Персефона (гет)

Май 1943.

Гермиона терла глаза, пока плелась следующим утром на завтрак. В последнее время ее ночи становились все более опустошающими, за исключением последнего занимательного вечера с Томом Риддлом, пытавшимся погрузиться в беспорядок, именуемый ее башкой.

Та ночь в библиотеке воодушевила ее, а также заставила задуматься об ужесточении контроля над своим юным «я», заключенным в темницу собственного разума. Неудивительно, что в путешествиях во времени сроки определяли все. Гермиона тщательно спланировала, проанализировала и рассчитала любые исторические события, которые могли случиться в магической Англии и непосредственно в Хогвартсе в течение всей миссии, и четко определила нужное количество времени, требуемое для реализации ее плана.

Два года.

Столько времени продержится ее связь с этим телом и так искусно сотворенные заклинания.

Столько времени отведено для завязки отношений, которые обеспечат ей спокойное будущее.

Столько времени пройдет, прежде чем власть над ее юным «я», растянутая во времени и пространстве, разрушится, и у нее возникнет очередной ворох неприятностей, но уже совершенно другого характера.

Каждый день она ощущала дух молодой безрассудной гриффиндорки, пытавшейся взбеситься и вырваться из своей тюрьмы. И каждую ночь для борьбы со своим справедливейшим альтер эго, Гермиона доставала сборник сказок и читала, позволяя темным чарам крестража наполнять ее вновь. Каждый вечер она боролась, чтобы не дать сраженному, но вновь и вновь восстающему молодому сознанию сбросить проклятья и оковы, державшие ее Великий план на плаву. Иногда этими ночами она задавалась вопросом, почему все-таки не попала в Слизерин, учитывая то, как эта упертая девчонка из более невинного времени могла так умело подставляться, дожидаясь наилучшего момента для собственной атаки.

Поскольку она явно недолюбливала яростное противоборство личностей внутри своей головы, то было иронично, что ярость львицы — то, что наконец-то выманило змею.

Она так устала от постоянной поддержки ментальных стен, отделявших прошлое юной Гермионы от прошлого взрослой — прошлого, еще не случившегося для этой физической оболочки — наряду с сохранением неизменности событий нынешних дней, пока находилась во времени, в котором могла существовать лишь в рамках лжи, внедренной годами ранее… Что ж, все это было настолько запутано и изнурительно, но при этом так тщательно и так совершенно спланировано, что заставляло терять связь с реальностью.

Это также дало возможность ее юной и наивной копии завладеть сознанием, создавая ненужные проблемы среди когтевранцев, бесконтрольно беснуясь в течение нескольких ночных часов в их общей гостиной.

Невинная Гермиона, наконец-то вырвавшаяся на волю, выяснила, что это ненадолго и сделала все возможное, чтобы привлечь всеобщее внимание, заставляя так тщательно созданный образ Персефоны Каллаган носиться полночи, как слабоумную, в надежде, что ее заметит нужный человек. Она так устала от построения и удержания изо дня в день извилистых границ внутри своего разума, проваливаясь в сон, пока не приходило время укреплять их вновь, против бомбы замедленного действия Невинной Гермионы-блядь-Грейнджер, что та в конце концов все-таки сумела вытеснить ее и успеть распространить свои толки безумия среди соседей по факультету. В итоге почти все когтевранцы теперь смотрели на нее, будто она и правда выжила из ума.

Если бы эта глупая, наивная девчонка понимала, если бы только выслушала… то сразу бы поняла, что так действительно лучше! Что она создает новую жизнь для нее… для них обеих… для нее ВСЕЙ! Она бы прекратила свои попытки все испортить!

Взрослая Гермиона смогла восстановить контроль над сознанием и скрыть, как могла, бред, исторгшийся из собственных уст, но теперь почти все когтевранцы обходили ее стороной, держась подальше, как на занятиях, так и в коридорах школы. Досадная ночь заставила потерять самообладание, проявив истинные оттенки ее ярости, того самого праведного поведения, которое всегда привлекало тьму и которое в итоге привлекло внимание самого Тома Риддла, позволяя наконец-то вовлечь его в свой план.

Теперь, чтобы закрепить его интерес к такой необычной и талантливой находке — к ней самой — достаточно было исчезнуть из вида на пару дней. Основываясь на знаниях о существе, которым он станет с возрастом, она была уверена, что тот взбесится. Потому что он не любил, когда что-то было ему неподвластно или не делало так, как ему хочется. И его молодая версия не была исключением.

