Он может покидать хижину. Правда, его свобода ограничена радиусом где-то фута в три. Он парит над травой, глядя в небеса, а вдали ему видны крыши Хогсмита, раскинувшиеся разноцветным беспорядочным ковром у подножия холма. Первое время он регулярно пытался пробиться сквозь то, что удерживало его у хижины — но все попытки оканчивались неудачей. Физической преграды не было, по крайней мере, он её ощутить не смог. У него просто не получалось продвинуться дальше некой определённой точки.

Хижина — место его кошмаров. Ему почти всегда удавалось делать вид, что он не замечает своего окружения. Но на то, чтобы просто не видеть изорванных когтями стен, пола и мебели, уходила вся его концентрация. Было невероятно сложно забыть, как когда-то он стоял в конце туннеля, прищуриваясь, пытаясь разглядеть в темноте перед собой существо, странно похожее на собаку. Не помнить кислый привкус страха, и каждый раз покидая хижину, не видеть тёмной фигуры, нависающей над ним, не чувствовать животного дыхания на своём лице. Целенаправленно отводить взгляд от бурых разводов на полу и старательно не думать ни о пульсации горячей крови, которую невозможно было остановить, ни о воспоминаниях, вытекавших из глаз и ушей.

Порой мимо проходят люди. Из хижины они кажутся похожими на тёмные точки. Ему уже не припоминается то время, когда он стремился держаться от людей подальше.

* * *

Наступает день, когда Северус сбивается со счёта. Он открывает рот, чтобы объявить порядковый номер наступившего дня, но с губ срывается лишь невнятный возглас. Он распахивает глаза шире, и, кажется, даже слышит, как бешено бьётся сердце о грудную клетку. И снова открывает рот, запрещая себе паниковать, и чётким мрачным тоном объявляет: "Три года, восемь месяцев, три недели и..." Тут ему приходится остановиться, потому что он никак не может вспомнить, сколько дней. Понятия не имеет. Четыре дня? Пять? Он напрягает память, но всё тщетно. Тогда он проходит сквозь стену и бездумно глядит на далёкие холмы, отполированные мягким золотистым светом восходящего солнца, и чувствует, как душа тонет в необъятном страхе. И вдруг с силой тысячи Круциатусов осознаёт, что он здесь навечно, и даже если он будет и дальше считать дни, это ничего уже не изменит.

* * *

Джинни убеждает Рона и Гермиону приехать на годовщину победы в Хогвартс.

— Для Гарри очень важно, чтобы вы оба пришли, — сообщает она однажды утром свистящим шепотом, пока они завтракают на площади Гриммо. Гарри наверху, меняет подгузник Джеймсу. — Я знаю, что вы ненавидите подобные сборища, и знаю, что это сложно, но... Пожалуйста. Его так много связывает с...

Рон, подняв брови, переводит взгляд на Гермиону. До этого она всегда твердила, что не станет, не сможет ходить на все эти встречи и годовщины, и Рон не говорил ни слова упрёка, хотя это он потерял брата, а не она. Политики с их помпезными речами вызывают лишь неприязнь. На следующий день она обычно читает статьи и, хмурясь, смотрит на колдографии, с которых ей фальшиво улыбаются разные маги — и Гарри, всегда Гарри, чувствующий себя явно не в своей тарелке, и всё же с решительным выражением на лице. За эти шесть лет Гарри не пропустил ни одной годовщины, но никогда не участвовал в подготовке торжеств. Она знает, что праздник в Хогвартсе — совсем другое дело.

Гарри возвращается, неся на плече маленького Джеймса. Гермиона улыбается своему другу. Он выглядит уставшим и счастливым, и она вдруг понимает, что отказать сейчас будет слишком эгоистично. Поэтому она соглашается.

* * *

— Будь у меня топор, — говорит как-то Северус Дамблдору-в-половице, и замолкает. Склонив голову набок, он пристально смотрит на пол и поджимает губы. — Будь у меня топор, — начинает он снова, — и найди я способ взять его в руки, первым делом я отрубил бы им твою идиотскую бороду. — Он закрывает глаза и представляет, как тяжёлые волны седых волос завитыми прядями бесшумно опускаются на пол. Потом снова смотрит вниз. — А потом, — продолжает он, — я бы взял этот топор и засадил его тебе промеж глаз.

* * *

Гермиона Грейнджер возвращается, когда Северус занят (ха!) тем, что представляет себе, как гладит пальцами мягкую длинную траву, покрывающую склон холма, на котором стоит хижина. С каждым днём он чаще и чаще погружается в подобные размышления. Особенно когда чувствует, что начинает сходить с ума, пока разум его растворяется в эфире. Отчего-то кажется, что он сумеет задержаться в этом жутком месте в относительной целости, если сможет достаточно сильно сосредоточиться на ощущении травы, ласкающей пальцы.

Его занятие прерывается едва заметным движением на границе зрения — движением, от которого сплетённые травинки, которые он так тщательно представлял, беспорядочной кучей распадаются в его голове. Повернув голову, Северус замечает, что со стороны Хогсмита вверх по холму решительным шагом приближается невысокая фигурка с невероятной копной волос на голове. Северус заворожённо следит за ней несколько мгновений, а потом, поддавшись внезапной панике, исчезает.

Вскоре после начала нового существования Северус узнал, что вдобавок к умению парить над полом и беспрепятственно проходить через потолки и стены, он получил способность становиться прозрачным. Сливаться с окружением, когда не желает, чтобы его видели. Управлять своей новой бесплотной сущностью оказалось на удивление легко — так, словно умение передвигаться внутри хижины, паря в семи дюймах от пола, было врождённым. Если бы ему довелось думать о чём-то столь отвлечённом при жизни, Северус наверняка решил бы, что привидениям приходится учиться быть призраками подобно тому, как детям необходимо учиться ходить, говорить и управлять магией. В любом случае, до недавнего времени у него было мало поводов практиковаться в новых навыках.

Он смотрит, отчаянно желая сделать глубокий вдох, потому что при жизни это было единственной чёртовой вещью, которая помогала ему сохранять спокойствие перед лицом опасности. Гермиона Грейнджер поднимается на вершину холма и останавливается, задумчиво глядя на хижину из-под ладони, которой прикрывает глаза от солнца. Она выглядит старше — "Насколько старше, насколько?" Вокруг её глаз заметны крошечные морщинки, и что-то в её походке и манере одеваться без слов указывает, что перед ним — женщина, а не девочка. Она входит в хижину и неуверенно зовёт его. Он следит, не спуская глаз, как она открывает вышитую бисером сумочку, свисающую с запястья, и извлекает оттуда просто невероятное количество книг (чары невидимого расширения, автоматически отмечает он про себя). И ходя небольшими кругами в центре комнаты, нарочито громким голосом принимается объяснять, зачем она их принесла и как их использовать. И говорит, что вернётся за ними позже и надеется, что он и правда до сих пор здесь. "Или нет", — добавляет она потом и качает головой, выглядя... потерянной. "Или нет", — на этот раз твёрже повторяет она. "Я не знаю, понравится ли вам то, что я принесла, или не... не совсем. Ну, что ж".

Она покидает хижину, так и не увидев его, и аппарирует прочь. Северус выжидает несколько минут, чтобы убедиться, что она точно ушла. Затем он возвращается в хижину и, почти не веря своим глазам, разглядывает книги, которые она разложила полукругом в центре комнаты. Взгляд его перебегает с одной обложки на другую: тут есть и книги по зельям (что вполне предсказуемо), и художественная литература, и древние руны, и даже труды по магловской философии.

Будь у Северуса тело, оно бы сейчас трепетало от предвкушения. Собравшись с духом, он шепчет название первой книги, и чуть уверенней добавляет: "Страница один".

Возвращаясь в Воющую хижину, Гермиона почти готова увидеть книги нетронутыми. Почти надеется, что они остались на своих местах. Это значило бы, что профессора Снейпа больше там нет, что он отыскал способ завершить своё призрачное существование. Если кто-то и мог бы сделать нечто подобное, то это был бы только он. Тогда она тоже наконец почувствовала бы себя свободной, свободной от странного чувства долга, давившего ей на плечи уже несколько лет.

Но когда она открывает дверь в хижину, дыхание застревает у неё в горле, потому что книги определённо не остались нетронутыми. Скорее даже наоборот — с ними основательно поработали. Они лежат на тех же местах, куда она их клала, но все они открыты. А страницы одной из них бешено перелистываются, послушные негромким приказам, исходящим от призрачной фигуры, склонившейся над текстом.

— Профессор Снейп, — шепчет она, и он вздрагивает всем телом. Дёрнув плечами, он резко поворачивает голову в её сторону. Гермионе вспоминаются школьные дни. Когда они варили зелья, а он ловил их с поличным, бесшумной тенью появляясь за их плечами словно из ниоткуда. Или возникал из скрытых тенями ниш в длинных коридорах, когда они пробирались куда-нибудь. То, что на этот раз подловила его уже она, можно было бы назвать забавным. Правда, забавным это сейчас не кажется. По крайней мере, не особо.

— Я так понимаю, книги вам понравились? — спрашивает она, пытаясь придумать что-нибудь поумнее. Голос её напоминает писк испуганной мыши.

Он не сводит с неё долгого взгляда, и рот его полуоткрыт. Спустя, кажется, вечность он отвечает "да" настолько тихо, что Гермиона едва его слышит.

— Я рада, — говорит она. — Правда, я не знала, что вам придётся по душе, поэтому просто... Бьюсь об заклад, некоторые вы уже читали, но Лауэлл опубликовался уже после вашей... — Она затихает, сцепив пальцы в судорожный замок, и чувствуя себя последней дурой.

— Я заметил, — отзывается он, и добавляет. — Как давно... сколько дней... прошло с тех пор?

— О, — говорит Гермиона. Мольба, что чудится ей в тоне Снейпа, словно острой бритвой режет по её сердцу. — Шесть лет, почти семь. — Ей вдруг становится стыдно, и она торопливо добавляет. — Мне очень жаль, сэр, что я не вернулась раньше. Просто...

Снейп моргает, и как-то торопливо отводит взгляд.

— Полагаю, я запретил вам возвращаться в достаточно ясных выражениях, — говорит он.

— Вы правы. Но в Хогвартсе я неплохо научилась не слушаться ваших указаний, профессор. Наверное, мне стоило чуть дольше следовать этой школьной привычке.

Он хмыкает, и она переводит на него удивлённый взгляд. В его манере держаться появилось нечто странное — какая-то скованность, неуверенность. В его глазах время от времени мелькают нездоровые проблески, от которых Гермиона невольно начинает нервничать. Но он, судя по всему, просто веселится, и это настолько удивительно, что в то же мгновение она забывает обо всём остальном.

— И зачем же вы пришли на этот раз? — спрашивает он. — И к чему... это? — Он взмахивает рукой в направлении книжек, разложенных на полу.

И правда, к чему это?

— Я... недавно вернулась в Хогвартс, — говорит Гермиона. Она не знает, на чём остановить взгляд. Смотреть ему в лицо сложно — ужасная рана на шее кажется слишком близкой, и взгляд против воли притягивается к ней. Она понимает, что уставилась на его полупрозрачные ноги, обутые в ботинки на толстой подошве. — В честь годовщины победы в школе устраивали торжество. На заднем дворе вместо западной стены установили мраморную стену с именами погибших.

Она бросает неуверенный взгляд на лицо Снейпа. Он ловит её взгляд и приподнимает бровь в ответ, и Гермиона с трудом сдерживает слёзы; как же она ненавидела эту приподнятую бровь, когда училась в школе, ведь после неё так часто следовал особо едкий комментарий. И эта самая бровь вполне ясно обозначала, что человек, на которого смотрит Снейп, ведёт себя как полнейший идиот. Но глядя теперь на эту изогнутую бровь, она чувствует лишь тяжёлую утрату. И отводит взгляд.

— В-вы правы, — говорит она. "Переходи уже к делу, Гермиона". — Просто... в Хогвартсе так много привидений.

— Да неужели? — фальшиво удивляется Снейп, и Гермионе даже не надо смотреть на него, чтобы понять, что он улыбается краешками губ. — А я и не замечал.

— Нет, я хочу сказать, что там теперь стало очень много привидений. После битвы... Наверное, многие оказались не готовы... к смерти. — Она моргает, пытаясь забыть, как полупрозрачный Колин Криви махнул ей рукой, проплывая мимо Гермионы у входа в школу.

Она смотрит на Снейпа и заставляет себя выдержать его взгляд.

— Их стало так много, — повторяет она, — и это ужасно грустно, и... вы ведь и сами все понимаете, наверное. Но я подумала, что по крайней мере — по крайней мере, их там много. — Она разводит перед собой руки, показывая на заброшенную комнату вокруг них. Снейп чуть шире распахивает глаза.

— А... — издает он какой-то сдавленный звук, и нечто — нечто — в его тёмных глазах заставляет Гермиону лишний раз порадоваться, что она решилась прийти сюда, пусть и настолько поздно. Потому что, несмотря на все свои бесконечные исследования, об одной вещи она не задумывалась никогда: а что случилось с призраками тех, кто погиб вдали от школы? В Хогвартсе, по крайней мере, призраки могут видеть друг друга и живых людей, и могут общаться. Снейп же оказался в западне — в тюрьме, если говорить честнее. Ему предстоит провести здесь в одиночестве долгие, долгие годы, и рядом с ним не будет ни одной души, с которой можно было бы поговорить. И ничего, чем он мог бы занять своё время. Это просто чудо, что он сохранил рассудок. А могут ли вообще призраки сходить с ума? Врождённое любопытство настаивает, чтобы она задала этот вопрос, но Гермиона решительно приказывает ему заткнуть свой воображаемый рот.

— Итак, вам показалось, что я, должно быть... одинок, — говорит Снейп, и тянет последнее слово с таким видом, словно оно само по себе отвратительно. — И вы решили — что именно, кстати? Что ваше общество будет лучше, чем одиночество?

Это нечто по-прежнему там: едва заметная неуверенность в уголках его глаз, и дрожь в пальцах. Заметив это, Гермиона набирается храбрости:

— А разве нет, сэр?

Снейп, которого она когда-то знала, жестоко наказал бы её за дерзкий вопрос. Но тот Снейп, которого она когда-то знала, был жив, и жил, как бы ни хотел иного, среди других людей. И уже неважно, что порой казалось, что ему ненавистен весь род людской. Никто не будет чувствовать себя нормальным, лишившись всех контактов с другими людьми. С поразительной ясностью она вдруг увидела, что Снейп-призрак на самом деле куда более прозрачен, чем его бывшая сущность, во всех смыслах этого слова. Его эмоции отражаются на лице так, как это редко случалось у её профессора при жизни.

После краткой внутренней борьбы он открывает рот, борясь с молчаливой яростью. И, наконец, признаёт:

— Возможно.

Он через силу выплёвывает эти три слога, и Гермиона почти чувствует его унижение в воздухе между ними.

— Что ж... ладно. Потому что мне кажется, что остаться в одиночестве навсегда — это на самом деле ужасно. И если я могу хоть чем-то помочь, я сделаю это с удовольствием.

Она чувствует, словно ее окатывает ледяной волной, когда он разражается горьким смехом в ответ. Боги, ну почему эти слова получились у неё такими чопорными? Она краснеет.

Снейп продолжает препарировать ее взглядом.

— А книги? — спрашивает он.

Гермиона пожимает плечами, с каждой секундой чувствуя себя всё более неловко.

— Я подумала, что... Мне даже не представить, каково это, когда нельзя... — Она качает головой. — Я подумала, что вам наверняка здесь ужасно скучно.

Снейп замирает, не сводя с неё глаз. Гермиона перебирает в памяти все рассказы о привидениях, что ей довелось прочитать за эти годы. "Жизнь, если её можно так назвать, призрака полна разочарований". Эта строчка из книги Сандуска "Оставшиеся" снова и снова повторяется в её голове.

— Мне было бы уж точно, — добавляет она.

* * *

Он должен её поблагодарить. Ведь именно так поступают, когда кто-то сделал тебе доброе дело? Но Северус не может заставить себя произнести нужные слова. Вместо этого он выдавливает: "Скучно... это даже близко не описывает моё состояние". И задумывается, может ли эта девушка, эта юная женщина, представить себе часы, дни, чертовы годы, целых шесть лет без единого дела, без собеседника, с чувством, что твой мозг понемногу атрофируется. Нет, хуже, что он разваливается на куски: все разумные, логичные, относительно хорошие его участки превращаются в пыль, оставляя после себя лишь тёмные, уродливые, безумные области, которые, как он всегда подозревал, скрывались раньше где-то в глубине.

А потом эта — эта женщина пришла сюда, и принесла книги, и он почувствовал... Наверное, это можно назвать вспышкой сумасшествия, безумия — словно голодающего вдруг посадили за праздничный стол в Хогвартсе. Было сложно — если честно, то до сих пор сложно — поверить своим глазам. Она не только потратила свое время на выбор книг, которые могли бы его заинтересовать, но и зачаровала их так, чтобы они открывались и переворачивали страницы по его приказу. Чем бы она ни занималась в последние шесть лет, она думала о нём. Уму непостижимо.

Он отводит взгляд от её лица. Замечает вдруг простую, но удобную одежду, обувь без каблуков. Волосы от лица убраны и сколоты у затылка заколкой. Северус не может сделать никаких выводов о её жизни по тому, как она выглядит. Она может быть кем угодно. Учителем, репортёром, а может, и скромным дельцом. Да даже зельеваром.

— И чем же вы занимаетесь? — хочет спросить он, но молчит, чувствуя неловкость, почти как в дни молодости, когда он ещё пытался завязать разговор или присоединиться к чьей-то беседе. Он помнит то особое выражение на лицах однокурсников, пожирателей и коллег. "Что, оно ещё и разговаривает? — просто кричало то выражение. И вкупе с приподнятой бровью и небрежным закатыванием глаз: — Как вы думаете, от нас-то ему что нужно?" Его рот изгибается в жестокой усмешке. Эту часть себя он ненавидит до глубины души.

Грейнджер тем временем собирает книги, которые он уже прочёл. Прядь волос выбилась из-под заколки и соскользнула ей на лицо; она придерживает книги на бедре правой рукой и нетерпеливо поправляет волосы левой. Северус замечает неяркий блеск, но прежде, чем успевает задать вполне очевидный вопрос, она снова сдвигает кипу книг, и теперь прижимает их к себе обеими руками. И неуверенно улыбается, глядя ему в глаза.

— Тогда я на следующей неделе принесу ещё, — говорит она, и хотя тон её голоса в конце фразы не приподнимается, Северус чувствует невысказанный вопрос в робко приподнятых бровях. И невольно тоже поднимает брови, не веря. Неужели она и правда считает, что он может запретить ей возвращаться?

— Я был бы... признателен, — говорит он.

— Может, вы хотите что-то конкретное? Я не знаю, смогу ли найти что-нибудь действительно древнее, у меня запланировано много встреч и... семейных дел, но я постараюсь принести тогда что-нибудь другое. Что вы захотите.

Он качает головой, не сводя с неё глаз. Она здесь — действительно, здесь. И ещё вернётся.

— Н-нет, — медленно произносит он. — Меня устроит всё, что вы найдёте.

Она кивает и улыбается, и на этот раз улыбка выходит чуть более уверенной.

— Хорошо, — говорит она. — В таком случае... до свидания, сэр.

Северус кивает. Он вдруг понимает, что не может сказать ни слова в ответ. Вернее, понимает, что всё, что сойдёт с его языка, наверняка окажется для него слишком унизительным, слишком похожим на жалобное "не оставляйте меня одного".

Он всё ещё пытается сдержаться и не ответить, когда она аппарирует прочь.

* * *

— Ты только послушай, — заявляет как-то на следующей неделе Гермиона Рону за завтраком, — общественный строй русалок кардинально отличается от нашего. Он больше похож на строй гоблинов, представляешь? В нем тоже сильна матриархальная...

Рон опускает кружку с кофе на стол чуть резче, чем необходимо. Он злится.

— Сейчас полседьмого утра, — говорит он, и Гермионе кажется, что тон его голоса слишком натужен. — Ты не можешь хоть ненадолго сделать перерыв?

Гермиона чувствует, как разливается жар в груди и затылке. Она обхватывает руками свою чашку и, часто моргая, вглядывается в её дно. Она и так знает, что Рону не особо интересны детали её работы. И что он действительно неважно чувствует себя по утрам. И что он постоянно жалуется на капитана, который слишком часто ставит им утренние тренировки. И всё же... Как бы это сказать? Это слишком похоже на обещание профессору Снейпу, что она никому не раскроет его тайну; Рону просто будет слишком скучно, если она примется рассказывать ему восхитительные подробности из "жизни" призраков.

— Прости, — бормочет она.

Рону неловко. Обычно он и сам понимает, когда ведёт себя как свинья. Он качает головой и откусывает огромный кусок тоста, а затем произносит с набитым ртом:

— Да ничего страшного, милая.

Гермиона морщится.

— Рон, это отвратительно, — говорит она, и не может определиться, чего ей хочется больше: понимающе улыбнуться или осуждающе вздохнуть, когда он согласно кивает в ответ.

* * *

В эти выходные "Пушки" играют в Ирландии, и Гермиона целых два дня может побыть дома одна. Вечером в пятницу она наводит везде порядок. И недовольно бормочет себе под нос, когда заклинанием собирает носки Рона и отправляет их в корзину с грязным бельём. А они летят к ней со всего дома, распространяя вокруг себя запах вонючих ног, пробывших не один час в старых кроссовках. Сама она тоже не может назвать себя образцовой домохозяйкой. Перед приездами Молли они с Роном вечно в панике мечутся по всему дому и экстренно наводят порядок, зачастую с помощью магловских средств, потому что ни один из них не озаботился выучить чары для ведения хозяйства. Но по крайней мере она никогда не разбрасывает свою грязную одежду по всей квартире.

Всю субботу она сидит над очередным проектом о признании прав кентавров — начальник обещал посмотреть его в свободное время. И составляет список книг, которые, возможно, понравились бы профессору Снейпу. Она помнит, что в его кабинете в школе были не только жуткие существа в банках, но и бесконечные ряды запылённых книг, подпираемые на полках этими самыми банками с уродцами. Правда, она ни разу не задерживалась в его кабинете настолько долго, чтобы разглядеть их названия. Те книги, что Гермиона принесла в прошлый раз, она наугад нахватала из собственной коллекции — понадеялась, что хоть некоторые из них заинтересуют Снейпа. И немного виновато решила, что ему наверняка так скучно, что остальные он тоже прочитает хотя бы просто от нечего делать.

"Итак".

Гермиона задумчиво постукивает кончиком пера по подбородку. Снейп наверняка от корки до корки изучил все достойные книги по зельеварению, опубликованные при его жизни. Но ведь можно зайти во "Флориш и Блоттс" и заказать то, что выпустили уже после его кончины. И, возможно, подойдут ещё журналы: они выходят чаще книг, и пусть они не настолько длинны, как тяжелые фолианты, и не сумеют занять Снейпа надолго, они, по крайней мере, могут оказаться по-настоящему интересны. Наверное, подойдёт и литература по другим наукам — она может принести подборку книг, опубликованных за последние шесть лет в магическом и магловском мире, а в следующий раз спросит, какие из них понравились ему больше остальных. Возможно, подойдет ещё и художественная литература? Детективы? Они не только развлекут требовательного профессора, но, возможно, подарят ему возможность поломать голову над загадками сюжета. Гермиона задумчиво улыбается, когда перо принимается скрежетать по пергаменту, составляя аккуратный список.

* * *

Гермиона возвращается в хижину на следующей неделе во время обеденного перерыва. Снейп парит у окна, словно ждёт её. Она неуверенно улыбается ему, вытаскивая из сумочки очередные книги и раскладывая их на полу комнаты, рядом с теми, что лежат там с прошлого визита. К её удивлению, он не отвечает на её улыбку.

— Вы уже закончили со старыми книгами? Или пока оставить их здесь? — наконец спрашивает она, не зная, что ещё сказать.

Снейп медленно качает головой.

— Закончил, — отвечает он. Голос его охрип, словно он почти не пользовался им с тех пор, как они с Гермионой виделись в последний раз.

— Хорошо. — Несколько взмахов палочкой, и старые книги отправляются в сумочку, уменьшаясь на лету. Она поднимает взгляд на Снейпа, теребя в руках тонкие завязки сумочки. — Тогда, наверное... наверное, я пойду уже, чтобы не мешать вам читать.

Что-то в выражении лица Снейпа на миг меняется, но потом он смотрит на неё, и в его глазах она видит борьбу храбрости и отчаяния. Гермиона задумчиво поджимает губы, но спустя мгновение, набравшись смелости, говорит:

— Может... в общем, у меня с собой бутерброд.... вы бы не... были сильно против, если бы я здесь пообедала? Ланчи в министерском кафе просто ужасны...

Оправдание звучит жалко даже для неё самой — в конце концов, что может быть ужаснее, чем необходимость обедать в компании мертвеца? — и Снейп окидывает её долгим оценивающим взглядом, прежде чем ответить:

— Как пожелаете.

— Хорошо. — Гермиона осматривается, морщит нос, замечая состояние комнаты, потом осторожно выбирает местечко почище на полу и садится, прижавшись спиной к стене. Затем достаёт из сумочки бутерброд. И лишь почти развернув вощёную бумагу, она осознаёт свой промах, и с ужасом смотрит на Снейпа.

— О боги, профессор, простите! Я совершенно не подумала, подождите, я только... я сейчас же всё уберу...

Снейп, отплывший было к книгам, склоняет голову набок под таким углом, что рана на его шее становится особенно заметна. И вопросительно смотрит на неё, приподняв одну бровь.

— Что, простите?

— Ну... мой бутерброд, — отвечает Гермиона. Ну как она могла оказаться такой дурой? Как могла она не подумать о чём-то столь очевидном после всех своих исследований...

Но брови Снейпа лишь взлетают ещё выше под тёмную чёлку.

— Ваш бутерброд, — тупо повторяет он.

— Да, — отзывается Гермиона, уже менее уверенно. Разве это не неприлично — есть перед призраками? — Прошу прощения, с моей стороны это было очень грубо...

Ей требуется несколько секунд, чтобы понять, что Снейп смотрит на неё лишь с весёлым изумлением.

— С вашей стороны грубо есть, — повторяет он.

"Я просто пытаюсь быть вежливой. Ни к чему смущаться", — убеждает себя Гермиона. И продолжает вслух:

— Просто сэр Николас чувствовал себя оскорблённым, когда мы заговаривали о еде в его присутствии.

— Сэр Николас — идиот, — констатирует Снейп.

Уголки рта Гермионы невольно устремляются вверх.

— О.

Тонкие губы Снейпа складываются в почти незаметную улыбку, которую Гермиона раньше никогда не видела. Почти сразу же он снова переводит взгляд на свои книги. Она откусывает от бутерброда и принимается медленно жевать, не сводя взгляда со Снейпа. Кажется, на самом деле он не читает, осознаёт она несколько минут спустя. Взгляд его скользит по нескольким строчкам туда-сюда, потом рассеянно мечется по комнате, задерживаясь на чем угодно, кроме неё. Поэтому Гермиона невольно вздрагивает всем телом, когда он начинает говорить, обращаясь, видимо, к трещине в оконном стекле:

— Итак. Я так понимаю, вы работаете в Министерстве, мисс Грейнджер? — и едко добавляет, бросив цепкий быстрый взгляд на её левую руку. — Или правильнее говорить — миссис Уизли?

— Мисс Грейнджер, — отвечает захваченная врасплох Гермиона. А потом добавляет, хотя он больше не задает вопросов: — Мои родители... потерялись после войны. Я не хотела... То есть, я хотела, чтобы им было проще меня найти, если они вернутся сюда когда-нибудь, поэтому оставила девичью фамилию.

Снейп смотрит на неё.

— Потерялись.

Гермиона неловко ёрзает, пряча от него глаза.

— Летом после шестого курса я стёрла им память и отослала в Австралию — как раз перед тем, как сбежать с Гарри и Роном. Потом, когда всё уже закончилось... — Она не заплачет, нет, нет. Прошло уже больше шести лет. Она не заплачет.

— Когда всё закончилось, — повторяет она несколько секунд спустя, — я отправилась в Австралию, чтобы их найти. Я не была уверена... Думаю, я могла бы восстановить их воспоминания, но боялась... — Она дёргает плечом, бросая быстрый взгляд из-под чёлки в сторону Снейпа. Он отвечает ей таким же взглядом, и складка между его бровей сейчас кажется особенно заметной. — В общем, всё это было бесполезно. Я не смогла их отыскать. Я... не имею ни малейшего понятия, где они, и живы ли они вообще.

— Ясно. — Снейпу неловко, но он не собирается выдавать фальшивых слов сочувствия, и за это Гермиона до абсурдности ему благодарна. Правда, благодарность её заканчивается, стоит ему продолжить. — Вы же знаете, что вероятность того, что их воспоминания восстановятся сами по себе, практически равна нулю.

Она поджимает губы.

— Мне это прекрасно известно, — говорит она, — благодарю за напоминание.

* * *

Всю следующую неделю Северус не находит себе места — ему кажется, что Грейнджер больше не вернётся. В очередной раз, думает он с горечью, ты умудрился прогнать прочь единственного человека, который хотел тебе помочь. Он чувствует, как внутренности, которых на самом деле давно уже нет, скручивает от отчаяния. И зажмуривается, пытаясь отгородиться от образа Лили, юной, и милой, и раненой его злыми словами. Со дня его смерти мысли о Лили появляются с выматывающей регулярностью, словно это она стала призраком, а не он. Но теперь они стали куда бледнее, нежели яркие, горячие мысли, что наполняли его сердце и сны при жизни. Теперь они похожи на застарелый шрам — он ноет, но уже не болит по-настоящему.

Но сейчас ему кажется, словно он заново переживает худшие дни своей жизни. Доброта Грейнджер столь же непостижима, как и дружба Лили, и теперь она тоже ушла от него навсегда. Он снова один, и снова это его чёртова вина.

* * *

Северус настолько близок ко сну, насколько, кажется, это вообще возможно в этой нематериальной форме — нечто вроде безразличного ступора. Он зависает над матрасом в верхней спальне, бездумно пялясь на потолок, и длинные вылинявшие разводы от воды постепенно размываются под его рассеянным взглядом.

Из ступора его вырывает голос, раздающийся снизу.

— Профессор? Профессор Снейп? Вы здесь?

Это она. Северус моргает, чтобы прояснить зрение, и проваливается сквозь матрас и пол прежде, чем успевает хоть о чём-то подумать.

Грейнджер, кажется, испугана его неожиданным появлением, но быстро берёт себя в руки.

— Я принесла ещё книг, — говорит она, не встречаясь с ним взглядом. — Я взяла их в библиотеке... Вам понравились детективы?

Северус качает головой.

— Очень, — находится он с ответом, потому что ему кажется, что ему они обязательно понравятся, когда он наконец до них доберётся. Убеждённый, что Грейнджер больше не вернётся, он почти ничего не читал на этой неделе, пытаясь дозировать новые книги понемногу на каждый день, и опасаясь, что дни эти теперь сольются в вечность. Но ей он, конечно, в этом не признаётся.

— Хорошо, — говорит она, — потому что я ещё принесла. — Она выпрямляется и запускает руки в карманы, неловко глядя себе на ноги.

Северус вдруг до абсурдности пугается.

— Спасибо, — догадывается сказать он, а потом быстро, пока храбрость его окончательно не улетучилась, добавляет. — Вы так и не сказали мне, чем именно занимаетесь в Министерстве.

* * *

Вопрос оказывается крайне неожиданным, и Снейп смотрит на неё с таким видом, будто только что ему пришлось продираться сквозь толпу враждебно настроенных людей. На лице его застыла странная смесь противоречивых эмоций — неуверенности, устрашающей решимости. И ей вдруг кажется, что он только что сделал то, на что давно не мог решиться, и до сих пор не может понять, правильно он поступил или нет. Проявлять интерес к жизни окружающих — это обычная вежливость, но Снейп преподносит это так, словно совершает нечто невероятное. Гермиона вдруг понимает, что он абсолютно безнадёжен во всем, что касается простых человеческих отношений. Ей требуется некоторое время, чтобы заставить свой голос звучать как обычно.