То, чего она точно не ожидала — это как охотно его подростковое «я» будет поглощать хлебные крошки, рассыпанные на пути к ней всеми возможными способами.

Тем опаснее было проиграть ему — как накануне вечером, даже на секунду позволив пробить блоки, а тем более позволить кому-то его калибра рыться в ее голове… Что ж, это стало самым пугающим проникновением и самым окрыляющим освобождением за последние годы.

Даже в столь юном возрасте он был слишком силен для маленькой «Невинной Гермионы», не смевшей противостоять силе, терзавшей ее сознание, но она — темное воплощение ее безумного взрослого «я» — была более чем счастлива встретить его у порога. И он ни капли не разочаровал.

Прошлая ночь была потрясающей — подумала Гермиона, с кислым видом подтолкнув к себе тарелку с яичницей, — но, увы, наступил рассвет.

Сегодня она вернулась к занятиям с довольно милой, аккуратненькой стопкой письменных работ, накопившихся за дни отдыха, предоставленного ей одураченным Юным Лордом. Она выполнила все задания, как только получила их, что дало возможность провести остаток отдыха за исследованием дополнительных способов сдерживания своей маленькой проблемки от отравления ее планов. Гермиона узнала несколько новых возможностей, но все равно продолжала внеклассное чтение, и, Мерлин, наверное, впервые в жизни она так устала от этого занятия.

— Боже, Персефона, ты выглядишь просто кошмарно.

Она подняла взгляд от своей тарелки и посмотрела на кроткую девушку с черными волосами, стянутыми в жиденькие косички, большие круглые глазищи пялились на нее с ее мышиного личика. Гермиона попыталась улыбнуться, но была уверена, что это не выглядело так дружелюбно, как хотелось бы, судя по ответному взгляду сокурсницы.

— Я в порядке, Миртл, спасибо.

— Значит, ты… чувствуешь себя лучше, чем…

Во взгляде Гермионы вспыхнуло пламя, и если бы она тут же не уткнулась в свою тарелку, пытаясь сконцентрироваться на медленном пережевывании ее содержимого, то точно бы прожгла дыру в черепе Миртл.

Чем в ту ночь, когда ты, похоже, слетела с катушек в общей гостиной, крича о волшебной войне и убийствах?

Она знала, что имела в виду Миртл. А также знала, что хотела сделать с каждым студентом, не способствующим ее планам, но ставшим свидетелем этого странного расстройства… как жаль, что многих из них нужно было оставить в живых, чтобы позволить воспроизвести следующие поколения когтевранских тупиц. Она смогла обыграть произошедшее, как посттравматический стресс после неожиданных воспоминаний о случившемся с ее поддельными магглорожденными родителями и немного сгладить этот бардак точечными Обливиэйтами, но все равно слишком многие видели и слышали ее срыв.

Гермиона была удивлена количеством когтевранцев, теперь одаривавших ее вновь вспыхнувшим черствым отношением после раскрытия ее происхождения. Когда-то она предполагала, что предубеждение о чистоте крови — прерогатива группы волшебных снобов, относящихся только к одному из четырех факультетов. Она ошибалась. Она предполагала, что, оказавшись в прошлом, не удивится ничему… и тоже ошиблась.

Вот почему немногие, кто беспокоился о ней сейчас, были магглорожденными, хотя те все равно недолюбливали ее и, возможно, не стали бы менять свое отношение, пока она оставалась лучшей в классе.

Тем хуже для них. В конце концов, это было не то, с чем она была готова мириться.

Гермионе повезло, что ей не объявили бойкот, тем более она была достаточно взрослой, чтобы не заботиться о такой ерунде. Главной проблемой оставались сведения о ее происхождении, которые Том Риддл мог узнать от когтевранцев в самое неподходящее время, спуская все под откос. Она, как могла, наводила порядок среди своих соседей по факультету, изменяя их воспоминания, но риск все равно был велик. По крайней мере, она впервые благодарила Мерлина за своеобразие когтевранок, считавших свои сплетни слишком эксклюзивными для других факультетов.

А пока…

Гермиона опустила вилку и потерла глаза.

— Я в порядке, Миртл.

Та вздрогнула, но кивнула и вернулась к своему завтраку, старательно отводя взгляд от девушки, сидевшей напротив.