— Я работаю в низшем звене в отделе регуляции и контроля за магическими существами, — говорит она и добавляет. — Название, правда, ужасное.

Она ненадолго замолкает, давая ему возможность ответить. Но он молчит, и она вдыхает поглубже и продолжает, чувствуя себя так, словно делает устный доклад перед особо безразличной аудиторией.

— Регуляция и контроль — ну кто до такого додумался? Это же чистое варварство! Они такие же разумные существа, как мы с вами. Это всё влияние распространённого заблуждения, что магия — это не то же самое, что разум. Приверженцы этой теории словно сами не понимают, что они тоже подпадают под категорию "магических существ". Мне кажется, это надо в первую очередь убрать из названия. К тому же, если бы я могла говорить людям, что работаю в отделе равенства всех магических существ, это бы изначально задавало совсем иной тон беседы, чем если я говорю, что работаю в отделе...

— Всех магических существ?

Пойманная врасплох вопросом, Гермиона давится следующей фразой, и из горла ее раздается малопривлекательный бульк.

— Простите?

— Вы же наверняка не хотели сказать, что все магические существа должны быть приравнены в правах к магическому обществу, — говорит Снейп.

Гермиона не сводит с него глаз.

— Вообще-то, именно это я и хочу сказать.

Он пристально изучает завихрения тумана, которыми теперь стали его ногти.

— И даже флоббер-черви?

Она чувствует, как яркий румянец заливает шею и лицо.

— Ладно, магические существа, обладающие самосознанием.

Опять эта чёртова бровь.

— Дементоры?

И добавляет, не позволяя ей ответить.

— В любом случае, вы впустую тратите своё время, работая в Министерстве. Это сплошная бюрократия, приправленная взятками. Не желаю обсуждать это дальше.

Ну нет, так нет.

* * *

С тех пор Грейнджер начинает приходить в хижину не реже раза в неделю, обычно во время обеденного перерыва. Правда, пару раз она появляется вечером или на выходных, поясняя, в ответ на его вопросительный взгляд, что Рон задерживается на тренировках, или что он уехал в город на соревнования. Кажется, мистер Уизли так и не повзрослел с тех пор, как Северус видел его в последний раз, раз до сих пор считает, что метать квоффлы — это лучшее, что он может сделать для общества.

Хотя, презрительно думает Северус, может, он не так уж и неправ.

Порой они сидят молча рядом, и тишину лишь время от времени нарушают согревающие чары, что накладывает Грейнджер — в хижине, как понимает Северус по её дрожи сыро и холодно. Потом обычно Грейнджер недовольно заявляет, что они просто обязаны поговорить хоть о чём-нибудь. Что сидеть молча и смотреть, как Северус парит над её головой, поджав губы — это дикость.

Порой, как сегодня, она просто начинает говорить, стоит только ей зайти в хижину, и, похоже, не может остановиться. Северусу порой кажется, что ей не хватает разговоров не меньше, чем ему. И хотя мысль его тревожит, он по-прежнему предпочитает дни, когда от него требуются лишь краткие ответы на её бесчисленные вопросы, и ему не приходится ломать голову над тем, что сказать самому, тем дням, когда в хижине царит словно потусторонняя тишина.

Сегодня она поинтересовалась, могут ли призраки ощущать ход времени так, как это чувствуют люди; и насколько изменились их ощущения со дня смерти; и как далеко от хижины Северус может отойти. "Мне надо заняться исследованиями", — говорит она, поднимаясь и отряхивая пыль с брюк. Она уходит, рассеянно глядя перед собой и бормоча что-то о сроке действия очищающих чар.

* * *

Гермиона возвращается в хижину на следующей неделе, вооруженная потрёпанной книгой по домашним чарам, позаимствованной у миссис Уизли. В глубине души Гермиона всегда относилась с некоторым презрением к этой разновидности магии. Но, направляя палочку на испачканные кровью половицы и видя, как ржавые разводы уходят без следа, она вдруг стыдится своей прежней заносчивости. Полезная штука, решает она, оглядываясь вокруг — оказывается, поддерживать дом в чистоте может быть не так и сложно. Да и с мыслями помогает собраться лучше многих специальных техник.

С момента её прихода Снейп нарушил молчание всего раз. Он недоверчиво поинтересовался: "Что это вообще вы тут задумали?", когда она, пролетев мимо него, торопливо скинула мантию, закатала рукава и яростными взмахами палочки принялась избавлять углы комнаты от паутины. Теперь он выбирается из угла, с которого с прищуром следил за её работой, и недоверчиво оглядывает отчищенные от грязи стены вокруг себя, чистые и ровно повешенные занавески на окнах, тоже теперь сверкающих чистотой. Оконные рамы, к слову говоря, тоже теперь в идеальном состоянии. Сквозь чистое стекло сюда проникает куда больше света, и солнечные лучи, отражаясь от снега за стенами хижины, ещё ярче освещают прежде тусклую комнатку. Здесь стало — почти — радостно.

— Лучше, сэр? — говорит Гермиона. Она отчего-то нервничает, словно только что сдала ему на проверку зелье, в котором уверена на сто процентов, но в котором он наверняка отыщет какой-нибудь изъян.

На мгновение повисает тишина, а потом Снейп говорит: "Возможно", и добавляет намного тише: "Намного лучше".

Она не может сдержать широкую улыбку, растягивающую её губы едва ли не к ушам, но все же умудряется ответить более или менее ровным голосом:

— На здоровье, сэр.

* * *

Северус забрасывает привычку считать каждый день. Теперь это было бы куда проще, ведь приходы Грейнджер придают определённую структуру его в общем-то бессистемному существованию. Но он понимает, что его больше не заботит ход времени в долгосрочной перспективе. Ему достаточно знать, что, когда она снова входит в эту дверь, это значит, что во внешнем мире прошло несколько дней, и быть уверенным, что через несколько дней она снова войдёт в эту дверь.

* * *

А потом происходит нечто, что заставляет его снова вести счёт дням: Грейнджер не появляется, насколько он может судить, почти четыре недели. У Северуса заканчивается запас книг, на которые он мог бы отвлечься. Её последние подношения лежат, запылившиеся, там, где она их оставила, и его сердце разрывается между страхом, что случилось нечто плохое, и ужасом при мысли о нескончаемой веренице пустых дней, недель и лет, уходящих в вечность. Его беспомощность постыдна и унизительна, и на удивление неожиданна. Каким же дураком он был, не замечая новую зависимость, опутавшую его крепкой сетью.

Когда она наконец возвращается, то выглядит бледной и чересчур худой. Даже лицо её изменилось — слишком заметны ввалившиеся щёки, и ступает она с какой-то особой осторожностью, непривычно медленно ставя ноги по намоченной росой траве. Северус следит за ней из окна, и его несуществующее сердце пускается в немыслимый галоп в несуществующем же месте, где оно когда-то билось. Он уверен, что ни при каких условиях не даст ей понять, насколько он напуган её внезапным отсутствием.

— Вы в порядке? — спрашивает он, едва она переступает порог хижины. Она оборачивается на звук, и Северус осознает, что ей, наверное, сложно смотреть на него, потому что солнечные лучи пронзают его насквозь. Он отплывает в сторону от окна.

— Я... да, — отвечает она. — Спасибо за беспокойство.

Но он продолжает расспросы, хотя чувство собственного достоинства уже просто вопит, чтобы он заткнулся, заткнулся наконец, Мерлина ради...

— Вы не ранены? — Ее шаги вверх по холму казались слишком осторожными, совсем не похожими на привычный уже нетерпеливый полубег.

— Не-ет, — тянет она, и замолкает, вдруг отчего-то смутившись. — Боюсь, что я просто... чувствовала себя не очень хорошо. Извините, я не могла прислать вам сообщение. Мне казалось, вы бы не хотели, чтобы я рассказывала о вас кому-нибудь ещё, а совы, к сожалению, не умеют доставлять письма призракам.

Северус прикрывает на секунду глаза, и снова их распахивает.

— Я... рад, что ваше недомогание прошло.

— На некоторое время, по крайней мере, — бормочет она себе под нос и вздыхает. — Думаю, я могу рассказать всё как есть — всё равно вы скоро заметите, всё-таки вы просто мертвы, но отнюдь не слепы. — Она расправляет узкие плечи. — Я... я жду ребенка. У меня был жуткий токсикоз, мне даже пришлось на время оставить работу.

— Вы не можете быть беременны, — не сдерживается Северус. — Вы же слишком молоды! — Ему хочется забрать слова обратно, стоит им сорваться с его губ — его замечание поразительно бестактно, если не сказать, абсурдно. Но Грейнджер лишь мягко усмехается в ответ.

— Профессор, я уже не студентка, — говорит она. — Прошло уже много лет.

Если бы призраки умели краснеть, то Снейп бы сейчас полыхал алым пламенем с ног до головы.

— Вы правы, — говорит он чуть резче, смутившись. Он смотрит на нее пристальней. Она, наверное, всего на несколько лет старше, чем была Лили... когда вышла замуж за Джеймса Поттера и родила ему ребенка.

— Определённо, — добавляет он и издает звук, словно пытается прочистить несуществующее горло от несуществующей крошки. — Полагаю, мне следует вас поздравить.

Он надеется, что она не заметит в его голосе неуверенности, такой очевидной ему самому.

* * *

Время идёт, и с каждой неделей походы к Снейпу становятся всё более затруднительны. Особенно трудно стало добираться до хижины — аппарировать беременным не рекомендуется. Рон тоже проявляет теперь больше заботы, и внимательней следит, куда она ходит. И его беспокойство одновременно кажется ей трогательным, и раздражает, словно беременность лишила её в его глазах элементарных навыков. Она заводит привычку приходить к Снейпу воскресным утром, пока Рон ещё спит, отдыхая после слишком обильной дозы алкоголя, принятой вечером в субботу, когда он либо отмечал победу, либо запивал поражение со своей командой. Она оставляет Рону записку, будто вышла по делам или просто прогуляться, и через камин отправляется в "Башку борова", а оттуда медленно и неловко поднимается в Воющую хижину.

Гермиона постоянно ощущает усталость — кажется, это заметно даже в её отражении, которого она взяла за привычку избегать при любой возможности. Утренняя тошнота прошла в конце первого триместра, слава богу, но остаётся работа — а она решила не давать своему начальнику повода считать, что беременность и материнство могут уменьшить преданность Гермионы своему делу. И ещё попытки поддерживать дом хотя бы в пригодном для жизни состоянии, несмотря на упорные попытки Рона устроить обратное. И общение с Гарри, Джинни и прочими Уизли, и кульбиты ребёнка, и собственный едкий страх, не дающий спать по ночам... В общем, она чувствует себя уставшей. Постоянно.

Она уже подумывала о том, чтобы урезать частоту визитов к Снейпу, но одна мысль об этом её расстраивает. Она не знает, чем он занимается, пока её здесь нет, помимо чтения книг, которые она приносит ему каждый раз. Когда он был её учителем, она никогда не задумывалась, что у него тоже есть чувства — вот правда, никогда. Но теперь его одиночество, кажется, можно пощупать руками. И, конечно, она — а вместе с нею и остальная часть магической Британии, узнавшей обо всем благодаря усилиям Гарри защитить память о Снейпе — знает о Лили Поттер. Кстати, об этом она не рассказала бы ему даже под угрозой Авады. Знает, что он — был — остаётся — человеком, способным на дружбу, и на разбитое сердце, и на любовь. К тому же, как это ни странно, Гермиона скучала бы по Снейпу, если бы не смогла приходить к нему. Она знает это наверняка, потому что с удивлением осознала, как сильно ей его не хватало в те несколько недель, пока она лежала на кровати с миской, предусмотрительно поставленной у локтя.

* * *

В последнее воскресенье перед Рождеством Гермиона берет подарок для Снейпа и отправляется через каминную сеть в Хогсмит. Идёт снег, но несильный, и легкие снежинки ласкают её щеки и тают, опускаясь на землю, и дорога к хижине оказывается немного скользкой. Гермиона шагает с огромной осторожностью. Подходя к двери, она сдвигает коробку на живот, чтобы справиться с замком.

Снейп, как обычно в эти дни, ждет её у входа, сцепив руки за спиной. Он подается вперед, замечая её ношу, и протягивает руки, словно собираясь забрать её. Затем он очевидно приходит в себя, и в его взгляде мелькает презрение к собственной бесполезности. В этот момент Гермиона понимает, что больше всего на свете хотела бы сейчас протянуть руку и коснуться его, чтобы стереть это выражение с его лица.

— Счастливого Рождества! — нарочито весело говорит она, и сгибает колени, чтобы поставить коробку на пол.

— Уже Рождество? — удивляется Снейп. — Это для... — Он мотает головой так сильно, словно хочет вытрясти из себя какую-то нежеланную мысль.

— Для вас, — заканчивает за него Гермиона.

Выражение на лице Снейпа можно было бы назвать забавным: открытый рот, глаза навыкате, если бы не ступор, в который он впал от ответа.

— Для меня, — повторяет он, издавая нечленораздельный звук. И больше не говорит ни слова.

— Хм, — произносит она, и моргает, чувствуя, как вдруг глазам вдруг становится горячо, а потом заставляет себя продолжить более жизнерадостно. — Позвольте мне открыть его для вас!

Она упаковала подарок прошлой ночью в такую же полосатую бумагу, которой обернула подарки для Рона, Гарри и остальных Уизли, чувствуя себя немного глупо оттого, что понимала, что Снейп все равно не смог бы самостоятельно открыть его, но желая привнести хоть какой-то элемент неожиданности. При помощи заклинания она разрезает зачарованный скотч и осторожно убирает бумагу.

* * *

Это граммофон — магический его вариант.

— Смотрите, — принимается объяснять Грейнджер с привычным энтузиазмом, пока Северус зависает в воздухе позади неё, таращась на подарок, — тут ещё есть пластинки... — Она вытаскивает их из сумочки и взмахом палочки увеличивает до нормального размера.

— Я подумала, что проигрыватель лучше не уменьшать, это слишком тонкий механизм, — говорит она, складывая пластинки одна на другую. Их много, и магических, и магловских. Северус узнает Моцарта и Битлз, и "Непростительных" — волшебную группу, которая была популярна в школьные годы Снейпа. Грейнджер делает сложный пасс палочкой, и пластинки взмывают вверх и зависают над граммофоном.

— Следующая запись, — говорит она, и нижняя пластинка из стопки опускается на проигрыватель. Она продолжает показывать команды для проигрывания пластинки и её возвращения на верх стопки, чтобы можно было проиграть следующую.

— Я понимаю, что обычно для заклинаний используется латинский, но у меня просто не хватило времени, чтобы правильно перевести все команды, — едва ли не извиняется она. Гермиона поднимает взгляд на Северуса, склонившись над граммофоном; в такой позе особенно заметен выдающийся живот, лежащий едва ли не на её коленях, и Северус смущённо отводит взгляд.

— Так подойдёт? — спрашивает она, и робость в её голосе заставляет его повернуться обратно и взглянуть на неё растерянно и потрясённо. — Это как с книгами, я не знала, что вы предпочитаете из музыки, поэтому принесла понемногу... в общем, понемногу всего, но в итоге получилось немало.

— Мне нравится... очень, — говорит он, и не успевает отругать себя за глупые слова, потому что она сразу же улыбается, и её улыбка, широкая и искренняя, напрочь стирает любые мысли из его головы.

* * *

Но однажды она не выдерживает. Ребенок слишком давит на лёгкие, спина болит, а стрелка часов даже близко не подобралась к цифре восемь. Эту ночь она провела без сна, ей мешали постоянные схватки Брекстона-Хигса. "Это всё стресс, — сказал целитель, когда Гермиона пожаловалась ему на недомогание, — постарайтесь избегать перенапряжения и пейте побольше воды".

Воду она пьет литрами. Вторую рекомендацию выполнять куда сложнее.

— Если честно, я в ужасе, — признаётся она. — Мне кажется, из меня выйдет плохая мать.

Снейп окидывает её долгим оценивающим взглядом, не говоря ни слова, и Гермионе кажется, что он ждет, что она скажет дальше, поэтому она продолжает — даже если на самом деле ему это было бы не интересно.

— Я ухожу с головой в работу. Я эгоистична — Рон всегда жалуется, и я понимаю, что в чём-то он прав. Но он, по крайней мере, взрослый человек, и может... Но ребёнок... Ребёнок ведь не поймет, если я забуду об ужине, что это потому, что я увлеклась книгой, а не потому, что я о нем не беспокоюсь. — Она прижимает ладони к животу. — И пусть даже Рон делает вид, что абсолютно не умеет готовить, он хотя бы может сделать себе бутерброд, но ребёнок-то и этого не сможет.

Она убирает одну руку с живота и прижимает её к груди, пытаясь усмирить дыхание.

Снейп хранит молчание так долго, что Гермионе начинает казаться, что он давно уже уплыл прочь. Она боится поднять на него глаза — просто не вынесет насмешки, которую наверняка прочтёт на его лице.

Потом он говорит:

— То, что вы осознаете эти... вероятные осложнения, даёт вам возможность справиться с ними. — Он поднимает вверх руку, и та странно замирает в воздухе на несколько секунд, а затем падает обратно. — В школе вы были на удивление скрупулёзны. Примените это ваше качество к задаче материнства, и я уверен, что ваши страхи окажутся необоснованными.

Гермиона во мгновение ока поднимается с пола и бросается к нему, и лишь потом вспоминает, что призраков обнять невозможно.

* * *

Они обсудили тот факт, что Гермиона наверняка не сможет посещать его некоторое время после рождения ребёнка. Беседа получилась странной, почти нереальной; Снейп, конечно, не обрадовался, но и не удивился, а Гермиона пыталась не чувствовать себя виноватой. По всему полу хижины она разложила книги впритык одна к другой, чтобы оставить ему как можно больше новой литературы для чтения.

— Удачи, — сказал лишь он неловко и до странности мило, когда она собралась уже спускаться по холму к деревне.

Она беспокоится о нем в те дни, что предшествуют родам, в дни, когда она может почти ничем не заниматься, лишь думать, и стойко переносить нечастые, но изматывающие схватки. А потом всё затмевают роды и результат этих родов, и она на время забывает обо всём, кроме Розы, милой, выматывающей, требовательной Розы.

* * *

В хижине Северус без конца слушает музыку, наслаждаясь мелодичными звуками в тишине, которую больше не нарушают ничьи голоса. В те дни, когда его собственных мыслей становится слишком много, он приказывает проигрывателю прибавить громкость, и делает громче и громче до тех пор, пока музыка, словно яростные струи водопада, не скрывает под собой всё, что не даёт покоя его голове.

В эти дни он думает слишком много, и с особой строгостью дозирует книги на случай, если Грейнджер понадобится больше времени, чтобы вернуться, чем они оба ожидали. Раньше Северус почти не задумывался о детях, но в теории, конечно, знает, что сам процесс родов и последующее восстановление порой могут оказаться сложны. Он старается не думать, что, вполне возможно, она вообще больше никогда не вернется — либо сознательно, либо оттого, что, насколько ему известно, порой рождение ребёнка может закончиться совсем не так, как хотелось бы.

А еще он старается не думать, что станет с ним, если Грейнджер не вернётся. Если... нет, когда, потому что уйдёт ли она сегодня, или завтра, или через сто лет, но Грейнджер, несомненно, когда-нибудь умрёт и однажды оставит его. Северус никогда не желал себе бессмертия — наоборот, зацикленность Темного Лорда на подобных идеях всегда казалась ему абсурдной, но его тревожит мысль о том, что он стал бессмертен, сам того не желая. И тогда, сражаясь с наступающей паникой, он приказывает музыке играть ещё громче.

Однажды в выходные к хижине впервые подходят ученики Хогвартса, и Северус почти рад неожиданному поводу отвлечься. Они швыряются снежками, и те ударяются в окна, и талый снег скользит вниз по стенам, и детишки подзадоривают друг друга подойти поближе. Поддавшись внезапному безрассудству, он начинает завывать и всхлипывать, когда один из них, набравшись храбрости, решается было коснуться дверной ручки.

* * *

Она возвращается, когда снег только-только начинает таять. Краем уха Северус слышит хлопок аппарации сквозь мягкие волны канона Пахельбеля — произведения, которому он при жизни уделял слишком мало внимания за его обыденность, но к которому стал все чаще и чаще обращаться после смерти. Ему кажется порой, что оно необъяснимым образом напоминает ему о тех днях, когда у него ещё было тело, и о ритме сердца, что билось в нём. На долю секунды ему мерещится, что это вернулись ученики; но потом дверь открывается, и он видит её — в бесформенной мантии, в накидке, небрежно обёрнутой вокруг плеч, и кто-то совсем крошечный лежит в перевязи у её груди.

— Привет, — говорит она, улыбаясь краешками губ.

— Привет, — говорит Северус, и добавляет, — это?..

Уголки рта Грейнджер изгибаются в лёгкой улыбке — возможно, её забавляет банальность вопроса, и всё же она делает шаг вперёд и поворачивается, и Северус может разглядеть круглое личико и рыженькие пушистые волосы.

— Это Роза, — говорит Грейнджер, легко покачиваясь на месте. — Разве она не восхитительна? — и вдруг она тихо смеётся, смущённо смотрит на Северуса и снова отводит взгляд. — Простите. Раньше я ненавидела, когда молодые родители спрашивали меня о чём-то подобном, ведь новорождённые детишки обычно далеко не восхитительны.

Если честно, Северус не сказал бы, что спящая малышка с поджатым к подбородку кулачком ему нравится, но на долю секунды ему кажется, что у него сбилось дыхание — по крайней мере, примерно так это ощущалось, когда он ещё был человеком.

* * *

Гермиона всегда могла похвастаться лёгкостью, с которой управлялась со множеством дел одновременно. И она с удивлением понимает, что материнство — это нечто совсем иное. Дела, касающиеся дочери, нельзя распределить во времени; Роза возмущается, когда о ней заботятся по неудобному для нее расписанию. И всё же Гермиона понимает, что Снейп оказался прав — её страхи, связанные с материнством, не оправдались, в основном потому, что Гермиона даже не подумать не могла, насколько всеобъемлющими окажутся мысли о Розе. Миссис Уизли как-то сказала ей, что количество мыслей и забот будет уменьшаться по мере взросления ребенка. "Хотя, моя дорогая, твоё сердце связано с ней навсегда. Ты никогда не сможешь надолго забыть о Розе".

Но когда она возвращается на работу, приходить к Снейпу становится сложнее. Обеденный перерыв она теперь проводит в Норе, кормя Розу и позволяя миссис Уизли покормить её саму.Потому что к концу рабочего дня обычно так устает, что не находит сил даже на самый простой ужин, а усилия Рона пусть порой и приводят к каким-то результатам, но редко оказываются питательны. Да и Рон теперь старается побольше быть дома, и остаётся в пабе только на одну кружку после матчей, поэтому на следующее утро просыпается рано. Гермиона понимает, что тронута его явной заботой о Розе — неважно, как бы она ни злилась на него, что-то внутри неё сжимается от нежности, когда она видит, как он качает на руках их дочку, напевая бессмысленные волшебные колыбельные, что наверняка когда-то пела ему миссис Уизли. И в то же время она презирает себя за быстрые аппарации в Воющую хижину после работы не чаще раза в неделю. Кажется, что презрение к самой себе давит на затылок, и она становится беспокойной и огрызается по любому поводу, и от того ещё больше чувствует свою вину, ведь какая она жена, если мечтает, чтобы муж проводил побольше времени вдали от семьи?

Она задерживается в хижине всего на пять-десять минут — только чтобы передать Снейпу новые книги и пластинки и немного поболтать, а разговор в основном состоит из её односложных замечаний и его столь же односложных ответов. Она давно уже не спрашивает его, как прошла его неделя — прекратила после того, как однажды он, не сдержавшись, сорвался на неё: "Проклятие, Грейнджер, неужели так сложно заметить, что у меня тут ничего не происходит!" Это было сказано тоном, в котором были и смущение, и легкая жалость к себе, и...

А ещё иногда она злится на Снейпа — злится на его явную беспомощность, ведь при жизни она считала его каким угодно, но только не беспомощным. Все эти вынужденные тайны выводят из себя, как и попытки вместить его в свою жизнь, которая, кажется, и так уже настолько полна, что едва не трещит по швам от работы, и Розы, и Рона, и, порой, сна. И бывают дни, когда она мечтает, чтобы он не зависел от нее настолько сильно. А потом ей снова становится до слёз стыдно, ведь — ведь что ещё он может сделать? И что ещё может сделать она? Она не в силах оставить его там в одиночестве. Не может.

Почти каждый вечер, засыпая, Гермиона как мантру повторяет одни и те же слова. Со временем станет легче. Обязательно.

* * *

Однажды Грейнджер неожиданно появляется рано утром. Северус замечает её силуэт в окне, в которое смотрел невидящим взглядом. Аппарировав, она запинается, словно пьяна или очень устала, и раздражённо мотает головой, и лишь потом входит, недовольно стукнув кулаком по двери.

Северус с весёлым недоумением следит за тем, как она, громко топая, заходит в комнату и садится у самой стены. В руках она сжимает термос с напитком, от которого поднимается лёгкий пар. Прикрыв глаза, она делает глоток.

— Какой сегодня день? — наконец спрашивает Северус, и Гермиона переводит на него взгляд.

— Суббота. Рон на матче под Эдинбургом, а Розу я ненадолго оставила Гарри и Джинни. Мне казалось, у них и без нас дел невпроворот, но они сами предложили, и я... — Она замолкает.

Северус склоняет голову к одному плечу.

— И чем же, позвольте спросить, так занято семейство Поттеров?

Она вздыхает.

— Джеймсом, само собой, — говорит она, и Северус едва сдерживает стон отвращения при упоминании потомка Поттеров, носящего столь неоригинальное имя. — И Джинни снова беременна, а Гарри с ног сбивается в аврорате. — Она делает ещё один глоток. — Но, кажется, им всё нипочём. Они были так рады взять себе Розу. — Последняя фраза звучит куда горше, чем слова, её составляющие, и Северус выгибает бровь.

Грейнджер замечает его выражение лица и морщится.

— Да ладно, для меня это всё слишком, — признаётся она.

— А я и не заметил.

— Ха-ха, — ещё глоток, и ресницы устало опускаются на тени под её глазами. На миг наступает тишина — она не столько неуютная, сколько непривычная для Грейнджер, и Северус думает, что бы ещё сказать. Сегодня у неё даже нет с собой новых книг — она была тут всего два дня назад. И, кажется, это было так давно — то время, когда она приходила к нему чаще раза в неделю. Ему кажется странным, что в таком состоянии, и без повода в виде книг, она пришла именно к нему, решила поговорить с ним, а не с кем-нибудь другим.

— Как вы думаете, почему вы до сих пор здесь? — вдруг спрашивает она, не открывая глаз.

Северус замирает, и смотрит на неё во все глаза.

— П-прошу прощения?

— Простите, — говорит она. — Я знаю, это очень грубо, и вы не обязаны отвечать, конечно же, но я не могу не думать об этом с тех пор, как увидела вас в первый раз, не могу... Я не понимаю, почему так получилось. — Она всё же открывает глаза, но смотрит ему на ноги, а не в лицо. — Я прочитала столько книг. Считается, что вас держит здесь неоконченное дело — я поначалу подумала, что, может, Гарри... Но ведь теперь вы знаете, что Гарри жив, сэр. У вас всё получилось, и всё же вы... — Она передёргивает плечами. Жест выходит извиняющимся, но взгляд её ясен и цепок. Северус вдруг с удивлением понимает, что её слова не ранят. Каким-то образом он чувствует, что на самом деле она не хочет, чтобы он уходил. Её вопрос — всего лишь неуёмное любопытство интеллектуала, жажда знаний, от которой по коже бегут мурашки. И, понимает он вдруг, — своеобразная забота. О нём.

— У меня нет ответа, — после паузы произносит он. — Меня тоже немало беспокоил этот вопрос.

— Гарри говорил... Гарри говорил, что ему предоставили выбор. Когда он умер. Он мог вернуться или... Или пойти дальше. — Она нервничает, как это часто бывает в те редкие случаи, когда она упоминает Поттера.

Северус откидывает голову назад и глядит на потолок.

— Что ж, как и множество прочих вещей, имеющих отношение к мистеру Поттеру, его смерть оказалась... особенной, — невесело улыбается он против воли и вновь оборачивается к Гермионе. — В момент умирания у меня не было выбора, — говорит он.

Она выглядит встревоженной.

— Извините, я...

— Однако, — повышает он голос, перебивая ее, — полагаю, я всё-таки мог принять решение и "пойти дальше", как вы сказали, либо вернуться туда, где я нахожусь теперь. — Он не торопится с ответом, размышляя, как объяснить ей то, что он сам начал понимать лишь теперь, спустя годы размышлений. — Это... это не было осознанным выбором, понимаете. У меня не было времени на раздумья. Не было возможности просчитать, чем может обернуться каждый из вариантов.

Он смутно, словно давний сон, помнит ощущение приближения к чему-то, торопится туда — но это не навязший на языке свет в конце туннеля, как любят описывать маглы, а нечто, чего он не может ощутить имеющимися у него органами чувств. Это нечто огромное, и теплое, и в то же время внушающее ужас. Он помнит, как отпрянул от этого, и сопротивлялся ему, пока не пришёл в себя здесь, в хижине, глядя на своё пустое тело и ощущая фантомную тошноту, от которой уже не имел физической возможности избавиться.

Грейнджер молча смотрит на него. Ее лицо спокойно, но пальцы сплетены в судорожный замок.

— Я много думал об этом, — произносит Северус. Ему так хочется сделать глубокий вдох, но всё, что ему остается — это закрыть на миг глаза. Затем говорит. — Полагаю, нет смысла надеяться, что Поттер сохранил в тайне от вас мою... историю, связанную с его матерью?

— Нет, нет, — говорит Грейнджер. — То есть, надеяться смысла нет. — Северус замечает, что она не хочет говорить на эту тему. Она быстро берёт себя в руки, но Северус все же успевает заметить то особое выражение на её лице, и ему становится интересно, что она скрывает. — Ладно. Что ж. Я и не надеялся на иное. — "Ничего другого от этого негодника и ждать было незачем". — В таком случае, полагаю, вы понимаете, почему я мог... не желать встречи с Лили. В то время я был уверен, что только что отправил её сына на верную гибель. — Он рад, что сумел не запнуться на заветном имени; имя Лили соскользнуло с его губ так же легко, как любое другое слово.

— Понятно. — Грейнджер хмурится. — Но опять же, вы теперь знаете, что Гарри жив. Он в порядке. Боги, да можно даже сказать, что он процветает. И...

— Я. Не. Знаю. Ясно? — цедит Северус, изо всех сил желая скрипнуть зубами.

Он принимается метаться в воздухе туда и обратно, и это движение подобно нервным шагам по комнате. — Вы и правда считаете, что если бы я знал, как выбраться отсюда — из этой богами проклятой дыры — я бы не воспользовался своим шансом? — Он разворачивается и нависает над ней, старательно не думая о том, что даже знай он, как сложится судьба Поттера, он всё равно бы не захотел встретиться с Лили. Он не хотел бы никого видеть, если честно, потому что среди почивших нет никого, кого он мог бы назвать своим другом. — И вообще, к чему сейчас эти вопросы? После... после стольких лет?

Она прожигает его обиженным взглядом.

— Я видела, как вы умерли, — наконец говорит она, и голос её сух как древний потрескавшийся пергамент. Северус смотрит на неё, на неукротимые волосы, растрепавшиеся от влажного воздуха, на бесформенную мантию и мешки под глазами, запавшими от усталости, и не знает, что ответить. Поэтому...