Гермиона изо всех сил старалась игнорировать пристальные взгляды, нацеленные на верхушку ее головы, а также неуклонно растущую ярость, когда немного странный вдох удивления пронесся сбоку. Она устало посмотрела влево, наблюдая, как Оливия Хорнби и ее компашка закопошились, бледнея и хватая друг друга за руки. Она изогнула бровь, смотря на необычное поведение когтевранок, но не пришлось ждать и секунды, чтобы понять причину.

— Каллаган, — произнес Том Риддл неожиданно напряженным голосом, — я вижу, ты, наконец, добралась до завтрака.

Голова Гермионы очень медленно повернулась, посмотрев в сторону источника этого мягкого, всегда слегка дерзкого голоса. На первый взгляд его внешний вид ничем не отличался от повседневного — такая же идеально подогнанная школьная форма, гладко выглаженный лацкан, завязанный строго по центру галстук — но было что-то еще.

То, как он смотрел на нее, теперь ощущалось иначе, теперь она чувствовала жар в его взгляде. Его интерес, его внимание было полностью сосредоточено на ней, и она могла чувствовать, как потоки темной магии облизывают границы ее разума, шагая по краям, будто хищник, вдоль решетки своей клетки. Казалось, что он не торопился пресекать эти стены вновь, эта мысль заставила ее ухмыльнуться.

— Доброе утро, Риддл, извини, я не признала тебя без направленной на меня палочки, — она была так измотана, что голос вышел немного хриплым и рваным, прозвучав практически похотливо. Гермиона наблюдала, как его плечи напрягались: — Как ты поживал во время моего вынужденного отсутствия?

Взгляд Тома метнулся к губам, наблюдая за формой произносимых ими слов и мгновенно погружаясь в воспоминание, в котором они взывали к его имени. Он снова встретил ее взгляд, отметив, что разочарован, не обнаружив там вспыхнувших оттенков тех приглушенных красных теней.

— Прошу прощения, Каллаган. Я пытался извиниться, но тебя, похоже, изолировали. Судя по тому, что ты не получила мое сообщение.

Гермиона пожала плечами, резко вздрогнув от боли в перевязанной руке.

— Ничего, Том… — его глаз дернулся от звука собственного имени. Она с любопытством наклонила голову, но не стала заострять на этом внимания, — знаешь, всякое случается.

— Да, верно.

Том натянуто улыбнулся, делая все возможное, чтобы взгляд оставался на лице и не соскальзывал на ее руку, массирующую напряженные мышцы вокруг шеи.

Она так твердо держала зрительный контакт, с такой непоколебимой самоуверенностью, что он почувствовал покалывание легкого возбуждения в паху. Вдруг стало безопаснее не смотреть ей в глаза. Том прочистил горло, но не отвел взгляд, лишь поправив галстук и застегнув пару пуговиц на пиджаке, чтобы край ткани аккуратно затенил бедро, спрятав свидетельство его растущего… интереса.

— Я все равно извиняюсь и уверяю, что эта случайность больше не повторится — не от моей руки.

Гермиона ухмыльнулась, почти рассмеявшись вслух, понимая, какую именно случайность тот имел в виду, и, приложив усилия, встала и собрала свои вещи.

— Никогда не говори никогда, Риддл.

— Уже уходишь? — Том наблюдал за ее телодвижениями более чем заинтересованно. — Ты же только что пришла.

— Ты что, следишь за мной? — дразняще. Он слегка напрягся, но на этот раз Персефона не заметила.

— Что ж, мне же поручено сопровождать тебя. Куда ты идешь?

Гермиона перекинула сумку через плечо и искренне улыбнулась ему, сразу почувствовав тепло на коже, спускавшееся вниз по шее к спине. В одно мгновение что-то голодное промелькнуло в его взгляде, и она снова почувствовала, как он надавливает на ее ментальные стены.

Он был там, не решаясь, выжидая, но все еще так настойчиво подталкивая. Его магия терлась о ее границы в ритме, который Гермиона показала накануне, и ее веки задрожали, он просит вежливо, — промурлыкало внутри. Том Риддл, казалось, быстро учился.

— Я хотела отправить письмо перед Зельями, но могу добраться туда самостоятельно, мистер Риддл, — Гермиона облизала губы, но во рту все равно пересохло, когда она опять запретила вскрыть свой череп. Его настойчивое присутствие дразнило, оно проявляло себя твердо и ласково, жестко и сладко, пульсируя прямо на границах ее сознания. Она оттолкнула его своим собственным, почти кокетливым толчком: — Я увижу тебя на уроке, но, возможно, ты присоединишься ко мне сегодня у озера? Я надеялась, что ты поможешь мне наверстать упущенное.

Она произнесла это более взволнованно, чем раньше, но он не стал комментировать. Присутствие чужой магии оставило ее границы, и она чуть не задохнулась от внезапной потери, не понимая, как восхитительно наполнялась ей, пока та не исчезла.

— Конечно… Персефона. Увидимся на уроке, — казалось, он пробовал на вкус звук ее имени, улыбаясь так обаятельно и многообещающе.

Грохочущие нотки в его голосе вызвали пульсацию меж ее бедер, а ментальные блоки слегка задрожали от жаркого гула его слов. Его взгляд помрачнел в ответ на колебание ее ауры, но он просто снова кивнул и вежливо откланялся. Гермиона следила за его фигурой, следовавшей сквозь утреннюю толпу, отметив, что он не остановился у стола своего факультета. Она праздно размышляла, сидел ли он там вообще или просто ждал в сторонке, пока она не придет.

Гермиона вернулась в реальность очередным презентом из серии нелепых звуков. Она повернулась, чтобы увидеть, как Оливия Хорнби фыркнула и побледнела, пока они вместе с ее подружками перешептывались о Томе Риддле. Когда их глаза встретились, Оливия одарила ее самым грязным взглядом, который она видела за последние десятилетия. Гермиона лишь приподняла тонкую бровь, прежде чем развернуться и отправиться в совятню.

* * *

Гермиона лежала на солнечной полянке у самой дальней стороны озера, совсем недалеко от Запретного леса, когда он появился. Она не заметила, как он приблизился к растущей рядом лесной роще, пока не почувствовала, как покалывающий легкий ветерок его магии скользит вдоль ее спины к шее.

Гермиона лежала животом на мантии, заменившей покрывало, согнув ноги в коленках и лениво раскачивая лодыжками, пока листала страницы своей книги.

— Я уж начала думать, что ты не придешь.

Том остановился на холме, наблюдая за босыми ногами, качающимися в такт легкой, незнакомой ему мелодии. Он просканировал каждую вещь рядом с Гермионой: сумку, обувь, галстук, палочку. Лежавшая в беспорядке груда ее вещей, вместе с причудливой сценой загорания прямо на траве, заставила его больше насторожиться, чем расслабиться. Том осторожно подошел к ней, держа палочку наготове, но когда увидел книгу, которую та читала, вопросительно посмотрел на нее.

— Зайчиха-Шутиха?

Она пожала плечами и с улыбкой ответила:

— Иногда бывают дни, когда нуждаешься в парочке сказок.

Он ухмыльнулся и сел рядом, с правой стороны от ее плеч.

— Меня никогда не волновали эти… детские рассказы, — Том потянулся к книге, чтобы рассмотреть ее поближе.

Концепция, запрещавшая брать интересующие, но не принадлежавшие ему вещи, была неуместна, непонятна и абсолютно чужда Тому Риддлу. Он дотянулся на расстояние вытянутой руки до края обложки, когда ее собственная рука метнулась вперед, остановив его запястье поразительно сильной хваткой. Палочка Тома мгновенно нацелилась ей в лоб, но резкое прекращение заигрывания и полное отсутствие беззаботного тона в следующих словах, заставило непроизнесенное заклинание замереть на языке.

— Эту не трогай, — ее голос был мрачным, сулившим угрозу, и она зло повернулась, чтобы взглянуть в его глаза.

Треск магии защекотал его кожу, и эти соблазнительные оттенки красного вновь закружились в свирепом взгляде. Она смотрела на него с противоположного конца палочки, казалось, лишенная всякого страха, как будто была более чем готова ответить на невысказанную угрозу, несмотря на свое невыгодное положение.

Он не поддался искушению и отстранился, хотя другое запястье все еще держало палочку в ее направлении. Когда стало понятно, что он не тронет крестраж, она сразу ослабила хватку, отпуская его.

— Ну теперь, когда любезности закончились, мисс Каллаган, может, сразу перейдем к делу или хочешь продолжить разыгрывать эту, — Том махнул освободившейся рукой между ними, — комедию.

Суровое выражение на лице Гермионы смягчилось, и, захлопнув книгу и перекатившись на спину, она снова улыбнулась ему.