— Я знаю, — говорит он.

Грейнджер не отпускает его взгляд, и смотрит так пристально, словно может распасться на пыль от малейшего движения, и когда она наконец отвечает, губы её практически не шевелятся.

— Мне так жаль, — говорит она.

Северус медленно качает головой.

— Это не ваша вина.

* * *

— Калдифф отклонил мой проект по признанию прав пикси, — заявляет Гермиона, стоит Рону вернуться домой с тренировки. Она помешивает соус для спагетти, держа на боку Розу. Пергаменты с возмутившим её проектом разбросаны по всему кухонному столу. — Не знаю, что делать. Он даже читать его не стал, а ведь я столько времени провела в лесах в поисках хотя бы одного пикси.

— Милая, я ещё в дверь не успел зайти. Погоди немного, — говорит Рон. Он наклоняется, чтобы чмокнуть Розу в пухлую щёчку.

— Да, конечно, прости. — Гермиона принимается мешать соус чуть сильнее, чем следовало, и он выплёскивается через край на плиту. — Просто это так раздражает. Дэвису и Макдуалу одобряют любой проект, хотя они лепят их на коленке. А на то, что действительно подготовлено, у него вечно не хватает времени... — Она замолкает, замечая, что Рон едва сдерживается. — Прости, — повторяет она. — Как прошёл твой день?

* * *

Она берёт проект с собой к Снейпу в следующий раз, вместе с оформленной в рамку иллюстрацией, найденной в лавке старьевщика на Косой аллее. Это всего лишь страница из старой книги с изображениями растительных ингредиентов для зелий, растущих на севере Англии. Рамка старая и потрёпанная временем, но иллюстрация сохранилась неплохо, рисунки на ней точны и подписаны верно. Она вешает её на стену возле лестницы, куда падает свет из окна.

— Мне показалось, что тут не помешает немного освежить интерьер, — говорит она, пока Снейп изучает пергамент.

— Определённо. Эти... рисунки на удивление точны.

Гермиона улыбается.

— Мне тоже так показалось. — Она неосознанно бросает взгляд на кипу пергаментов в руках, и Снейп выжидающе поднимает бровь.

— А это?

— О... — говорит она, чувствуя вдруг неуверенность. — Это черновик одного из моих рабочих проектов. Мой начальник не стал его даже смотреть — сказал, слишком много заумных слов. — Она сжимает пергаменты в пальцах. — Он немного идиот. Ну, или как минимум лентяй.

— Как и большинство людей, — мягко отвечает Снейп, сопровождая слова выразительно приподнятой бровью. — Впрочем, насколько я помню, вы нередко увлекались при написании сочинений во время учёбы в школе. И частенько отклонялись от темы.

Гермиона чувствует, что краснеет. Она почти забыла Снейпа-учителя, и то, как презирала его за мелочность. И то, как он делал вид, что не слышит её вопросов и не замечает всех усилий, которые она вкладывала в учёбу. И напоминание об этом её не радует.

— И что плохого в хорошо раскрытой теме? — требовательно спрашивает она, и голос ее звучит резче, чем она бы хотела.

Снейп мрачно хмыкает.

— Вот станете учителем, тогда поймёте. — В ответ на её возмущенный взгляд он добавляет. — На проверку сочинений уходит немало времени, даже если ученики придерживаются рекомендуемой длины. Само собой, это время тратится помимо часов, затраченных непосредственно на ведение уроков, патрулирование коридоров, взыскания и разработку планов обучения. — Он скрещивает руки на груди. — Грейнджер, ваши сочинения приводили меня в ужас. На них уходило как минимум в три раза больше времени, чем на сочинения ваших одноклассников.

Гермиона чувствует, как к глазам подступают слезы унижения.

— Хорошо. Допустим, я поняла. То есть... да. — Она качает головой. — Просто... Порой тема казалась мне очень интересной, и все, что ее касалось, начинало казаться очень важным. — Она дерзко вздергивает подбородок. — Но ведь детали и правда важны. Они добавляют тонкости и — и, наверное, баланса. Как может Визенгамот принять осознанное решение, разрушать поселения пикси или нет, не понимая, почему пикси предпочитают селиться во вполне определённых местах?

— И конечно же, не зная истории каждого племени пикси от Корнуолла до острова Скай? — сухо говорит Снейп. — Грейнджер, я не хочу сказать, что детали не важны. Просто для них должно быть своё время и место. — Помолчав, он продолжает. — Если у вас есть время и желание, я мог бы посмотреть проект с вами с точки зрения прожжённого специалиста по проверке сочинений. — Губы его изгибаются в сардонической усмешке, а сам он широко разводит руки. — Полагаю, у меня дел больше никаких нет.

* * *

Когда Грейнджер врывается в хижину однажды после обеда, триумфальная улыбка растягивает её рот едва ли не до ушей, и Северус не сдерживает ответной улыбки, как бы ни злился на внезапное вторжение. И когда она объявляет, что её начальник согласился представить её проект перед Визенгамотом на следующем собрании, он начинает улыбаться ещё шире, и чувство, похожее на удовлетворение, зарождается в пустом пространстве на месте его груди.

* * *

Конечно же, она не изменяет Рону. Гермиона замечает, что мысль эта всё чаще и чаще мелькает в её голове. Она появляется в самое неподходящее время: когда она встречается с представителем гоблинов для обсуждения очередного проекта; когда они с Молли сидят на кухне в Норе, попивая чай и глядя, как Роза играет на полу со старыми куклами Джинни; когда Рон не может спокойно спать из-за того, что она всю ночь ворочается, и прижимает её к себе, поглаживая пальцами с сонной неуверенной нежностью. Его тёплое присутствие успокаивает Гермиону. В присутствии Снейпа в её жизни нет ничего основательного — ничего материального. Поэтому нет, она не изменяет Рону. Но порой она всё равно чувствует себя виноватой. Но это ведь так глупо. Обычно она оправдывает свой обман обещанием Снейпу. Да и вообще, Рон — не самый надёжный хранитель секретов, особенно если пропустит пару пинт с товарищами по команде, некоторые из которых тоже учились у Снейпа. Поэтому у неё ведь и правда нет иного выбора — только по-прежнему держать всё в тайне. Обычно она тактично умалчивает, где именно проводит обеденный перерыв — и вообще, зачем Рону знать о чем-то подобном? Но иногда ей всё же приходится немного привирать, туманно размышлять об исследованиях, и потом это кажется ей... неправильным. Странным. Необходимым, но странным.

* * *

Ход времени неуловим. Грейнджер едва ли не светится, когда однажды сообщает ему, что Поттер назвал своего новорождённого сына в честь Северуса, который не стесняется в выражениях по поводу глупости "спасителя магического мира". Второй маг, в честь которого несчастный младенец получил своё имя, самодовольно улыбается с половицы.

— Этот идиот догадался назвать ребёнка в честь двух психов, — с отвращением говорит Северус.

— Вы не псих, — возражает Грейнджер.

— Да неужели? Мне казалось, что сумасшествие грозило мне... — Пауза. — До... вас.

Она не знает, что ответить, но краешек её левого уха, заметный сквозь пряди волос, заправленных за него, заметно розовеет.

Её собственный второй ребёнок рождается спустя несколько лет после первого, и Северусу снова приходится терпеть её долгое отсутствие после рождения мальчика. Она приносит его с собой, совсем как дочь когда-то, и Северус видит, ощущая странное чувство собственничества, что мальчик, в отличие от своей сестры, не унаследовал ни одной характерной черты клана Уизли. Его головка покрыта шапкой коричневых волос, а ротик по форме точно напоминает мамин.

— Скажу вам по секрету, — говорит начальник Гермионы, перегибаясь через стол и понижая голос, — у меня стоял выбор между вами и Дэвисом. Но вы выиграли, мисс Грейнджер. — Он делает паузу, и Гермиона позволяет себе выдохнуть, и старается взять себя в руки и стереть с лица эту сияющую улыбку, которая, она чувствует, растянула её губы от уха до уха. — Но вы выиграли. Ваши результаты за последний год поразительны. Вы всегда придерживались высоких стандартов, но ваши проекты в последнее время просто выше всяких похвал. Впечатляет. — Он кивает в сторону двери, чуть морщась. — Я был бы благодарен, если бы вы пригласили после себя Дэвиса.

Гермиона старательно изображает скромность.

— Конечно, сэр.

Она закрывает за собой дверь и бросает взгляд на часы. До времени, когда можно будет отправляться домой, остается пять минут, и в кои-то веки она уйдёт с работы вовремя.

Следующей мыслью становится: надо рассказать Снейпу.

"Нет".

Она останавливается и замирает, держа руки над бисерной сумочкой, и яростно смотрит в никуда. Нет, не Снейпу. Надо рассказать Рону. Надо поскорее вернуться домой и поделиться новостями с Роном.

Кажется, радость исчезает, словно просачивается через подошвы её туфель, оставляя за собой мерзкие лужи, пока она идёт по коридору к каминам Атриума. Просто Снейп помогал ей, думает она, и из-за этого она сначала подумала о нём, а не о Роне. Это из-за всех тех часов, когда они вместе продирались сквозь дебри её проектов, избавляясь от лишних слов, параграфов, а однажды и целых шести страниц. Вот и всё.

Она кивает, и кидает щепотку порошка в один из громадных каминов.

Дома Рон прижимает к себе Хьюго и слушает Розу, которая, не замолкая, рассказывает о своем дне. Гермиона взмахом палочки избавляется от пепла, который принесла с собой через камин, и протягивает руки, когда Роза замечает её и восклицает: "Мамочка пришла!"

— Уф, — говорит Гермиона, ловя дочь и прижимая её к груди. Она прячет лицо в рыжих кудряшках Розы, вдыхая кисловатый запах маленького ребёнка, который давно не мылся. — Привет, милая.

— Привет, мамочка, — шепотом отвечает Роза, улыбаясь, как всегда во время их вечернего приветствия.

Гермиона улыбается, берёт девочку на руки и смотрит на Рона.

— Как прошёл твой день? — спрашивает он, поднося поближе Хьюго, чтобы она могла поцеловать и его.

— Хорошо, — говорит она, и чувствует, как сердце снова переполняет восторг. — Очень хорошо, если честно.

— Да?

— Ага, — улыбается она. — Ты сейчас говоришь с новым начальником отдела по регуляции и контролю за магическими существами!

— Да? — снова говорит Рон. — Здорово. Впрочем, давно уже пора.

Его реакция кажется Гермионе какой-то неестественной.

— Я бы всё равно не стала начальником раньше, чем Калдифф ушёл бы на пенсию, — чуть резче, чем следовало, отвечает она.

Рон приподнимает брови. Если бы он не держал сейчас Хьюго, он бы наверняка сделал вид, что пытается защититься от нее, прикрываясь руками. Она помнит, что в школьные годы он часто делал вид, что поддаётся ей, поднимая руки вверх. Он бы наверняка постарался придать лицу смирное выражение, но в глазах его ей всегда виделась одна и та же мысль. "Она немного не в себе, не так ли?"

А может, так оно и есть.

— Уф, — говорит она, усаживая Розу на бедро. — Просто... в общем, я не была уверена, что получу это место, поэтому очень обрадовалась.

Рон глядит на неё, качая головой.

— Конечно, ты его получила, — говорит он. — Ты же Гермиона. Ты наш гений.

Он так мил, что где-то в глубине груди Гермионе становится больно. Рон считает, что её повысили из-за одной её гениальности. Рон и понятия не имеет, как много она работала несколько лет подряд. И сколько ей помогали, особенно в последнее время, чтобы она получила долгожданное повышение. Это такая большая часть её жизни — наибольшая из тех, что не имеют отношения к Розе и Хьюго — а он о ней ничего не знает. И виновата в этом она сама, хотя, впрочем, может и он в чём-то тоже виноват. И Гермиона приглаживает кудряшки Розы и старается улыбнуться Рону, потому что, в конце концов, он ведь уверен, что только что сказал ей комплимент.

* * *

Северус замечает, что то и дело вспоминает самые странные факты о своем теле. У него была россыпь крошечных коричневых веснушек на левом боку в области рёбер. И шелковистые белые полоски на внешней стороне бёдер, появившиеся из-за резкого скачка роста лет в пятнадцать. Частенько по утрам он замечал в уголках глаз засохшие корочки. Велик шанс, что ногти на его ногах не были подстрижены в момент смерти. Впрочем, этого он уже не может сказать наверняка.

Время от времени его достают компании учеников, но Северус предпочитает не рисковать и не разыгрывает их слишком часто. Вместо этого он прячется, сливается с обоями, когда они бросаются в окна камнями. Или, реже, неуверенно подбираются к самой хижине, вздрагивая всем телом каждый раз, когда под ногами скрипят половицы. Они почти не смотрят на книги, разложенные по всему полу, и, кажется, не замечают, что на них нет пыли. И в кои-то веки Северус радуется относительной тупости среднестатистического ученика. Однажды он, смутившись, видит, как в хижину входит парочка подростков. Испуганно оглядываясь, они вдруг прижимаются друг к другу и глотают нервные смешки друг друга, сцепившись руками и губами покрепче дьявольских силков и расположившись на мантии мальчишки, расстеленной на полу. Северус следит за ними, поджав губы, и старается не замечать, как зависть буквально искрится там, где когда-то раньше были его внутренности. Но когда рука мальчишки лезет под юбку девочки, Северус вдруг понимает, что, возможно, не стоит им позволять заходить так далеко. Он не хочет, чтобы толпы одержимых гормонами учеников вдруг решили, что в Воющей хижине можно неплохо провести время наедине друг с другом, поэтому пролетает прямо сквозь парочку, лежащую на полу. Он задерживается в них ровно настолько, чтобы они испытали ощутимый дискомфорт, а затем взмывает вверх сквозь потолок. Снизу раздается визг девчонки и выкрик мальчика: "Что за чертовщина тут происходит?"

Северус осторожно просачивается вниз и зависает у самого потолка, слившись с потрескавшейся штукатуркой. Ученики, спотыкаясь и путаясь в одежде, поднимаются с пола. Мальчишка хватается за пальто, девчонка одёргивает юбку, стреляя глазами по всей комнате. Её взгляд скользит по Северусу, не замечая.

— Может, тут и правда живут призраки, — дрожа, произносит она.

— Наверное, — мальчик хватает её за запястье. — Пойдем-ка отсюда.

* * *

Загляни в хижину кто-нибудь, обладающий хоть крупицей разума, думает Северус несколько лет спустя, он никогда бы не поверил, что в хижине никто не живёт. Он осматривается, подмечая перемены, что привнесла Грейнджер за прошедшие годы. Книги теперь расставлены на нескольких старых полках. И зачарованы так, чтобы слетать оттуда, отплывать на некоторое расстояние, опускаться на пол и открываться, когда он произносит название. Но то, чтобы зачаровать их должным образом, ушло немало времени. Северус чувствовал себя бесполезным, глядя на усилия Грейнджер, на её сосредоточенно нахмуренный лоб, и ему было стыдно за прошлого себя. Когда она была его ученицей, он и правда не позволял себе замечать её способности или признавать, как усердно она готова была трудиться.

По стенам она развесила подсвечники и зачаровала свечи так, чтобы они загорались каждый вечер, когда начинало смеркаться. Теперь Северус мог читать даже после захода солнца. Свечи освещают небольшой уголок с креслом, укрытым растянутой накидкой, которое однажды Грейнджер притащила в своей невероятной сумочке. Когда Северус сделал едкое замечание о том, насколько будет для него полезен подобный предмет, она лишь мрачно ответила: "Знаете ли, некоторые из нас тут стареют. Как бы мне ни нравилось сидеть на полу, с годами моя спина начала жаловаться на подобное обращение".

Северус только тогда замечает легкие изменения во внешности Грейнджер, произошедшие с того дня, когда она впервые увидела его. Овал ее лица стал немного мягче. В волосах белеют первые седые прядки. Ему вдруг становится интересно, какие из изменений связаны с ее возрастом, а какие оказались преждевременными, вызванными войной и необходимостью слишком рано повзрослеть.