— Это снова «мисс Каллаган»? После вчерашней ночи у меня сложилось впечатление, что мы перешли в царство имен. В конце концов, ты видел меня голой.

— Я считаю факт нашей встречи подтверждением готовности отвечать. Зачем ты сюда явилась? — общая поза Тома была расслабленной и непринужденной, как и тон его голоса. Единственным признаком того, что он все еще оценивал уровень угрозы от Гермионы, лежавшей рядом, были жесткость хватки на палочке и тот факт, что она все еще находилась на сомнительном расстоянии от ее лба.

— Что случится, если попросить вежливо? Мне бы это больше понравилось, — она вздохнула с раздражением.

Насмешливый оскал исказил его черты, он не понимал, что его больше злило: ее постоянные увертки или то, что она казалась совершенно невозмутимой при виде палочки, практически проткнувшей ее череп.

— Я уже спрашиваю вежливо, или мне надо вырвать сведения силой из этой милой маленькой головы?

Нахальный взгляд Гермионы мгновенно прояснился, и она медленно, осторожно потянулась к руке, чтобы обхватить его запястье, до белизны сжимающее палочку. Она наблюдала, как его взгляд яростно метнулся к ее руке, потом обратно к лицу, затем задержался где-то между ними, сосредотачивая все внимание на рубашке, расстегнутой до выреза сарафана.

Гермиона ждала, пока его взгляд вернется к лицу, и его бурлящее недовольство было почти осязаемо, прежде чем она спросила без шуток:

— Ты действительно думаешь, что я милая?

Том почувствовал, как его артериальное давление взлетело до небес от этой издевки, и Круцио выстрелило с кончика палочки, прежде чем он осознал, что забыл заглушить и замаскировать пространство. Рука Гермионы моментально сжалась, вцепившись в него мертвой хваткой, по пальцам пробежала судорога, а спина выгнулась от земли. Когда она раскрыла рот, чтобы закричать, он встал на колени, зажимая свободной ладонью ее губы, чтобы приглушить крик.

Правда, оказалось, что это был не крик, а смех.

Глаза Тома широко раскрылись от этого, и от того, что, пока его проклятие пронзало ее, заставляя тело дергаться и извиваться от боли, эта наглая рука продолжала ползти вдоль ладони к палочке. Факт того, что она сопротивляется, насмехаясь над ним, подстрекая его терпение, при этом продолжая быть физически и магически сдержанной, заставил его ухмылку превратиться в разъяренное рычание, мгновенно ликвидировав все самообладание. Необходимость подчинить ее вдруг стала ошеломляющей. Ее пальцы обхватили палочку, будто пытаясь оттолкнуть, но он удвоил свои усилия, и еще один ядовитый Круцио сорвался с языка.

Том Риддл не получил возможности завершить бросок своего проклятья из-за вспышки красных искр, окутавших ладонь и отправивших его лететь на расстояние нескольких метров от Персефоны.

Развалившись в траве, он пытался заново вспомнить, как дышать после столь неожиданного удара. Перед глазами все еще взрывались звездные вспышки, когда он почувствовал летящее в его сторону, отчетливо жужжащее проклятие. Его правая рука сжалась, чтобы поднять щит и — ничего не произошло.

У Тома было мгновение, чтобы понять, что у него больше не было палочки. Он резко перекатился в сторону, избегая удара магии, врезавшегося в поросль травы, где секунду назад находилась его голова. Оказавшись без палочки впервые за многие годы, Том принял защитную позицию, насколько позволяли плотные брюки и накрахмаленная рубашка и посмотрел на нападавшую.

— Я не… — плечи Персефоны дернулись в быстрой, но сильной судороге, прокатившейся от попыток девушки подняться на ноги, — очень люблю это заклинание. Из-з-звини, — она снова дернулась, но смогла продолжить фразу, — за то, что чуть не лишила тебя головы. Рефле-екс, знаешь ли.

Тело Персефоны дрожало от угасающих следов темной магии, ее школьная форма испачкалась и окрасилась травой, а дикая грива волос торчала в разные стороны, вместе с листьями, веточками и почвой, оказавшимися там, пока она корчилась на земле. Но это было абсолютно неважно и меркло пред лицом того факта, что она держала в руке его палочку.

Там, в частично забинтованной ладони, абсолютно безошибочно было зажато резное тисовое древко, которое он не выпускал с самого первого дня официального знакомства с миром магии.

Крайнее замешательство на лице Тома было очевидно, его глаза отправились на поиски объяснения, в итоге скользнув к левой руке Персефоны, державшей собственную палочку в более уверенной хватке, чем его. Том пришел к выводу, что, должно быть, она достала ее, пока он сам был сосредоточен на проклятии. Она умудрилась забрать свою и его палочку, не говоря уже о произнесении собственного заклинания, во время разрывающих волн его магии, бегущих по ее венам — невербально.

Она не должна была этого сделать.

Не должна была мыслить за пределами криков — за пределами боли.

НЕ должна была обезоружить его под гнетом Непростительного.

Резкий вздох от последней мысли заставил остальные исчезнуть, повергая в глухой ступор.

Она обезоружила его.

Она обезоружила ЕГО.

ОБЕЗОРУЖИЛА его.

Независимо от количества повторений, значение было неизменно.

Он тяжело и прерывисто задышал, стиснув зубы от бешенства и абсолютной невозможности происходящего.

Его руки — его ПУСТЫЕ руки — сжались в кулаки, давно забытое чувство уязвимости с поразительной скоростью заполняло сознание. Конечно, он все еще мог использовать беспалочковую магию, но это было бы не так целенаправленно, не так чисто, не так четко, не так опасно, как ведьма, державшая их обе — это не лезло ни в какие ворота.

Гермиона почувствовала рассеянную пульсацию в воздухе и прикосновение его неконтролируемой магии, стремившейся создать что-то материальное вокруг нее, вызвав дрожь во всем теле.

— Прекрати, — сказала она тихо, сознательно, гораздо более разумно, чем следовало безумной ведьме, только что обезоружившей человека, который вскоре станет правящим Темным Властелином Мира.

— Ах ты, поганая сука… — его рык прозвучал по-звериному дико, будучи полной противоположностью так тщательно созданного им публичного образа.

Том вскочил на обе ноги, едва сдерживая себя, чтобы не применить совершенно не-магическое наказание, быстро преодолевая расстояние между ними. Его плечи вздымались в чрезвычайном внутреннем напряжении, взгляд был убийственным и полным решимости.

Кудрявая голова Гермионы наклонилась вбок, колени все еще тряслись под остаточной рябью от проклятия, и она протянула его палочку, тихо заметив:

— Я надеялась, что мы сможем поговорить как цивилизованные люди.

Взгляд Тома зафиксировался на своей палочке в чужой ладони, и он практически ослеп от гнева.

Прорастающие чувства слабости и бессилия были подавлены и забыты на волне чистой ярости. Магия Тома набросилась на нее с внезапной, грубой мощью, на этот раз отправляя ее саму в полет. Не имея возможности быть достаточно сфокусированным, заклинание не отбросило Персефону далеко, но все равно имело нужный эффект, швырнув ее с силой и громким треском в ближайшее дерево, заставив рухнуть в траву.

Он навис над ней быстрее, чем она успела сказать «Мерлин», вырвав свою палочку из ее рук и зажав грубой хваткой горло, одновременно нацелив кончик тиса прямо в тонкую скулу.

— Поговорить? — прошипел Том. — Назови мне хоть одну причину, почему я не должен прикончить тебя прямо здесь и сейчас, Каллаган!

Гермиона сглотнула, горло с трудом качнулось под давлением его ладони, и она ответила ему напряженной улыбкой, перетекающей в легкий смех. Слова скорее смахивали на хрипы, но они были также сладки для нее, как ее любимейший мармелад.

— Было бы неразумно… — кашель, — использовать такие неблокируемые заклинания, когда твоя палочка теперь… не верна, мистер Риддл, я видела проклятия, темнейшие из темных, отскакивающие рикошетом. Возможный эффект… — она долго и упорно рассматривала его нос со скрытой усмешкой, распространяющейся по лицу, прежде чем снова поймать его взгляд, — крайне неприятен.

— Не верна? — прорычал он, брови сдвинулись на лбу в попытке понять ее бормотание, когда вдруг осознание накрыло его с головой.

Том с изумлением уставился на палочку в своей руке. Желание убить Персефону и избавиться от любого, кто смеет угрожать ему так же, как она, кричало в его сознании. Это была его воля — выполнить то, чего он жаждал сейчас даже больше, чем воздух, наполняющий его легкие, и все же палочка лихорадочно звенела, сопротивляясь его настоянию.