До этого он измерял время глобально, годами, не соотнося его ход с ее еженедельными визитами. Он замечал, как изменяются ее дети, как на каждой фотографии, что приносит ему Грейнджер, они выглядят все взрослее. Роза теперь — сплошные ноги и острые коленки, истинная Уизли, долговязая и рыжеволосая. Впрочем, волосы у нее немного вьются, как у матери. Хьюго — круглее, мягче, и по-прежнему похож на Грейнджер в миниатюре. У него темные волосы и карие глаза, и глубокая ямочка на подбородке, которая заметна даже под по-прежнему по-детски округлыми щечками. Он не может точно назвать их возраст, или возраст Грейнджер. Ему вдруг становится интересно, через сколько лет она догонит его по годам и по опыту. Через сколько лет она его превзойдет.

* * *

Однажды Гермиона уходит из дома еще до рассвета, оставив на столе записку для сладко посапывающего в кровати Рона. Ей вдруг хочется побыстрее отнести Снейпу последний выпуск "Зельевара". Сегодня суббота, и впервые за много лет она позволила себе прийти к Снейпу на выходных. Она аппарирует к нашумевшей новой хлебной лавке в Хогсмите и покупает там пирожные, которые хочет принести домой к завтраку — иногда можно ведь не думать о кариесе? Она наверняка успеет вернуться задолго до того, как проснутся дети и Рон.

Снейп читает при свете свечей, когда она заходит в хижину. В темноте особенно заметна его непринадлежность к миру живых — Гермиона давно уже не задумывалась об этом, но сейчас замечает это с особой ясностью. Она медлит у порога, глядя на него, на длинные пальцы, парящие над книгой, следя за строчками текста, на ярко-черные волосы, падающие на плечи и скрывающие под собой жуткую рану на шее, на его спину, навеки застывшую в позе давнего ученого. Закончив параграф, Снейп поворачивается и глядит на Гермиону через плечо. Она улыбается. Конечно же, он знал, что она пришла.

— Чему обязан? — спрашивает он, выпрямляясь. Будь у него тело, думает Гермиона, он бы сейчас принялся разминать плечи и крутить головой, чтобы снять напряжение в мышцах шеи.

Она открывает рот, закрывает и открывает снова. Ответ получается правдивым, без прикрас, хотя, начиная отвечать, она не собиралась быть настолько честной.

— Вчера вечером мы с Роном поругались, — говорит она, нервно крутя пальцами. Вообще-то они редко говорят о Роне, вернее, она редко рассказывает ему о своих отношениях с Роном. — Розе пора в школу, и я подумала — ведь в Салеме сильная школа магических искусств, намного лучше, чем все, что может предложить Хогвартс или любая другая школа на континенте. Роза очень талантлива. Но Рон... Он даже представить не может, что она, или кто-то еще из семьи, уедет настолько далеко.

Снейп презрительно хмыкает, но молчит. Гермиона качает головой.

— Он не... То есть, мне кажется, это из-за Фреда, но, по-моему, Рон и сам не понимает, почему он так разозлился на мое предложение. После войны его семья старается держаться вместе. Даже Чарли вернулся в Англию. Думаю, в глубине души он боится отпускать ее так далеко от себя, но я воспринимаю ситуацию совсем иначе, ведь мои родители не были волшебниками. У магов есть портключи и аппарация, и... В конце концов, большую часть года мы все равно не будем видеть Розу, в какую школу она бы ни пошла, а волшебные средства перемещения стирают границы между странами и континентами. Но Рон так не считает.

— М-м-м, — произносит Снейп. — Итак, вы поругались, и что потом? Вам захотелось заглянуть ко мне с утра пораньше?

— Мы скорее нашипели друг на друга под одеялом, только бы детишки не слышали наших споров, — вымученно улыбается Гермиона. — Но... в общем, так оно и есть. — Она пожимает плечами. Она давно забросила привычку объясняться — хоть перед Снейпом, хоть перед собственной совестью, почему ей так уютно здесь, в этой старой хижине.

Снейп бросает на нее быстрый взгляд, сухо поджав губы. Гермиона моргает; у неё такое чувство, словно он точно знает, о чём она думает и что чувствует. Словно ему не нужны слова, чтобы понять, что творится у неё на душе.

* * *

Грейнджер вдруг напрягается.

— Что такое? — спрашивает Северус.

— Мы всегда будем спорить об одном и том же, — быстро говорит она, и Северусу не надо уточнять, что говорит она о себе и Уизли. — Снова и снова. Всю оставшуюся... всю оставшуюся жизнь. — Она опускается на пол, позабыв о кресле, подтягивает колени к груди и обнимает руками лодыжки. Опустив подбородок на колени, она скрывает лицо за копной волос, падающих по обе стороны от лица. Северус не видит её глаз. Он зависает в воздухе напротив неё, молчит и ждёт, что она скажет дальше.

Она вдруг издает какой-то хлюпающий звук, нечто среднее между смехом и всхлипом.

— Он ведь не обижает меня и не требует ничего невозможного. Я даже не знаю, почему я... И ведь он действительно меня любит, и он хороший отец. Правда, замечательный отец. Но я так устаю от всего этого. А теперь дети повзрослели, и могут уже понимать, когда мы ссоримся, и теперь я устаю ещё больше. И порой... порой мне приходится держать всё в себе, понимаете? Потому что я не хочу, чтобы они слышали нашу ругань.

Северус невольно хмыкает, и Грейнджер поднимает на него взгляд. Её глаза распахиваются чуть шире, и Северусу интересно, что она может разглядеть на его лице. Ее глаза сухи и усталы. Он отводит взгляд, и следит за танцем пылинок в лучах света, и где-то на уровне инстинктов вспоминает вымученное отчаяние, которое испытывал в детстве, когда спорили родители, когда слышал крики матери и удары по столу отцовского кулака. Вспоминает, как сам забивался в угол и поджимал колени к груди, обхватив себя за локти, трясясь и выжидая, пока они закончат, и глубоко внутри себя понимая, что эта неправильность и сломанность их семьи — его вина.

— Это неплохая привычка, — говорит он осипшим голосом. Краем глаза Северус замечает, как она выпрямляется и склоняет голову набок, чтобы получше видеть его лицо. Она открывает рот, но он повышает голос, не давая ей ответить.

— И всё же, — говорит он, ловя её взгляд, — вряд ли будет хорошо, если они возьмут с вас пример, и привыкнут молчать вместо того, чтобы обсудить важные вопросы с близкими людьми.

Глаза Грейнджер подозрительно блестят. Она отворачивается.

— Я знаю.

Северус кивает. Он до сих пор иногда представляет, что у него есть тело, и что что-то внутри этого тела сжимается в узлы от тревоги и обречённости. Он сам не привык делиться личными воспоминаниями. А вопрос, который рвется у него с языка, кажется ему слишком дерзким. Вряд ли у него есть право знать на него ответ.

— Я... я правда его люблю, — скороговоркой произносит Грейнджер, и Северус не сводит с неё глаз. Неужели она стала легилиментом? Возможно ли применить легилименцию к призраку? Её щеки покраснели от смущения, но во взгляде — вызов и решимость. — Правда. Просто... Это... Это так не похоже на то, чего я ожидала. Мы так много прошли вместе, он и я, ну и Гарри, конечно, и вряд ли я когда-нибудь его разлюблю, или перестану о нём заботиться, или мне станет безразлично, где он и что с ним. Но сейчас... Это совсем не то... — Она делает глубокий вдох, и фантомные лёгкие Северуса переполняет боль. — Наверное, между нами нет того, что должно быть между хорошими мужем и женой.

Северус не знает, что ответить; его рот открывается и закрывается несколько раз, но он не издает ни звука, и отводит взгляд в сторону. Он, конечно, понимает, что ощущать подобное уже не может, и все же ему кажется, что воздух вокруг них становится горячим и плотным. Тогда он набирается храбрости и снова смотрит на нее. Грейнджер села поудобнее, прислонившись спиной к стене, и с выражением легкого смущения разглядывает кончики своих туфель.

* * *

Роза уезжает учиться в Хогвартс. Вскоре вслед за ней отправляется Хьюго, и в доме становится очень тихо. По утрам Рон целует Гермиону в щеку, одной рукой хватает кружку с кофе, другой — кусок тоста, и рассеянно смотрит, как она мечется из комнаты в комнату, по пути подбирая разбросанные вещи. Теперь он работает тренером — готовит небольшую, не особо перспективную команду из Абердина. Он агрессивно-жизнерадостен и показательно-сдержан, несмотря на недавнее повышение по службе у Гарри, который теперь стал вторым по важности человеком в отделе магического правопорядка. Гермионе нравятся изменения в его характере по сравнению со школьными днями. Раньше, когда Гарри купался в лучах славы, а сам Рон оставался в тени, он непрестанно ныл и жаловался на все подряд.

В письмах из школы дети пишут о сочинениях и экзаменах, друзьях и квиддиче. Ни одного слова о монстрах, что бродят по канализационным трубам, или троллях, выпущенных на свободу в туалете, и с каждым беззаботным посланием Гермиона позволяет себе чуть расслабиться. Она старательно не вспоминает, что в её собственных письмах родителям тоже не было ни слова о подобных вещах.

Она зачитывает письма вслух для Рона, и порой взгляды их пересекаются, и они вместе веселятся над историями Хьюго и понимающе улыбаются привычке Розы всё драматизировать. В такие моменты Гермиона чувствует себя почти довольной.

* * *

Конечно, когда Роза оканчивает школу, в Норе устраивают вечеринку. В тот вечер Рон напивается сильнее, чем Гермионе доводилось видеть в последние несколько лет. Ближе к ночи она аппарирует с ним домой, чтобы он проспался, и оставляет Хьюго с Гарри и Джинни. Немало усилий уходит на то, чтобы убедить Рона сменить вечерний костюм на пижаму, и когда он наконец засыпает, Гермиона сворачивается калачиком на своей половине кровати и долго смотрит на его спящее лицо. Во сне он храпит, непривлекательно распахнув расслабленный рот. И волосы слишком отросли, думает она, глядя, как рыжие пряди вьются возле его ушей. Правда, они и близко не так длинны, как у Снейпа, и от этой мысли она принимается часто-часто моргать. Она надавливает подушечками пальцев на губы и прикрывает глаза.

Тело Рона знакомо Гермионе почти как свое собственное: знакома россыпь веснушек на спине у лопаток, похожая на созвездие, и мягкий живот, и высокие своды стоп. Она знает, чем пахнет его дыхание вечером, когда он целует её перед сном (мятной пастой, которой она пользуется с самого детства), и как оно пахнет по утрам (кисло-сладко, словно гниющие овощи). Ей знакомы его ровные пальцы и изгиб ягодиц, и волосы на его теле, которые с возрастом словно стали мягче, больше напоминая мягкий пушок. Они уже не ярко-рыжие, как раньше, а словно выцветшие на солнце.

Она никогда, никогда не познает тело Снейпа так, как знает тело Рона. Эта мысль — понимание — оказывается куда больнее, чем следовало, и, боже, она вообще не должна была это понимать, это должно оставаться для неё фактом — очевидным, скупым будничным фактом. Она замужняя женщина, у неё есть дети, и её не должно удивлять, что она никогда не узнает тело другого мужчины настолько же хорошо, как знает тело мужа. И тогда она сильнее давит пальцами на губы, заглушая истерический смешок. Но в душе поселяется смутное предчувствие, что бестелесность Снейпа разрушает её брак именно потому, что ей не суждено познать его как мужчину. Она с трудом сглатывает, переворачивается на другой бок — осторожно, чтобы не потревожить Рона, и пытается уснуть.

Под закрытыми ресницами проплывают образы Снейпа — такого, каким она помнит его при жизни: кожа да кости, и бледное лицо, и пряди чёрных волос. Ей вдруг становится интересно, была ли кожа на его груди бледнее кожи на лице; росли ли у него на руках, ногах или животе тёмные волоски. Она опускает ладонь на свой живот — мягкий, и кожа на нём изгибается дюжинами новых способов в последнее время; проводит рукой вверх, обхватывает одну грудь, легко отмеченную серебристыми полосками и уже не такую полную, как когда-то. Рон ни слова не говорил об изменениях, которые время и рождение детей принесли её телу, и Гермионе вдруг становится интересно, что подумал бы Снейп, если бы увидел её такой.

Она лежит всё так же, без сна и без отдыха, несколькими часами позже, когда вдруг решает, что прогулка, возможно, сможет успокоить её мысли.

* * *

Северус несколько часов подряд смотрит на небо, проводя невидимые глазу линии между звёздами. Некоторые созвездия он смутно помнит после уроков астрономии; некоторые выдумывает сам, или думает, что выдумывает. В школьные дни он уделял незаслуженно мало времени изучению звёзд, предпочитая тратить умственные силы на иные темы, казавшиеся тогда действительно интересными. А потом, когда Альбус... в общем, весь тот ужасный год на директорской должности он обходил Астрономическую башню стороной, не находя в себе сил видеть хлипкие поручни и бесконечную тёмную пустоту за ними.

Теперь же, прищурившись, он смотрит вверх и осознаёт, что хотел бы получше понимать то, что видит над собой. Теперь космос кажется куда более интересным, ведь на его изучение у Северуса времени всего ничего — целая вечность. Наверное, стоит попросить Грейнджер, чтобы она принесла ему книг по астрономии.

В тот же момент, словно призванная мыслями Северуса, Грейнджер вдруг появляется в нескольких шагах от него.

— Привет, — говорит она, заправляя за уши выбившуюся прядку. Она выглядит странно. И избегает смотреть ему в глаза.

— Привет, — говорит он. Ему становится любопытно, что она забыла тут в столь непривычный час. Впрочем, глядя, как она смущённо мнётся с ноги на ногу, он понимает, что это уже не столь и интересно — главное, не случилось ли чего-то непоправимого. Он указывает на землю рядом с собой. — Не хотите присоединиться?

Она одаривает его слабой благодарной улыбкой. Опускается на траву, опираясь на ладони, и, откинув назад голову, всматривается в небо. Северус некоторое время смотрит на неё, обводя взглядом выразительный подбородок и длинную шею, а потом заставляет себя снова перевести взгляд на звёзды над ними.

* * *

— У Розы сегодня был выпускной, — говорит Гермиона, разбивая тишину, повисшую между ними.

Снейп бросает в её сторону быстрый взгляд.

— Неужели?

— Да. — Она делает вдох, вбирая в себя нежный глинистый аромат пропёченной солнцем весенней земли. — Так странно. Кажется, всего минуту назад я носила её на руках.

— М-м-м...

Гермиона перевернулась, и лежит теперь на спине, копируя позу Снейпа, парящего так близко к земле, как может. Трава под её ладошками влажна от росы, воздух приятно холодит лицо. Ощущения божественные. Она не была на открытом воздухе в этот час уже бог знает столько лет. Она смотрит на Снейпа и гадает, чувствует ли он сейчас то же, что она. Все это время она спрашивала его с величайшей осторожностью — он ведь такой замкнутый, и многое, что ей так хочется понять, кажется вмешательством в его личное пространство. Но сейчас, в мире, заключённом в нескольких часах между полночью и рассветом, она набирается храбрости.

— Вы можете чувствовать? Ощущать, как раньше? — спрашивает она. Она чувствует странную лёгкость, которая совершенно не вяжется со временем на часах и росой, насквозь промочившей мантию. И хмурой компанией в виде призрака. Она испытывает настоящий интеллектуальный восторг, такой сильный, что, забыв о возрасте и приличиях, переворачивается в траве на живот, чтобы лучше видеть Снейпа. Он почти не шевелится, и его резко-темные волосы рассыпались прямо над землёй, а руки скрещены на животе. Гермиона болтает ногами в воздухе, словно исполняя ребячливый танец при свете звёзд.

Кажется, Снейп ещё сильнее напрягается.

— Не сказал бы, — говорит он. Он расцепляет руки и пробегает пальцами одной руки сквозь траву сбоку от себя. Они проходят насквозь, словно тонкие острия травинок — иллюзия. — Есть некое... осознание вещей. Возможно, это образная память. Наверное, я помню то, как всё должно ощущаться. Чем-то напоминает боли в фантомной конечности.

Она вздёргивает брови в ответ на невысказанную иронию: он ведь призрак, и материальный мир вокруг него стал для него именно фантомом.

— А что насчет чувств? Эмоций? — не подумав, продолжает она. — Вы... чувствуете? Так же, как при жизни?

Снейп взмахивает ладонью, которая скользила сквозь траву, описывая расширяющиеся круги. Еще один круг, и он коснулся бы её — но он снова сцепляет руки на животе.

— Да, — кратко говорит он.

* * *

Однажды Северус думает о Лили — по-настоящему думает, не просто позволяет её образу скользить под закрытыми веками. В его голове вертятся настоящие долгие осознанные мысли — в первый раз за, наверное, годы. Её образ в его голове размыт и нечёток, словно старое-старое воспоминание. Чем, осознаёт он, она теперь для него и стала.

Даже теперь, зная, что её сын жив и здоров, и что сам он сделал не так много ошибок, как опасался, Северус совсем не хочет её видеть. Если честно, не только её, а вообще всех тех, кто может ждать его там: Альбуса, родителей, чёртовых мародеров, долбанного Тёмного Лорда. И он почти уверен, что ни один из них не обрадуется встрече с ним. Что бы эта "встреча" ни означала в том месте, где все оказываются после смерти. Северусу не верится, что это будут маггловские райские кущи, где все рады друг другу, и парят над облаками аки птицы небесные. И всё же он уверен, что все, кто ушёл — там, так или иначе; и это, думает он, основная причина, по которой он остался здесь, и не улетел на своем самолёте.

Выпускной дочери Грейнджер потряс Северуса больше, чем он готов был признать. С рождения девочки прошло больше времени, чем он заметил; всё меньше остается времени на то, чтобы провести его с Грейнджер. Грейнджер, чей образ в его памяти точен и молниеносен, и настолько инстинктивен, насколько это вообще возможно в эти дни. Грейнджер, со своей сияющей улыбкой, быстрым умом и невероятной радостью, которую, кажется, у неё вызывает его присутствие. Он не может оставаться здесь навсегда. Не может.

* * *

— Помнится, вы говорили, что много читали о... — Снейп делает неопределённый жест рукой, обводя свой полупрозрачный силуэт, — призраках. — Он выплёвывает это слово, словно оно отдает чем-то мерзким, хотя, конечно, Гермиона уже знает, что даже если бы у слов были вкусы, Снейп не мог бы их чувствовать.

— Да, — говорит она, и наклоняется, чтобы взглянуть ему в лицо. Он, можно сказать, меряет шагами комнату — мечется туда и обратно от стенки до стенки.

— В своем исследовании сталкивались ли вы когда-нибудь с упоминанием, что призрак может... передумать?

— Передумать?

Он раздражённо взмахивает руками.

— Отправиться дальше, покинуть это... место.

— О. — Уши Гермионы вдруг наполняет странный гул, а сердце начинает с тревожащей скоростью биться о грудную клетку. — О, я... я не знаю. Вряд ли. Но я... Я ещё раз проверю.

Снейп кивает, глядя в никуда сквозь полуприкрытые веки.

— Я был бы благодарен, — говорит он, и Гермионе кажется, что её сейчас стошнит.

* * *

Она так и не находит историй о призраках, которые смогли передумать, и со стыдом Гермиона осознает, что радуется, когда в каждой книге, что она просматривает в библиотеке, она не находит ни единого упоминания о подобном. Её сердце сжимается словно от боли, когда она представляет, что должен чувствовать сейчас Снейп; ей больно от того, что их... дружбы... не хватает ему для счастья. Конечно, не хватает, думает она. Нет, конечно — как вообще такое возможно? Пара книг, немного музыки, её визиты в свободное время: что из этого могло бы компенсировать ему то, чего он лишился? Тела, например? Или собеседника, которого он мог бы выбрать по собственному желанию.

Гермиона обязательно рассказала бы Северусу, если бы что-нибудь нашла. И тогда... Тогда он ушёл бы, и мысль о том, что ей придётся продолжать жить без него, ходить на работу, писать детям письма, читать по вечерам, или вязать бесформенные шарфы и варежки, пока Рон смотрит свой дурацкий телевизор, вдруг кажется невыносимой. Но она, действительно, ничего не находит; о призраках, живших веками в определённых местах, а потом вдруг ушедших, нет ни одной достоверной истории. Вернее, нигде не указано, что они действительно ушли, а не просто решили однажды прекратить общаться с миром живых. Один учёный, посвятивший всю жизнь изучению призраков, предположил, что мёртвые должны просто "отпустить", что бы, чёрт побери, это ни означало, когда они почувствуют, что действительно готовы. Гермиона только это и может сказать Снейпу, и его разочарование, кажется, можно потрогать руками.

* * *

Смерть Рональда Уизли скоропостижна. Однажды Грейнджер появляется возле хижины, и Северус мгновенно понимает, что случилось что-то непоправимое; она выглядит осунувшейся, глаза её сухи, но вокруг них залегли тяжёлые тени. Упал с метлы, едва успевает сказать она, а потом приходят слёзы. Удар бладжером в грудь во время тренировки, падение с метлы, и всё настолько быстро, что никто из игроков не успел отреагировать вовремя.

— Да это и не спасло бы его, — выдыхает она. — Целители сказали, что он погиб от удара мячом. — Она вытирает лицо ладонями, и кольца на пальцах тускло поблёскивают в лучах солнца. — Он был таким молодым. Постарше вас, конечно, когда вы... И всё же... — Она зажмуривается, и плечи её дрожат.

Северус тянет к ней руку, потом беспомощно роняет, чувствуя себя беспомощным и бесполезным перед лицом её горя. Она пришла к нему, а он даже не может обнять её. Он чувствует боль — или думает, что чувствует — каждой молекулой своего несуществующего тела. Словно его вдруг поразил грипп. Желание коснуться её никогда ещё не было столь сильным.

— Мне очень, очень жаль, — говорит он. Пресные, бесполезные, глупые слова. Но это всё, что он может ей предложить.

* * *

Жизнь без Рона — лишь попытки приспособиться к новому существованию. Особенно трудно в первые год-два — Гермиона лишь себе признается, что вина куда сильнее, чем она могла бы предполагать. Дом тих и до стерильности чист. Дети приезжают чуть чаще обычного, обычно появляются без предупреждения с сумками, полной заказанной в ресторане еды. Гарри и Джинни тоже приглашают к себе чуть чаще; Гарри выглядит постаревшим лет на десять. Он перенес гибель друга тяжелее, чем остальные.

Гермиона чувствует себя обёрнутой в кокон из тумана. Словно нечто невидимое помогает ей не думать слишком много. "Что ты теперь будешь делать?" — спрашивают её, но ответа она не знает. Если бы Рон не погиб, думает она, они бы продолжили жить по-старому до самой пенсии, а потом тратили бы дни на бесцельные брожения по дому в старости, и доводили друг друга до сумасшествия ещё пару-тройку десятков лет. План, конечно, не впечатляет, да и не план это вообще — если честно, если бы Гермиона уделила подобным мыслям побольше времени, она бы нашла подобную перспективу не особо привлекательной. Но она хотя бы не была бы одна.

* * *

— Вы бы хотели и дальше преподавать, будь у вас возможность? — однажды спрашивает Грейнджер будто бы между прочим. Северус отрывается от книги, которую только что читал; она сидит, свернувшись калачиком в своем кресле, держа книжку на коленях. После смерти мужа она приходит к нему всё чаще. Северус и представить не мог, что будет однажды благодарен Уизли.

— Вас интересует, хотел бы я продолжать вести уроки, если бы умер в Хогвартсе, как Биннс? — сухо интересуется Северус.

— Ну... если бы вообще не умерли, — говорит Грейнджер и тут же добавляет. — Хотя, наверное, тогда бы вы в мою сторону даже не посмотрели, поэтому... — Она останавливает себя и краснеет. — Вы только не думайте, что я рада вашей смерти, — добавляет она быстро, — просто...

Северус смеётся, и смеётся до тех пор, пока лёгкие, которых у него давно нет, не начинают гудеть от недостатка воздуха.

— Вы смешны, — говорит он наконец, но улыбается при этом, и в награду получает ответную улыбку от Грейнджер. — И да, — говорит он, — вряд ли бы вы сами пришли ко мне, будь я до сих пор жив.

Она склоняет голову, скромно улыбаясь, молчаливо соглашаясь с его словами. Северусу вдруг кажется, что в комнате стало тепло.

— И нет, — добавляет он, — я бы не хотел продолжать учить ни при каких обстоятельствах. Боги, Грейнджер, вы же были моей ученицей. Вы не хуже меня знаете, как сильно я ненавидел это занятие.

— Чем бы вы тогда хотели заняться?

Он пожимает плечами.

— Зельями, так или иначе. Никогда не задумывался об этом, если честно.

— М-м-м, — она закрывает книгу, вложив указательный палец между страниц.

— А почему вы спрашиваете?

— Просто... Я достигла верха своей карьеры. Вообще-то, это случилось уже давно, просто я... чего-то ждала, наверное. Это не... Знаете, вы были правы тогда, когда говорили, что я зря трачу время в Министерстве. Потому что на каждый хороший закон, который я представляю Визенгамоту, находится идиот, который умудряется отбросить права магических существ лет на двести назад. Я сделала всё, что могла, чтобы изменить свой отдел так, чтобы он работал ради прав других существ, а не против них, но результатов я так и не увидела, и даже не... Если честно, я не признавалась в этом даже себе самой.

Северус проглатывает свое "Я же говорил вам". С трудом.

Грейнджер вздыхает.

— Просто... Я верила, что смогу сделать столько добрых дел. Но это оказалось не так — не совсем, по крайней мере. Все мои проекты запросто отменят те, кто придёт после меня. И даже те проекты, что стали законами — они ведь не так уж и важны в глобальной перспективе. Мы до сих пор не признали земельные права кентавров. Гномы объявлены агрессивным видом, боги, просто потому, что они не коренные жители Англии! — она издает безрадостный смешок. — А ещё говорили, что я самая умная ведьма своего времени, — добавляет она себе под нос.

Возмущение вспыхивает в нём словно смертоносные плоды паслёна.

— Ну так сделайте с этим что-нибудь! — срывается он. — Вы живы, здоровы, у вас быстрый ум и не так уж много обязанностей. Вы представляете, что мог бы сделать я, будь я на вашем месте?

Грейнджер смотрит на него, испуганная, и на щеках вспыхивают алые пятна, словно его слова бьют её как пощечина. Она сначала кивает, а потом быстро мотает головой.

И уходит.

* * *

— Мне не нужна новая карьера, — объявляет Гермиона на следующий раз. День выдался прохладным, и она поглубже кутается в накидку, теснее прижимая к себе её края — защищаясь от непогоды и от его нападок, наверное. Снейп окидывает её быстрым взглядом со своего излюбленного места у окна; кажется, он следил за стаей стервятников, круживших в небе в нескольких милях отсюда.

— Ладно, — говорит он.

— Но вы были правы. — Она делает шаг к нему, и смотрит, как тусклые лучи солнца пронизывают насквозь его силуэт. — Мне... повезло. Прошу прощения за вспышку жалости к самой себе. — Она скорее смущена, чем сожалеет; подобное поведение ей не свойственно — не было, по крайней мере, до сих пор. Слова Снейпа не давали ей спать всю ночь; она думала о своём положении с его точки зрения, и краснела от стыда. Рона больше нет, да — но она-то по-прежнему здесь, и, правда, какое отношение имел Рон к её работе? От этой мысли она снова чувствует себя виноватой, но запрещает себе думать об этом, потому что, чёрт возьми, так оно и есть на самом деле. Она любила Рона, и Рон её любил, но что он терпеть не мог — так это её привычку с головой уходить в работу.

Поэтому да; она всё ещё здесь, и она ведьма, и наверняка задержится на этом свете ещё на несколько десятков лет. И, наверное, с возрастом приходит мудрость, потому что она осознаёт, что больше не хочет учиться под чьим-то надзором; она не ощущает в себе потребности доказывать свою ценность через отметки и похвалы от учителей. Она знает возможности своего разума. Этого ей достаточно.

Снейп отмахивается от её извинений, выглядя при этом смущённым.

— Не берите в голову. Это пустяки, — говорит он.

— Нет, не пустяки, — Гермиона замечает вдруг, что выкручивает себе пальцы и заставляет себя расцепить руки. — Я правда хочу учиться чему-то новому, исследовать, загружать мозги новыми задачами. И, вспоминая ваши вчерашние слова.... В общем, мне бы хотелось заняться чем-то интересным, и вы говорили, что... — Она передёргивает плечами, бросает взгляд на Снейпа и видит, что он следит за ней, не сводя глаз. Он пытается сглотнуть — хотя что? Наверное, это привычка, оставшаяся с тех дней, когда он ещё был жив. Как интересно.

Она мысленно встряхивается. Соберись, Гермиона.

— Мне следовало... То есть, я знала, что книг и пластинок такому, как вы, будет мало, — говорит она, но Снейп перебивает её прежде, чем она успевает сказать хоть слово.

— Что вы... Грейнджер, вы хоть понимаете, что значили для меня все эти вещи? — хрипло говорит он. — Я бы сошел с ума — окончательно и бесповоротно — если бы не они. Я был... Я чувствовал свои мозги, словно я сам начинаю... распадаться, исчезать... Вы даже представить себе не можете, что сделали для меня, поэтому даже не пытайтесь принизить свою помощь. Вы сделали для меня больше, чем кто-либо другой... — Он закрывает глаза и открывает их снова. — Намного больше, чем я заслужил.

— Неправда! — возмущается она. — Нет! — она нетерпеливо взмахивает ладонью, не давая ему ответить. — Да и вообще, я не об этом. Мне просто захотелось чем-нибудь заниматься — интересным, в свободное время. И я подумала... — Она бросает косой взгляд на Снейпа. — Может, вам бы тоже хотелось заниматься этим со мной?

— Хотел бы я... — Что-о?

— Заняться исследованиями. Может, даже написать пару статей. Я хочу сделать это прежде всего для себя, пока мой мозг ещё хоть на что-то годится. Но если вдруг мы найдем что-то полезное, я бы хотела попробовать опубликовать наши труды. Я хочу, чтобы всё, что я буду делать теперь, принесло реальную пользу.

Снейп хмурится — наверное, скорее от растерянности, а не чего-то иного.

— Исследования в какой именно области?

— Понятия не имею, — широко улыбается она, хлопая в ладоши. — Да какой угодно! Даже зелья, если вам так хочется — я бы взяла на себя практические мелочи, а вы бы работали над теорией...

Гермиона замолкает, когда замечает выражение лица Северуса. Его рот приоткрыт, а сам он смотрит на неё с чем-то, странно похожим на потрясение.

— Что-то не так? — неуверенно спрашивает она.

Он медленно качает головой.

— Нет, — так же неуверенно отвечает он. — Просто я... я поражён и... польщён, что вы готовы взять меня к себе в компанию. — Он отводит взгляд в сторону, чувствуя себя неуверенно. Гермиона пытается подбодрить его улыбкой.

— А кого ещё? — говорит она.

* * *

Северусу кажется, что время летит с немыслимой скоростью. Грейнджер теперь чаще бывает в хижине, чем где-либо ещё, когда не работает в Министерстве. Она сидит, скрестив по-турецки ноги, посреди комнаты на полу, обложенная книгами и пергаментами. Северус вдруг с особой ясностью вспоминает её в школьные годы, склонившуюся над партой в его классе, с волосами, торчащими во все стороны из-за паров зелий, с наморщенным лбом, крошашую, помешивающую, и трижды перепроверяющую каждый пункт своих конспектов. Волосы её почти совсем седы — и этот факт непрестанно поражает Северуса, когда бы он ни замечал это, но энергия и задор остались прежними, и в ней осталось что-то совершенно девчоночье — в том, как она пожевывает кончик пера, сосредоточенно хмурясь в раздумьях. За её спиной у стены расположилась их самодельная лаборатория: флаконы, котлы, и даже палочка для помешивания зелий из чистого стекла, которую она подарила Северусу на Рождество ("Впрочем, это так же для меня, как и для вас", — заявила она тогда с нагловатой улыбкой, пробегая подушечками пальцев по округлой поверхности палочки. Собственные пальцы Снейпа едва не зачесались при виде этого, ощущение прохладного стекла в его руках впечаталось в его память слишком глубоко).