Палочка бунтовала против желания прикончить обезоружившую его ведьму, ведь та фактически вырвала ее из его рук, технически выиграв их дуэль.

Сама мысль, собирающая магию от острого желания убить ее, заставляли тис дрожать в протесте.

Он, должно быть, смотрел на нее, потому что заметил, как ее губы расползаются в ухмылке Чеширского кота.

На его скулах заиграли желваки, и его рука сильнее надавила на хрупкую шейку, заставляя ведьму раскрыть рот и начать ловить воздух.

Она заставила его.

Она провоцировала его.

Она не только выгнала его из собственного сознания, но и менее чем через день выдержала всю силу Непростительного, а затем обезоружила на дуэли, заставив его палочку колебаться при мысли об убийстве.

Теперь она дрожала в попытках вдохнуть под его ладонью, губы раскрывались, пытаясь глотнуть хоть немного кислорода. И ее палочка впивалась в его грудную клетку в немом ожидании его следующего шага. Персефона смотрела на него, глаза, переполненные бордовыми всполохами, были ничем иным, как бесконечными омутами секретов и молчаливой насмешки.

Та сила духа, ментальная и физическая, которую она проявила… все эти хитрые уловки и манипуляции… тот факт, что в этот миг она ждала его решения, будто у нее было все время на земле… это было…

Абсолютно чертовски захватывающе.

Ее трясло от физической потребности в воздухе, но это был всего лишь рефлекс. Она ждала, когда он разберется, потому что знала, — она точно знала — что он поймет игру, которую она вела. Она поставила все на то, что он поймет и что он… что? Захочет поиграть?

Том усилил хватку на шее и почувствовал, как в ответ палочка Персефоны еще сильнее надавила на его ребра. Начало ее заклинания вспыхнуло между ними, привлекая внимание к ее лицу, но также быстро, как появилось, исчезло, когда она снова поймала его взгляд. Ее язык облизал пересохшие губы, и она наклонила голову в ожидании.

Эта ведьма, женщина, преодолевшая столько усилий, чтобы привлечь его внимание с такой непоколебимой уверенностью в своих силах, в своем уме и способностях, и добившаяся успеха — была настоящим феноменом. Попытаться уничтожить ее, если это вообще было возможно, было бы сродни преступлению.

Использовать такую силу в своих целях, однако…

Рука Тома немного ослабла, но не отпустила полностью ее горло. Он смотрел, как дрожат ее веки, пока она пыталась изящно избежать удушающего кашля от внезапного прилива воздуха в легкие. Давление ее палочки не ослабло и не сместилось, но он ощутил, как кончики пальцев ее свободной руки, оставляя пылающие следы на коже, скользнули по его руке вверх, через запястье, пробираясь сквозь пальцы, сжимающие ее шею.

— Хочешь выпить со мной чаю, мистер Риддл?

Слова прозвучали хрипло, вылетев из ее саднящего, недавно задушенного горла, но так обнадеживающе и безупречно вежливо, как будто это не она сейчас звала на чай и, возможно, печенье человека, только что пытавшегося убить ее.

Наконец, он отпустил ее шею, переместив ладонь на ее собственную, чтобы переплестись пальцами над ее ключицей у распахнутого воротника рубашки. Он внимательно изучал этот упоительный взгляд вблизи, — по-настоящему изучал — впервые исследуя так, будто ночное небо вдруг обнаружило, что почти бесконечно. Он полностью погрузился в эти беснующиеся темные глаза.

Радужная оболочка искрилась изменчивыми всполохами красного, фиолетового, золотого, черного — целого мира оттенков, врывавшихся и исчезавших из вида, как сами звезды. Они сулили обещания, темные и горьковато-сладкие, как самый греховный шоколад, и взывали к нему так же, как и отвратительное мурлыкание ее единственной в своем роде волшебной пляски.

И он жаждал больше всего в тот момент завладеть этой тьмой.

— Называй меня Том, — пробормотал он гораздо ближе к ее лицу, чем был мгновения назад. — В конце концов, я видел тебя голой, — его палочка оставила ее щеку.

Гермиона улыбнулась, морщинки собрались в уголках ее глаз, а лицо покрылось румянцем, прежде чем она убрала в сторону свою палочку.

— Том, не хочешь ли выпить со мной чаю? Думаю, нам есть, что обсудить.