— Может, поищем что-то, вызывающее не такую сильную реакцию как яйца пеплозмея? — спрашивает она. — Например, куриное яйцо тоже содержит белок, который необходим для... но нет, оно не магическое, глупо, конечно.

Краешки губ Северуса выгибаются вверх, и он искоса смотрит на неё. На это ушло некоторое время, но теперь он давно уже смирился с её привычкой размышлять вслух, не обращаясь ни к кому в частности.

* * *

Когда приходит первое письмо с одобрением их статьи об экспериментах с трансфигурацией зелий, Гермиона едва может держать себя в руках. Она аппарирует в хижину прежде, чем сова, что доставила ей письмо, успевает улететь. И лишь потом, замечая весёлое недоумение на лице Снейпа, понимает, что, наверное, ей следовало одеться поприличнее. Покраснев от восторга и смущения, она поплотнее запахивает халат одной рукой, а другой протягивает ему письмо, разворачивая листок так, чтобы он мог прочитать его сам.

— Они согласились! — восклицает она раньше, чем он успевает прочитать первые две строчки. — Нашу статью опубликуют, вы видели, редактор назвал её "уникальным и инновационным подходом"?

— Да, определённо, — говорит Снейп, скользя глазами по письму. Его губы растягиваются в то, что можно смело назвать широкой улыбкой.

Гермиона чувствует, как её собственная улыбка тускнеет.

— Лучше бы опубликовать статью под двумя именами, моим и вашим, — говорит она. Она протягивает руку, словно собираясь дотронуться до его предплечья, и вздрагивает, когда пальцы проходят насквозь. — Я бы хотела, чтобы вы ещё раз подумали и, может, позволили мне...

— Нет, — обрывает он, не поднимая глаз от пергамента.

* * *

— На днях мне показалось, что я видела родителей, — неожиданно говорит Грейнджер. День стоит серый, и накрапывает мелкий дождик, и капли барабанят по крыше. Они оба увлечены чтением, но Северус замечает, что Грейнджер сидит с отрешённым выражением на лице и даже не думает переворачивать страницы.

— Да? — осторожно говорит он. В последние годы она почти не говорила о родителях; Северус порой гадал, а прекращала ли она их поиски хотя бы на день.

— Ага. — Она закрывает книжку. Кажется, она пытается улыбнуться, но лишь часто-часто моргает. — Я шла по рынку на площади Пиккадилли, там иногда можно найти магические артефакты по смешной цене, маглы выкидывают такое, потому что считают бесполезным хламом. Передо мной оказалась пара. Они остановились у ларька с выпечкой. Сначала... Сначала я заметила пальто на мужчине. Оно было совсем как у моего папы, он носил точно такое же много лет подряд. Зелёное. Мама купила его ему на день рождения. Кажется, она тогда ещё сказала, что оно подойдет к цвету его глаз. — Она всхлипывает и опускает взгляд на колени. — А потом женщина склонилась над витриной, выбирая булку, и ее волосы... — Она вдруг замирает на полуслове и закрывает глаза. — У нее были волосы моей матери. Причёска, и цвет... И, глядя на её профиль, я была уверена, что нашла её. На каких-то несколько секунд. Но все же была.

Северус не знает, что сказать. Он не сводит с неё глаз, и она вытирает щеки тыльной стороной ладоней.

— Я почти побежала к ним. Сердце билось как сумасшедшее — мне на минуту показалось, что меня сейчас прихватит сердечный приступ. А потом они обернулись, и я увидела их лица. Они совсем не были похожи на моих маму и папу. Ни капли, понимаете? Это было словно... Словно я попала под парализующее заклинание. Я не могла сдвинуться с места, просто стояла посреди улицы и смотрела, как они проходят мимо меня. А самое главное — дома я...

Она замолкает надолго, и Северус не выдерживает:

— А дома вы что?

Грейнджер смотрит на него.

— У меня в коридоре висит зеркало. Оно подвешено к крючкам для верхней одежды, шляп и... всяких других вещей. Войдя в дом, я стала разматывать шарф и заметила в зеркале своё отражение. Меня вдруг словно током ударило — та пара, что я встретила на рынке, им было не больше сорока пяти. Они на десятки лет моложе меня. Я была... — Она с мольбой смотрит на него. — Боги, я подумала, что это мои родители, но самое смешное, что они запросто могли бы быть моими детьми. — Помолчав, она добавляет. — Стыдно признаться, но я не осознавала до этого момента, что даже если они пережили войну, и я просто не смогла их тогда найти, даже если они прожили остаток своих жизней как Венделл и Моника... Они наверняка давным-давно уже умерли.

— Мне жаль, — говорит Северус, и ненавидит себя за свою предсказуемую беспомощность. Он придвигается ближе, желая коснуться её и понимая, что не может.

Грейнджер не сводит с него глаз. Теперь она почти всегда убирает волосы назад; они стали реже на висках, но от этого ему лишь проще смотреть ей в глаза. То, что от неё осталось, медленно тает; её кожа становится все бледней и суше, похожей на старый пергамент, а тело сгибается книзу, позвоночник наконец поддаётся силе тяжести, грузу множества лет, проведённых над книгами и черновиками. Волосы уже не хранят тёмной седины её среднего возраста — они снежно-белые теперь, и Северус, глядя на них, невольно вспоминает одуванчики, опушившиеся, готовые отпустить на волю свои семена. Но глаза — глаза её остались прежними. Они всё так же темны и остры, и будь у Северуса дыхание, которое могло бы сбиться, оно сбилось бы сейчас от силы её взгляда. Она подается вперёд, совсем немного, почти касаясь его своей щекой; он не может почувствовать прикосновения, но слышит её резкий вдох, когда она касается его, и видит, как вздрагивают её узкие плечи. А потом она поворачивается. Он ни в чем сейчас не уверен, но она так близка к нему, а он не может ничего почувствовать, чёрт побери. И никогда в своей жизни он не желал ничего так сильно, как возможности прямо сейчас вернуть себе умение ощущать. Она поворачивается, и легко касается своими губами его призрачных губ.

* * *

Однажды весной умирает Джинни. Лили забирает к себе в Суррей Гарри, чья память давно уже ненадежна. В следующую зиму Гермиона почти не удивляется, когда сова приносит новости о кончине ее друга, потому что Гарри казался совершенно потерянным без Джинни, тревожным, похожим на ребёнка. Она долго стоит, глядя в окно, не замечая ничего перед собой. А письмо бессильно свисает из её руки.

На следующий день она рассказывает Снейпу о смерти Гарри. Она почти не спала ночью, пытаясь понять, не будет ли милосердней сохранить это в тайне от него. Но, думает она, у него есть право знать, и она не сводит с него глаз, рассказывая тяжёлые вести, и видит его поражённый взгляд, и напряжённую линию рта. Весь вечер он непривычно тих. Она не знает, о чём он думает.

* * *

Несмотря на явное нежелание Грейнджер, Северус настаивает, чтобы они занялись исследованием заклинаний по изменению памяти. Этот проект занимает их на несколько лет, и в результате они выпускают две статьи, опубликованные в "Лондонском вестнике чар". Их работа начинается как чисто теоретическое изыскание, но со временем даже Гермиона вынуждена признать, что самая обоснованная гипотеза ничего не значит без практического подтверждения. Северус странно горд в тот день, когда она говорит ему, что арендовала лабораторию в магическом отделении Лондонского университета, где есть дорогой и безумно редкий омут памяти. Он с новыми силами вгрызается в книги; он знает, что Грейнджер до последнего дня будет мучиться над вопросом, могла бы она восстановить воспоминания родителей или нет, и Северус понимает, что очень хочет помочь ей успокоить своих призраков, так сказать.

Грейнджер скрупулёзно записывает всё, что им удается отыскать, хотя с течением времени она всё чаще засыпает прямо над пергаментом. Порой она проваливается в полудрёму прямо во время разговора с Северусом. К тому времени, когда публикуют их вторую работу, Северус понимает, что та станет их последним проектом.

* * *

Однажды утром Гермиона просыпается и собирается заняться обычными делами — умыться, одеться, позавтракать тостом с вареньем и выпить пару чашек чая, а потом аппарировать в хижину к Снейпу, и вдруг понимает, что у неё нет на это сил. Ей приходится присесть на стул у кровати после того, как она надела брюки и блузку. Натянуть носки уже не хватает энергии. Ей кажется, что она задремала на пару минут, но солнце оказывается заметно выше над горизонтом, когда она смотрит в окно в следующий раз. С некоторым усилием она надевает носки и обувает туфли, и справляется с почти невозможной задачей — спуском по лестнице, но вынуждена снова отдохнуть внизу. Мысли о еде, или даже чае, кажутся лишними; она думает, опускаясь на скамейку у двери, что, наверное, ей просто надо отдохнуть ещё пару минут.

Она просыпается от стука двери. Пришел Хьюго с продуктами. Кажется, он испугался, когда увидел её у дверей, хотя, наверное, ещё больше испугана сама Гермиона, когда понимает, что на дворе уже ранний вечер, время, когда он и Роза обычно по очереди приходят проверить, как у неё дела. Как так получилось? — отрешённо размышляет она, и, едва шевеля губами, шепчет успокаивающее: "Я в порядке, милый, просто немного устала сегодня". И, не слыша ответа сына, понимает, что сознание снова покидает её.

* * *

С возрастом Гермиона не раз размышляла о собственной смертности, и всё же не может не удивиться, когда понимает, что умирает. Ей кажется, что мысль эта должна тревожить её куда больше, чем тревожит на самом деле, но она так сильно устала, и, кажется, всё в ней уже готово к неизбежному концу. Когда бы она ни проснулась, возле неё дежурят либо Хьюго, либо Роза, а то и оба сразу. Какие же они милые, думает она с рассеянной нежностью. Но в основном сознание возвращается и уходит волнами, словно Снейп, парящий из комнаты в комнату по заброшенной хижине.

В какой-то момент между сном и явью она вдруг вспоминает о Снейпе, и видит его лицо перед собой так ясно, словно он здесь, рядом. Вздрогнув, она открывает глаза, и понимает, что тянется вперёд дрожащими пальцами.

* * *

— Я приду к вам, — говорит она ему незадолго до этого. С тех пор прошло не больше нескольких недель.

— Не глупите, — говорит он. — Как вы объясните это детям?

— Попрошу приходить в гости, когда умру.

Он широко распахивает испуганные глаза, и она чувствует, как под грудью шевелится что-то сладостно-горькое.

— Вы не посмеете, — говорит он, но голос его неубедительно дрожит на последнем слоге.

* * *

— Роза, — зовет Гермиона, открывая глаза, и ищет взглядом дочь, которая смотрит на неё. Яркие волосы Розы потускнели с годами, и Гермиона думает, что она стала очень похожа на Молли. Роза наклоняется ближе.

— Что такое, мама? — говорит она.

— Я должна тебе кое-что рассказать, — произносит Гермиона. На то, чтобы сформулировать слова, уходит куда больше времени, чем следует, но усилия того стоят, потому что она уверена — наступил момент, когда она больше не может хранить молчание.

* * *

Северус видит, как от Хогсмита по холму идёт женщина. Нагнув голову от ветра, она прячет руки в карманы мешковатого коричневого кардигана, который частенько надевала Грейнджер. Прошло, понимает он, больше недели с тех пор, как Грейнджер была здесь в последний раз. И Северус знал, чёрт, ведь знал же, что её отсутствие — а она не отсутствовала так долго с того дня, как умер Уизли — могло означать только одно. И всё же известие поражает так сильно, что он почти чувствует, как грудь прокалывает насквозь, и эта почти физическая сила его реакции удивляет его едва ли не больше всего остального. Потому что эта женщина, которая чуть выше Грейнджер, совершенно определённо идёт к нему. И её бы здесь не было, если бы Грейнджер могла прийти сама.

— Профессор Снейп? — зовет она, открывая дверь хижины. Её глаза находят его в тенях, где он и не пытается спрятаться. Будь он жив, он бы трясся сейчас как осиновый листок.

— Она умерла? — спрашивает он прежде, чем храбрость окончательно покидает его.

Она почти не похожа на мать, но эта женщина, Роза, наверняка обладает той же быстротой ума, поскольку не тратит лишнего времени на ненужные приветствия. И хотя глаза её влажны, отвечает она ясно.

— Да. Мне так жаль.

Северус отводит взгляд, и смотрит на книжные полки, что поставила тут Грейнджер, на иллюстрацию с ингредиентами для зелий, висящую в рамке на стене, на аккуратно вычищенные и починенные занавески. Вскоре пыль вернётся с новой силой, думает он. Проходит некоторое время, в течение которого Северус выдерживает пристальный взгляд дочери Грейнджер, и мысленно желает, чтобы она ушла. Потом она говорит:

— Мама никому больше не рассказала. И я не буду рассказывать, если вы сами того не пожелаете. Она просто хотела, чтобы вы это знали. Она рассказала мне о чарах, которые применяла тут. — Она ненадолго замолкает. — Я буду рада поддерживать их для вас, и приносить вам книги, как делала это она. Если, конечно, вы сами этого хотите.

— Спасибо, — отвечает Северус; его голос кажется ему незнакомым, словно доносится откуда-то издалека. — С вашей стороны это очень мило.

— Она ушла спокойно, — говорит она. — Всё случилось очень тихо.

Звук, раздающийся из горла Северуса, заставил бы его покраснеть ещё несколько недель назад.

— Я могу ещё что-нибудь сделать? — наконец спрашивает Роза, и Северус заставляет себя посмотреть на неё. Выражение на её лице так похоже на выражение её матери — жгучее любопытство, смешанное с сочувствием — что ему снова приходится отвести взгляд.

— Нет, — говорит он и добавляет, — спасибо.

— Пожалуйста, — отвечает она, и в голосе её слышна неуверенность. Но она поворачивается, собираясь уходить. — Я скоро вернусь.

Она уходит, и Северус предпринимает бесполезные попытки найти облегчение в слезах. Ему вдруг становится интересно, что именно рассказала Грейнджер своей дочери о нём. О них.

Наконец он просачивается сквозь стену, неспособный вынести вида комнат, так напоминающих о ней. Он закрывает глаза и чувствует себя так, словно подвешен на потрёпанном временем страховочном тросе, который запросто может оборваться в любой момент. А потом, на восхитительное мгновение, он не чувствует абсолютно ничего.

* * *

Северус приходит в себя уже ночью, когда звезды сияют в бесконечном лиловом небе. Он чувствует себя пустым и очень спокойным. Звёзды напоминают ему о мантиях Дамблдора, и он думает, что можно было бы усмехнуться, если бы не странная тяжесть, которая, кажется, легла ему на плечи, пока он был... где-то там. Он не может и пальцем пошевелить. И отчего-то это его почти не пугает.

Где-то там ведь есть Дамблдор. И мама Северуса, и его дедушка и бабушка, и школьные мучители, и человек, который сделал из себя Лорда Волдеморта. И ещё там есть Лили, и мысль, когда-то наполнявшая Северуса страхом, больше не тревожит его ни капли.

И Грейнджер. Грейнджер тоже там. Это знание успокаивает, пусть он до сих пор не знает, где именно находится это загадочное "там". Причина, по которой он так долго оставался здесь, вдруг становится ясной как на ладони. И он думает, что это так похоже на Грейнджер, упускать нечто столь очевидное, несмотря на всю свою гениальность.

Северус пытается сделать вдох, и в первый раз со дня смерти его грудь на самом деле расширяется, а лёгкие наполняются воздухом. На кратчайшее из мгновений это чувство заставляет его ощутить себя до невозможности живым, и это так неожиданно, что он невольно распахивает глаза. Всё, что он видит впереди — это небо, стремительно приближающееся к нему.

Он делает выдох, и понимает, что наконец-то может отпустить.